ПРОЗА / Татьяна ЛЕСТЕВА. СОИСКАТЕЛЬНИЦА. Рассказы
Татьяна ЛЕСТЕВА

Татьяна ЛЕСТЕВА. СОИСКАТЕЛЬНИЦА. Рассказы

                               

Татьяна ЛЕСТЕВА

СОИСКАТЕЛЬНИЦА

Рассказы

 

АДВОКАТСКАЯ КОНТОРА

 

– Елена Ивановна! – позвонила секретарь. – Посетитель по вашему профилю.

Быстренько взглянув в зеркало и «подновив красоту», как говорят французы, я спустилась в холл. В центре дивана вальяжно полусидел- полулежал мой клиент, безнадёжное дело которого я c треском проиграла, вопреки всем стараниям и ухищрениям. То, что он пришёл снова, – обнадёживало.

– Борис Сергеевич! Здравствуйте. Рада вас видеть. Хорошо выгля… – я запнулась на полуслове. – Что с вами? Попали в аварию?

На его лысой, как у одного из московских мэров, голове от затылка до бровей тянулись пять багровых полос с кое-где ещё не сошедшими струпьями запёкшейся крови, а около левого глаза, когда я внимательно взглянула на посетителя, желтело пятно от недавнего фингала. Он легко поднялся, несмотря на свои семьдесят четыре года, галантно склонился в полупоклоне, поднеся мою руку к губам и, саркастически улыбнувшись, как всегда бодро произнёс:

– Попал, дорогая Елена, попал в аварию. Да в какую! Двенадцать лет тому назад. Вы же всё знаете. Сейчас воспроизведу картину аварии.

Мы поднялись на второй этаж ко мне в кабинет.

– Чай, кофе, коньяк?

– Текилу, коньячок бы… Но, увы! за рулём. Ответчица больше не возит. Приходится самому крутить баранку. А от чашки кофе не откажусь.

Я позвонила офис-секретарю.

– Два чёрных двойных, Милочка, мне как обычно. Борису Сергеевичу три куска сахара.

Он снова улыбнулся, обнажив белоснежный ряд вставных зубов:

– Продолжаю излишествовать. В детстве десять ложек сахара в стакан чая сыпал. Белый яд, видите ли…

Что-что, а излишествовать он продолжал – это точно. Шестидесятилетие отметил третьей женитьбой на тридцатишестилетней «хохлушке», как он её называл. И очень гордился тем, что был на восемь лет старше её матери. А спустя десять лет, отметив на широкую ногу очередной юбилей, поскользнулся и сломал ногу. Вот тут-то «хохлушка» и заговорила о квартире. От завещания она отказалась, опасаясь претензий со стороны его двух сыновей и дочери от второго брака. И он подарил ей свою трёхкомнатную квартиру в старинном доме на Чистых прудах. А два года спустя его «хохлушка» («Я её всегда звал «Галю моя Галю») подала на развод, вылив на суде на него ушат помоев. Несчастная «Галю моя Галю» пожаловалась судье, что он замучил её обязанностью несколько раз в неделю исполнять супружеский долг, да ещё и частенько изменял ей. Стоило ей уехать на несколько дней, как по возвращении она обнаруживала на их супружеском ложе то забытую шпильку, то длинные чёрные волосы. Рассказывая мне о суде, он, горделиво улыбаясь, произнёс, что при этих словах и мировой судья, женщина лет сорока пяти, и молоденькая секретарь суда одновременно взглянули на него «с интересом». А мне, помнится, с большим трудом удалось сдержать усмешку. Но “la noblesse oblige” (положение обязывает) – я взглянула на него с нескрываемым восхищением.

Поставив чашку кофе на стол, сказала сочувственно:

– Нуте-с, вернёмся к аварии. Что же произошло?

– Ах, дорогая Елена Ивановна, я унижен, избит… Как говорят ваши уголовные подопечные, «опущен».

При последних словах я с изумлением взглянула на собеседника, ожидая таких подробностей, от которых…

– Да нет, не в этом смысле. Много хуже. Меня, заслуженного профессора, члена… – при этих словах он сделал длинную многозначительную паузу, – многих академий, исцарапали, избили, избили жестоко до сотрясения мозга…

Тут я профессионально прервала его:

– Милицию вызывали? Травмпункт? Бюллетень, надеюсь, взяли…

– Конечно, конечно. И милиция, и травма, и бюллетень о сотрясении мозгов на две недели… И свидетель есть.

Я воспрянула духом.

– А теперь всё медленно, без эмоций, до мельчайших подробностей.

– Понадобились мне кое-какие наброски и книги из библиотеки. Поехал к себе, так сказать, домой. Иду. На лестнице встречаю соседа, разговорились. Он мне и посоветовал одному не заходить. «Уж больно крута, говорит, твоя бывшая». Как предчувствовал. Позвонили. Открыла «Галю моя, Галю». Выходит в шёлковом кимоно, я ей его в Тайланде тогда купил. Вошли мы в прихожую, я первый, сосед за мной. Увидела, что нас двое, да как закричит на соседа: «А ты что припёрся? Это частная собственность! Тебя кто звал? Во-оо-он!». Руками выталкивает его на лестницу, и дверь захлопнула. Тут её третий муженёк вываливается из комнаты в моём махровом халате. Я его из Англии привёз… Она на меня бросается, когтищами своими расцарапала мне весь фейс, кровь потекла, я защищаюсь, руками закрываюсь, а этот её козёл меня ударил в пах так, что я упал и сознание потерял, головой ударился о шведскую лестницу. Она перепугалась. Скорее меня водой брызгать… А сосед не ушёл, стоял на лестнице. Понял, что дело плохо, вызвал милицию. Ребятки быстро сработали, минут через пять подъехали. Только они меня волокут к двери, чтобы вышвырнуть на лестницу, а тут и наряд. Молоденькие такие ребята.

Во время его рассказа я частенько покачивала головой, выражая возмущение действиями этой хохлушки и её муженька. Но в душе всё ликовало и пело. «Членовредительство, свидетели, корысть… От двух до пяти. Мелким хулиганством, дорогуша, не отделаешься… А уж как засветит женская колония… Так сама отдашь ему квартирку, лишь бы заявление из суда забрал».

Уж больно мне было обидно, когда я проиграла это дело. Конечно, оно было проигрышным изначально. Но ведь были особые обстоятельства. Письмо любовнику, в штаты, где «Галю моя Галю» звала его вернуться в её лоно на правах супруга, благо, что «жить теперь нам есть и где, и на что». Там она в красках описывала, как мой клиент – «вонючий козёл» – её на работу устроил и как она обделала, наконец, дела с квартирой. Было письмо от матери, в котором та хвалила дочку за правильные методы и благословляла на развод. Была справка из банка, где мой клиент выступал её поручителем, когда семья приобретала иномарку. Было распоряжение Бориса Сергеевича ежемесячно списывать деньги с его счёта для оплаты кредита. Всё было за него, так называемые «вскрывшиеся обстоятельства» для того, чтобы отозвать дарственную. Ан нет. Судья Гапеенко встала на её сторону, ничто не принимала в расчёт, голос крови что ли заговорил или женская солидарность. Ну, никакие доводы не подействовали. «Ваше право проживания в этой квартире неприкосновенно до конца ваших дней», – твердит как попугай, и всё тут. Хорошо хоть нервишки сдали у этой хабалки. Теперь-то уж доиграются молодожёны.

Он продолжал.

– Милиционер спрашивает, что происходит, я ему паспорт с пропиской; сосед добавляет краски, как они меня изуродовали. Муженёк её сразу в комнату спрятался и носа не показывает. Вызвали его, проверили паспорт, а у него уже квартира в Новогиреево однокомнатная куплена. Я стою, весь в крови, чуть ли сознание снова не теряю. Милиционер вызвал себе подмогу. Её предупредил, что я имею право появляться здесь, когда хочу, с кем хочу и жить столько времени, сколько посчитаю нужным. Когда приехал капитан милиции, наряд уехал, а он ещё долго составлял акт. Она стоит – ни жива, ни мертва, вся в слезах, иногда делает вид, что ей плохо, а он всё пишет и пишет. Мне посоветовал сразу же сходить в травмпункт по месту жительства. Вот так-то, Елена Ивановна. Прошла любовь, завяли помидоры.

– Помидоры помидорами, а вот от двух до пяти женской колонии весьма реальны. Так что документы привозите. Готовим иск. На сей раз уже не к мировому судье, а по уголовному делу.

Он вздохнул.

– Неужели от двух до пяти?

– Да, – я назвала статью УК. – Но вы всегда сможете проявить благородство. Мировое соглашение, переговоры, забираете заявление. Но стоит ли? Порок должен быть наказан.

– Ну, что ж…Карфаген должен быть разрушен. «Старый вонючий козёл» бросается грудью на амбразуру.

Я проводила его до выхода.

– Елена Ивановна, вас ждут,– сказала Милочка.

С кресла поднялся худощавый бледный мужчина лет пятидесяти пяти, правую щеку которого украшал рваный шрам. Редеющие, аккуратно подстриженные волосы открывали высокий лоб мыслителя.

– Пойдёмте, – пригласила я его.

Он взял шляпу и пошёл за мной. Закашлялся.

– Чай, кофе? С сахаром, без?

– Чёрный двойной кофе, если можно. Без сахара. Диабет не за горами.

Милочка быстро поставила поднос на стол.

– Представьтесь, расскажите, что случилось.

Он отхлебнул глоток и заговорил хорошо поставленным голосом. Мягкий баритон с чёткой дикцией завораживал.

– Случилось страшное. Я, учитель русского языка и литературы, стал бомжом.

– То есть? Вы не прописаны в городе?

– Да нет, прописан, конечно. Только вот дочь…– он как будто поперхнулся и на несколько секунд замолк, – старшая дочь … Я ей так доверял, а она…

Опять последовала затянувшаяся пауза.

– Конечно, по-человечески я могу её понять. Видите ли, нас с женой развела тёща. Сын у неё был из неудавшихся. Пил, жил то с одной, то с другой женщиной. А дочь, когда вышла за меня замуж, переехала ко мне в однокомнатную квартиру. Родили погодков – старшую Ольгу и младшую Веронику. Пока дети были маленькие, тёща нас не слишком беспокоила. Дескать, есть вторая бабка, пусть она и помогает. А что помогать? Я на двух ставках работал, да ещё читал лекции по педагогике в обществе «Знание», с Ильиным его методики внедряли. Денег на жизнь хватало, жена не работала, пока Нике не пошёл третий год. А тут началось. Сначала звонки от тёщи: Мне плохо, доченька, приезжай, переночуй у меня. Сначала переночуй. Потом поживи три дня, потом недельку. Дошло до того, что однажды жена приходит ко мне и говорит: «Игорёша, мамочка очень больна. Она одна не может жить. Надо что-то делать. Может быть, я перееду с детьми к ней, а к тебе буду приезжать иногда ночевать? Да и ты будешь посвободнее». Меня как обухом по голове. Я ей: «Славочка! Её Бронислава зовут. Но у нас же семья, дети. Ты так представляешь себе семейную жизнь? Собачьи случки по расписанию?». Она в слёзы: «Я тебя люблю, но бросить умирающую мамочку не могу». Забрала детей и утром уехала. А «умирающая» мамочка вот уже тридцать лет как прошло, а всё умирает, никак умереть не может.

Я взглянула на него. Он сидел с опущенными глазами, его бледные щёки чуть порозовели, чувствовалось, что ему очень тяжелы были эти воспоминания. «Ох, уж эти тёщи, – подумала я. – Не дают жить ни дочерям, ни зятьям. Неужели и меня когда-нибудь зять будет так ненавидеть?».

– Я не ангел, конечно, да и никогда им не был, но… Впрочем, никогда не жалел, что поступил по-мужски. Не хочешь жить семьёй, хорони свою жизнь под мамочкой. Вот только с детьми так тяжело было расставаться. На суде чуть было не заплакал. Слава-то моя ничего не умела, а у меня мать была педиатром, меня учила, как растить детишек… Прошло недели три, я не звоню, она тоже. Потом позвонила, говорит, приду переночевать, соскучилась. А я ей: «Поздно, дорогая, я живу с другой женщиной». Соврал, каюсь. Но раз решил, то вперёд пятками не хожу. Это позже я женился второй раз. Приехал к матери в Вышний Волочёк, да и встретил свою школьную любовь, она после школы в Клину работала. А тут проклятая перестройка грянула. Жена без работы, зарплату задерживают, долги по алиментам. Подумали-подумали, да и уехали к ней в Клин, там её взяли воспитательницей в детский сад, где она раньше работала, а я перебивался случайными заработками, то корреспондентом в районной газетёнке, то учителем в вечерней школе. Особенно не разгуляешься, но и с голода не умрёшь. Когда моя мать умерла, продал я её квартиру в Вышнем Волочке, рассчитался с долгами по алиментам. Девочки пошли учиться, обе в институт. Сдавали квартиру за двенадцать тысяч, десять им, две мне присылали. А однажды Ольга приехала, говорит: «Папа, давай приватизируем квартиру». Она у меня была прописана, Ника у матери с тёщей в трёхкомнатной. Слава-то от матери не выписывалась никогда. А мы так и договорились, что первого ребёнка я пропишу к себе, а второго – она к себе на площадь. И говорит: «Ты сейчас болен, тебе трудно ездить в город. Ты мне дай доверенность, я приватизирую на двоих в совместное пользование». Я в это время проходил реабилитацию после инфаркта, плохо себя чувствовал, но пошёл к нотариусу. Она уехала и молчок. Ну, и я не волнуюсь. А тут очередная беда. Попали мы с женой в аварию. Ехали на маршрутке, да пьяный водитель врезался на Камазе. Маршрутка перевернулась. Я-то отделался лёгким переломом руки, да вот шрам на лице на память остался, а у жены переломы позвоночника в шейном и грудном отделе, сотрясение мозга. Помучилась месяца три, да и оставила меня одного на этом свете. Вернулся я в Петербург, устроился на работу в гимназию, посмотрел на квитанции, квартира вроде бы не приватизирована. По телевизору всё время твердят: срок бесплатной приватизации заканчивается. Звоню, тёща со мной говорить не хочет: «Ольга здесь не живёт, телефон не знаю». Знает, конечно. Не через милицию же разыскивать собственную дочь! Подумал-подумал, нашёл её в интернете на сайте «одноклассники», там и мобильный телефон был. Позвонил, а она мне в ответ: «Ты, папа, не беспокойся, я квартиру приватизировала ещё тогда, просто в жилконтору документы не сдавала». Пять лет не сдавала! Я ей и говорю, так нужно сдать, там же квартплата другая, да и вообще, действительны ли они, привези мне документы посмотреть. А она мне в ответ: «А зачем они тебе?». Так и не привезла.

– Так у вас есть или нет документов на приватизацию, Игорь Петрович? В чём проблема?

– Документов нет, но вот месяца через два после этого разговора получаю счёт из жилконторы на имя Павловой Ольги Игоревны, а не на моё. Задумался, съездил в ГБР за выпиской. Получаю, а она там единственный правообладатель! А я, выходит бомж в собственной квартире. Её мне моя матушка выменяла, разменяв свою четырёхкомнатную квартиру на эту для меня и однокомнатную для себя в Вышнем Волочке. А главное, такой удар от дочери! Конечно, подумав, я пытаюсь её оправдать. Может быть, увидела меня больного, решила, что умру скоро. А ей зачем лишние хлопоты, делиться с Никой. Но всё равно простить не могу. Думал-думал, решил обратиться к юристам. Есть шансы, Елена Ивановна? Или поезд ушёл, а следующий ждёт меня. Под поезд, и никаких проблем?

Я посмотрела в глаза этого страдальца, так мне его стало жаль, но как говаривал Дзержинский, адвокат (правда, он говорил про чекистов) должен иметь чистые руки и холодное сердце.

– Игорь Петрович! А какой документ вы подписывали у нотариуса?

– Доверенность.

– Только доверенность? Больше ничего?

– Да одну доверенность.

– А нотариально заверенного отказа от приватизации не подписывали?

– Нет, об этом и речи не было. Оленька говорила про приватизацию на двоих, в совместное пользование.

– А слово «генеральная» случайно не звучало?

– Не помню, плохо себя чувствовал, давление было высоким. По-моему, нет.

– А нотариус вам ничего не разъясняла?

– Нет, ничего. Только спросила, кем приходится мне эта женщина, так как мы на одной фамилии. Я сказал, что дочерью. Она и говорит, что дочери дам доверенность, а жене не дала бы.

«Ну и стерва твоя доченька, – подумала я. – Заговорила тебе зубы, а ты и раскис, подписал генеральную доверенность». Но убивать его сразу не стала.

– Эти дела о восстановлении права на приватизацию суды обязаны рассматривать в соответствии с Гражданским кодексом. Шансы есть. Для начала напишем заявление в прокуратуру о мошенничестве, заодно прокурор проверит и всё приватизационное дело. Вы не расстраивайтесь преждевременно. Вы в этой квартире прописаны, следовательно, без вашего согласия продать её правообладательница не сможет. А с прописанным жильцом квартиру вряд ли кто купит. Кому захочется иметь лишние проблемы, тем более квартира однокомнатная. Дочь лишила вас только права собственности, то есть вы не можете завещать свою долю, например, второй дочери. А в случае вашей смерти (не дай бог, конечно, и дай бог вам здоровья!) ваши родственники не смогут претендовать на долю в наследстве. А бомж – это к вам не относится ни в коей мере. Но поборемся в суде. Готовы?

– Всегда готов! Ох, уж эти женщины!

Он первый раз за всё время улыбнулся. Улыбка была у него широкой, открытой и доброй. Я тоже ободряюще улыбнулась ему в ответ.

Прошло два года. Накануне 8-го марта мне позвонил Игорь Петрович, он никогда не забывал меня поздравлять с праздниками. Я вспомнила оба дела. Мои победные дела. Решились они семейно, так сказать «полюбовно». Испугавшись маячившего призрака женской колонии, «Галю моя Галю» «подарила» Борису Сергеевичу его квартиру на Чистых Прудах в обмен на «откупную» в размере пяти миллионов – он купил ей однокомнатную хрущёвку в Бибирево. А Игорь Петрович стал собственником половины доли в своей квартире, якобы «купив её у дочери». По моему совету (зло должно быть наказано) он тут же завещал свою долю младшей дочери Нике.

– Елена Ивановна! Вас ждёт клиент, – позвонила Милочка.

– Что на сей раз?

– Как обычно: отзыв дарственной.

«Ох, уж эти женщины!» – мысленно произнесла я, спускаясь в приёмную.

 

 

СОИСКАТЕЛЬНИЦА

 

В пятницу в четыре часа дня у меня зазвонил телефон. Оторвавшись от перечитывания доклада, я сняла трубку. Звонила учёный секретарь совета по докторским диссертациям. Сердце ёкнуло – что-то случилось.

– Калерия Ивановна! Только что сообщили из Новосибирска. Бирюкова сняли с рейса в предынфарктном состоянии, он в больнице, приехать не сможет.

«Так и есть, – подумала я. – Защита срывается!»

– Что же делать, Валентина Степановна? Нужен ещё один оппонент.

– Да я уже подумала, но кто? Пятница, все уже на даче или в дороге. Кому ни позвоню, никто не отвечает. Но нужно найти. Академик прилетит из Берлина в воскресенье. Срочно что-то нужно решать.

– Может быть, Жарикову позвонить? Он работу знает, выступал на предзащите. У вас есть его телефон?

– Телефон-то есть, звонила уже, но у него траурные дни – какая-то годовщина со дня смерти жены, так что неделя отключки гарантирована. Думайте, Калерия Ивановна. Переносить защиту нельзя. Потом академик куда-нибудь уедет, ищите оппонента. Я тоже подумаю.

На всякий случай всё же взяла телефон Петра Петровича Жарикова. Позвонила в Москву сокурснице – Кате Самойловой, но её тоже не было, уехала в командировку в Красноярск. Позвонила Жарикову – никто не ответил. Перебирала в памяти всех докторов, кто знал работу и смог бы выступить с заключением. Бесполезно. Заболела голова, давление что ли прыгнуло? Снова взялась за доклад, но никак не могла сосредоточиться. Что же делать? Кому позвонить? В семь часов Петер Петрович ответил на звонок.

– Пётр Петрович! Я так рада вас слышать. Вы – моя последняя надежда! Помогите, бога ради.

– Что случилось?

– Бирюков не может прилететь на защиту, он с предынфарктным в больнице.

– Да ну! Ему же ещё пятидесяти нет! Мы почти ровесники.

Говорил он вроде бы нормальным голосом, но чуть медленнее, чем обычно, с паузами между словами.

– Пётр Петрович, вы же работу знаете, автореферат у вас есть, пожалуйста, напишите отзыв. Академик летит из Берлина, а потом неизвестно, когда всех оппонентов соберёшь.

– Какие разговоры, Калерия Ивановна, завтра утром позвоню, отзыв будет готов. 

У меня гора свалилась с плеч. Посмотрела электронную почту, послушала оперу по «Культуре» и сразу уснула. Зазвонил телефон. Вскочила, взглянула на часы. «Неужели Жариков? Так рано!». Нет, не он. Робот оповещал об изменениях в кабельном телевидении. Не торопясь, приняла душ, позавтракала, ещё раз просмотрела замечания оппонентов. Время тянулось медленно. Пётр Петрович не звонил. Я начала волноваться, опасаясь худших прогнозов Валентины Степановны и не зная, что делать, как поступить. Пошла в кухню, поставила вариться бульон. В два часа, не в силах выдержать неизвестности дольше, набралась решимости и позвонила. К телефону подошёл мужчина.

Услышала шаги, стук в дверь и:

– Петя! К телефону!

Молчание, глухое молчание. Пять минут показались мне целой вечностью и… короткие гудки в телефонной трубке. «Нет его что ли, вышел?» – подумалось мне. Разнервничалась, всё валилось из рук, никак не могла сосредоточиться. Около пяти часов позвонила ещё раз.

– Сейчас позову, – ответил мне девичий голосок. – Пётр Петрович! Телефон.

Раздались шаркающие шаги.

– А-ллооо! И хто это так раа-но?

– Пётр Петрович! Здравствуйте! Это Лебедева. Вы обещали мне написать отзыв.

– Какая ещё Лебедева? Отзыв? Я обещал? Когда?

У меня что-то оборвалось в душе. «Пьян вдрабадан, ничего не помнит!».

– Пётр Петрович! Это Калерия Ивановна. В понедельник у меня защита, у оппонента – профессора Бирюкова – инфаркт, требуется дополнительный отзыв. Вы же знаете работу. Обещали мне вчера написать отзыв. Пожалуйста, помогите.

– А-ааа это вы, Кааа-лерия? Каак же, кааак же, припоминаю. Но чтоооо я могу написать? У меня ничего нет. Не волнуйтесь, я договорюсь с Валентиной Степановной. Какая срочность?

У меня лихорадочно работала мысль, что делать.

– Так давайте я вам привезу диссертацию, автореферат. У меня есть ваш отзыв на предзащите. Вы где живёте? Я сейчас привезу.

– Женщины к мужчинам нееее ходят просто так, – произнёс он нравоучительно, и мне показалось, что он покачнулся у телефона.

– Пётр Петрович, я не женщина, я соискатель!

– Острааа-умно! Ха-ха-ха! – развеселился мой собеседник. – Вы – не женщина! Со-искаааатель!

И он засмеялся снова.

– Так куда вам привезти работу? Может быть, к какому-нибудь метро подвезти? Вы в каком районе живёте?

– В метро? – Он снова развеселился. – Неее, в метро не пойдёт, не пущают меня в метро. В постельку с бочка на бочок – эт-тааапожалуста…

«Пи-пи-пи…» – в трубке снова раздались короткие звонки.

«Господи! Что же делать? Остаётся один день!» – в голове один за другим звучали эти слова. Я была совершенно разбита, не было ни одного варианта замены. Набирала номера телефона, один за одним, звонила… Вся профессура отдыхала.

Испортилась погода. Западный ветер принёс циклон, моросящий дождь то сменялся кратковременными просветами, то со всей силой стучал по стёклам, порыв ветра открыл окно в спальне, всегда находящееся на микропроветривании. Делать ничего не хотелось. Пересилив себя, всё же пошла в кухню, заправила борщ, поджарила на завтрак куриное филе. Время тянулось нескончаемо медленно. Позвонила самой близкой подруге – Алёне, но она ещё не вернулась из Токсово, поехала к приятельнице за сливами. Поздним вечером Алёна, наконец, появилась. Со слезами на глазах рассказала ей все перипетии последних суток, голова раскалывалась, пульс зашкаливал.

– Выпей капель шестьдесят корвалола, – голос Алёны прозвучал решительно и твёрдо. – И ложись спать. Утром поезжай к нему сама. Надо захватить его ещё тёпленьким, пока не дошёл до какого-нибудь магазина. Ну, а дальше, тащи его к себе, сажай за компьютер, а потом подумаем, как его продержать до понедельника. Держись, подруга. Наше дело правое. Главное – заманить его к тебе, потом уже не вырвется.

Воскресное утро началось для меня рано. Часов в восемь кот замурлыкал у моего уха, намекая, что неплохо бы подкрепиться. Часов в десять рискнула позвонить Петру Петровичу. Подошла девочка, постучала в дверь, вернулась со словами: «Он ещё спит».

– Это ваш папа? – спросила я у неё.

– Нет, сосед. У нас коммунальная квартира.

«Да, – подумала я, – доктор наук, профессор, умница, энциклопедист, а живет в коммуналке». Надо было узнать адрес.

– А вы не подскажете ваш адрес? Мне нужно срочно передать документы Петру Петровичу.

– Пожалуйста, – ответила соседка. – Пятая Красноармейская, дом 8, квартира 51, во двор направо, четвёртый этаж.

Сердце моё забилось часто и радостно. Взглянула на часы – половина одиннадцатого, быстро собралась и вышла на улицу. Всё складывалось удачно: наш друг «левак» нашёлся у самого подъезда, пробок на Московском проспекте в воскресенье не было, в пять минут двенадцатого я набрала в домофоне цифру 51 со словами: «Документы Жарикову. Откройте, пожалуйста». Лифта в шестиэтажном доме не было, поднялась на четвёртый этаж. У приоткрытой двери стоял Пётр Петрович. Но боже! Что у него был за вид? Лицо одутловатое, серо-зелёного цвета, глаза мутные, щёки заросли щетиной, будто он не брился дня три-четыре.

– Чему обязан? – холодно произнёс он.

– Ах, Пётр Петрович! Простите меня, грешную, но у меня просто не было другого выхода. Мне нужен отзыв, иначе защита летит в тартарары. А дальше… Вы же представляете – академик улетит в очередной заграничный вояж, оппоненты иногородние – и всё. Ну, пожалуйста, я вас просто умоляю, не откажите. Коротенький отзыв и ваша подпись.

– Нет, нет, я сразу не могу. Я ещё не завтракал. В магазин нужно сходить, купить что-нибудь на завтрак. И компьютер что-то забарахлил.

Мозг моментально подал сигнал…

– Послушайте, поедемте ко мне, это же рядом. Позавтракаем, напою вас кофе с настоящим рижским бальзамом, напишете отзыв, а потом схожу с вами в «О-Кей». Мне тоже нужно. И доставку домой с продуктами гарантирую. Только не откажите!

– Отказать таааакой женщине? – Никогда. Ноо… – он помедлил, – я ещё не побрился.

– Я подожду, сколько потребуется, подожду.

– Хорошо, подождите. Проходите, только… – он выдержал паузу, подбирая слова, – не судите строго, в моей вороньей слободке… ещё утренний беспорядок.

– Нет проблем, всё понимаю, принимаю, пока будете мыться, могу даже пылесосом пройтись по комнате.

Пылесоса не нашлось, зато на столе… Что творилось на столе! Грязные тарелки, недопитая бутылка пива, открытая банка с килькой, заветревшийся хлеб, шкурки от ветчины… Но главное – запах! Бррр! Сразу же открыть окно и – в кухню, извинившись перед соседкой, вымыть тарелки.

Душ несколько освежил рецензента, но до Петра Петровича, которого обычно видела на факультете, было ещё очень далеко. Побрившийся, одетый в джинсы, коричневую рубашку и тёмно-синий свитер с цветными ромбами, он выглядел довольно молодо, если бы не редкие, давно не стриженые волосы, в которых прядями пробивалась седина. На улице было промозгло, его слегка бил колотун

– Возьмём машину. Что-то холодно, – сказала я.

На Московском проспекте остановилась первая же машина. Пётр Петрович открыл дверцу, пропустил меня и сам сел рядом на заднее сидение. В машине он, придвинувшись поближе, начал гладить мне колени. Я быстренько поставила на них сумку, чуть отвернувшись. Уж больно пахнуло перегаром. Подъехали к дому, он галантно открыл дверцу, подал мне руку. 

– У вас хороший дом и район.

Поднялись на пятый этаж, открыла двери. Вошли в прихожую, я протянула ему тапочки. Он с неудовольствием посмотрел на них:

– Ещё и обувь снимать надо?

– Извините, но надо. У меня кот живёт. Спит, где ему хочется, поваляется в прихожей, а потом на кровать в спальню. А вот и он. Это мистер Икс. Сокращённо Микс. Самый ласковый кот в мире.

В это время кот потёрся о ноги гостя, мурлыча.

– Какой ты красавец, – Жариков наклонился погладить кота.

– Проходите в комнату, Пётр Петрович, садитесь, вот вам работа и ваш предыдущий отзыв. А я, простите, похлопочу о завтраке.

Быстренько выскочила в кухню, разогрела в микроволновке запечённые куриные грудки, заправила салат из пекинской капусты с ветчиной, сварила кофе.

– Прошу к столу. У меня тут немножко коньяка осталось. Давайте по рюмочке! За начало конца.

Коньяк у меня был, конечно, но я просто не рискнула открыть новую бутылку до того, как будет написан отзыв. Выпив залпом стопку коньяка, гость повеселел. С аппетитом поел мою стряпню. Посетовал, что редко ему приходится побаловать себя изысканной домашней пищей, после смерти жены обедает только в кафе или столовых. Иногда дочь заходит, тогда она готовит что-нибудь домашнее. Во время еды он рассказывал о себе, о том, что он единственный физик в семье, родители были врачами, но он не захотел поступать в мединститут, а окончил физфак, что у него две дочери – одна живёт в Москве, другая отдельно от него в квартире мужа. 

– Кофе? – предложила я.

– Нет, спасибо, потом. Пойдёмте, займёмся вашим отзывом. А кофе – попозже. Вы мне, кажется, обещали рижский бальзам. Вот потом и выпьем с кофе.

Полистав работу, Пётр Петрович начал править отзыв. Я включила компьютер.

– Так, может быть, вы сразу внесёте изменения в компьютерный текст.

– Да, да, конечно. Сейчас исправлю. Это будет и быстрее и современнее.

Но быстрее не получалось. Работа над отзывом затягивалась. В мобильнике зазвучал «Марш горного короля Грига»,– звонила Алёна. Извинившись, я вышла в кухню, пожаловалась, что шансов на понедельник маловато, боюсь, как бы ни сорвался рецензент с крючка.

– Не беспокойся. Я через часок подскочу, и увезу его на дачу, а завтра доставлю прямо на защиту в лучшем виде.

Мы уже заканчивали обед, когда раздался звонок, и в комнату стремительно вошла Алёна. Пётр Петрович, уже приложившийся к бальзаму, знакомясь, встал и галантно поцеловал ей руку.

– Что это вы пьёте? – спросила она. – К бальзаму нужна водочка.

И она поставила на стол большую бутылку «Дипломата». В глазах Петра Петровича вспыхнули радостные огоньки.

– Как кстати! Не любитель я этих травяных настоек. Лучше чистенькую, беленькую.

И он снова поцеловал руку Алёне. Та любезно принимала эти поцелуи. С каждым тостом рецензент заметно хмелел, выпивал водку, но не торопился закусывать. 

– Да вы ничего не едите! Так нельзя, – возмущалась я. – А мы же ещё в магазин должны зайти, я вам обещала.

– Магазины подождут, ооони круглоооо-суточные. А вот выпить за такую прэ-лэ-стную даму… – и он многозначительно взглянул на Алёну, – эт-то просто праздник. Девочки! На брудершафт!

Алёна засмеялась, и протянула ему руку с бокалом с минеральной водой.

– Я за рулём. Могу только целоваться. Но ещё не вечер! – и она кокетливо посмотрела ему в глаза.

– Ты остра-ууумная девочка, – произнёс он, снова начиная запинаться.

Алкоголь уже туманил разум.

– А ты, – но продолжить она не успела, так как Жариков прильнул к её губам. – Да, если вы собираетесь в магазин, могу подвезти, – сказала Алёна, освободившись от объятий.

– Такси у подъезда, дамы и господа, – при последних словах она мне подмигнула. – До завтра.

Пока рецензент надевал пальто, Алёна шепнула мне, что отвезёт его в Осельки на дачу, а завтра доставит прямо на защиту. Пётр Петрович поцеловал мне руку, покачнувшись, чуть не упал. Алёна махнула мне рукой, и я, наконец, вздохнула спокойно. Как-то незаметно пробежало время, шёл уже седьмой час. Вымыла посуду, сложила все документы. До защиты оставалось двадцать часов.
 К двум часам я была уже на факультете. Аспирант настраивал технику, просматривая страницы с формулами и графиками. Заглянула к Валентине Степановне, отдала ей один экземпляр добытого отзыва, второй оставила себе, так как накануне Жариков, уезжая с Алёной, забыл его. Позвонила Алёне. Но мобильник был вне зоны. «Едут что ли? Пора бы». Снова начала волноваться. Мало-помалу зал учёного совета заполнялся, появлялись члены совета, аспиранты. В сопровождении проректора и декана вошёл академик. Я взглянула на часы – без четверти три! Снова позвонила Алёне. «Всё в порядке, мы внизу, сейчас поднимемся». Без пяти минут три в аудиторию вошёл Пётр Петрович с Алёной. 

– А вот и мы! – сказал он довольно громко, обращаясь ко мне. – Не опоздали?

– Пётр Петрович! Петя! Проходите сюда, – пригласил его академик, занявший место в первом ряду.

Я глазами показала Алёне, чтобы она села за проходом, но Жариков держал её под руку и вёл в первый ряд. «Да, ситуация», – подумала я, но он уже знакомил Алёну с академиком и проректором.

Впрочем, мне было не до них. Председатель объявил заседание совета открытым и предоставил мне слово. Вышла перед аудиторией, и на какую-то минуту такое волнение и дрожь охватили меня, что показалось, что я не помню ни одного слова, провал в памяти, пустота. Не знаю, сколько длилась эта пауза, но случайно встретилась глазами с Жариковым, он подмигнул мне и демонстративно погладил Алёнину руку. Из вакуума я вернулась на землю, и произнесла первые строки доклада. Всё встало на свои места, появилось спокойствие, я уже не только видела всю аудиторию, но и начала слышать тихие реплики присутствующих.

Река защиты нашла, наконец, своё русло, и медленно покатилась к финалу, как обычно. Нет, пожалуй, не как обычно. После того, как Валентина Степановна прочитала отзыв Бирюкова, слово было предоставлено дополнительному оппоненту – Петру Петровичу Жарикову, кандидатура которого только сегодня была утверждена учёным советом. Из первого ряда поднялся высокий мужчина в тёмно-сером костюме, ослепительно белой рубашке с широким ярким галстуком, в котором угадывались цвета триколора. Алёна знала своё дело, я ни секунды не сомневалась, что этот галстук она выбрала, оглядев ассортимент его галстуков. Мне показалось, что оппонент был слегка возбуждён, возможно, выпил немножко. Когда он заговорил, воцарилась такая же тишина, как и при выступлении академика. Он всегда говорил артистично, образно, с юмором. Иногда юмор переходил в сарказм, звучали довольно злые афоризмы, которые становились крылатыми фразами. Сегодня он был в ударе.

– Защита докторской диссертации – это праздник науки, почти всегда праздник. А сегодня… Сегодня мы присутствуем на… не побоюсь этого слова, бразильском карнавале. Мы увидели все цвета радуги, все нюансы и оттенки в тончайших лессировках, которыми со-искааательница (это слово он произнёс многозначительно и посмотрел на меня) написала живописную, я бы сказал постмодернистскую, несмотря на лессировки, картину, которая прозвучала мощным органам на фоне пастушечьего нестройного ансамбля рогов и рожков.

В зале заулыбались, а он продолжал речь, часто адресуя её одной Алёне, которая, не отрываясь, смотрела на него, гипнотизируя. Да, «рога и рожки» – эта фраза била не в бровь, а в глаз. Основным оппонентом моей работы был именно Рогов со своей армией аспирантов. Последние десятилетия они были ярыми противниками нашего направления, которое практически полностью перекрывало экологические концепции «рожковцев». Вот это и подчеркнул, перейдя на эзоповский язык, Пётр Петрович, вызвав оживление в зале, уже начавшем уставать от защиты. Наконец, был объявлен перерыв – члены совета удалились в деканат для голосования и обсуждения заключения по диссертации. Я стояла в проходе аудитории, когда ко мне подошла Алёна. Она была одна. Жарикова задержал академик. Они оживлённо что-то обсуждали.

– Прекрасная защита, поздравляю! – сказала Алёна.

– Спасибо, Алёна. Я твоя вечная должница. До последних минут сомневалась. Боялась, что не удастся тебе его удержать.

Алёна засмеялась.

– От нас с Боем не уйдёшь!

– Что? Бой был в машине?

– Конечно! И не только! – Алёна снова улыбнулась. – Без него я бы вряд ли справилась. На банкете расскажу подробности.

 

Перерыв закончился, председатель счётной комиссии объявил результаты голосования: за – 21, против нет, недействительных бюллетеней 2. Рожковцы не рискнули проголосовать против. Началось обсуждение заключения по работе. Я посмотрела на часы. Совет шёл уже три часа сорок минут. Наконец, мне предоставили слово. Поблагодарила оппонентов и особенно Петра Петровича Жарикова, который в лучших традициях выпускников альма-матер в трудную минуту пришёл на помощь, не допустив переноса защиты. Он удовлетворённо наклонил голову, Алёна не сдержалась и широко улыбнулась. Когда же я благодарила всех сотрудников и аспирантов, оказавших содействие в выполнении работы, то произнесла «коллег и друзей», посмотрев именно на Алёну. В эту минуту Жариков шепнул ей что-то на ухо.

Совет закончился. Внизу уже стоял заказанный автобус, поехали отмечать праздник науки в ресторан «Таможня», где обычно и отмечались подобные мероприятия. Банкет начался с традиционных поздравлений и, как обычно, достаточно скучно. Некое подобие продолжения учёного совета. Но по мере того, как поднимались тосты, в зале началось оживление. Жариков, возбуждённый водкой и соседством с Алёной – он не оставлял её ни на минуту одну, – просто блистал остроумием. Таким его давно уже не видели. После официальных тостов оппонентов он, провозгласив себя самоназначенным тамадой, предложил выпить за него, как за тамаду. Я поддержала этот тост, добавив, что он не только тамада, но и лучший представитель МЧС, спасший сегодня соискаааательницу (тут я повторила его интонацию) от неизбежной смерти. Довольный тамада оторвался на минуту от Алёны и галантно поцеловал мне руку. После этого Пётр Петрович тут же предоставил слово, как он сказал, главному оппоненту, онемевшему сегодня от услышанного, – Сергею Кирилловичу Рогову.

Рогов начал традиционно, что сегодня он от всей души поздравляет меня с успешной защитой, хотя не может однозначно согласиться с моей критической оценкой его направления работ, но, поскольку женщина покорила сегодня двадцать одного члена учёного Совета, то он предлагает выпить за победу. «Виват, виктория!» – сказал он, протягивая ко мне руку с рюмкой, чтобы чокнуться. «Виват, виват!» – повторил тамада. 

Банкет набирал силу. Уже острила молодёжь, а уставшая профессура помаленьку разъезжалась по домам. В соседнем зале заиграл оркестр, молодёжь вышла потанцевать, тамада пошёл провожать простившегося со мной академика. Наконец, я могла поболтать с Алёной

– Ты не представляешь, – сказала она, – каких трудов мне стоило удержать его вчера. Садимся в машину, едем. Он в лирическом настроении, то пытается меня по колену погладить, то тянется поцеловать. К счастью, тут вмешивается Бой, и Петруша на некоторое время успокаивается. В пробке на Руставели задремал. Проснулся: «Где я? Куда вы меня везёте? Меееня по-хиииители?!».

И пытается дверь открыть. Я ему песенку, что быстренько заскочим на дачу, закрою дом и окно и отвезу его. Приехали, затопили камин, он совсем разомлел в тепле. Накрыла стол, снова выпил, и начал мне читать стихи. Оказывается, он не только знает поэзию, но и сам пишет стихи. Потом: «Иди ко мне! Попробуем побарахтаться».

Ну, думаю, пора и в постель. Постелила ему в светёлке, говорю: «Ой, я, кажется, машину не закрыла. Пойду посмотрю». А Боя в предбанничек и говорю ему: «Сидеть». Сама спустилась, хлопнула дверью, как будто вышла. Жду. Слышу – пытается выйти, да Бой как зарычит, он опять в кровать. Через полчасика заснул. Утром часов в девять заглянула – спит. В полдесятого пошла его будить, вхожу, он лежит на боку, а рядом с ним Бой вытянулся во весь рост, и тоже на боку. И он его обнимает! Жаль, фотоаппарата у меня с собой не было! Ты бы видела его физиономию, когда он проснулся! Всё допытывался потом, было ли у нас с ним что-нибудь. А я в ответ молчу и только загадочно улыбаюсь!

Мы дружно расхохотались.

– Ну, а дальше, накормила его завтраком, и поехали сначала к нему, потом ко мне переодеться, оставила дома Боя, взяли машину и на факультет. Дорогой он мне стихи читает, сонет в мою честь, экспромт собственного сочинения. Дома записал стихи. Для физика неплохо.

Она протянула мне листок, где крупным почерком Петра Петровича было написано:

СОНЕТ ПРЕКРАСНОЙ ЕЛЕНЕ

Сегодня день стал дольше – больше света,

Наверно, признак доброго начала.

О вешних днях мечтать пора настала:

В них голос чувства ждёт любви привета.

А тёплый зов любви – он ждёт ответа…

Об этом говорить стихами мало.

Любовь и нежность нынче ясно стало,

Есть вздох – и бросит в жар пред нею.

Но счесть себя с ней близким – это лестно.

Об этом только ей одной известно.

Что скажет новый день – не разумею.

К чему гаданья? Но скажу я честно:

Едва её увидев… тихо млею.

Я похвалила стихи, сказав, что нужно их вставить в рамку с целующимися ангелочками.

– Каля, надо ему провожатого, мне кажется, что один он не доберётся до дома, а я… Сегодня уволь!

– Нет проблем! Сергей, его аспирант, не бросит шефа на панели, тем более он с машиной.

– Пойду потанцую. Может быть, пригласит кто.

Она вышла в соседний зал. Появился Жариков. Его уже пошатывало.

– Пётр Петрович! Кофе гляссе?

– А где прееее-крааасная Елена?

– Мне кажется, она уже уехала, ей надо с собакой погулять.

– Каак? Бросила меня одного! Нееет, не ожидааал такого. Коо-ваар-ная оооб-манщица! 

Он сел очень расстроенный, я подошла к Сергею, попросила проводить Петра Петровича до дома.

– Не волнуйтесь, Калерия Ивановна, доставим в лучшем виде, не впервой.

 

Через день у меня раздался звонок. Пётр Петрович пожаловался, что забыл у Алёны важные документы и спросил, не могу ли я ему дать её телефон.

– Конечно, конечно, Пётр Петрович, нет проблем. Мне кажется, она ждёт звонка, – я не могла не улыбнуться. – Да и Бою, наверное, скучно спать в одиночестве.

– О, женщины! – он засмеялся, но, как мне показалось, несколько смущённо.

Я с радостью сообщила ему все телефоны: и рабочий, и домашний, и мобильник.

Чего не сделаешь для счастья лучшей подруги!

 

 

ЧЕТВЁРТЫЙ ИНТЕРНАЦИОНАЛ

 

«Наконец-то, – подумала Калерия, заняв кресло в вагоне «Сапсана» и положив сумку с подарками наверх в багажник, – немного отдохну, увижусь со своими». Соседнее кресло было свободным. Буквально за несколько минут до отхода поезда вошла невысокого роста спортивного вида женщина лет семидесяти пяти, седина которой отливала сиреневым цветом. Она поздоровалась, сняла дублёнку и осталась в сиреневом свитере. Небольшая нитка бус – светло-сиреневых овальных аметистов – гармонировала с цветом волос, подчёркивая бледность её лица. Обручального кольца не было, только серебристый перстенёк на левой руке, при электрическом свете камень лучился и искрился. «Солитер, полкарата в серебре, наверное», – идентифицировала Калерия бриллиант. Она с ранней юности увлекалась самоцветами, много читала об их свойствах, в Крыму собирала сердолики, в Паланге – янтарь, а в Пицунде – «куриных богов». Правда, пару раз по дороге в третье ущелье ей там попались осколки розового кварца, которые хранились в её коллекции самоцветов. А бриллианты… После гибели Клима одна с шестилетним Игорёшей… До них ли было? Потом купила гарнитур, но надевала его только при важных деловых встречах. Её сердце раз и навсегда было отдано самоцветам. Вот и сейчас на правой руке был перстень с крупным натуральным александритом, первое кольцо, подаренное ей дедом.

– Какой у вас прекрасный аметист, – начала разговор соседка, – я обожаю аметисты, особенно тёмно-лиловые, как у вас.

– Это не аметист, – ответила Калерия, – а александрит. Просто при электрическом свете он становится фиолетовым, а порой даже почти вишнёвым. Фамильный александрит, натуральный. Подарок деда. Сейчас натуральных александритов почти нет. Синтетических корундов много, но в них нет такой игры. А с этим мне действительно повезло. Он то зеленовато-серый, то фиолетовый, как сейчас, а в белые ночи – как тёмно-зелёный изумруд. Сразу вспоминаешь романс Агафонова.

– Да, прекрасный был певец, настоящий. Это не сегодняшние барды. Но мой камень оберег – это аметист. Александрит – камень опасный, существует поверье, что его нельзя носить без пары. Он символ одиночества.

– Что есть, то есть, – вздохнула Калерия, привычно взглянув на обручальное кольцо. – Муж погиб в Афганистане.

У её спутницы обручального кольца не было, только перстенёк поблескивал на руке

– А я вот в разводе. Сорок три года прожили вместе и… вот те на, – на минутку замолчала соседка, – подаёт на развод. Нашёл себе хохлушку в Днепропетровске – он туда в командировки часто ездил, то оппонентом, то председателем ГЭКа, – привёз в Москву. Ему шестьдесят четыре, а ей тридцать восемь, аспирантка-заочница. В разводе, конечно, сыну двенадцать. Молодой муж! А у нас первому внуку исполнилось полтора месяца. Конечно, и раньше бывало порой. Была пробоина в нашем семейном корабле, однажды муж не выдержал натиска Фиры Борисовны, сотрудницы по кафедре, но ещё были живы его родители. Наши девчонки маленькие – младшая только в школу пошла. Залатали кое-как пробоину, простояла ещё почти четверть века. Но проржавела и она.

– Акуловка, – объявили по трансляции. Стоянка поезда три минуты.

Молодой человек с девушкой заспешили к выходу.

– Вот четверть пути проехали, за разговорами время бежит незаметно, – сказала Калерия. – А я выбралась на несколько дней на родину, отдохнуть немного, навестить друзей. День в Москве, а вечерком на воронежский поезд. Я даже не помню, когда последний раз была в отпуске, работа, суета сует. А теперь ещё и бабушка двойняшек. Хорошие ребятишки. Но совсем разные – близнецы. Мальчишки. Мечтала о дочке, да вот не судьба. После гибели Клима – это мой муж, военный врач – замужество было уже неактуальным. Может быть, внучку сын подарит попозже. Кстати, давайте познакомимся. Калерия. А вас зовут…

– Марина Александровна. Можно без отчества, так сказать на европейский лад. А у меня наоборот – одни девочки. Две дочери, да ещё их сестрёнка от первого брака мужа. Тоже в нашем кругу с детства. И свекровь, и муж их не разделяли, вместе девочки отмечали праздник, дни рождения, подарки всем трём, порой и отпуск проводили вместе на даче. Я рада, что девочки выросли дружными.

– Да, Марина Александровна, это не каждой семье удаётся. А жаль, голос крови, мне кажется, – это не литературная метафора. Тут нужна, как это сейчас говорится, толерантность что ли… Отказ от своих женских обид во имя детей. Это не каждая женщина сможет. Сколько случаев, когда покинутая женщина свою ненависть и обиду, как змеиный яд, вносит в душу ребенку. Ненависть к отцу, неприятие его детей от второго брака.

Поезд уже набирал скорость, огоньки станции сменились заснеженными елями.

– Ненависть? Мои девочки уже были замужем. У старшей родился сын. Но восприняли они уход отца от меня по-разному. Младшая – Татьяна – сразу вычеркнула его из жизни, никакого общения раз и навсегда. А старшая – Ольга – в родительский конфликт не вмешивается: поддерживала и поддерживает и меня, и его. Может быть, потому, что в то время она сама уже была матерью. Давно это было, я всё уже пережила.

– Вот и Бологое, – сказала Калерия. – Пора по чашке кофе.

Проводник принёс им кофе, печенье. Они помолчали. Калерия смотрела на эту женщину с сочувствием: больше сорока лет прожить с мужем, вырастить двоих детей, дождаться внука и… развод!

– А ваши дочери, как у них жизнь? Сложилась?

– Сложилась, сложилась, но по-разному. Вы знаете – это сюжет для небольшого сериала. Если бы я была сценаристом, – она улыбнулась, – написала бы сценарии нескольких серий, но драматургическим талантом бог не наделил. Оля ещё на пятом курсе в университете вышла замуж за сокурсника, еврея из Нижнего Новгорода. Окончили университет, родился Сенечка. Зять прошёл по конкурсу на двухгодичную стажировку в Штаты. Подхватили Сенечку и за океан. Тут Тата, она заканчивала филологический факультет университета, знакомит нас с женихом – студентом журфака. Поженились. Тогда ещё не было этой новомодной манеры сожительства бойфренда с подружкой, как сейчас говорят, на одной подушке. Познакомились с родителями, сыграли свадьбу, Тарас переехал к нам. Он по отцу украинец. Отец военный, мать никогда не работала, по гарнизонам попутешествовала, пока муж не получил полковничью должность в Подмосковье. Единственный сын, избалован, конечно. Но талантливый журналист, ничего не могу сказать. Мать не вылезает из кухни. У нас-то совсем другой быт был: с утра оба на работу, девочки в университет, кухня – постольку поскольку… Родилась Ксюшка – хохлушка, как её дед назвал. Почти одновременно Олюшка родила Сонечку в Штатах. И появилась у меня третья внучка – американская подданная. Взяла отпуск, полетела через океан, понянчить внучку, помочь дочери. Вскоре они вернулись, зять по уши в бизнесе, то в Сибири, то в Южной Африке, то в Китае. Олюшка в академическом НИИ делает карьеру по административной линии. Тата поступила в аспирантуру, защитила диссертацию. Оставили её на кафедре в университете.

– Молодцы, ваши девочки, не погрязли на кухне. У меня сын тоже защитил диссертацию, сейчас преподаёт в академии. Он военный. Жена медсестра, занимается ребятишками. Когда есть муж, тылы обеспечены, женщине не обязательно делать карьеру, – он так считает. Тылы – тылами, а когда приходит «груз 200», тут уж выбора не остаётся. Не дай бог, такое пережить.

Калерия отвернулась к окну, чтобы её спутница не заметила увлажнившиеся глаза. Но она заметила.

– Как я вам, сочувствую, Калерия, – она по-матерински погладила ей руку. – Вы правы. Тылы… не всегда они надёжны. А где тонко, как вы знаете… – она вздохнула и несколько секунд помолчала. – Вот у Таты вроде бы всё срослось, семья, дочь-красавица. Это я не как бабушка, действительно, девочка с точёными чертами лица и фигуркой. На неё с детства все заглядывались. А тут ещё и радость Тате подвалила – в Сорбонну на полгода отправляют по обмену. И вместо радости – дикий скандал. Тарас ни в какую: или откажись, или развод. А у неё уже задел по докторской диссертации. И тоже упёрлась, никаких доводов не слушает. Развелись-таки после её возвращения. Тарас ещё Ксюшеньку хотел отобрать. Хоть здесь уговорили обойтись без суда, не травмировать девочку. Танюша любуется Эйфелевой башней, а мы с Ксюшей – видом кремлёвских башен. У нас из кухни была видна кремлёвская стена. На рождество, их католическое, за месяц до окончания стажировки Тата прилетела в Москву: вся на подъёме, радостная такая, возбуждённая, глаза так и сияют. Ну, думаю, что-то будет… И предчувствие чего-то страшного. Не ошиблась. Собрались мы на семейный обед, она перед этим долго по телефону с Ольгой разговаривала… И тут мне и объявляет, что собирается замуж за своего коллегу, профессора-итальянца, он ей сделал предложение, и она согласилась! А главное – он на двадцать семь лет её старше. У меня кусок в горле застрял: «А как же Ксюша?». «Он знает. Ксюшу я с собой заберу. У них в семье ни одного ребёнка нет, а сам он даже женат никогда не был». Ну, что тут поделаешь? Как решила, так и поступила. Ксюшу, мы, конечно, не отпустили, со мной жила. В Москве кончила школу и университет. К матери только на каникулы летала. Через полтора года у меня появилась четвёртая внучка Зоя-Софи-Марина-Джульетта.

– Да, вы богатая бабушка, вам можно только позавидовать: три внучки, внук.

– Можно позавидовать. Я готовлюсь к роли прабабушки. Недели через две внук планирует увеличить процент мужчин в моём внучатом окружении, ждём Павлика. Я иногда оглянусь назад, как время летит. Вроде бы совсем недавно девчонки в детсад ходили. А сейчас уже Олюшка будет бабушкой! Причем не такой уж молодой – 50 лет недавно отметили. Она у меня деловая женщина, заместитель директора по финансам в институте. Купила мне путёвку в Финляндию и Швецию, говорит: «Поезжай, отдохни, а то Павлушку на руках не сможешь удержать». Вот и посмотрела северные страны. Суровая красота, так холод и пробирает. Мне наша центральная полоса ближе. Дача у нас была с мужем, дачный кооператив. Четверть дома, участок маленький, две сотки, под цветы. А вокруг сосны и ослепительное небо. Я много где была – и по России, и заграницей, но вот как вспомню этот вид утром, на зорьке или на закате, – сразу сердце щемит. Ностальгия. Пришлось продать при разводе, молодожёнам нужно было квартиру покупать. На нашу он не претендовал, забрал машину, вещи, деньги ...

Она замолчала, глядя в окно на мелькающие деревья, безжизненные, мирно спящие под толстым снежным покровом. Проехали Клин.

– Что-то я разговорилась сегодня. Знаете, так иногда бывает. Встретишь человека – и хочется с ним поделиться, поговорить о жизни. Я, как вы понимаете, не одинока. В Москве, правда, живу одна. Но Оля рядом, чуть что, – присылает машину, у них коттедж, еду туда на недельку другую. То внук забежит. Но они все в делах, работе, всё бегом…

– Да, сейчас ритм такой, круговерть сплошная. Иной раз на работе просто передохнуть некогда. Люди, люди… Каждый со своим вопросом. Нужно уметь переключаться. В такие дни приходишь домой… Одна. Никто не дёргает. И думаешь,– какое счастье. Ну, а молодёжь, – у них своя жизнь, свои заботы. У меня хороший сын, ничего не могу сказать. А была бы дочка, – думаю, – всё-таки она ближе к матери.

– Да, мне моей младшей часто не хватает. Конечно, была бы в Москве… Мне грех жаловаться, я раза три в год летаю к ней в Париж. Но «всё же, всё же, всё же» – как сказал поэт. А теперь вот, – она вздохнула, – и Ксюша моя за тридевять земель, вернее океанов. Окончила университет, поехала к матери, познакомилась с венесуэльцем… И пожалуйста, у нас новый член семьи, на сей раз из Латинской Америки. У него, правда, испанские корни по отцу, но мать венесуэлка. Родят мне правнучку или правнука, придётся и туда лететь, если доживу, конечно. В Латинской Америке мне ещё бывать не приходилось.

– Ещё побываете, Марина Александровна, думаю, не раз. А от смешанных браков обычно красивые дети рождаются и умные. А у вас-то, что ни ребёнок – сплошной интернационал.

– И вы тоже заметили, – она улыбнулась. – Это мой внук меня так и называет: «Ты, бабушка, у нас – четвёртый интернационал».

Поезд затормозил у перрона.

– А вот и он, – и она помахала рукой высокому юноше в незастёгнутой куртке с курчавой чёрной шевелюрой. – Спасибо вам, Калерия. Быстро доехали за разговорами. И знаете, я как-то отдохнула душой. Выговорилась что ли. Всего вам доброго, удачи.

Соседка легко встала и быстро направилась к выходу. Калерия, не торопясь, достала сумку, посмотрела ей вслед: «Четвёртый интернационал. Вот она, судьба постперестроечной России. – Вспомнила сына, ребятишек. – Слава богу, мы все русские! И в России!».

 Санкт-Петербург

 

Комментарии

Комментарий #28297 24.05.2021 в 12:34

Автору (Татьяне Лестевой) от Комментария #28169:
"Татьяна Михайловна, спасибо огромное за ссылки на Ваши стихотворные тексты! Прочитал... да что там "прочитал" - просто зачитался!! Особенно впечатлила "Гражданская лирика Лестевой", и, разумеется, "На смерть Иуды" в том числе! Татьяна Михайловна - (честное слово, от всего сердца!) - желаю Вам литературного, редакционно-художественного, радостного и, самое главное, здорового долголетия!.."

Отдельное спасибо изданию "ДЛ"!.. спасибо за публикацию вышеприведенных рассказов, вокруг которых мы "вот так вот!!" вот так вот интеллектуально-пышно и поспорили, и где-то даже вокруг спора вдруг неожиданно и объединились!!

Комментарий #28252 16.05.2021 в 13:46

Автору комментария 28169. Спасибо, почитайте. Многие опубликованы на сайте Стихи ру на моей странице Татьяна Лестева. Скрытно стихи не пишу, издаю. У меня вышло пять книг стихов: "Аутодафэ", "О, сердце... От начала до конца", "Пушистики и мохнатики" (для малышей), "Стих-и-я", "Укол в сердце" и в этом году к юбилею" Поэзия и жизни смог". Стихи разные и по форме, и по содержанию: детские, лирика, гражданская лирика. Вот из гражданской лирики одно приведу. это был экспромт в день смерти Б. Ельцина, его опубликовала на сайте "Литературной газеты". На смерть Иуды ( опубл. На сайте «ЛГ» в день смерти Б.Ельцина)
На смерть Иуды
Одним иудой стало меньше.
Он предал всех: мужчин и женщин,
И не родившихся детей,
Ограбил всю страну, злодей.

Адепты чести и морали,
Они при нём не процветали.
Бандиты , воры разной масти
Стояли кормчими у власти.

Всем остальным - лапшу на уши:
Свободу лицемеров слушать.

Оплёвано всё самое святое.
И в церкви, со свечою стоя,
Он вспоминал, быть может, что-то?
Осину? И Искариота?

Неужто в трауре народ?
"Есть грозный судия!" Он ждёт!

Комментарий #28172 30.04.2021 в 10:37

Спасибо, Татьяна, Вы написали три замечательных рассказа.
Есть пища и для ума, и для сердца!
С уважением, Наталья Потапова

Комментарий #28169 29.04.2021 в 11:30

"Калерия-Валерия"... то ведь, как ни крути, второстепенно; ведь да!? (Я из номера 28102...) Самое главное, - (вероятно!?) - смысл! (Если я не ошибаюсь!..) Ну а со смыслом у Автора - "ну всё просто на ОТЛИЧНО!"...
Всегда с благодарностью читаю произведения Татьяны... Только вот здесь чуть-чуть меня, моё внимание привлекло... - "а не пишет ли Татьяна Михайловна (скрытно!!) стихотворений!?" Это я к тому:
СОНЕТ ПРЕКРАСНОЙ ЕЛЕНЕ
Сегодня день стал дольше – больше света,
Наверно, признак доброго начала.
О вешних днях мечтать пора настала:
В них голос чувства ждёт любви привета.
А тёплый зов любви – он ждёт ответа…

С огромным удовольствием прочитал бы авторские стихи самой Татьяны Михайловны!
(И никакой бы-то ни было критики в комментарии номера 28102 - нет! Есть желание почитать поэзию автора!.. "Калерия-Валерия", то так незначительно...)

Комментарий #28156 27.04.2021 в 13:20

Вы неверно поняли, Татьяна, в комментарии #28102, видимо, имелся ввиду переизбыток Калерий.
Ведь это имя задействовано вами сразу в двух рассказах.

Комментарий #28155 27.04.2021 в 11:18

Коллеге 28102
Благодарю за отклик. Приятно, что Вы читаете мои творения. Согласна. Калерия в наши дни забытое имя. Следующую героиню назову Валерией.

Комментарий #28102 22.04.2021 в 10:54

Очень! Очень достойно! (1 и 2-е)
Третье произведение - уже хватит, наверное, "калерий"!!!

Комментарий #28049 16.04.2021 в 08:04

Глубокие рассказы, в которых языковая краткость (сестра литературного мастерства) сочетается с жизненной мудростью.