Николай КИСЕЛЁВ. ПОГАНАЯ ПЕСНЯ. Рассказ

 

Николай КИСЕЛЁВ

ПОГАНАЯ ПЕСНЯ

Рассказ

 

Правда, только правда и ничего,

кроме правды.

Установка автора

Этот рассказ меня сподвиг написать случай. Включил телевизор – на экране попсовая тёлочка старательно выводила:

И значит нам нужна одна победа!

Одна на всех, мы за ценой не постоим.

 

Слышал эту песню раньше, но тогда она скользила мимо меня как нечто чужеродное, далёкое от резонансных частот моей души, а в тот день по непонятной причине из глубин подсознания стали всплывать простые детские вопросы:

– Кто это мы, которые не постоят за ценой?..

– Какая это цена, за которой они не постоят?..

Потом включилось сознание:

– Господи, я же видел эту цену! Я видел победителей!..

И перед глазами поплыли картины из очень далёких запасников моей памяти.

Картина первая. Лето в южном шахтёрском городке. После войны прошло пять лет. Мне третий год и мать впервые взяла меня с собой на базар. Я никогда не видел так много людей, не понимаю, что они делают, и потому пугливо прижимаюсь к ноге матери, одновременно пытаясь хоть как-то увязать свой маленький мирок с этим вавилонским столпотворением.

Наконец вижу нечто знакомое и с облегчением догадываюсь:

– Это побирушка! Он побирается!

Рядом с дорогой на фанерке сидит безногий матрос с подобием гармошки в руках. Перед ним лежит бескозырка. Играть на гармошке он не может и терзает её для привлечения внимания прохожих. Петь он тоже не может и просто выкрикивает слова песни «Раскинулось море широко…». Когда матрос доходит до слов: «Напрасно старушка ждёт сына домой, ей скажут – она зарыдает», – среди окруживших его женщин раздаются всхлипы, они начинают вытирать глаза кончиками платков и в бескозырку падают последние медяки. Всё вокруг пропитано нищетой и царит вселенская пришибленность. Война, как асфальтовый каток по дождевым червям, прошла по всем и вдоль, и поперёк.

Да, этот матрос из побирушек, а их я уже хорошо знал, так как, выражаясь современным языком, в то время был специалистом по связям с побирушками.

Утром, когда играл во дворе, в наши ворота раз за разом раздавался стук, сопровождаемый одной фразой:

– Подайте, Христа ради.

Я не смотрел на нищего – ничего интересного в них не было, – а сразу бежал к матери:

— Ма, опять просят.

Мать доставала с полочки кирпичик хлеба, оценивающе смотрела на него, потом отрезала тонкую скибочку. С ней я подбегал к воротам и протягивал нищему. В ответ раздавалось обычное:

– Спаси вас Христос.

После нескольких заходов побирушек кирпичик хлеба уменьшался до критических размеров и, начиная с этого момента, мать говорила мне:

– Скажи, бог подаст.

Я бежал к воротам и кричал:

– Мама сказала – бог подаст!

Чаще всего просящий уходил, но некоторые упорно стояли. Тогда я махал ручонкой нашей Жучке, – с ней у нас уже была отработана система, – и она заливалась громким лаем. В таком тандеме мы успешно отбивались от всех побирушек.

Картина вторая. Городок жёлто-антрацитового цвета лежит в котловине, образованной каменистыми холмами. На каждом холме по шахте. В центре городка естественным образом сформировалась так нынче модная круговая развязка, от которой лучами расходятся дороги вверх к шахтам. А главным местом этого центра является двенадцатый магазин – самый большой в городке. Несуразное одноэтажное здание магазина имеет вид буквы «Г», вход с торца, а длинный парадный фасад представляет весьма непритязательную серую стену с облупившейся штукатуркой и несколькими зарешёченными окнами.

Вот мимо этого магазина – точнее мимо этой стены – мать каждый раз пыталась протащить меня как можно быстрее. Потому что вид под стеной был не для детской психики и не для слабонервных.

Большой магазин – проходит много людей, а значит больше возможностей на добычу бесплатной выпивки. Это привлекало к нему всех пьющих. Среди них много безногих. Тех, кто с руками и ногами, гоняла милиция, а безногих не трогала. Все они были какие-то чёрные и очень похожие: жалкие, небритые, в чёрных драных рубашках, подарках с шахтёрского плеча – в шахте любая рубашка на шахтёре сразу чернела, а за две-три недели сгнивала от пота.

Военных наград никто из них не носил. Да и наград у большинства давно не было: либо украли у пьяного, либо сам отдал за выпивку, а для некоторых первый бой оказался последним. Это в кино пять раз стреляют в человека, а он всё целёхонький. А если бы и сохранились награды, то гнилая рубашка не лучшее место для них.

Перемещались безногие на самодельных и тоже чёрных тележках: две сбитые доски, по углам подшипники диаметром пятнадцать-двадцать сантиметров. Толкали тележку деревяшками, типа тех мастерков, которыми штукатурят стены. Вот на этих тележках они собирались утром к открытию двенадцатого магазина.

Много ли надо безногому, – по медицинским методикам норма спиртного рассчитывается на единицу веса – а у них половина веса, да ещё без закуски. К середине дня все они были уже пьяными и валялись вместе с тележками под грязной стеной магазина.

Беспомощность безногого человека вызывает жалость, вид упавшего пьяного – чувство отторжения и презрения, а когда всё это вместе, то получается ужасная картина. Одни молча ворочаются рядом со своей блевотиной, другие начинают много говорить, плакать и вспоминать войну, просить помянуть погибших друзей Васю, Петю… у третьих просыпается агрессивность и они готовы перегрызть глотку любому, кто приблизится… Однако на эти эмоции их небольших сил хватает ненадолго. Скоро они успокаиваются и погружаются в сон: только крупные чёрные мухи с зеленоватым отливом на солнце ползают по свежей блевотине и лицам спящих.

Смотрите все – это спящие победители. А то, что под стеной, – это пир победителей. Только эти победители никогда песен не поют и не пляшут. Горе этим победителям!

Подняться на свои холмы они – пьяные, на убогих тележках – не могут. Кого-то вечером родные, ругаясь и жалея, заберут домой, кто-то будет спать в ближних кустах. Летние ночи в Донбассе тёплые.

Бывает, повезёт: остановится проезжающий мимо на пустой телеге сердобольный колхозник, удачно распродавший на базаре пшеницу или кукурузу, и крикнет:

– Еду через десятую шахту, кого взять?

Если в чёрной массе инвалидов начнётся шевеление, то колхозник не теряя времени подойдёт, не церемонясь выдернет ожившего безногого вместе с его тележкой и забросит в телегу на пустые мешки.

А утром все повторялось – чёрные точки с холмов скатывались к двенадцатому магазину…

И если кто-то захочет напеть кощунственную безобразную песню с припевом «…мы за ценой не постоим», то пусть к нему придут образы из полчищ чёрных безногих безымянных инвалидов, и тогда вздрогнет он от мысли, что сам или его сын могут оказаться этой ценой, и замолчит…

 

Точности ради следует сказать, что через несколько лет, когда я пошёл в школу и проходил мимо этого проклятого места, – безногих почти не было. Не думаю, что им построили прекрасные дома инвалидов, с почестью переселили и каждому нашли занятие по душе. Нет. Тайно ли, явно ли, но все они хотели умереть, и милосердная Смерть пришла к ним.