ПРОЗА / Василий ВОРОНОВ. СНЫ О СТАМБУЛЕ. Повесть
Василий ВОРОНОВ

Василий ВОРОНОВ. СНЫ О СТАМБУЛЕ. Повесть

 

Василий ВОРОНОВ

СНЫ О СТАМБУЛЕ

Повесть

 

1.

Штормовые ветры собираются от турецких берегов, от Дарданелл, и долго раскачивают великие просторы Черноморья. Ветер сдувает тяжелую вонючую пыль с площадей и базаров Стамбула и по пути, по Черному морю, долго сеет ее на вспененные грядины волн. За тысячи километров ветер очищается и напитывается кислородом и солью. Ближе к России, к Таганрогу и Азову, турецкие штормы поднимают и возмущают Азовское море, и оно подтапливает и подпирает всю дельту Дона, вплоть до Ростова и Семикаракор.

Низовка, нагонная волна, заходит в сады и огороды, топит низкие фундаменты, цокольные этажи и погреба, накрывает пойменные дороги и мелкие мосты, но не приносит человеку большой беды.

В низовьях Дона до Петра Первого хозяйничали турки. Почти сто лет шла война за турецкую крепость Азов. Вплоть до лета 1736 года, когда русские войска окончательно взяли крепость, и Азов вошел в состав Российской империи. Тогда же в честь славной победы донские казаки назвали один из низовых хуторов Стамбулом. По другим свидетельствам, хутор с таким названием появился намного раньше, и назвали его сами турки, опять же в честь взятия Азова и победы над русскими. Как бы то ни было, хутор Стамбул сохранился до наших дней. И как свидетельство о смешении наций в приграничных территориях – сами жители хутора, особенно древние старики и старухи, обличье которых сразу бросается в глаза. Одни голубоглазые и курносые блондины и блондинки, другие жгучие брюнеты и брюнетки, с загнутыми, как ятаганы носами. За несколько столетий переженились, породнились и уже в нынешней детворе донского Стамбула трудно угадать, в какой капусте и на каком берегу их родина…

 

2.

Летом Ваня любил уходить на Дон, прятался в густых зарослях краснотала и часами наблюдал за хуторским пляжем, где купались и загорали на чистом и ухоженном берегу почти все хуторские жители. Взрослые казаки сидели под вербами в холодке, пили пиво и говорили о сазанах, лещах и донской селедке. Семейные женщины с маленькими детьми лежали на одеялах и лениво перебирали хуторские новости. Молодые девчата не вылезали из воды, брызгались и хохотали так громко, что их слышали рыбаки на бывшей колхозной тоне на другом берегу. Почему хохотали и над кем смеялись хуторские девки, они и сами не знали…

Ваня не отрывал глаз от девчат, его зрачки, как у молодого кобчика, улавливали даже малую родинку на теле. Часами завороженно глядел на купание девушек, привычную, в общем-то, картину на реке. Он дрожал и млел, как перед непостижимой тайной. Только спрятавшись от чужих глаз, он мог столь откровенно смотреть на женское тело.

После тайного сеанса в кустах Ваня обычно заходил к ростовскому профессору Кугуту покурить, поговорить с умным человеком. Учёный человек ходил по участку без рубашки, подставляя солнцу белое лицо и худую петушиную грудь. Загорал. Угощал Ваню тонкой сигареткой, закуривал сам, и они молча сидели на лавочке, как закадычные друзья.

– Виктор Маркиянович, а вы хоть раз целовали девку в губы? – Ваня деликатно покашливал и застенчиво отводил глаза.

– Целовал, Ваня, целовал… – Профессор вздыхал и как-то безнадежно отрезал рукой: – Как вино из чужого бокала пил… Замуж звал. Сначала согласилась. Кольца купил. А она в последний момент говорит: ты только не обижайся, у тебя ноги короткие… А я, между прочим, в армии служил! Где ты видела солдат с короткими ногами? Дура!

– А я, Виктор Маркиянович, ни разу не целовал девку…

 

3.

Ваня никогда не был в турецком Стамбуле.

Он родился и живёт в хуторе Стамбул.

Нечего и сравнивать, конечно, хутор и столицу. Турки ни за что не променяют один свой базар в Стамбуле на тыщу таких хуторов хоть на Дону, хоть на Маныче. Без Стамбула турок все равно, что румын без мамалыги. И Ваня любит свой Стамбул больше, чем окрестные хутора: Шалаевки, Гнилуши, Голодаевки и Липяги. Да он и не выглядывал ещё на свет божий дальше Шалаевки, хотя Ивану уже под двадцать лет, у него есть паспорт, выходной костюм и право голоса.

Вот так, проживи Иван еще сто лет в своем Стамбуле, так случится, что и умрет, сердечный, не подозревая, что есть на свете и другие богатые хутора. С выгонами, бахчами, вишневыми садами, прудами с карасями, с краснощекими девками в каждом дворе и с бесхозными нахальными разномастными котами, промышляющими разбоем и воровством… Да и с другой стороны если посмотреть – много, много народу прошло мимо хутора Стамбул, ничего не зная про Ивана, про его тихую негероическую жизнь.

Ваня родился в семье знаменитого председателя колхоза, Героя труда Корнея Демьяновича Вертия. В колхозном парке установили памятник живому Корнею Демьяновичу. Местный скульптор, друг и одноклассник Корнея Игнат Сухоруков, шутя, вылепил из пластилина голову, похожую на Героя. Самодельным способом на кухне отлил эту лысую алюминиевую голову. Родной брат председателя Гордей Демьянович, не скрывая радости, подтвердил сходство:

– Глупый памятник глупому человеку!

Корней обиделся и огрызнулся:

– Сам малохольный!

Так бы и жил Ваня в затишке своего отца, и кто знает, как бы дальше пошла его жизнь. Но время на дворе заскрипело и снялось с привязи.

Алюминиевая голова живого человека пугала хуторян и членов семьи председателя. «Худо тут! Худо тут!» – кричали удоды в парке. И худо объявилось. Ельцин перевел колхозы в капиталистическую собственность. Председателя вместе с колхозниками и с хутором Стамбул купил новый землевладелец из Москвы. Бывший председатель и Герой стал управляющим у нового хозяина, а колхозники – работниками по найму.

 

4.

Много лет тому назад молодой председатель колхоза Корней Демьянович в составе официальной делегации побывал в Турции, в Стамбуле. По возвращении в обкоме партии ему дали книгу с цветными иллюстрациями о Стамбуле и Турции, чтобы председатель правильно рассказывал о своей поездке. Корней подарил книгу Ване.

– Изучай, сынок, как турки лучше нас живут…

Поначалу Ваня приставал к отцу с вопросами. Что там пьют и едят. Какие у них жены и девки. Понимают ли по-русски…

Отец пытался объяснять:

– Ну, живут и едят они бедно, как и мы. В основном питаются орехами и омарами, раз в год едят баранину в курбан-байрам. На зиму заготавливают урюк. Вместо водки пьют кофе, густой и горький, как дёготь. Насчет девок ничего не могу сказать, они все одинаковые. С голыми пупками и в розовых шароварах. Живут отдельно от мужчин, в сералях. Читай книжку, там все сказано.

 

5.

Ваня в детстве провалился под лёд. Его успели вытащить и откачать, но начавшийся отёк мозга дал о себе знать. У мальчика слегка затруднилась речь, он немного заикался, заметно приволакивал ногу. Замкнулся в себе и почти не выходил из дома. Кое-как закончил восемь классов и жил с родителями, выполняя черновую работу по хозяйству.

Хутор Стамбул сильно постарел за последние годы. Молодые уходили в город под любым предлогом, и редко кто возвращался обратно. Хутор обветшал, зарос лебедой и амброзией. Единственную дорогу разбили вдрызг, из-за этого сняли автобусный маршрут. Закрылись средняя школа, медпункт, кабинет участкового милиционера. Так бы и почил старинный хутор, как исчезли многие сёла и деревни в глубинке. Но в девяностые годы появились дурные деньги, и новые богачи стали строить загородные дома.

 Земли Стамбула тянулись вдоль берега Дона, в живописной дельте среди озёр и ериков. До Ростова час езды на машине, а по воде около трёх часов тихоходным катером. Эти выгоды быстро просчитали и оценили понятливые люди. Они скупали старые дома и участки, завозили дорогие стройматериалы, нанимали бригады таджиков. Усадьбы росли, как грибы после тёплых дождей.

Одним из первых поселенцев стал областной прокурор Прокофий Кузьмич Храбрый. В прямом смысле он не был храбрым, скорее наоборот. Подчинённые за глаза называли его Собакевичем, а помощник прокурора делал страшные глаза и шёпотом сообщал по секрету:

– Он курицу с перьями съедает в один присест!

У себя в кабинете прокурор имел свойство смотреть на собеседника с подозрением и в упор, не моргая, отчего тот через несколько минут терялся и начинал потеть, забывал о своей просьбе и невпопад спрашивал, какие сигареты курит Прокофий Кузьмич...

«Ты не шурши…» – было любимым выражением прокурора. «Не шурши…» – говорил жене, когда донимала вопросами. «Не шурши…» – останавливал помощника, слишком подробно объяснявшего суть дела. «Не шурши, говорю!» – сердился прокурор на товарища, произносившего слишком кучерявый тост. Молодые огрызались и за глаза дразнили: «Бу-бу-бу! Бубоня!». Все в прокуратуре вздохнули, когда Бубоню отправили на пенсию. Он плюнул, растер ногой и вызывающе роскошно поселился в Стамбуле.

Рядом с прокурором построил теремок бывший директор завода сельхозтехники Юрий Поликарпович Рукосуев. Он был нахально обаятелен, любимец народа и герой отечества. Он родился победителем. Атлет сто тридцать кило весом, с нежными васильковыми глазами, с густой волной рассыпчатых тёмных волос, с рокочущим басом профундо, он без пощады пожирал женские сердца и между тем уверял романтическую жену-учительницу, что он однолюб.

Широк, необъятен и необуздан был этот жеребец. Его любили и прощали страсти, которыми он был обуян в гневе. На производственных планёрках он разбивал кулаком массивные столы из офисной мебели. А если при обходах по цехам замечал выпившего бедолагу на рабочем месте, то молча боксерским ударом ломал переносицу или челюсть. И сам вызывал «скорую». Никто не жаловался и не роптал. А начальство негласно одобряло: молодец! Иначе как удержать дисциплину в многотысячном коллективе, где чуть не половину составляли отбывающие наказание «химики»? Рукосуев при жизни был обласкан и оценен, на его парадном лапсердаке еле помещались десятка два орденов и медаль Героя труда.

Герой ждал и, говорят, даже просил чего-то большего в карьере… Но к 60-летию его не наградили, не поздравили, не позвонили. Ни новый президент, ни новое правительство. Рукосуев вгорячах написал заявление об отставке. «Мой потенциал не востребован государством». Своим друзьям сказал выразительным басом:

– Заводу без меня пиз…ц! Завтра на коленках приползут!

Никто не приполз. Завод долго штормило, ломало, корёжило. Трижды менялись управленцы. Сократили коллектив впятеро. Обновили оборудование. Создали несколько технологий совместно с иностранными фирмами. И завод выдал современные качественные и дорогие машины. Они полностью заменили старый парк на полях страны. Героическая эпоха Рукосуева кончилась как-то буднично, без вздохов и пафоса. А сам Герой скрылся с глаз долой в тихом Стамбуле.

Одновременно новосёлами стали еще несколько замечательных личностей.

Нина Николаевна Жерёбая приехала в Стамбул вместе со своей конефермой. Она построила обширные хозяйственные помещения и поселилась в одном из них, без излишеств, под одной крышей с жеребцами. У нее были два работника из местных, проворных и прытких. Успевавших и конюшню обихаживать, и рыбу ловить, и борщи с кофием для хозяйки варить. А кроме всего и полторашку горилки выпивать между делом, закусывая жареной таранью. Нина Николаевна была снисходительна к таким слабостям.

Надобно было видеть эту сорокалетнюю Аврору по утрам! Она выезжала в жокейской кепке на любимом танцующем Графе по главной улице Стамбула. Хозяйки выключали телевизоры, умолкали мобильники. Церемониал завершался аплодисментами из распахнутых окон.

– О-о-о!

Местные женихи, глядя вслед, глотали слюну и гадали, кто мог быть тем счастливчиком…

Но Аврора не видела счастливчиков в Стамбуле. Правда, сначала ей понравился профессор Кугут из Ростова. Он приезжал в хутор на лето и снимал флигелёк, намереваясь скоро поселиться совсем. Понравился он Нине Николаевне иронией и жалобами на холостяцкую жизнь.

– Все у меня есть. Квартира, машина, зарплата… А счастья нету. Посоветуйте, где пошукать?

Нина Николаевна не знала, что эти слова профессор нудно талдычит своим студенткам много лет, и никто ещё не согласился искать с ним счастья вместе. А одна барышня сказала, щуря глазки:

– Счастье ловят наощупь, как рыбу в речке.

Нина Николаевна холодно ответила на обожание профессора.

– Извини, профессор, я люблю мужиков поглупее, попроще… и погрубее.

Она внимательнее присмотрелась к Ивану. И однажды позвала его в конюшню.

– Ты мне нравишься, ковбой, – сказала хозяйка по-свойски. – Я не привередлива и одинока. Ты инвалид и тоже одинок. Мы созданы друг для друга. А я нравлюсь тебе?

– Ага, – Ваня растянул рот до ушей. – Вы мне очень сильно нравитесь…

– Ну и хорошо, переходи ко мне жить. А с отцом я поговорю.

 Корней Демьянович не стал возражать, но откровенно спросил:

– Он же на голову поврежденный! Тебе нужен умный.

Она так же откровенно сказала:

– Как мужик он вполне здоров. А на умников я нагляделась. У меня хватит ума и на двоих. Я его не обижу.

Корней Демьянович подивился разумности женщины. Невольно остановил взгляд на обтянутых джинсами бедрах и короткой блузке, не прикрывавшей пупок и матовую полоску кожи. Шумно глотнув слюну, старый председатель пожелал невестке всего хорошего.

Корней Демьянович уже не раз думал сосватать Ване кого-нибудь, да не было подходящей невесты. А Ваня все настойчивее толковал о своей однокласснице парикмахерше Наташке, сисястой простушке, у которой был ревнивый муж с пудовыми кулаками. Не хватало осрамиться на весь Стамбул. Нет, сам Бог послал эту разумную женщину с конефермой. С ней можно ладить и договариваться.

Нина подарила Ивану белые шорты, чёрную шёлковую майку и поверх накинула золотую цепочку. И молча наблюдала со стороны. Красавец! Если бы расслабленное лицо сделать пожестче, помускулистее – голливудский стандарт. У Нины Николаевны глаз намётанный. Она щелкнула несколько раз фотоаппаратом, просмотрела снимки.

– С этого дня ты мой муж, мой рыцарь. Держи марку! Понял?

– Ага, – сказал понятливый Ваня, стесняясь своей счастливой улыбки.

Улица новоселов застраивалась сказочно быстро. Дальше по улице, за домом прокурора поселился московский исторический писатель Карапет Купоросов. Он бежал из Москвы после скандального развода с женой-миллионершей. Отсудил у жены половину ее состояния, и в тот же день сел на поезд до Ростова, опасаясь мести разъярённой брошенной женщины, у которой были связи в криминальных кругах.

Бригада таджиков за месяц собрала писателю готовый деревянный дом и подключила все коммуникации. Карапет сутками сидел в собственном углу и впервые в жизни млел от счастья собственника. Он был на воле. Теперь не надо писать ненавистные книжки и ждать грошовых гонораров. Теперь он может плевать прямо в морду своим тиранам издателям. Может, не считая в карманах мелочи, купить голландского табаку для трубки, бутылку хорошего коньяка. И все это выкурить и выпить, не оглядываясь на жену, на издателей, на собутыльников. Никто не заглядывает ему в рот. Он будет славен, как писатель, который не пишет и не напишет больше ни строчки. Будет же благословенен этот донской Стамбул, который он случайно нашел в интернете!

Прокурор Храбрый можно сказать, внезапно и ошеломленно увидел соседа. Сначала он услышал ладанный аромат голландского табака. Потом из-за угла выплыло облачко дыма, показалась трубка. Наконец, выплыл сам сосед в широком разноцветном пледе и в длинной, как рыбацкая кайка, мексиканской шляпе.

– Пуф-пуф-пуф! – Шляпа кивнула прокурору. – Пуф-пуф-пуф!

– Кгм! – ответил прокурор. – Я прокурор! А ты кто?

– Пуф-пуф-пуф! Я известный исторический писатель из Москвы. Впрочем, если тут понравится… Приглашаю вечером на чай.

– Приду! – одобрительно кивнул прокурор. – Тут живут одни турки, поговорить не с кем.

 

6.

Хуторской атаман Севастьян Артамонович Завирюха еле раскачался спросонья в своем холостяцком двухэтажном особняке. Из-за болезней и ранней немощи атаман скоро превратил особняк в кубло. Старый казак валялся прямо на полу посреди огромной залы, в одеялах, подушках, в офицерских шинелях, нечищеных сапогах, в штабелях пивных бутылок, напоминающих артиллерийские гильзы малого калибра. Болели суставы в коленках, ныла поясница, красные глаза слезились, как у бруцеллезной коровы. Эх, старость, старость! А какой казак был! Шёлковые усы и румянец во всю щеку! А очи? Такие булькатые бешеные очи были только у Петра Первого на старинных портретах. Порох и огонь! По молодости председатель райисполкома неосторожно назвал Завирюху мудаком. Реакция была мгновенной. Казак выбил начальнику два зуба, сломал нос и в клочья разорвал белую рубашку с красным галстуком. Драчуну припаяли три года, которые он отбывал в Оренбургской колонии от звонка до звонка. Был и еще один срок. Соседку, бывшую одноклассницу Фросю, избивал во дворе ревнивый муж. Бил куда ни попадя кулаками, пинал лежащую жену сапогами. Она кричала, выла… Севастьян перепрыгнул через плетень и дал трепки мужу. Так дал, что обидчик оказался в больнице с двумя переломами, ключицы и кисти руки. А Фрося на следующий день написала заявление в милицию. Жаловалась, что атаман из ревности напал на мужа, а потом и на нее. К жалобе приложила справки о побоях. Так Завирюха стал сначала рецидивистом, а потом атаманом. Атаман успел повоевать в Приднестровье, в Сербии, в Абхазии. И дома, в конфликтах местного значения. Был не однажды ранен в боях и нещадно бит в драках со своими казаками.

Года минули, страсти улеглись. Теперь пошли недуги. Дети от трех жён перессорились между собой и во всем обвиняли своего отца. Никто из близких родичей не посещал старика. Друзья и собутыльники быстро забыли немощного атамана, за глаза рассказывали о нем похабные небылицы.

Завирюха числился князем. Какая-то полоумная родственница последнего царя приезжала в Россию. Ее принимали министры и губернаторы, дарили дорогие подарки, она в ответ раздавала ордена и титулы. Завирюха оказался рядом на одном приёме и получил из рук великой княгини титул князя. Он показывал бархатное удостоверение, величиной с рукавицу. С гербом, печатью и неразборчивой подписью. Кто этот благодетель не знает, наверно, даже московский писатель и историк Карапет Купоросов. А Карапет много лет ведет картотеку чинов Российской империи и знает всё про всех.

– Какой князь?! – возмутился писатель и историк, когда кто-то спросил его о Завирюхе. – Председателя Вертия на хуторе кличут Понтификом. Но это не значит, что он папа Римский!?

 

7.

После короткого знакомства с хутором Стамбул и с некоторыми его обитателями перейдем к главному. К женитьбе сына местного председателя колхоза Вани, то есть, Ивана Корнеевича Вертия, на владелице конефермы Нине Николаевне Жерёбой.

С законным браком Нину Николаевну поздравили почти все уже знакомые нам обитатели Стамбула и другие уважаемые семейства. Разумеется, они поздравляли и Ивана Корнеевича, как ее спутника.

Атаман Завирюха позвонил Нине Николаевне и попросил по причине своей немочи навестить его, чтобы поздравить и сообщить важную новость. Фермерша уважила старика и явилась к нему в тот же день. Атаман с нетерпением ждал. Побрился, расчесал слежалые и жесткие, как конская грива, волосья, помазал усы вазелином и надел парадный полковничий китель с бронзой и серебром в полпуда весом. Надел было тяжелую папаху с кокардой, но передумал и поставил ее перед собой.

Нина Николаевна вошла без стука и рассмеялась на пороге.

– Батюшки! Вылитый фельдмаршал Кутузов с двумя глазами! Что с вами, Севастьян Артамонович?

Атаман обиделся и не сказал комплимент жизнерадостной женщине. Сразу огорошил:

– Чую смертный час, Нина Николаевна! На днях помирать буду, хочу тебя попросить кое о чем….

Фермерша первый раз была в доме атамана и с любопытством оглядывала экзотическую обстановку.

– Завещаний не писал и не буду. А пару слов тебе скажу. Откройте калитку и пусть каждый, кто хочет, войдет и возьмет, что понравится. Сыновья говнюки, от отца рыла воротят… А на могиле напишите: любил горилку и Господа нашего! Как у предка моего, атамана Вертия. Мои предки с ним в близком родстве состояли….

– Бог с вами, Севастьян Артамонович! Рано о смерти думать.

– Молчи, баба!

В хате стало тихо и понятно, кто здесь атаман. Нина Николаевна села поближе.

– Мы с тобой тоже родичи. Ты лошадей любишь, и я люблю… И вот какая к тебе просьба. Подбери мне коня, чтобы пройти шагом через весь хутор и левады, попрощаться.

– Молчу, молчу… Я тебе своего Графа оседлаю…

Севастьян скинул тяжелый китель и прилег на бок, на подушку. Продолжал уже другим тоном, как заговорщик.

– Ты слышала, что в Загряжске нашли могилу женки атамана Вертия? Принцессы Айгюль, дочки турецкого султана Сулеймана Великолепного, современника Ивана Грозного. На днях склеп вскрывать будут. Соображаешь? Твой законный муж Иван – прямой потомок не только атамана Вертия, но и потомственный зять турецкого султана. Отпрыск принцессы Айгюль. Соображаешь? Будет большой базар и у нас, и у турок. Ты не должна упустить момент… Все Вертии пустобрехи, кроме Ивана. Но Иван слаб на голову. Только ты можешь сыграть в шахматы с турками… Я бы мог, конечно, но я уже отыгрался… Съезди в Загряжск, а потом обсудим…

Старый атаман умер через два дня, не успев проехать на Графе по хутору, попрощаться.

 

8.

Нина Николаевна имела нюх волчицы, и по краткой информации Завирюхи вполне оценила ситуацию. Она села в свой джип и через два часа вошла в кабинет мэра Загряжска, своего одноклассника Бурмистрова.

– Здравствуй, Бурбон!

Мэр обрадовался:

– Жерёбая!

Они посидели в кабинете, перебрали новости, попили чаю. Мэр пожаловался, как трудно быть мэром. Взять последнюю историю с могилой принцессы. В Загряжск прибыла делегация из Стамбула во главе с министром культуры. Из Москвы приехал турецкий посол с помощниками и репортёрами. Губернатор со свитой плюс все чиновники Загряжска. Всех надо поить, кормить, сопровождать каждый шаг и отвечать на каверзные вопросы. Гостья посочувствовала и перед уходом попросила школьного товарища реквизировать зуб из челюсти принцессы. Официально для местного музея. А на самом деле для нее, Нины Жерёбой. Так надо. И крепко подергала мэра за рукав.

– Сможешь?

На следующий день полиция оцепила кладбище, где проходила эксгумация. Останки быстро погрузили в цинковый ящик и увезли в Ростов. Мэр отыскал Жерёбую, вручил ей узелок из носового платка, опустил глаза.

– Я выкрал зуб… Только ради тебя.

И ушел, не прощаясь.

С узелком и с мужем Иваном Корнеевичем Нина Николаевна съездила в Москву, прожила там целый месяц. По рекомендациям нашла нужных людей и, наконец, оказалась в специальной лаборатории, где по останкам идентифицируют столетние захоронения с ныне живущими родственниками. Директор – академик и светило криминальной медицины сказал жительницы хутора Стамбула холодные, как скальпель слова:

– Мы работаем только по представлению официальных государственных органов.

Фермерша жалостливо рассказала романтическую историю любви донского атамана Вертия и принцессы Айгюль, дочери турецкого султана Сулеймана Великолепного.

– А вот он, – Нина Николаевна вытолкнула вперед себя своего мужа Ивана Корнеевича. – Вот он – прямой потомок принцессы Айгюль. Принцессу недавно эксгумировали в Загряжске, турки просят перевезти ее прах на родину. А по нашим законам нужно разрешение родственников. Мой муж Иван Корнеевич – потомок принцессы. Вот ее зуб, прямо из склепа, из челюсти. Докажите родство научным способом. Мы с мужем очень хотим, чтобы турки попросили у нас разрешения. А мы, профессор, добровольно пожертвуем на усовершенствование вашей лаборатории денежную сумму. Вы ведь не отказываете жертвователям?

– Нет, жертвователям мы никогда не отказываем.

В хутор Стамбул молодожены возвращались с гербовой бумагой с печатью и с подписью академика о фактическом генетическом родстве Ивана Корнеевича с принцессой Айгюль.

 

9.

Братья Вертии никогда не дружили, но и вражды не было. Председатель, как старший и более успешный в жизни брат, немножко снисходительно относился к горячности и нетерпимости младшего брата, бывшего бухгалтера и ревизора. Но на людях, особенно в торжественных случаях, Корней Демьянович всегда уступал первенство младшему брату.

– Я председатель и Герой труда, но не имею талантов, какие дадены Гордею Демьяновичу. Он голова! Готовый заместитель министра финансов! А если бы трошки подучиться, то цельный министр!

Гордей Демьянович обижался и ядовито кусал брата.

– Ты кто? Завхоз у капиталиста! Холуй! Профукал советский колхоз вместе с президентом, а до сих пор носишь звездочку Героя соцтруда!

Обидно было советскому бухгалтеру за брата, за колхоз, за державу. Но опять-таки, если доводилось сказать слово прилюдно, то он говорил о Корнее Демьяновиче уважительно. Как на недавнем юбилее председателя в колхозной столовой:

– Мы с братом, конечно, не во всем сходимся, а может, и вовсе расходимся. Норовы разные. Но он мой брат, и я его люблю со всеми потрохами…

Если правду сказать, то Гордей Демьянович больше любил своего племянника и крестника Ваню. Он всегда заступался за племянника и ставил его в пример другим молодым людям. А когда отец, Корней Демьянович, усомнился в искренности брата и сказал, что грех так шутить над поврежденным на голову дитём, Гордей Демьянович вспыхнул, как бездымный порох:

– Старый дурак со звездочкой! Это мы все вместе с президентом поврежденные на голову! У Ивана чистая душа и ум пытливый. Он, может, один такой… В нем правда живет, в укор всем нам, словоблудам! Он еще проявит себя, наш Иван, попомните мое слово. Придет время, Ивана Корнеевича будут почитать как учителя. При нем стыдно будет всем, кто отступил от правды. А от Ивана правда, как доброе слово, далеко идет и греет. Эх, вы-и-и… Слепые!

Гордей Демьянович возмущенно развернулся, затрясся, заплакал, не стесняясь слез. Корней Демьянович долго глядел вслед одиноко ковыляющему брату, молча стоял возле своей калитки, почесывая затылок. Он мало общался с сыном, как и с женой, Клавдией Аверьяновной, состарившейся раньше времени от изнурительных женских болезней.

Колхоз понятие круглосуточное. Дел всегда невпроворот, и сроду их не переделать, хоть расшибись. А для души, для общения всегда к услугам заветные уголки и райские кущи. А какие бывают общения! Ни в Москве, ни в Питере, ни в сибирских заповедных заимках не встретите вы такого богатого общения, как в каком-нибудь захолустном колхозе. Тут бывают министры, генералы, депутаты, народные артисты и даже секретные органы. Это кроме оравы проверяющих, уполномоченных, инструкторов, шефов и т.д. Чем беднее колхоз, тем богаче угощения. И первый тост, конечно, говорит председатель. Трудно представить непьющего председателя, которому, например, певица Кадышева предлагает выпить на брудершафт. Как хотите, а я не верю в непьющих председателей. Никогда им не носить депутатских значков, орденов и медалей. В лучшем случае будет с них и похвальной грамоты. Трудна председательская стезя, и нет у них полноценной семейной жизни по причине круглосуточной ответственности.

Грянул гром, время колхозов кончилось. Бывший председатель-герой пошел служить новому хозяину москвичу, который еще ни разу не наведался в Стамбул.

После разговора с братом Корней Демьянович как-то позвал сына в сад, в беседку и непривычно тихо спросил, не глядя в глаза:

– Скажи, сынок, что обо мне брешут в хуторе?

Иван понимал состояние отца и старался лишний раз не попадаться ему на глаза. Отец в последнее время стал чаще выпивать и приходил домой ночью. Часто просыпался, ходил, скрипя половицами и, бывало, до утра в его спальне горел свет. Отец сильно похудел, был тревожно задумчив и, чего раньше не было, стал прятать от собеседника глаза.

– Люди брешут всякое, – отвечал Ваня просто. – Так всегда было. Раньше вы никогда не брали в голову.

– Это так. А что ты думаешь про мою теперешнюю работу?

– Люди жалеют вас, отец. Плохое говорят из жалости.

– А ты тоже жалеешь?

Ваня покраснел, но твердо сказал:

– Жалею.

Корней Демьянович усмехнулся и покачал головой.

– Нет, сынок, жалость тут хуже похвалы. Это тебя не грех пожалеть по причине повреждения на голову. А меня, старого дурака, бог за гордыню наказал. Что жалеть! Мой колхоз умер, и я вместе с ним… Брат Гордей Демьянович прав, я теперь на правах холуя, позорю свою биографию…

Разговора не получилось, желание поговорить с сыном пропало. Корней Демьянович пожаловался на ломоту в суставах.

– Должно быть, к дождю… Пойду полежу на веранде.

На троицу, на рассвете, когда холодное солнце окрасило в розовый цвет темные купы старых верб в леваде, лающим голосом завыла Клавдия Аверьяновна, эхо далеко покатилось по сонной глади Дона. В своем саду на старой вишне повесился Корней Демьянович.

 

10.

Нина Николаевна приехала из Ростова и прямо с порога объявила мужу:

– Через неделю летим в свадебное путешествие! В Турцию, в Стамбул!

Она достала из сумочки путевку и два билета на самолет, протянула Ивану в руки.

– Держи, дорогой муженёк!

Иван присел на стул и растянул рот до ушей:

– О-о-о! В Турцию, в Стамбул!

 

Иван долго и внимательно изучал книжку о Турции, еще в детстве подаренную отцом. И всю книжку перетащил в свою ненасытную голову. Корней Демьянович однажды спросил:

– Прочел книжку? Интересно, например, как турки борются за урожай? Что там растет, горох, кукуруза? Есть ли у них колхозы? Или все единоличники и фермеры?

Ваня понимал шутливый тон и спокойно отвечал:

– Вы, отец, были в Турции. И турки вам показывали, как живут и работают крестьяне. И что выращивают – вы прекрасно знаете и без книжки….

Отец обиженно возражал:

– Я-то знаю! Я тебя проверял!

– Ну, я прочитал, что крестьяне там живут бедно, урожаи скудные. Что турки еще не доросли до колхозов и до таких комбайнов, как наш Ростсельмаш… Ведь это неправда, отец?

Корней Демьянович рассмеялся в ладошку и погладил Ваню по голове:

– Все ты правильно понимаешь, хоть и поврежденный. Только не трепись, где попало…

 

11.

И вот Стамбул.

Под ногами у молодожёнов почти тридцать веков человеческого коловращения. Вспоминается загряжский монах, побывавший в Стамбуле паломником по православным обителям с культурной программой. По возвращении домой монаха обступила братия, засыпали вопросами. Велик ли знаменитый град на Босфоре? Какие там церкви, то бишь, мечети? Набожный ли народ тамошний? Что пьют, едят, как празднуют? Какую музыку слушают, какие книжки читают? И вообще, какие красоты узрел, чем обогатился?

 Монах подумал и ответил глубокомысленно:

– Людное место… Вонь от скопления и шум в ушах стоит денно и нощно. Раки у них называются омарами, смачное к пиву угощение… А девки, как и у нас, ходят прилюдно с голыми пупками…

Людской поток шириной во всю улицу подхватил и потянул молодоженов в сторону моря. Вырваться было невозможно. Поток принес их к заливу с роскошными белыми яхтами. Здесь поток разворачивался и нес в обратную сторону. Вырвавшись из людского коловорота, неробкая Нина Николаевна облегченно вздохнула:

– Теперь любоваться красотами будем только с туристической группой.

Наутро после завтрака Нина Николаевна строго приказала Ивану:

– Подожди меня в номере, я по магазинам пройдусь!..

Ване стало скучно, и он вышел из отеля на улицу. Его как магнитом тянула та вчерашняя улица и людской поток. Он помнил место на берегу бухты, откуда мельком увидел высокий холм с высокой каменной стеной и длинной чередой дворцов с высокими островерхими башнями. Он узнал по фотографиям древнюю резиденцию османских султанов. В этой резиденции жил великий султан Сулейман Великолепный. Здесь его любимая наложница Роксолана родила принцессу Айгюль. Волею судеб, прародительницу Ивана.

Ноги сами понесли Ивана на высокий холм, и через час он стоял у входных ворот с башнями. Стоял, раскрывши рот, от предчувствия главного события в жизни. С открытым ртом как-то незаметно вошел вместе с группой туристов в музей. Билет стоил дорого, и пройти незаметно было просто невозможно. Две молодые женщины в униформе проверяли и компостировали билеты у каждого туриста. Но Ивана вела судьба, иначе никак нельзя объяснить его свободный проход во владения султанов.

Полдня он бродил по мраморным палатам, смотрел на несметное количество золота и серебра, драгоценных каменьев. Драгоценной посуды и драгоценного вооружения. Султаны сидели и спали на золоте и, кажется, бренная плоть их постепенно превращалась в драгоценную материю. Оттого, наверное, и прозвали Сулеймана Великолепным. Как камень малахит, или рубин.

Но одно неслыханное оскорбление преследовало Великолепного всю жизнь, да, кажется, и свело его раньше времени в могилу. Боже, язык немеет! Как мог пьяница, разбойник и голодранец Вертий явиться в Босфор, пожечь и потопить турецкие корабли и учинить грабеж во дворце султана Сулеймана! Выкрасть и увезти с собой принцессу Айгюль! Сохранились два редких документа, которые и через пятьсот лет говорят о той трагедии в Стамбуле. Два письма, копии которых хранятся в Загряжском музее. Вот их содержание.

Письмо первое.

«Великому князю всея Руси и царю Московскому, Иоанну.

Я султан всех султанов. Я господин всех правителей, коронующий королей. Я аллаха тень на земле и правитель завоеванных моими отцами земель… (имярек такой-то).

И владелец множества других стран… (перечень).

Обращаюсь к тебе, великий государь и брат мой с печалью и гневом громоподобным. Твои люди днями назад вошли без спросу в Босфор и великим обманом потопили и пожгли мои корабли. Обманом вошли в благословенный аллахом дворец мой и там учинили грабеж и насилие. Атаман казаков твоих, дикий человек по имени Вертий, схватил принцессу, мою дочь Айгюль, и уволок на свой корабль. Разбойник держит ее в неволе и понуждает стать наложницей. Поймай его и пришли мне голову. Кровь великих султанов и падишахов вопиет об отмщении.

Султан Сулейман

7070 года (10 июня 1562 года – В.В.)».

 

Письмо второе.

«Божьей милостью, властью и хотением скипетродержателя Российского царства, великого государя, царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси.

Божьей милостью, султану Сулейману, великому государю Османскому от нашего высочайшего порога шлем свое разумение на послание великого государя Османского.

Государь, брат мой!

Твое высочайшее возмущение и укор за разбой, учиненный атаманом казаков донских в Стамбуле, во дворце великих султанов, опечалили сердце мое, и я ровняю с тобой гнев праведный и поднимаю свою руку к отмщению вору и разбойнику.

Казаки донские так же вороги наши. Они не подвластны моему скипетру, и не токмо тебя обидели, но и мои корабли по Волге, по Дону и на Яике грабят и жгут.

Если споймаю вора, пришлю живого в железной клетке, дабы сам учинил суд. А принцессу Айгюль мои люди с Божьей помощью отыщут, и отправлена будет на моем корабле в Стамбул с почестями.

Аминь!

Писано в первопрестольной Москве в 7070 году (11 августа 1562 года – В.В.)

На 29 году нашего правления».

 

12.

Вернемся к Ивану, который стоял у входа в сераль султана и пытался объяснить девушке контролеру, что ему нужно пройти. Девушка жестами показывала безбилетному туристу отойти в сторону и не загораживать проход. Иван не понимал жестов и стоял, как вкопанный. Девушка нажала кнопку, явился человек в синей униформе и увел Ивана в служебное помещение. Охранник попросил показать документы и проходной билет на территорию музея, он немного понимал по-русски. В комнате сидели за столами еще несколько человек. Они с любопытством смотрели на Ивана, который не понимал, что от него хотят. Он путанно объяснял, что приехал с женой из хутора Стамбул, и что он присутствовал на вскрытии могилы принцессы Айгюль в Загряжске. И что у жены имеется документ о его генетическом родстве с принцессой Айгюль, которая стала женой казачьего атамана Вертия и родила от него восьмерых детей. А он, Иван Корнеевич Вертий, – прямой потомок атамана Вертия…

– Жена все вам расскажет, – уверял охранников Иван. – У нее все документы…

 Охранники весело переглянулись.

– Это не наш клиент.

 И позвонили в министерство безопасности.

Ивана водили по разным кабинетам и везде к нему относились вежливо и с пониманием. Никто не то чтобы не возражал, но, удивительно, все соглашались со всем, что знал Иван о принцессе Айгюль и о ее муже. Вежливые люди, правда, больше спрашивали о хуторе Стамбул и о хуторянах. Много ли богатых людей? Хороши ли дороги до Ростова и до Азова, ходят ли пароходы и катера по Дону? Бывают ли иностранцы в хуторе, и как относятся русские к туркам и, вообще, к мусульманам? Что пьют и едят хуторяне? Какие имеются местные учреждения и производства? Есть ли и какая водится рыба в Дону?

Ваня обстоятельно и со знанием дела отвечал через переводчика про свой Стамбул, а вежливые люди кивали и улыбались. Кажется, они вовсе забыли про принцессу и про атамана Вертия. А поздно вечером хозяин большого кабинета по имени Тургай-Оглы поблагодарил Ивана за знакомство и попросил своих сотрудников отвезти гостя в отель, где его уже заждалась красивая и умная жена, госпожа Нина Николаевна. Иван удивился:

– Вы что, знаете её…

– Да, мы давно знакомы. Очень умная, очень полезная женщина. Мы еще встретимся, до свиданья, Иван Корнеевич.

Нина Николаевна встретила мужа, как бы не замечая его отлучки. Иван рассказал о своем задержании и о разговорах в большом кабинете большого начальника.

– Он мне сам позвонил, – невозмутимо ответила она. – Тургай-Оглы рассказал, как ты заблудился и оказался во дворце правителей Османской империи Топкапы без билета. Познакомились с тобой, дружески поговорили и на правительственной машине подвезли к гостинице.

– Это они заманили меня во дворец, – тихо сказал Иван, неожиданно вспомнив отеческое радушие большого начальника. – Он сказал, что мы еще встретимся. Зачем мы ему нужны? Вы говорите неправду, Нина Николаевна!

– Ого! С чего ты взял?

– С того, что принцесса Айгюль их не интересует. Тогда зачем им нужны мы с тобой?

– Они про принцессу давно все знают. И эксгумация проводилась по просьбе турецкого правительства. Только мы с тобой этого не знали. И московская справка о генетическом родстве липовая, я за нее долларами заплатила. И никакой ты не потомок атамана Вертия, это все придумал покойный атаман Завирюха…

Растерянный Иван стал плохо соображать, он проглотил слюну и спросил неуверенно:

–Тогда зачем мы в Стамбуле?

– Ладно, скажу, раз ты любопытный такой… Я была замужем за богатым человеком, по фамилии Жерёбый. У него в собственности имелись сотни тысяч гектаров сельхозугодий, бывшие советские колхозы и совхозы вместе с хуторами и селами. Муж был хорошим специалистом и хозяйственником. Бизнес приносил большие деньги, вся продукция продавалась за доллары иностранным компаниям. Жерёбый имел статус и право самостоятельно выходить на внешний рынок. Жизнь и судьба улыбались нам. Но недолго. Двое конкурентов, отпрысков кремлевских начальников, сговорились, и стали открыто отнимать бизнес Жерёбого. Высоких заступников у него не было и все бы ушло за бесценок. В последний момент муж обратился в известную турецкую компанию и написал на нее генеральную доверенность. Турки спасли его, помогли иммигрировать в Турцию. Так мы расстались с Жерёбым. У меня осталась только фамилия и конеферма, которую он заранее переписал на меня. Ты, наверно, спросишь, есть ли у меня сейчас интерес в Турции и поддерживаю ли связь с бывшим мужем?

– Да! – хрипло ответил Иван каким-то чужим голосом.

– Хорошо! У меня есть интерес в Стамбуле! И муж, и его турецкие друзья, особенно знакомый тебе Тургай-Оглы, принимают участие в нашей с тобой судьбе… Скоро ты все узнаешь. И еще, я люблю тебя! Знай это и не верь никому, кто злословит, что я нашла в тебе удобного дурачка. Я люблю тебя!

Через неделю Иван узнал, на что таинственно намекала Нина Николаевна. Он стал гражданином Турции!

– Вот наши паспорта!

Жена вымученно улыбалась, но лицо ее выражало радость и торжество! Мстительное торжество. Она вручала паспорт мужу, как награду, как драгоценность.

– Я… то есть мы отказались от российского гражданства. Так надо. Теперь мы граждане Турции. Ты спросишь, а родина? Я не родину, я Россию ненавижу! У меня выжжено все внутри, Россия выжгла… Ваня, Ваня, что с тобой?!

Иван надломился и медленно сполз на пол. Помертвевшее лицо исказила долгая и мучительная судорога.

 

13.

Все обошлось без клиники. Врач выписал рецепты, посоветовал, как лучше кормить и поить больного. Процедуры каждый день делала пожилая медсестра. Нина Николаевна с головой ушла в хлопоты, оформляла документы на квартиру в пригородном районе Стамбула. Иногда не ночевала в гостинице.

Иван скоро оправился от припадка, стал выходить из номера, спускался на лифте и подолгу сидел в холодке у бассейна, думал, незаметно задремывал… Сон сладко окутывал усталое тело, перед глазами отчетливо чередовались, как в цветном кино, знакомые места и лица.

Виделся хутор Стамбул, песчаный берег Дона прямо за родительским огородом. И пляж, где в детстве Иван прятался в кустах краснотала и подглядывал, как раздеваются и купаются девчата. И среди них одноклассница, толстоморденькая Наташка, на которой Ивану очень хотелось жениться.

Снился отец, молодой и веселый, только что избранный председателем колхоза. И счастливая мать, по-собачьи преданно глядевшая ему в глаза. Наверное, была у них любовь. Как и у всех бывает понемножку настоящей любви, которая потом помнится всю жизнь. Любит ли Иван Нину Николаевну? Любит, очень любит!

И крестный отец вспоминается, Гордей Демьянович… Он упрашивает, умоляет Ивана: «Беги, сынок, прячься от нее, от змеюки Жерёбой! Эта женщина погибель твоя! Эх Ванёк, Ванёк!..».

Привиделась принцесса Айгюль, да так явственно, что Иван застонал во сне. В белой накидке, прикрывавшей нижнюю часть лица, глаза блестели, как две смородинки после дождя. Ей очень были к лицу короткая прозрачная блузка, под которой светился открытый смуглый пупок, и розовые шаровары из шелка, перехваченные золотым пояском. Она кому-то грозила маленьким пальчиком и уверяла, что счастливо живет в Загряжске и любит своего атамана. «Он мой муж, и я подарила ему восемь сыновей. Не печальтесь обо мне, я полюбила Дон и казаков, и мое сердце теперь навсегда в России».

Каждый день спускался Иван к бассейну, и каждый день на скамейке в холодке виделись сны о Стамбуле.

Толстоморденькая парикмахерша Наташка сидит в распахнутом окне на подоконнике и умоляет Ивана поскорее вернуться. Она ушла от мужа и готова хоть завтра под венец.

Профессор Кугут одиноко сидит в саду на лавочке и сообщает всем прохожим: «Все у меня есть: и квартира, и зарплата, и машина, а бабы нема. Посоветуйте, где пошукать?».

Атаман Завирюха сурово спрашивает Ивана: «Ведомо тебе, убогий, что я князь Российской империи?». Он отцепляет от пояса богатую саблю и широким жестом вручает Ивану с напутствием: «Вижу, много будет врагов на твою неопытную душу. Повергай их с божьей помощью, как повергал их я, за царя и отечество!».

Старенькая седая мать Клавдия Аверьяновна сидит под божницей с горящей лампадкой. Две фотокарточки перед ней. Шепчет ласково: «Соскучилась я за вами, муж мой любезный, Корней Демьянович и сынок мой ненаглядный, Иван Корнеевич. Плохо мне без вас, одной-одинешеньке, тоска сердце точит, душу слезы жгут...».

Ваня силился продлить сны, удержать родные лица в памяти, но городской шум безжалостно выключал сеанс. Иван томился в предчувствии больших перемен и с нетерпением ждал вечера, чтобы сказать Нине Николаевне о самом главном. И даже написал что-то на бумажке, чтобы не забыть.

Нина Николаевна пришла усталая и злая. Видя, что муж изменился в лице и приготовился что-то сообщить, предупредила:

– Говори, только короче, мне сейчас не до тебя…

– Нина Николаевна, – сказал Иван, как провинившийся ученик перед строгой учительницей. – Я вас не люблю, и вы теперь мне не жена, а чужая тетка. И Турция мне не нужна, я сжег паспорт…

Нина Николаевна подошла к Ивану, двумя пальцами взяла его за ухо и тихо переспросила:

– Сжег? Паспорт?

И закричала:

– Теперь тебе тюрьма! Надолго! Я уже ничем не могу помочь…

Дело могло принять опасный оборот. Человек без документов в чужой стране становится клиентом спецслужб. На выяснение и проверку всех обстоятельств иногда уходят годы. Все это время подозреваемый находится в тюрьме. И не факт, что его выпустят при подтверждении личности и ходатайстве дипломатических служб.

Судьба была милостива к Ивану. До тюрьмы дело не дошло. Нина Николаевна, стиснув зубы, переступила через себя и дважды посетила кабинет своего друга Тургай-Оглы. Он, довольный своей победой, глядел на ее покорно склоненную гордую голову. Поднялся с кресла во весь рост и с презрением швырнул перед ней российский паспорт Ивана, отчетливо выговорил по-русски:

– Свинья!

И тут же подписал распоряжение о немедленном выдворении российского туриста за грубое нарушение правил пребывания в республике Турция.

Нина Николаевна не поехала в аэропорт. До трапа самолета Ивана, как арестанта, сопровождал офицер полиции.

В кресле салона выдворенный пассажир грустно и сосредоточенно молчал. И думал, опустив голову. О чем может думать человек, возвращающийся из турецкого Стамбула в потертом спортивном костюме, без багажа, заросший густой, с проседью, щетиной. Кто знает….

                                                             Станица Старочеркасская, ноябрь, 2021г.

 

Комментарии

Комментарий #29749 06.12.2021 в 15:58

Крепкий слог!!!

Комментарий #29701 30.11.2021 в 13:20

Сочно, живо написано!
Метафоры - точны до обидного.