Пётр МЕЖИНЬШ 
Пётр МЕЖИНЬШ
ЕЩЁ НЕ НАЧАЛАСЬ ВОЙНА…
* * *
Они идут по облакам –
бессмертные полки.
Как жаль, как жаль –
не видно нам...
Тяжёлые пески...
Бессмертной совести пески
навек сдавили грудь.
Военный смерч стряхнул с руки...
И горечь – детям в путь...
И отблески горят штыков,
и тени – в полный рост.
Идут бессмертные полки
через небесный мост.
И по ночам слышны шаги,
дыханье трав и душ.
Идут бессмертные полки,
взрывая окна луж.
Непросто в жизни распознать –
кто свой, а кто чужой.
И вновь по сыну плачет мать,
и вновь вступают в бой...
* * *
А жить мне хочется,
А жить мне хочется,
Старшой наш требует повоевать.
У нас в окопчике наизготовочку
Одна винтовочка, патронов пять.
Ботинки скошены, обмотки порваны...
Мосты подорваны, в дыму горят...
Прёт сытый вражина, пуль не жалеючи,
Пуль не жалеючи, бьёт автомат.
А старшина кричит: «Добавь сноровочку,
Приладь винтовочку! Давай, стреляй!».
Куда же выстрелить, коль над головушкой,
Коль над головушкой кипит земля?
И пули цокают... Прощай, родимая,
Прощай, родимая! Патронов нет...
Прорваться надо здесь, среди кипения,
Путь к отступлению – у тысяч бед.
Волна полощется, таится рощица,
Где пробираемся своих искать...
А жить мне хочется, а жить мне хочется...
Дрожит-колышется ночная гладь...
* * *
Куда ж они пропали,
старые фотографии
с гербами на картоне?
Там бабушка с дедом,
молодые, словно весна.
Ещё не началась война,
и дом ещё не сгорел.
Бабушка совсем недавно
окончила гимназию,
и взгляд её пока
не озабочен жизнью –
ещё не прибавила судьба
семейных забот…
Ещё она не родила
семерых детишек,
и дед выглядел
бравым молодцем…
Ещё его не убили на войне.
Где же старые фотографии,
куда же они пропали?
* * *
В городе чужом поезда не спят,
Голоса зовут, голоса кричат
Имечко моё голосом родным...
Но уносится вдоль по рельсам дым.
Оборвётся звук, словно в пропасть лет...
Это только сон, станционный свет...
Памяти моей пышет паровоз,
И мелькают дни... Ветер от колёс...
Никого ведь нет за слепой стеной,
Но звучит в ушах голос молодой
* * *
Перекати-поле моё бесприютное,
ты катилось по ветру судьбы,
по метельному холоду лютому,
выставляя, ломая шипы...
Путь сверкал светлячками заманными.
Ближе... Свет от штыков в темноте,
и слова обещаний туманные,
а в подушечках жала когтей.
Ну, куда ещё дальше катиться,
оторвавшись от милых корней.
Там зловещие ангелы-птицы
на столбах и на кочках степей.
Вы поверьте мне, как это больно,
стать никчёмной катучей травой,
где толпою притоптанный голос
пробирается, словно слепой...
ПЕРЕД «ПЕРЕСТРОЙКОЙ»
Рычал экскаватор, и глина – со дна,
на зубьях лоснилась, рыжела...
И тайный обряд погребенья зерна
не знал ни стыда, ни предела.
Чтоб мысли свои в дефиците сокрыть
и кратко ответить: «Так надо»,
сперва улови суть момента игры
и выцвети облик фасада.
Зерно утекает в кюветы болот,
в лесные глубинные бездны,
и боги не смотрят на это с высот,
молитвы и плач бесполезны.
А сговор бесовский не знает границ,
владеют им злые пророки,
их смех восхищается хищностью птиц,
их козырь – чужие пороки.
Обряд погребенья зерна – эпизод,
лишь ход на колёсах разлада.
Душа чья-то плачет – пути не найдёт.
А кто-то ехидно: «Так надо...».
* * *
Откуда в звонкой тишине – шаги, шаги,
гудки со станции, вода, и шум с реки?
Четыре шага вдоль стены и поперёк.
Учи, покуда жив ещё судьбы урок.
За стенкой ветер, ливень строк –
ночной провал,
и кто-то тень на потолке нарисовал.
Листва бурлит под ропот душ, и моря – бой.
Никто не вышел из воды и стал собой...
Четыре шага вдоль стены. Кирпичный бред.
И нет соломинки одной. Защиты нет.
Мостки качались подо мной... Луна плыла.
И взмахи веток за спиной, как два крыла,
И шёпот звёздной темноты. Шаги, шаги...
И отблески вокруг летят, как светлячки...
* * *
Янтарный лес притих,
лишь море шепчет: «Здравствуй!..».
И музыка, и музыка – во мне
звучит, звучит, зовёт...
По линиям песка
полощет ветер ноты,
качает их, качает их
на мускулах-волнах...
И груз на песнях дюн...
И грусть... Годов усталость –
из волн вставать опять,
чтоб плакать ветром в ночь,
искать приметы дней
тех лучших... Что осталось!
И камни целовать, и камни целовать,
обняв своей волной...
* * *
Ты всю ночь
дышал жарким ветром,
мой котёнок, пушистый брат,
прежде, чем
далеко уйти в себя
и не прыгнуть назад,
прежде, чем расслабить
небо голубых глаз,
и задохнуться болью – враз.
Я ещё долго гладил
твой ненаглядный шёлк,
и нежностью плакало сердце,
и горечь струилась со щёк.
Прощай, мой котёнок вечный!
Струна твоя не звенит…
Вобрала
земля в бесконечность
жизни твоей магнит.
* * *
О, эта бездна, поглощающая всё,
В ней пропадают миллиарды солнц.
Ещё один день без тебя,
Ещё одна ночь...
Детство – милая птичка
В памяти парит.
Годы, словно сны памяти...
Ещё один день без тебя,
Ещё одна ночь без тебя,
Ещё один миг...
Сколько потрачено сил на устремление,
И кому нужно твоё образование,
бездне?..
Ещё один миг без тебя,
Ещё один год без тебя,
Ещё одно утро...
Никто не вернулся из бездны,
Люди рассказывают сказки.
Ещё один шаг без тебя,
Ещё один путь без тебя...
Ещё, ещё, ещё... без тебя.
* * *
Глубинно горькая река
течёт по мыслям старика:
«Живи, как можешь, старичок,
подвинут пенсионный срок».
Подвинут пенсионный срок,
а на работу не берут.
Нам – помоложе, говорят.
Разводят руки, глядя вбок.
Иди отсюда, старичок,
тебя никто не защитит,
защитных льгот для старых нет –
подвинут пенсионный срок.
Подвинут пенсионный срок.
А чем кормиться, как прожить,
с чего квартиру оплатить?..
А там, руками разведут:
«Живи, как можешь, старичок».
Живи, как можешь, старичок,
побольше воздухом кормись...
А за квартиру – оплати –
в почтовом ящике – квиток.
В почтовом ящике – квиток
и счёт за воздух и следы,
за то, что ты ещё живёшь...
Подвинут пенсионный срок.
Подвинут пенсионный срок.
И не дадут достойно жить.
Ведь сорван плод и выжат сок.
И нету дела никому...
* * *
Купол фетра ветровой.
Бочка с квасом на колёсах.
Синеглазые стрекозы.
Груз на тяге гужевой...
Жёлтый звон монетных солнц.
Топтуны в капустной бочке
в сапожищах, оболочках,
заминающие соль...
За стеклом – плиссе-гофре,
в пригоршне – булавок – звёзды...
Мир поделен на полоски,
мир волнисто запестрел...
* * *
Двадцать второго июня,
ровно в четыре часа,
Киев бомбили. Нам объявили,
что началася война...
Из песни
Стоят винтовки в пирамиде.
Мгновенье – грохнет тишина,
рычанье танков устремится –
на сон обрушится война.
Ну а пока – туман на речке,
улыбки тёплые во сне,
и на воде лёт рыб – колечки,
и нету мыслей о войне.
И скоро свет купальской ночи
и утра солнечный рассвет,
и сроки темноты – короче,
и молодость, и смерти нет...
* * *
Когда огнём швыряет небо.
и страхом молится земля,
и жизнь ребёнка, словно небыль,
и дым растёт, растёт в полях...
Уже в землянку просочился...
И горечь слёзная – в глазах,
и в горле дымная горчина,
и дрожь в тишайших голосах.
Война сошла со злой орбиты –
пылает клеть, горит сарай,
весь дом трещит, огнём облитый,
печальный, глинобитный рай.
И танками весь мир распахан,
тяжёлым грохотом стальным...
И силы нет, рыдая, плакать,
сжимаясь, пить проклятый дым...
* * *
Вчера рычал подбитый танк,
форсунками плевалась ярость...
Земля дышала дымным жаром,
и пули били по кустам.
И пули били по кустам...
Огонь лизал кресты стальные.
Кричали люди огневые.
Взметались взрывы у моста.
А мы вжимались в детский страх
в сырой простуженной землянке,
а мимо проносились танки,
и рёв, и стон звучал в ушах.
И бред ночной, и новый день,
и тишина, и новый вечер...
И человек нестрашный, вечный
кричит: «Победа!..» в звёзд кипень...
* * *
Весна. Пришёл войне конец,
но над бумагой плачет мать...
Письмо... Геройски пал отец...
Мне смысла горя не понять.
Я слишком мал для слов и слёз,
для смысла страшной глубины.
Я – из войны – и гол, и бос,
и виноватый без вины,
что сам глотал горчайший дым
и никому не мог помочь...
Отец, погибший молодым,
мне снится средь ушедших в ночь.
* * *
Молчит отец, ему видней
все наши дни – со дна,
и все орудья батарей,
и сон, где сплошь – война.
В груди – железная страна,
проклятая война...
Моя печаль, моя вина –
смертельного зерна.
Засеяно всё поле впрок.
Земля – одни холмы.
Не назидателен урок.
Туман гудит из тьмы,
и за туманом мой отец –
незримая стена.
И не пришёл войне конец,
сквозь мир глядит война...
ПИСЬМО ИЗ ДЕТДОМА
Ты приди ко мне, приходи
и беду от меня отведи...
Мамка, моя мамка, где ты ходишь?
Почему ко мне не придёшь?
Если бы ты знала, как я тебя жду,
как плачу по ночам!
Как я стараюсь в лицах женщин
увидеть твои черты;
как я представляю, что ты придёшь,
обнимешь меня, и скажешь:
«Здравствуй, сынок! Я твоя мама!».
Нет, я не напрашиваюсь, я сильный.
Я уже переплыл узкую, но глубокую
протоку в озере.
Я долго боялся глубины, но решился
«А-а, будь что будет...».
Вот только ноги оторвать от дна
и ринуться вперёд!
И переплыл, и стоял победителем
на той стороне...
Главное – преодолеть свой страх!
Ты знаешь, мамка, у нас в детдоме –
хорошо. Компьютеры... Я уже там
много жалостливых песен нашёл.
Особо нравится: «Я долго жил
в трущобах городских...».
Воспитатели наши строгие, но,
может быть, иначе нельзя с нами, неслухами...
Мамка, иногда я страшно думаю,
что тебя никогда не увижу.
Ужасно становится,
в горле стоит ком...
Ты только приди, хотя бы разочек,
покажись – какая ты есть...
Может, ты меня вовсе никогда не любила,
и у тебя есть другой папка
и другие дети. А обо мне ты
не вспоминаешь вовсе,
и я тебя напрасно жду?
Но ты приди, хотя бы разочек приди, мамка.
Мамка, моя мамка, приди!..