Станислав ГОРОХОВ. НА БАЛКОНЕ МОЁМ ГНЕЗДОВИЩЕ… Стихи

 

Станислав ГОРОХОВ

НА БАЛКОНЕ МОЁМ ГНЕЗДОВИЩЕ…

 

* * *

Ты на подлодке подбитой, на дне?

Мрачная ль ночь при багровой луне?

Душно, отчаянье воет волчицею?

Тихо мелькнёт – заповедной зарницею –

раннее детство, как будто во сне.

...Вроде недавнее, время наивное,

горько счастливое, неповторимое,

душу мою от распада храня,

даже сегодня спасает меня.

 

* * *

Оскалясь, мне смерть не глядела в глаза,

но в детстве военном, бывало,

меня на рога поднимала коза –

штаны мне, ревущему, рвала:

за то, что пытался кататься верхом...

Скучали мы с ней друг без друга.

Снабжала исправно парным молоком

меня «боевая подруга».

Так, в вятском краю, что и Богом забыт,

и мы по Победы дожили!!

Пришло ко мне горе, я плакал навзрыд:

на закусь козу порешили...

 

* * *

Был когда ещё мальцом

(под забором пролезал),

после бани мы с отцом

шли в аптеку пить нарзан.

Вдоль по волжским берегам

расстилалась Кострома,

вековали там и сям

деревянные дома.

Там на площади Сенной

возле рыночных ворот –

и безногий, и хмельной

колобродился народ.

Мне навстречу фронтовик,

подсобрав остатки сил,

под невнятный хриплый крик

на подшипниках катил...

От нарзана пузырьки

колко ёжились в носу.

На закуску от тоски

мой отец любил хамсу.

 

* * *

Ощущая рентген остановленных взглядов

с фотографий и мраморных плит,

докумекай: здоровьем кичиться не надо,

как бы ни был богат-знаменит.

И прими, как Голгофу, свою одинокость

в общем гвалте потуг суетных:

не в песчаную яму – в бездонную пропасть

проводил ты последних родных...  

 

НА КАРТОШКЕ

Осень, верхневолжское раздолье.

Листья в грязь покорно полегли.

Костью в горле встряла колокольня

посреди раззявленной земли.

А вокруг – невзрачные избушки,

русское обычное село.

Населенье – бабы да старушки.

К ним-то нас, студентов, занесло –

в центр равнины с мокрыми стогами,

что таит крамольную тоску.

Чуя связь с минувшими веками,

закричал петух «ку-ка-ре-ку».

В драной церкви нынче склад гороха,

кое-где на стенах бирюза.

Чтоб заглохла прошлая эпоха,

у святых повыбиты глаза...

Солнышко б прозрело Христа ради:

сельский мир безлюден, нищ и сир!

...Молока студентам – литр на день –

уделил колхозный бригадир.

 

ЗАПОЗДАЛАЯ  ИСПОВЕДЬ

Я верил книжным правилам добра,

страшась, как смерти, имиджа нахала...

Но Бог не спал: рисковая игра –

встряхнувшись, жизнь опять начать сначала –

затеялась... Безгрешного меня

от собственной стерильности мутило!

И – занесла в сибирские края

отчаянья распахнутая сила...

Не зря же рос в старинных городах –

пленился новью на масштабной стройке:

пьянел на романтических дрожжах,

трезвел на прозаической помойке...

Ах, жизни журавлиное крыло,

как мудро ты мальчишку приземлило:

ведь сжатых в клинче и добро, и зло –

здесь в центрифуге быта закрутило...

Мечтал же с детства подвиги свершать –

во имя человечества, не меньше! –

а сил хватило лишь себе не лгать

да верить в доброту отвязных женщин...

Полуслепою совестью влеком,

я стал богат сердечною растратой –

возник-распался мой семейный дом,

с усмешкой отрешённо-виноватой...

...Не зря Сибирь горячим утюгом

скользнула по судьбе моей измятой.

 

ХОМО СОВЕТИКУС

Копаю погреб в городской черте,

корчую пни в таёжной глухомани,

между селом и городом – в нужде –

стираю грани!

Тащу с работы что ни попадя,

власть (втихаря) кляну в родном чулане –

меж обществом и личностью, кряхтя,

стираю грани –

и, липкий страх отринув наконец,

«Российской» смело булькаю в стакане:

меж будущим и прошлым (вот хитрец!) –

стираю грани!..

 

* * *

На полу она, значит, спала.

А техничка полы подметала

и заметила, что... умерла –

та, бичиха ночного вокзала.

Ну, конечно, милиция тут:

непорядок под люстрами в зале!

Труп убрали, понятно, в медпункт,

утром в морг, а потом закопали.

...А была она чья-нибудь мать.

Где-нибудь нынче здравствуют дети...

Что ж, у смерти мы все на примете.

Надо чаще полы подметать.

 

* * *

Рад бы спрятаться в горный курорт,

чтобы в спальном мешке отоспаться,

нервных сил для спасенья набраться

от свободных (от совести) орд,

рад остаток пути добрести,

не поддавшись на лозунг «не парься»...

Только где ж эти горы найти –

на Луне или, может, на Марсе?

 

* * *

                                        Владлену Белкину

На хрупкой ветке прыгал воробей.

Всё дерево шуршало, осыпалось.

Оно не умирало, а спасалось,

доверившись осенней ворожбе.

Кручинилась усталая трава,

хрустел прощально тоненький валежник.

Бродил по лесу запоздалый грешник,

укравший... от жилетки рукава.

Ах, горе человеку от ума!

И он бродил, вдыхал грибную сырость,

и лес дарил не милостыню – милость,

которой согреваются дома.

А по небу ходили облака,

и тишина над миром цепенела.

И он сказал, вздохнув: – Такое дело...

сняв паутинку с белого виска.

     

* * *

За плечами – семьи, драмы, дети...

Попривяли мы на этом свете.

Нам бы как попроще, подобрей.

Я тебя, а ты меня – согрей?

Ничего вперёд не обещаем.

Может быть, привыкнем, может быть...

Мы друг другу прошлое прощаем?

Надо и грядущее простить.

 

* * *

Что важно гостю? Не застрять в дверях.

Ломай капкан домашнего уюта!

Айда в тайгу, без всякого маршрута:

нет подлости в растеньях и зверях.

И нет разгула рыночных страстей...

Цветы в рублях не ценят аромата.

Здесь, салютуя в честь больших дождей,

из пней стреляют залпами опята!

Тайга не огород, она – ничья...

И, может, потому в ней так интимно.

А детский лепет чистого ручья –

он громче государственного гимна.   

 

СПИНА  МОНАРХА

Раздухарясь ли в плотницкой работе,

с похмелья, может, разгоняя хмарь –

зачем ты град воздвигнул на болоте,

в подплыве моря, непутевый царь?

Явись, монарх, к потомкам для ответа:

что, мало было на Руси земли?

Ты ж на костях воздрючил город этот,

здесь сотни тысяч предков полегли!

Аль не слыхал, что тает Антарктида

и Арктика растаяла вконец,

что сгинет Петербург, как Атлантида,

и всей красе, всей гордости – крандец?!

Оно конешно, тьма... окно в Европу...

Ты, двухметровый, далеко смотрел?

Смотрел, похоже, в собственную… спину.

Капризничать не надо, бракодел.

 

* * *

Что чувствует Господь, во мне понятья нету,

но, может быть, Ему от скуки в вечной мгле,

когда объемлет мрак застывшую планету,

отрадно погрустить о драме на Земле.

Мы все бормочем жизнь, как песню в караоке,

но прежде чем сказать последнее «прости»,

хочу, чтоб и мои полуночные окна

струились теплотой для стынущих в пути.

 

* * *

Иван-дурак, однако же, не прост,

когда, чихнув некстати в рукавицу,

восстав из-под корыта в полный рост,

за хвост хватает истины жар-птицу!

...Всё умники молчащие кругом,

а прохиндеи – всё наглей, ловчее...

Что ж, я сейчас за Ванькой-дураком

пошёл бы на любого из Кощеев.

 

* * *

Брат, здорово! Да мы же знакомы...

Что ты смотришь, глаза округля?

Мы ж соседи с тобою. Мы – дома.

Мы живём на планете Земля.

На каком из вокзалов, не вспомню,

но – встречались однажды, ей-ей!

Погоди, я стаканы наполню...

Ну, за встречу, как водится – пей.

Звать-то как? Ты закусывай, Саша.

А теперь – за жену, за детей...

Да споём-ка протяжную, нашу,

чтобы всё, как у добрых людей!

Жить – непросто... Мы, каждый, рискуем.

Я вот сам начинаю с нуля...

Ну, пока. Заходи, потолкуем.

Адрес – точный: планета Земля.

 

* * *

Буревестники, цапли, синицы...

Разный тонус, достоинство, нрав.

Мне ж родней нищебродные птицы –

пролетарии птичьих прав.

Бог меня за бескрылость не взыщет,

ведь не зря – по взаимной любви –

на балконе моём гнездовище

год за годом творят воробьи.

 

* * *

О славе давно не печалюсь...

Растить и семью, и страну –

по мере силёнок стараюсь.

Судьбы рядовой – не кляну.

Забыть ли, в работу себя запрягая,

что даже у Солнца – судьба рядовая?!

 

* * *

От века мужчине две доли даны,

два долга: отца – и солдата.

Герои, быть может, и впрямь не нужны,

да гордостью Русь не богата...

И коли уж враг ну вот так вот достал –

притихни, взорваться готовясь.

В последней гранате – особый запал:

одна разъярённая совесть.