Николай КИСЕЛЁВ. ПРЕДАННЫЙ ДВАЖДЫ. Рассказы: "По-собачьи и по-человечьи", "Две любви"

 

Николай КИСЕЛЁВ

ПРЕДАННЫЙ ДВАЖДЫ

Рассказы

 

 

По-собачьи и по-человечьи

 

В смутное время начала девяностых мне удалось получить участок земли под дачу. И не игрушечные шесть, а восемнадцать соток! Дремлющие гены земледельцев, заложенные в мой геном бесчисленными поколениями предков-крестьян, проснулись и просто возопили: «Земл-я-я-я… Твоя Земл-я-я-я!!!».

Без промедления, с большим энтузиазмом я начал осушать, сажать, строить… На волне душевного подъёма всё хотелось сделать своими руками и не делиться ни с кем этой работой. Такая истовость весьма отрицательно сказалась на других моих делах, и вскоре стало ясно, что без помощников не обойтись.

К тому времени уже закрылись все «неэффективные» предприятия и по округе бродило группами и в одиночку много свободного люда, готового взяться за любую работу. Однако в строительстве они мало что умели и уже в первом опыте накосячили мне изрядно. Пришло понимание – надо привлекать по рекомендации проверенных работников. Так у меня появился Эдуард.

Ему было под пятьдесят. Длинный, тощий, жилистый и внешне похожий на полусогнутый гвоздь. Про себя я так и называл его – Гвоздь. А вот лицо вспомнить не могу, что объяснимо: так должно быть у людей его профессии. Это был кадровый работник органов. Более того, Эдуард утверждал, что он не рядовой, а лицо районного масштаба. Известно, основными бенефициарами от «перестройки» оказались у нас как раз органы, но это относится к их высшему эшелону, а те, кто работал «на земле», испытали все невзгоды от того, что называлось перестройкой, по полной программе. Эдуарда, несмотря на его районный масштаб, сократили, и пришлось ему зарабатывать на жизнь шабашками в Подмосковье.

Человеческих отношений между нами не установилось, но как-то на перекуре Эдуард рассказал историю, которая не забывается. Она его совсем не красит, но, видимо, нужно было это ему рассказать. Что-то типа исповеди: поделишься своими грехами — и легче станет на душе.

 

Жил Эдуард с семьей в частном доме маленького райцентра и, как полагается, был у него во дворе на цепи пёс Тузик — обычная дворняга, но не совсем. Имелась у Тузика одна особенность, если днём ему удавалось освободиться от ошейника, то он не бродяжничал по посёлку, не поднимал ногу на каждый угол, а прямиком бежал к зданию, где находился в тот момент Эдуард, ложился и ждал хозяина часами, пока тот не выйдет. А потом было море собачьей радости: прыжки, визг, хвост производил немыслимые кренделя. Эдуарду льстило это, но до поры до времени.

Так случилось, что появилась у него связь на стороне. Конечно, они «шифровались» и встречались аккуратно, используя специальные навыки Эдуарда, но посёлок небольшой и такое скрыть трудно. Жена, узнав об этом, пыталась контролировать мужа. Часто звонила ему на работу и выясняла: что, где, зачем…

И вот однажды, когда на её звонки сотрудники Эдуарда давали классический издевательский ответ: «Эдуард на объекте», — при этом не уточняя, кто или что является этим объектом, — она не выдержала: спустила Тузика с цепи и отправилась к дому соперницы. Когда подошла, Тузик уже лежал возле калитки дома, что и требовалось доказать!

Дверь в дом оказалась заперта изнутри. Жена бегала под окнами, стучала, пыталась заглянуть, но за плотными занавесками ничего не было видно. А по выражению Эдуарда: «Мы лежали молча, как партизаны».

Вечером дома вымуштрованная безответная жена взбунтовалась и был большой семейный скандал.

Нет, Эдуард не хотел уходить из семьи. Как он объяснял:

— За много лет в семье всё отлажено. Жена, в принципе, меня устраивала. А если бы и нет, то все равно на моей работе нужен хороший моральный облик, тогда к этому строго относились. Потом сын подрастал — а у нас уже династия в профессии — и вскоре надо было его по нашей линии устраивать.

— Так почему не завязал с любовницей? — спросил я.

— Э-э-э… нет. Уж очень она мастеровитая была в этом деле. Местная, деревенская, а где только набралась. С женой не так. Не хотел я с ней тогда прекращать отношения.

В этой ситуации получалось, что бедный Тузик с его нелепой привязанностью становился главной угрозой устойчивому существованию треугольника. Он точнее любой навигационной системы мог указать местонахождение Эдуарда и спровоцировать очередной скандал. Надо было что-то делать. Как говорят, проблемы не деньги — их надо решать, а не копить.

— Я привык решать вопросы – повторил Эдуард. — У меня в мастерской на верстачке всегда лежал кусок рельсы с отверстием. Сам знаешь, гвоздь выпрямить или ещё что-нибудь по железу … А ещё я рыбак. Снасти, лодка – это всё в наличии. Лодку держу прямо за участком, там, в конце его, капусту сажаем, потом тропинка, а за ней берег речки. Ну вот, взял я рельс, веревку, отвязал Тузика, столкнул лодку, сел и его взял с собой. Обвязал Тузика веревкой надёжно как альпиниста и концы её пропустил в отверстие рельсы. Говорят, что собаки чувствуют свой конец, а Тузик тихо себя вёл, руку лизнул… Выплыл на середину реки – там поглубже – поднял Тузика вместе с рельсой и бросил… Его сразу вниз потащило, он не барахтался. Рельса была килограмм пятнадцать и Тузик примерно столько же весил.

У меня появилось желание крикнуть: «Зачем ты мне это рассказываешь? Я не поп! Грехи не отпускаю!». Вместо этого пришло воспоминание из далекого детства: сосед привязал своего шкодливого пса к столбу и раз за разом безуспешно пытался застрелить его из ружья патронами, заряженными мелкой птичьей дробью. И я сказал совсем не то, что хотел:

— А почему не застрелил?

— Зачем? Лишний шум и яму копать потом надо. А у нас речка хорошая. Сомы водятся и быстро с ним разберутся.

Гвоздь чуть помолчал — видимо вспоминалась рыбалка — потом добавил:

— Большие сомы попадаются, — и на его лице появился мечтательный оскал.

Так закончилась жизнь Тузика. Самая точная надпись на его могиле, если бы таковая могла быть, следующая: «Здесь покоится Тузик: по-собачьи преданный хозяину и по-человечьи подло преданный хозяином».

 

 

Две любви

 

Учились мы с ним полгода в первом классе, а потом он исчез. Звали его Коля Окунев – худенький бледный с большими темными глазами. Тихий, болел часто, учился плохо. Жили они с матерью очень бедно – даже по тем послевоенным годам. Их убогое жильё, а обитали они в землянке, находилось недалеко от моего пути в школу, поэтому я был в «курсе».

И вот зимой он исчез надолго. Дней через десять наш учитель — зная, что мне по дороге, — попросил зайти к ним и выяснить в чем дело. На обратном пути из школы я сделал небольшой крюк и подошёл к землянке. 

Это было начало февраля — время мягких метелей — и вчерашняя снежная круговерть подсыпала много снега. Я уже издали увидел, что к землянке нет тропинки. Девственная поверхность. Был бы март, тогда шальной кот в поисках любви мог бы наследить, а так — все чисто.

Для пущей убедительности подошёл ближе. Входную дверь уже сняли – видимо, какой-то рачительный хозяин подсуетился для своего сарая – и две полоски толстой резины, исполняющие ранее функции петель, бессмысленно торчали из косяка двери, показывая с ошеломляющей простотой и точностью, что жизнь в этом месте закончилась.

Казалось бы, что тут такого – ну уехали мать с сыном туда, где им будет лучше, но на самом деле за этим скрывалась весьма незаурядная история, которую потом обсуждали взрослые, и мы в классе сложили её из обрывков их разговоров.

За пять лет до описываемых событий в один базарный день случайно пересеклись траектории двух женщин. Общее в них было, пожалуй, то, что обоим под тридцать, а может чуть моложе – тогда женщины быстро старели. Назовем их Приёмная и Родная. Приёмная смотрелась вполне благополучно, несла кошёлку с продуктами, где виднелись банки консервов, что по тем временам считалось роскошью. Родная, наоборот, выглядела изможденной, бедно одетой и за руку вела мальчика, наверное, годика два, того самого Колю. Он и тогда был худенький, бледный, и те же большие глаза, которые долго не отпускали того, кто нечаянно заглянет в них.

Вот так они не отпустили Приёмную, которая на свою беду посмотрела в эти глаза:

— Какой хороший мальчик! – воскликнула она и остановилась.

Родная охотно тормознулась — непонятно вообще, что она делала на базаре без единой копейки в кармане; скорее всего, это безысходность жизни погнала её к людям, — и также охотно вступила в разговор:

— Хороший… Чем его кормить? Хлеб не ест, на молоко нет денег. Ему уже два года, а я все кормлю его грудью. Видишь, кожа и кости. Муж ушёл к солдатке, ему нравится, когда у жены много всего… Что делать дальше, ума не приложу… Хоть кричи...

Приёмная, вдруг неожиданно для себя, сказала:

— А ты отдай его мне! — и дальше экспромтом из неё полилось: — У нас с мужем нет детей, может быть, возьмём чужого и Бог нам даст своих. Отдай… Смотри, какой он слабенький, не дай Бог, заболеет, а сколько сейчас маленьких умирает, ты же знаешь. Да и на себя посмотри… Если с тобой что-то случится, то куда ему – только в сиротский дом. А у меня, тьфу-тьфу, все нормально, муж хорошо зарабатывает, не пьёт… Мальчику будет хорошо, у соседки коза, на козьем молоке мальчик сразу поднимется, нальётся…

Много ещё чего говорила Приёмная — и что Родная отдохнёт, поправится, станет привлекательной, муж возвратится и будут ещё дети, при этом настойчиво совала Родной кошёлку и свёрнутые трубочкой деньги:

— Возьми, поешь хоть раз досыта, разве так можно.

Потом Приёмная выхватила у проходящего мимо торговца сладостями красного и синего петушка, бросив ему мелочь, и со словами «Возьми, возьми!» втолкнула их в обе ручонки Коли.

Всё это время Родная молча смотрела на сына и что творилось в её голове — неизвестно. В какой-то момент она наклонилась к нему, поцеловала в лоб и ровным без всякого выражения голосом сказала:

— Пойдёшь с тётей … — и уже для себя добавила: — Так будет лучше …

После чего взяла кошёлку, деньги и решительно, не оглядываясь, пошла прочь. Коля без всяких эмоций продолжал попеременно сосать то синего, то красного петушка.

Так закончился первый акт нашей драмы.

Дальше всё оказалось так, как говорила Приёмная: Коле было у них хорошо, он поправился, забыл свою мать и считал родной Приёмную. Только вот детей у Приёмной своих не появилось.

Но хорошая жизнь продолжалась всего несколько лет. Затем как злым крылом задело Приёмную: вначале погиб муж – завалило на шахте, дальше надо было деньги на прожитие и она пустила в свой домик квартирантов, которые вскоре по пьянке сожгли его. Приёмная оказалась в отчаянном положении – ни средств для существования, ни жилья. Сердобольные соседи приютили их на первое время, а потом они же вырыли рядом со сгоревшим домом широкую канаву и устроили над ней подобие крыши, покрыв её сверху тем, что осталось от дома. В этой землянке жила Приёмная с Колей и летом и зимой. Отапливались печкой буржуйкой, уголь и дрова собирали возле шахты.

Из этой землянки Коля пошёл в школу.

В то время как жизнь Приёмной сваливалась в бездонный колодец нищеты, у Родной — маятник судьбы качнулся в положительную сторону. Наши родители толком не знали цепь событий, которая привела Родную к новой благополучной жизни – она жила далече на другой шахте, но факт в том, что по уровню жизни Родная и Приёмная просто поменялись местами. Иногда такое случается.

Родная никогда не забывала своего сына и теперь, когда не надо было бороться за каждую минутку своего существования, она решила хоть одним глазком взглянуть на свою кровиночку. Родная нашла Колю.

Если бы Коля жил хорошо, то, возможно, она смирила бы свои материнские чувства. Но когда она увидела бледного, недоедающего сына в землянке, материнское сердце сжалось и превратилось в ноющий комок.

Родная стала приходить чуть ли не каждый день, приносить продукты, вещи для Коли, пыталась приучить к себе сына. Но Приёмная с отчаянием человека, у которого отнимают последнее, просто вцепилась в Колю: настраивала его против матери, учила плохим словам, которые он потом говорил Родной и убегал от неё.

Помню, как моя мать сокрушалась:

— Как можно учить ребенка говорить плохие слова родной матери. Она ведь отдала сына во его спасение.

Ситуация разрешилась просто — как это часто бывает в жизни. Приёмная с Колей неожиданно исчезли и больше их никто не видел в нашей округе. Видимо, уехали далеко. Тогда было очень легко затеряться.

Не хватило Приёмной любви, чтобы отдать Колю.