Вячеслав ЛЮТЫЙ. «ЭТУ ЖИЗНЬ НАЯВУ Я ХОЧУ ТИХОЙ НОЧЬЮ ПОСЛУШАТЬ». Поэтический голос Геннадия Петренко

 

Вячеслав ЛЮТЫЙ

«ЭТУ ЖИЗНЬ НАЯВУ Я ХОЧУ ТИХОЙ НОЧЬЮ ПОСЛУШАТЬ»

Поэтический голос Геннадия Петренко

 

В наши дни поэзия как будто стремится к усложнению человека и мира, стесняется искреннего чувства и наивного высказывания, бравирует ведением в литературный лексикон слов низких и понятий более чем сомнительных. Оговоримся: прежде всего это относится к так называемой «либеральной» литературе, которой, очевидно, надоело быть простой по языку и сосредоточенной по мысли, и она взяла курс на все «безумно необычное», скандальное. Иное дело – стихи почвенные, в которых восхищение красотой мира и словно бы впервые увиденными картинами меняющейся природы соединены с глубиной мятущегося космоса внутренней жизни русского человека. Здесь рационально изощренная речь поэта стала бы только вредить всем тем смыслам, которые он хочет донести до своего читателя.

Стихи Геннадия Петренко примечательны не только ясностью и непосредственностью души главного героя, который помнит многое из мира детства – наивного и порой непреклонного, радостного и печального, неожиданного и привычного. Он не забыл способности называть – как будто впервые! – предметы и поступки, что для наших дней является редким достоинством. Классическая образность, целостность окружающего природного мира, глубина непознанной Вселенной, пространственная и духовная, сочетаются в его поэзии с затаенным одиночеством и никогда не исчезающей дистанцией между сокровенным, внутренним человеком – и людьми, появляющимися вовне рядом с лирическим героем.

Обнажились вороньи жилища

и нависли на голых суках,

а жильцы пропитание ищут

на раздольных полях и лугах.

Здесь, в глубинке, им – воля-раздолье!

На дорожных густых полосах

гулы ветра пронзительной болью

обвивают тропинки в лесах.

Всё одно: темноватая осень,

чёрствый след, и парит вороньё.

И меня, может, кто-нибудь спросит:

«Здесь ли было жилище твоё?..».

Подчеркнем, что в строках Геннадия Петренко отчетливо видны две составляющие облика его героя: внутренний, потаенный человек – и внешний, житейский, душевный, земной. Автор любовно и заинтересованно рисует городской и сельский пейзаж, движения природы. Кажется, что он – соглядатай реальности, ее спутник, невидимо летающий над деревьями и лугами, домами и дорогами, иногда замирающий и осторожно ступающий на землю. Петренко может упрекнуть действительность и человека, опечалиться происходящим, но выходить из пространства правды и чистоты в будничную пыль, задыхаясь и теряя себя, – не станет. Не в последнюю очередь из-за того, что такое окружение разрушает изначальную красоту места, в котором оказался певец в это мгновение.

Зажав узлом четыре уха,

я в тряпке осень унесу –

рыжеволосая старуха

ещё не сбросила красу:

плащом помахивает рваным,

заплаты дождь к асфальту бьёт…

Но в продырявленном кармане

не удержать Вселенной ход.

И я сменю четыре уха

на одноногий инструмент,

чтоб белоснежные краюхи

сгребать до новых перемен.

Всматриваясь и вслушиваясь в картины и дыхание мира («ворота закрываю на замок – за небом наблюдать вторые сутки»), автор тем самым подчеркивает важность всего тонкого и непознаваемого в сравнении с очевидным прахом и сором, которые привнес человек в прежде прекрасный окоем («эту жизнь наяву я хочу тихой ночью послушать»).

Нельзя сказать, что лирический герой Геннадия Петренко сторонится людей. Однако, как правило, он смыкается с ними только внешне, часто жалея их и протягивая дружескую руку. Но сам видится лишь наполовину принадлежащим земле, в которой ему дорого тепло родной почвы, нагретой летним солнцем, и древняя её история. Обращая взгляд в давние века, он называет «речку местную» Осерёду – рекой времен. Говоря о смирении – поминает Христа, чья Рука удерживает сегодняшнего русского человека от рукоятки ножа. Прописывая мгновение проживаемой жизни, поэт делает его удивительно полным, заставляя читателя еще раз почувствовать радость бытия:

Пекло загаром сверху по спине,

и пахло юностью поджаристое лето.

И чувство нежное таилось в глубине,

ромашкой белоснежною согрето.

Иной раз авторское «я» как будто совсем уходит из стихотворения, и перед читателем возникает словно бы независимая от личного восприятия красота – будь то событие или зарисовка природного уголка. Такое свойство в эпоху эгоцентризма обладает особой значимостью. Оно свидетельствует, в первую очередь, об иерархии ценностей сочинителя, а во вторую – о его умении художественно воссоздать поразившую его мизансцену: «первый снег, морозом скованный, хруст капустный под ступней»; «над речкой перекошенный мосток траву примнет под детскими ногами»...

Яркие чувственные моменты земного бытия – и одинокость автора, необъяснимая отодвинутость его от здешнего мира... Это сочетание есть скрытый лейтмотив многих стихотворений Геннадия Петренко («за далью вижу невещественные грани, а с ними рядом – существующее «я»»). Психологически подобное состояние и устройство души можно счесть следствием жестокой современной эпохи, которая отчуждает нас от многих прежде естественных вещей. Однако русское сердце, кажется, изначально было создано как проекция двух измерений: гармонии красоты и взыскания Истины.

Вот почему, всякий раз вчитываясь в строки поэта, мы понимаем: они – о русском человеке вне зависимости от времени.