Юлия ЛЫСОВА 
Юлия ЛЫСОВА
АВГУСТ, СЫГРАННЫЙ НЕ ПО НОТАМ
О НЕЖНОСТИ
Нежность – правый приток любви.
Правый – вечно и вечно – тихий.
Мы с тобою давно стоим,
Расходясь, как в печальной книге.
Или (кто от кого идёт?) –
Просто остов на перекрёстке
От двух недопонявших, от
Заблудившихся? Ветер хлёстко
Заявляет свои права
На январь – и танцует в пальцах.
Взгляд и руки: повадки льва.
Учат диких зверей бояться.
Не боюсь. Оттого остёр
Воздух, словно в полгода – высох.
Нежность – это немой актёр,
Что повесился на кулисах.
ЕСЛИ ПРОИГРЫВАТЬ, ТО – НЕ СКРЫВАЯ ЛИЦА
Я желала быть всадником с острым тяжелым копьём:
Егерем, принцем, охотником. Мериться силой
Со зверем, драконом, злодеем,
но ноет ребро.
Мне скоро семнадцать, и, в общем, меня не спросили,
Кем я хотела бы быть и куда убегать,
Если вдруг встречу кого-то страшнее дракона.
У меня ни меча, ни доспехов с умом, ни флакона
С ядом змеи,
ни желания воевать.
Если проигрывать, то – не скрывая лица.
По-детски, по-рыцарски.
(Или – по-человечьи?)
Под латами вовсе не видно тяжёлых увечий.
Из-под доспехов не видит никто
мертвеца.
СТИХИ НЕ О ЦИРКЕ
Смеются только над тем, что смешно,
или чего не понимают.
А.П. Чехов
…И боятся – того же.
И какую весну, и какую неделю –
В цирке без изменений, в цирке – без волшебства.
На арену выводят свирепого зверя,
За кулисы уходит дитя в шкуре льва.
Он трясёт на манеже косматою гривой
И тяжёлыми лапами обручи мнёт.
Львы в саваннах и в фильмах бывают красивы,
В цирке лев – это просто измученный кот.
В цирке нет разделений на «кошки» и «люди»,
На рычанье и смех. Есть одно – немота.
Значит, клоун, играя, смеяться не будет,
Значит, клоун один понимает кота.
Ведь у них на двоих лишь одна полумаска:
Гуимпленовский рот или хищный оскал.
Смех и страх. Между ними тончайшая связка,
А за ними – бездоннейшая пустота.
Зал в восторге, овации плещут по кругу.
Зал смеётся, от ужаса побагровев.
В цирке здорово, если вы ЗА жёлтым кругом,
Если вы в нём не клоун,
Не лев.
МНЕ НЕЧЕГО ОТДАТЬ, Я – МЕРИН СИВЫЙ
Я никогда тебе не расскажу
О пустоте и о значении пауз.
Их сколько там, за январём, осталось?
Весна жужжит назойливо, как жук,
И бестолково тычется в стекло,
И просит то ли света, то ли силы...
Мне нечего отдать, я – мерин сивый,
Просящийся устало под седло.
Никак о вечном, если рядом – смех
Полнит собой картонные пустоты.
Так важно осознать где, с кем ты, кто ты,
Кого ты приглашаешь на ночлег,
Кому целуешь пальцы, кромку рта…
И это всех ценней, всего важнее,
Что если вдруг весна узлом на шее –
Тебя не потеряю,
не отдам.
* * *
Август, сыгранный не по нотам,
Молча гладит по волосам.
Сложно тем, кто восстал из мёртвых,
Гулким, выцветшим и поблёклым,
Лету прямо смотреть в глаза.
Кожей содранной, раной алой
Август вскрылся из-под брони.
Дело в малом, теперь – лишь в малом,
Чтобы мне, перезимовалой,
Ни повадкой, ни словом, ни
Жестом, рвущимся от ладони,
Заставляющим время – вспять,
Не открыть в себе и не вспомнить,
Сколько сердца
и сколько крови
За чужое могу отдать.
За чужое...
За запах кожи
От ключицы и вдоль плеча.
За улыбку и непохожесть,
Непокорность и невозможность
Взгляда,
взятого у волчат
Или львят...
У любых из хищных,
Тех, что сердцу рубцы дарят.
Мне осталось – оставшись лишней,
Продержаться
до сентября.
ЦЕПЬ
Выгнув из металла шеи, смотрят фонари,
Жёлтым светом выстилают мой звенящий шаг.
Голо. Гулко. Холодно. Ветер. И внутри
Вал мотает, скрежеща, как в разводных мостах,
Цепь.
Упорствует, скрипит, движет, тянет, мнёт.
Звук такой стоит, что – вот: раненый в живот
Молодой лежит солдат, стиснул в стоне рот.
И ему уже не жить. Но – ещё живёт.
Вал гудит, верстает шаг. Цепь идёт с трудом:
Каждое звено цепи – новый перелом.
Каждое звено звенит песнею своей –
Цепь поёт. Змеясь, поёт.
Вал идёт быстрей.
Вал растёт. Мотает, мнёт. Цепь – прочнее нет.
Эта цепь – стальная цепь –
от меня – к тебе.
я ведёт – к пламени, ко льду.
Я дойду к тебе по ней.
Знаю, что дойду.