Юрий СЛАЩИНИН. ВЕРНУТЬСЯ В ВЕЧНОСТЬ. Повесть

 

Юрий СЛАЩИНИН

ВЕРНУТЬСЯ В ВЕЧНОСТЬ

Повесть

 

Воскрешение

 

Первое осознание жизни пришло ему с нарастающим контрастом вспоминавшегося: сестрёнка… борьба с матерью… истошный крик в падении… хруст ломавшихся костей с мгновением боли…

«Разбился!.. А почему думаю?..» – насторожился он, прислушиваясь. И различил чьи-то шаги, шорохи и стук молотка по доскам, разговор.

– Всё!.. Теперь, как Ангел в цветах. Кати…

– По-ехали, старушка…

Скрип колес и шарканье ног удалились. Звякнула железная дверь. Витя приподнял голову и увидел то, что называется морг: подвальный зал с тусклыми лампочками на потолке, столы с голыми трупами. И своё искорёженное тело увидел, а рядом – тельце… Светика!.. В неосознанном страхе отдёрнулся назад, спрятав голову в тело… В разбившееся-то?… И прояснилась первая мысль: как же тогда вижу я, думаю?..

– Не понял ещё? – прозвучал в голове энергичный голос. Вновь поднял голову Витя, огляделся и увидел на столе справа тощего старика с густой бородой, а из трупа поднимающуюся светлую и прозрачную, как паутина, фигуру молодого мужчины. Он повернулся к Вите и спустил ноги со стола, всё ещё частью тела находясь в бородатом старике. Улыбнулся торжественно, и в голове у Вити прозвучало:

– С воскрешением тебя поздравляю! Вижу, не вспомнил еще, как возрождаемся после жизни земной.

– Н-нет... – ответил ему.

– Вас машина переехала?

И вновь в голове Вити понеслось вспоминающееся…             

   

На лифте поднялся на свой четырнадцатый этаж, тихо вошёл в квартиру, чтобы не разбудить сестрёнку, если не плачет и спит, дожидаясь его. На цыпочках прошёл на кухню напиться, но воду так и не дали. Потому что никому они не нужны во всём мире, как говорила мама, уходя на поиски зарплаты. И он уходил из дома подальше, чтобы не встречать друзей. Искал-то постыдное для будущего шестиклассника…

Вошёл в комнату мамы, где обычно ждала её Светик. Увидел торопливое вытирание слёз и растерянность.

– Не приходила?

Светик не знала, что сказать. Брат всё понял. Достал из кармана завернутые в фольгу кусочки золотистых семечек в сахаре и протянул сестрёнке, стыдясь.

– Не ела с утра…

– Зёрнышки ела. В клетке от попугайчиков нашла.

– Молодец! Я тоже ищу по… – прервал он себя, и повёл взглядом по комнате, пустой после вывоза мебели. Всё, что осталось у них, теперь лежало на полу, в кучах и в разбросе. Щелкнул выключателем, но лампочки не загорелись: электричество тоже отключили! Но в белые ночи Санкт-Петербурга и с большими окнами ведь можно без света…

– Ты поешь, они вкусные… – протянула руку Светик и на ладошке её увидел он шесть зёрнышек проса.

Взял их, чтобы не обидеть. Кинул в рот, хрустнул… Сестрёнка тоже жевала и сосала кусочки казинаки. И, сглотнув последнее, посмотрела на него с просящей надеждой, как никогда не бывало. И он увидел её другой, непривычной: тощенькое тельце в маечке и трусиках, босая, обиженная, просящая – она без слов выливала ему свою любовь, а желанное попросила шёпотом:

– Витя, обними меня… Как тогда…

Он торопливо поднял её, как раньше носил совсем маленькой. Обняв и согревая её тощенькое тельце, сел на узлы постели и стал покачивать, напевая что-то без слов.

Она согревалась и в блаженстве его чувств, наполнявших её тельце, шепнула:

– Мама так тебя обнимала?

– Так.

– А меня… никогда. Я чужая ей?..

– Что ты, Светик… Ты – родная. Мы все тебя любим. А мама болеет… Голова у неё… Ты же видела, то не спит долго-долго, а потом спит и спит...

– Папа бросил нас…

– Он сбежал понарошку… Чтобы банкиры отстали. Они забрали уже машину, вещи. Сейчас квартиру хотят забрать, выгнать нас отсюда. Мама деньги ищет. И я… Только не знаю, где найти.

– Я же нашла монетки. И бумажные.

– Это старые, ненужные.

Грохнула входная дверь. Что-то протарахтело, упавшее, и в комнату вбежала мать. Увидев детей, с мстительным возбуждением объявила:

– Отлично!.. Им этого надо, сволочам!.. Получат сейчас проценты… Так, детки! За мной… – сказала и, цепко взяв каждого за руку, потащила с собой, открывая дверь пинками.

– Мама, ты чего?.. Куда?.. – упирался Витя.

– На крышу… Белые ночи!.. Птицы летают… Часто здесь лазишь… Веди!

Мать взяла Светика на руку, а второй затаскивала Витю по черной лестнице на крышу дома.

– Зачем?.. Ты чёго… Мама…

– Узнаешь!.. Все узнают… Вот… – кричала она, вытащив детей на крышу и озирая с высоты микрорайон. – Мы не нужны им!.. Мы – никто!.. Ничто… Случайность… Как птицы… Летят… И полетим…

– Мамочка, не надо!.. Милая… Дорогая… – кричал и умолял Витька, подтаскиваемый к перилам ограждения крыши. Чтобы справиться с сыном, она сбросила за перила Светланку.

– Ма-а-аа… – унесся вниз её голос.

– Све-тик!.. – вопил Витька и дрался с матерью, стараясь освободиться. Она же – взбешенная – перехватила сына со спины, вскинула вверх ногами и бросила за перила.

Последнее, что ему помнилось, испуганное вдруг лицо матери, склонившейся над перилами и… отпрянувшей. И своё стремительное приближение к красному пятну на асфальте…

 

– Понятно… – воспринял Витя сочувствие светящегося незнакомца и совет: – Сестрёнку поднимай. Воскресла она и боится.

– Светик!.. – повернулся он и увидел такой же светящийся и прозрачный рисунок ее тела, выступающего из трупа. – Я с тобой!.. Поднимайся… Мы не умерли насовсем. Только без тела теперь будем, как и дядя этот. Видишь его?

– Да-а… – воспринял Витя её ответ и понял, что говорить они будут теперь только мысленно.

Грохнули отворившиеся створки входа в морг, затарахтела пустая железная тележка, и двое в халатах подвели её к столу бородатого старика. Витя и Светик испуганно следили, что будет делать незнакомец. А он улыбался им и успокаивающе покачивал головой, не меняя позы своего сидения в старике. Санитары перекинули труп на тележку и уехали, не заметив оставшегося на столе незнакомца.                                     

– Они не видят нас, – сказал он. – И не слышат, и не верят, что жизнь на Земле сложнее построена, чем сказано им. А звать меня – Иван Васильевич. Но здесь – без отчества… Про вас уже знаю. Светик – седьмого рождения на Земле. А ты?.. Оо!.. Многожизненный… С предназначением шёл…                  

– А как вы узнали?.. Предназначение...                  

– Прежде знайте, не вы, а ты!.. Мы все равны, как дети Бога Единого. И ты постарше меня, дитё Индиго. А узнавать всё о людях – просто. Надо с вопросом глядеть на человека в третий глаз. Вот тут он, чуть выше, – показал Иван Васильевич. – И, пока ждёшь – получаешь ответы. Сам скоро вспомнишь всё.

Вновь вернулись санитары, стали искать нужный труп. Светик занервничала:      

– Нас тоже увезут?…       

– Сами уйдём.

– Голыми?..   

– Оденемся…

– А-а…

– А в то, что захочешь одеть. Вспомни своё платье. Хорошо-хорошо вспомни, до каждой складочки, пуговички и… платье появится на тебе. А можно придумать новое, какое захочешь. А пойдем, куда глаза глядят.

– Я домой хочу… – сказал Витя, поднимаясь и вызвав гневный протест сестры:                                    

– Нет! Мама – плохая! У нас был дом в Заречном, – сказала она, вспомнив ей милую избу за зеленью черёмухи и рябины.

У Виктора поплыли другие воспоминания: зимние холода и отчаяние при колке дров тяжеленным топором.

– Плохое и хорошее – едины, Светик! – сказал Иван. – Как свет и тьма. Добро и зло. Примиряет их только любовь. Давайте поищем её, пока на Земле… Вам, не дожившим свой век, надо всё понять, перед уходом на Тот свет. И дожившим свои жизни тоже надо бы всем, но… Не верят! Даже подняться из трупа не смеют. Как вон те… – показал он пальцем на трупы в разных местах, и дети увидели в них просвечивающиеся черточки духовных тел.     

– Они с трупами сгниют?! – изумился Виктор.      

– Выберутся, когда черви начнут шевелиться. Разойдутся, кто куда… Кто-то в семью вернется. И будет мучиться, не понимая, почему не принимают его, не слышат, не видят. Трагедия до отчаяния, а смерти – нет! Вот откуда ад очищения начинается. Об этом поговорим еще. Одевайся. Светик уже управилась, – залюбовался он её платьем, неожиданно не детским, фантастическим. На мгновение задумался и… оказался одетым в белый свиток серебристых тканей, легко и свободно обтекающих его стройное тело. На ногах – босоножки, на голове – золотистая шляпа с полями, загнутыми спереди и за головой.      

Виктор заторопился, воссоздал привычное: рубашка, джинсы, кеды.                   

– Ну вот и всё… – сказал Иван. Взяв детей за руки, шагнул с ними сквозь дверь, покидая морг.

   

                                 

Выйти в люди…

 

Во дворе больницы, где оказались они, было солнечно, зелено, умиротворенно тихо и малолюдно. Иван с блаженством расправил плечи, встряхнулся, словно сбрасывая с себя остатки старости, и, шагнув за скамейку, повалился на клумбу цветов лицом вниз и распахнув руки как для объятия.

Светик изумлённо глянула на брата:

– Нельзя ведь так?!.

А он в ответ рассмеялся и показал взглядом: смотри…

И Светик увидела не помятые цветы, а вовсе не тронутые и растущие через голову, спину и ноги дяди.

– Хи-хи… – подошла Светик к цветам. Потрогав, удивилась тому, что они не трогаются, и даже покачиваются от ветерка в её руках.

– А запах ощущается… – сказал Иван, поднимаясь всем телом, как воздушный. – Ладно! Пойдём отсюда подальше…

– Куда?.. – спросил Витя.

– В свою вечность!.. Не вспомнил ещё?.. Пора… У меня быстро привиделось, кем раньше был. Вспомнил весло галеры… Гребём… А нас бичами стегают: быстрее… То вперёд, то в разворот, чтобы залп им сделать…

– Понятно… А раньше что?..

– Железный обруч на шее…

– Древний ты…

– Не торопился сюда, выходит. Нахлебавшись рабства. А я и из царских времён. Казак! Лермонтова убил. Изучали такого поэта?

– Нет еще…

– Великий поэт был! Царя заклеймил за смерть Пушкина. А Пушкина-то знаешь?

– Знаю.

– А я не знал ничего ни про того, ни про другого. Лучшим стрелком был на Кавказе. А там в нашей части дуэль случилась какого-то Лерманта, оскорбившего царя. Меня и послали помочь его наказать. Соперник-то ранил Лерманта, а моя пуля – помогла… Н-да… За тот выстрел отпустили меня со службы раньше срока. Хозяйствовал на Дону. А племянницы в гимназии учились, стихи читали какого-то Лерманта. Заинтересовался… и узнал, какого поэта убил! Э-эх!.. А что делать?.. Молчал! Перед смертью лишь открылся им, что моя пуля убила Лермонтова – по царской воле! Ты тоже вспомнишь всё…

– Какое-то напряжение в голове…

– Во-от! А должно быть спокойствие. Я сутки в нём промаялся… – сказал Иван, показав мельком труп обросшего старика, каким был. – А потом и поплыли воспоминания вечности…

– Собака! – вскрикнула Светик, прячась за брата.

И все увидели бегущую на них собаку с волочившимся поводком.

– Марсик, к ноге!.. Кому говорю?! – командовала поспешавшая за ней старушка в больничном халате.

Оказалось, пёс бежал за кошкой. Она повернулась к их скамейке и… что-то увидев, метнулась в сторону.

– Вот как! – удивился Иван, поджидая приближающуюся собаку. И собака вдруг поджала хвост, повернулась, и странно оглядываясь, подбежала к своей хозяйке, ткнулась в её ноги, прячась за них.

– Видит нас зверьё-то!.. Боится даже. Ну и ладно, пойдём отсюда, Светочка.

– Куда?

– Актуальный вопрос. Так куда же нам податься бездомным, невидимым, никому не нужным?..

– Куда глаза глядят, – напомнил Виктор.

– А глаза ищут то, что хочется. Светик, ты что хочешь?

– Кушать.

Ответ явно озадачил Ивана, заставив глянуть на Виктора.

– Мы плохо питались… В последние дни.

– Тогда, Светик, наша дорога – в самый лучший ресторан.

– Без денег?!. 

– Виктор, удивляешь!.. Только что оделся, так неужели не придумаем эти бумажные фантики рублей, долларов и прочей макулатуры.

– Но люди же не увидят их… Как и нас!

– Да… А вывод? – потребовал Иван и, не дожидаясь ответа, поднял Светика, посадив на плечо. – Будешь подсказывать нам, куда твои глаза глядят.

– Туда… – показала она на просматриваемые за клумбой ворота.

 

Через распахнувшиеся ворота, пропустившие машину «скорой помощи», они вышли на улицу. Иван определил, что они вышли на Литейный проспект, а слева – Невский. Немного прошли и вот он…

Встретил их Невский проспект праздничным карнавальным многолюдьем, пестротой флагов и рекламных призывов, музыкой с разных сторон, блеском автомобилей и автобусов, проносящихся от перекрестка до другого.

Такого людского столпотворения не ожидал Иван. Для понимания, что тут творится и почему, он со Светиком отступил к урне. И тут же увидел через себя пролетавшие окурки и обертки мороженого. В смущении отступил к Виктору, вставшему на ступеньки какого-то парадного входа, блиставшего глянцем. Поднялись и увидели с высоты…

Н-да… это было неожиданным для их недавнего и еще по инерции действующего сознания: увидели среди обычных людей множество таких же, как они… – бывших живыми. Только одетых в костюмы разных стран и народов, узнаваемых и фантастических, шагающих среди людей и… летающих, как воздушные человекообразные шары. Всё это тянулось в ту и другую сторону, превратив Невский проспект в какое-то чудовищное существо – шевелящееся, бурлящее – мечущихся в разные стороны машин и людей.

Входить в этот поток Виктору расхотелось. Он поднял взгляд с вопросом на Ивана и воспринял его просматривание того, что было за дверью: унылую фигуру швейцара, чистящего пальцем нос.

– Ресторан или столовая есть здесь? – спросил он швейцара.

И тот с удивлением на пришедшую в голову мысль, заговорил сам с собой.

– Что это я?.. Куда он денется?!. Вон уж сколько туда прошло кли-ен-тов.

– А где?..

– Да наверху же… Чтобы над Невским быть! Правители, черт бы их побрал. Жируют…

Иван кивнул Виктору и первым со Светиком прошел сквозь дверь. Глянув на лифт, решил: это не для нас. Определил, где лестничный вход, и зашагал по ступенькам наверх.

– Нет, нет!.. – закричала, забилась в истерике Светик. Виктор тут же забрал её у растерявшегося Ивана, побежал с ней вниз, успокаивая.

– Светик, я люблю тебя!.. Мы – вместе… А он не знал… Не пойдём туда никогда. А ты меня любишь?

– Да-а…

– Прости меня, Светочка, – склонился над ними Иван. – Не учёл…

Светик отвернулась от него, обхватив за шею брата.

– А давайте в «Летний сад» пойдём, – предложил Иван. – Дворцовый! Самого Петра первого!

– Пойдём, – согласился Виктор. – Там деревья. Помнишь, Светик, как у бабушки Васёны растут?..

– Да.

– Бабушка-то живая ещё?

– Да. И дедушка.

– Поэтому не пришли за вами… Ладно, пошли. Накормим твою сестрицу всласть, чтоб никогда больше не вспоминать.

Виктор не понял.

– Поймёшь… Не всё сразу.

 

Идти по Невскому проспекту им было поначалу страшновато из-за частых «слияний» с живыми людьми, невольным видением их скелетов, кишок и органов. Осознав это, Иван втянул детей в кабину «Лексуса», ждавшего на переходе зелёный свет. Задние места были свободны, где и разместились они. На передних вольготно беседовали две красотки:

– Да он жмот, жмот!.. Какие-то особые обстоятельства придумал. Говорит, дура я! Представляешь?.. А он – умный, выходит.

– И мой такой же. И что, не купил?..

– А вот оно, – подняла руку, показывая кольцо с блеском камушков.

– Ну ты даёшь!..

– Даю, даю… Как захочет! И раскошеливается… Взяла кредит, а он пусть платит.

– Здесь же бешеные проценты. Читала в «Вечёрке» про какую-то… Нахапали кредитов и разорились… Детей своих выбросила из окна.

– Про нас? – спросил Виктор.

Кивнув ему, Иван приложил палец к губам: молчи.

Сказанное Виктором было воспринято женщинами как пришедшая самокритичная мысль, заставившая вспомнить свои проделки с непредсказуемыми покупками за счёт таких кредитов. Замолчали на секунду, и дождавшись, наконец, зелёного света, рванули с места…

 

Их довезли до Летнего сада. Остановив машину за Тучковым мостом, хозяйка с удивлением глянула на подругу:

– А тебе чего тут надо?..

– Мне?.. Ничего.

– А направляла: налево, направо…

– Да я ни слова тебе не сказала. Сама удивилась, зачем ты сюда едешь.

– Я дура что ли?.. Ты чего…

Их невидимые пассажиры вышли из машины и, не спеша обогнув «Лебяжью канавку», прошли в Летний сад, под покров столетних тополей.

 

Здесь тоже было многолюдье, но не мешавшее вспомнить детям своё единственное и памятное посещение Летнего сада с папой и мамой. В голове Вити замелькали картинки, как он тянул отца пойти в Дом-музей Петра Первого, а мама настояла побаловать детей царским мороженым в ресторанчике. И Светик побежала туда, заставив идти за собой.

– Витя, мы там сидели?.. И ты моё мороженое доел.

– Ты маленькой была… Заболела бы.

Они нашли тот столик, оказавшийся занятым кем-то, судя по висевшим на спинках стульев пиджаку и дамскому зонтику. Их хозяева танцевали под музыку струнного оркестра. Понятно, сюда нельзя. А куда можно? Светик глянула на Ивана, и он показал взглядом на соседний столик. На нём красовалась ваза с фруктами, а ещё красивые тарелочки с разной едой, зовущей пожевать, сглотнуть… Она пошла туда, но опередили её две сказочные принцессы с подносами. Они добавили украшений из бутылок и фужеров и, удовлетворенно оглядев все, глянули на часы и удалились. С радостным облегчением Светик забралась на стул. Рядом сел Витя. Напротив них – Иван.

– Кушай, Светик.

– Аа… не берётся она, – растерялась Светик, пытаясь поднять ложку.

Виктор тоже попробовал это сделать и вопросительно уставился на Ивана.

– Ты-то чего, Виктор?!.. Недавно одежду себе создавали. Ну!.. Придумайте себе ложки.

– По-лу-чилось, – обрадовалась Светик и стала торопливо есть из ближней тарелочки, закрывая от блаженства глаза. Чего не мог понять Виктор, видя, что пища не убавлялась, оставаясь нетронутой в прежней красоте. Вопрошающе взглянул на Ивана, необычно сосредоточенно глядящего на Светланку.

– Что тогда ест она? Если…

– Энергию.

Виктор мгновенно создал себе ложку, черпанул ею чего-то не убавившегося, пожевал и удивился:

– Нет в ней ничего.

– Я ей подаю. И ты помогай.

– Как?..

– Всё так же, мысленно, Витя. Для вернувшихся в вечность всё создается нашей энергией – мысленно и с любящей добротой. Смотри в её третий глаз. Знаешь где он?

– Сейчас… – задумался он на мгновение и объявил вспомнившееся: – Над бровями.

– Посылай ей туда силу свою с любовью.

– Понял…

Светик вскоре замедлила своё поедание, и даже отвернулась от пищи, разглядывая без интереса танцующих и других людей. На вопросительный взгляд Ивана сказала, что наелась, слезла со стула и прижалась к брату, шепнув:

– Теперь в музей пойдём?..

 

У Виктора в музее, после пристального разглядывания портрета Петра Первого, вдруг началась непонятная ломка, содрогавшая его эфирное тело. Он то дёргался, как от ударов хлыста, то гнулся повинно и с ненавистью сверкал глазами. Светик испугалась. Иван взял её на руку, а другой вывел из музея Виктора. Дав ему время успокоиться, подкрепив энергией, спросил, глядя в глаза:

– Знал его в прошлой жизни?

Виктор сумрачно кивнул.

– Тогда вспомнишь всё!.. Процесс пошёл… И мы пойдем… Куда-нибудь. Куда хочешь, Светик?

– К бабушке хочу, – ответила, глянув на брата.

– К ней далеко… Надо долго ехать на поезде, – сказал он, не поняв ухмылку Ивана. – Они с дедушкой в Оренбурге живут, на Пролетарской.

Вспоминая, он воссоздал улицу, частный дом досоветских строений и образы бабушки и дедушки, какие хранил в памяти с ранних лет. Этого было достаточно для Ивана. Он медленно кивнул ему, призывая тем к спокойному принятию его действий, прижал к себе и к сестрёнке, и они исчезли…

 

 

Последнее «Прости»

 

…и через мгновение оказались в зале дома, где провиденные Витей дедушка и бабушка вели распалённый до слёз разговор с их отцом, нервно прервавшим звонок мобильника.

Светик соскользнула с рук Ивана и побежала к плачущей бабушке Вере, стала теребить ее, требуя внимания. Она же, не взглянув на неё, молча вытерла слёзы и, забрав со стола посуду, пошла на кухню.

Растерявшаяся Светик взглянула на брата, готовая к плачу.

– Они не видит нас… Ты забыла?..

– А-а…

– Мы же вышли из тела. Стали для них невидимками.

– А как стать… видимками?

– Когда они умрут и станут как мы все.

– И нет… Папа, папочка… – отступила Светик к отцу, но он резко поднялся из-за стола, встал возле двери на кухню и раздраженно выкрикивал:

– Да поймите вы, наконец. Сейчас нужны. Сей-час!.. Завтра будет поздно. Всего-то сто тысяч…

– А это все «гробовые» наши, – досадливо отвечал дедушка. – На того, кто первым умрет. И на второго – заначка вам. На какие хоронить будешь, бизнесмен хренов.

– Так что мне теперь… в петлю?!

Дедушка молча положил на стол тряпичный кирпичик и пододвинул к сыну. С насмешливой горечью разглядывал свои заскорузлые руки.

У отца зазвонил телефон. Он что-то прочитал на экране, включил:

– Слушаю… Я, я… Только коротко. Что там у вас… У нас?!. В «психушке»?.. Рецидивы были, дальше… Детей?!.

Ошарашенный известием, отец тряс головой, отказываясь принимать услышанное, беспомощно плюхнулся на стул, с трудом произнёс в телефон:

– Вылетаю… Нет, поездом… Извини… Оттяни кремацию…

Тревожные слова отца вызвали беспокойство дедушки и бабушки, глядевшей на сына из кухни. Ждали разъяснений. И он выдавил их из себя, оттолкнув полученные деньги.

– Рецидив… Погибли они…

– Кто?!..

– Детей выбросила из окна… О, Боже!.. Нельзя было оставлять её… Уу-у… – грохнулся головой о стол и катал её с рыданием. – Светик мой золотой… Ви-тень-ка…

Дедушка помог зашатавшейся бабушке сесть за стол и забегал в поисках лекарства, воды. Плакала и Светик, встав между папой и бабушкой Верой, нежно гладила и шептала:

– Я живая… И Витя живой… И вы станете живыми, как мы… Вот увидите потом. Не плачьте. Витя, скажи им.

– Они не слышат нас, – подошел Витя чтобы взять её на руки, но Светик увернулась.

– Слышат!.. Они любят меня, любят…

– Любят! И мы все тебя любим, – послышался другой голос, нежный и ласковый.

И Светик, и Иван, и Виктор увидели появившуюся между ними светящуюся фигуру молодой женщины, а затем и других мужчин и женщин. Они тут же трансформировались в тот возраст и одежды, какими были в своей материальной жизни, обступали полукругом…

– Я бабушка ваша, – трогала женщина ласково Светика и Виктора. – Мама вашей мамы. И вся родня пришла забрать вас. Домой, в нашу вечную жизнь.

Над Витей склонился мужчина в одежде, похожей на кафтан средних веков. Шепнул ему:

– Опять тебе не повезло... Переживём! Вспомнил меня?..

Представлялись и другие родственники. Благодарили Ивана за помощь детям в трудный час. Слушали разговоры и стенания живых о погибших детях, сочувствовали, лишённые возможности как-то помочь. Ведь все родные и самые близкие.

Пользуясь моментом, Светик подобралась к бабушке Вере, пившей принесенную дедушкой воду с лекарством. Села на стол и стала гладить её лицо, вытирать слёзы, шептать что-то ласковое и слышимое только наблюдавшими за ними. И бабушка преобразилась, распрямившись. Подняла голову, устремив взгляд за стены дома.

– Светик мой ясный, кровиночка ненаглядная… И Витеньки больше нет… Ну, и зачем мне жить?.. Что мне тут надо на этом свете?..

– Не гневи Бога, – пробурчал дед, глядя на сына. Тот развернул сверток с деньгами, взял три листика и остальное отодвинул отцу. Поднявшись, поклонился и, с отчаянием махнув рукой, вышел из комнаты.     

Ушла на кухню и бабушка, плакать в тишине.

В зале Виктора обступили мужчины. Рассказывали о былом, усиливая его воспоминания перечнем родни и образами прошлых жизней. Перечисляли, кто из родственников где и как живёт, что-то предлагали ему. А он вдруг объявил неожиданное:

– Останусь я здесь!.. Дожить немного… Разобраться надо кое в чём… Можно?!..

– Разумеется…

– Вы тут его просвещали… – обратились к Ивану. – Спа-си-бо!

– Талантлив оказался.

– Других не посылают сейчас. Трансмутация идёт.

– Знаю.

– А я не знаю ещё, – настороженно глянул Виктор на Ивана. И тот рассмеялся:

– Вечность впереди. Узнаешь всё…

 

Вскоре попрощались. Умиленно посмотрели на расставание Светика с Виктором и все исчезли…

На момент появился собранный к отъезду отец. Мрачно и коротко поговорил с родителями и торопливо ушёл. Остались в доме два плачущих старика, прижавшихся друг к другу, и два покойника. Один – воспылавший желанием понять не осмысленную и не дожившуюся жизнь, другой – и сам пока не знал, почему остался в одиночестве и не встреченный никем.

– А нам теперь куда? – спросил Виктор.

– С грустным – расстались… А смерть, как и рождение, должна стать праздником!

– Нет!.. Маму хочу увидеть. Она – хорошая… Не верь Светику. И её она любила. Больная она.

– Это я понял… Тогда веди, – прижался Иван к Виктору. – Забыл что ли?.. Вспомни лицо матери и воссоздай желание предстать перед ней.

Мгновение и…

 

…оказались они в палате душевно больных, где спала его мать с привязанными к барьерам кровати руками. Веки глаз синие, губы в крови и всё лицо – покорёженное внутренней болью. И боль эту ощутил Виктор, погрузившись в её переживания со всполохами картин свершившегося.

– Вернись… – остановил его Иван. – Не мешай.

– Помочь ведь надо.

– Умереть?

– Н-нет… Чтобы жила.

– А это промысел Бога.

– Но мы же, говорил…

– Глупы ещё, как детвора. А помочь – только так…

Он направил свой взгляд на третий глаз матери и содрогнулся от внутреннего напряжения. И Виктор увидел, как мать облегченно вздохнула, словно вобрав в себя какую-то силу. Ритм её дыхания замедлился, и на лице появилось спокойствие предшествия сна.

– Не будем мешать ей, – потянул за собой Виктора Иван.

 

 

Верхом на облаках

 

Их появление на облаках не было преднамеренным. После пережитого за день случилось всё велением инстинкта – как рассудили бы в прошлой жизни. В новой произошло всё помимо сознания, заставив их тела поплыть в небо, за облака и под сияние солнца, а позже понять насущную потребность его энергии. И здесь, на косматой вершине облака, они разлеглись обнажёнными, подставляя тело благодатным лучам. Долго молчали.                                 

– Вот так, жил-жил да понял, что всё вокруг нас тоже живое! Само-развивающееся… Мыслящее… Разумное… Даже растения!.. И вся Земля!.. Вон она, под нами – разумное существо.

– Аа… Как она… – изумился Виктор, – разумна?!..

– А как ты – живой? После смерти-то?!.

– Не знаю.

– И они – не знают, – кивнул Иван на город под их облаком. – Одни и знать не хотят ничего, кроме жратвы, секса и жадности. Другим и догадываться не позволяют, что самое главное в жизни – Эволюция. Об этом с детства надо знать, для понимания Смысла жизни. Учили вас этому?

– Нет.

Иван пристально глядел на Виктора, словно раздумывая, а надо ли говорить о таком?..

– Пятый класс – понятно… Смыслу жизни и в институтах не учат. Во всём – только цели жизни: вырасти, учиться, трудиться, богатеть и… достойно умереть! А смерти-то – нет, как видишь. Зачем тогда рождаться?.. Расскажи-ка про себя… Сколько жизней прожил?

– Н-не знаю…

– Знаешь!.. Вспоминай… В музее Петра Первого почему тебя покорёжило до судороги. Что вспомнил, говори…

Виктор заметно напрягся и качал головой, отказываясь принимать вспоминаемое. Менялся и облик его, превращаясь из мальчишки в парня, одетого в рубаху и портки каких-то дальних времен. Заговорил по-другому, по-взрослому.

– Не наш он – Пётр… Немец!.. Лже-Пётр… У настоящего я с первых дней в Потешном войске был. Сучонок Лексашка Меньшиков предал его в Европе, когда поехали Великим посольством. Петра нашего в Бастилию посадили с железной маской на голове, чтобы никто не знал кто под ней. Ребят поубивали. Уехало двадцать человек, а через два года вернулось – два полка с пушками, с Лефортом во главе. Мы-то сразу увидели, не наш Пётр. Наш-то крепыш был, а этот – длинный, тощий… Жену и детей не захотел видеть, отправил в монастырь!..

– Н-да… Это как же?..

– И не узнаёт никого… Сразу все поняли, подменили царя. Стрельцы бунт подняли…

– Читал об этом в интернете… Спорного много. А ты, как свидетель, что помнишь убедительного?

– Не признал меня…

– Ну... таких-то «потешных», как ты, мог и забыть за два года.

– А я не таким был… Он в Европу меня брал с собой и досадовал, что я руку сломал тогда… Сердился: ну, Федур, опять у тебя не так, как надо. А этот – на казни смотрит на меня в упор и не узнаёт. Размахнулся топором шарахнуть по голове, а я крикнул ему – Федур я!.. Федур… Не видишь что ли?!.

– Он… что же, сам казнил?!. – изумился Иван.

– Сам!.. И вся его знать с ним была… Повязал их убийствами… Глянул на меня удивлённо и Лексашке топором на меня показывает. Подскочил Лексач, рубанул… Да по топору, подставленному немцем. Нэт, говорит. Такой будет на кол сидеть. Вдоль улицы многих уже казнили так. Закричал я: брат-цы! Не Пётр он наш, немец!.. А кому?!. И так все знали, я лишь сомневался… Ну, и подхватили меня, вздыбили на острие и потянули за ноги…

– Что помнится в болях?..

Виктор-Федур глянул на Ивана с обиженным укором, и тот смутился:

– Узнать хотел, как помнятся ощущения через века.

– А так, как было… – застонал он от боли вновь переживаемого момента, когда врезалось в промежность острие кола, коротко завопил от мук раздираемых костей и тут же онемел, лишенный вздоха для крика. Рот кричал без звука, глаза метались…

– У-успокойся, вернись… – обнял его Иван. – Всё прошло… Ты в Вечности, живешь… Всё хорошо у нас.

Виктор-Федур постепенно отходил от пережитых ощущений. Помогли и объятия Ивана, с искренним желанием добра и любви. Он вежливо разомкнул его руки, заговорив с досадой:

– В той жизни – на кол посажен, в этой – с крыши сброшен… А почему?.. За что?.. И где Бог тогда?.. За что казнит только начавших жизнь?.. Я ведь ни в чем еще не согрешил… А может не Бог тогда правит миром, а Сатана?!.

– О-очень надо понять, Феденька-Витенька. И сейчас понять… В раю об этом не думают, на Земле это важно знать. Где свет живёт с тенью. Ты выбрал свет.

– Кол, что ли, вместо топора?..

– Нет, нет… – нервничал Иван, не находя чётких доводов.

– Царя нам подменили!.. Все ведь знали!.. Мы поднялись, а остальные…

– Вот, вот – остальные… – обрадовался Иван слову и повернул мысль по-своему… – Поднялись те, кто к царю были ближними. У каждого был от него свой интерес. А остальным какая польза от «потешного» Петра?.. Поехал в Европу учиться уму-разуму, после Ивана-то Грозного, победившего Османскую империю, спасшего Русь и Европу. Ты же из стрельцов родом?

– Да-а…

– А стрельцы, по тем временам, во всем мире были первой и самой главной силой. Их пушки и пищали по семь штук в ряд, как пулеметы строчили. Вот что придумал Иван-грозный и победил Османов, правящих Европой. И крепостного права не было на Руси до Романовых. И народовластие установил Грозный, земством назвал. Школы открыл… И всё это напрочь отбросили Романовы, и твой Пётр – несмышлёный.

– Я… не знал…

– Сейчас тебе понять надо, за какое непонимание посадили на кол.

– За верность царю.

– А Иисуса Христа распяли на кресте – за Бога!.. Есть разница?

Молчал Виктор-Федур, насупившись. Иван не мешал ему думать. Оделся и походил по облачному ковру, заглядывая в пространство между облаков на громаднейший город внизу. Дома, домишки… В каждом такие же Викторы – Фёдоры – Иваны… А ещё: Марьи – Оксаны – Татьяны… Их дети, внуки, правнуки… И у каждого проблемы непонятностей жизни, её смысла…

Виктор-Федур хмурился, прижав кулаки к подбородку. Вопросительно глянув на Ивана, прошептал:

– Нельзя царям служить?!.

– А кому можно?

– Не знаю…

– Может, Богу?

– Так его самого распяли на кресте.

– Это нам так говорили в те века. Но распяли-то не Бога, а посланника Его. Он благую весть людям принёс, как жить в добре и любви. А они не хотели так жить. Как сейчас, впрочем… Взять ваш пример. Набрали кредитов, чтобы жить как миллионеры. И грянуло возмездие. А разве это нужно от нас Богу?

– Молиться?!. Была у нас икона.

– Молитва – для личного обращения к Богу. Он для нас всех создатель всего, отец наш небесный. А у тебя главным был царь, у другого – хозяин, у третьего – личный эгоизм и так далее. Не божественное, не общее, а личное хотение, желание.

– Так что мы не понимали?

– Да то, что не нужны нам цари и короли, дворяне и вся их рать.

– А они говорят, мы им не нужны, кроме как служить и подчиняться.

– Во-от!.. Правильное сказал. Ты за царевича жизнь отдал, а кто-то за сестрицу его, ставшую царицей. Так не Пётр, она бы вас всех сгубила. Ведь золотые червонцы уже ковались с её профилем и царской короной.

– Видел.

– А вывод не сделал.

– Царь дан Божьей волей.

– Других забот что ли нет у Него, чтобы помогать царям, князьям, президентам?.. Чтоб потом они дурковали в своём величии. Ты ведь, наверное, звал друзей на восстание? Да не все отозвались.

– Трусы потому что! – вскочил Виктор-Федур, сжимая кулаки. – И раньше то же самое было… Когда дитё – ещё и с ошейником… Вот он опять здесь, – обхватил он шею, пытаясь сдёрнуть что-то душащее. – Вся жизнь здесь – рабство. А нас гонят сюда родиться, чему-то учиться… Не хочу! Ведь разбился, почему нет смерти?!. Настоящей и навсегда?!. Вся жизнь здесь рабская. Вспомнишь, говорил?!. И вот вспомнил – раб, раб и рабыней был… Уродом… Голодным… Больным…

– У меня такой же список, – кивал ему Иван, разводя руки: а что поделаешь? – Обсудим сейчас, разберемся. Ты успокойся, Витенька.

– Федур я! Фе-дур!..

– Понял!.. «Фе» – это Фёдор, а «дур» – дурак, значит. Так возвысил тебя наследник престола.

Федур в изумлении открыл рот, но слов не было. В голове его, как видел Иван, мелькали картинки, подтверждающие правоту догадки. И пожалел его:

– Молод ты был, Феденька. И «потешным» в его войске. А то, что не все стрельцы восстали, то потому, наверное, что видели: хрен редьки не слаще. Но что было в прошлом – понятно: свершилось и кануло в небытие. А вот почему воскресший ты не понимаешь всё по-новому?  

– Чего не понимаю?

– Да я тоже только что понял… Просветилось в голове враз! Ин-те-рес-но даже….

– Говори тогда.

– В общем… То, что понимать истины нам дано в материальной жизни, а не в Раю. Ведь только здесь… – показал он рукой на город за облаками, – всему народу надо налаживать жизнь по-своему. Не в одиночку, лишь для себя, а сообща – и для всех. С любовью к каждому.

– И на цепи, как было у меня. В галерах… Пока не подох там.

– Вынужденно. Пока не придумали пароходы.

– А сейчас что вынуждает?

– Жадность и глупость! Смотри, ведь численность в мире всех армий, полиции и чиновников стала больше, чем рабочих и крестьян. А почему?.. Да потому, что прогресс пришел. Научились люди строить заводы и пароходы, комбайны и всё-всё так, что кормить, одевать, лечить сможем уже всех-всех. Пришло время отменить рабство. И не отменяют! Скрытым его сделали. В прошлые века заставляли нас работать ошейниками и цепями. Отменили их и… рабовладение заменили феодализмом. А в капитализме придумали: держат людей в рабстве – зарплатой. И вывод? Отменить её надо, как рудимент.

– Сейчас придумал? – нахмурился Виктор-Фёдор.

– Да-авно... Получил мысль готовенькой. Рубанком стругал доску для скамейки, и вдруг эта мысль появилась в голове. Откуда взялась? Почему появилась?

– Не знаю.

– Вот и я не знал. И все не знают, откуда им приходят такие мысли: вдруг!.. Не думал об этом – и получай. Ну, а потом сообразил, что приходят-то подготовленным их понять. А ещё понял, что дать такую подсказку может только Бог. Создатель Вселенной, Земли и… Да всего живущего на ней.

– Нас создал и в цепи заковал?!.

– Так не Он ведь! Нам-то Бог дал свободу выбора. Чтобы видно было каждого, к чему тянется – к доброму или злому? Мы ведь, прежде чем стали людьми, были и волками, и баранами, птицами, насекомыми… Так эволюция развивается…

– А что это? Подожди, сам вспомню, – задумался Виктор-Федур и даже закрыл ладонями глаза, содрогнувшись от внутреннего напряжения, и уронил руки в беспомощности. – Не могу, почему-то…

– Потому что не было у нас знаний этих. Эволюцию заменили революциями, чтобы быстрее богатеть тем, кто их придумывал.

– Что-ж тогда Бог их терпит?!

– А что бы ты сделал?

– Да всех бы…

– Стоп, Виктор Николаевич! В этой жизни знаю твоих родителей, а когда Федуром был, как звали их?

– Куприян и Сенюша.

– И сестёр братьев было не меньше десятка. А дальше, на тысячи лет вглубь… Сколько было? И такое у всех людей на Земле. Все мы переплелись, перевязались родством. А ты казнить бы их стал – за жадность из-за неразумности. Так сказал?!.

– А что же делать? – смутился Виктор, теряя черты Федура и возвращаясь в прежний образ.

– Доводить до понимания материалистов-атеистов, что Бог – есть. И Тот свет – существует. И жить на Земле надо по-новому, а не так, как сейчас живём. Ээ-х, жалко, что поздно понял… Вот и задержаться решил, чтобы друзьям помочь хоть после смерти. Ведь с Того света им не поможем: там другие заботы, проблемы космические. А здесь – житейские нашего развития для Того света.

– А как им поможешь, не видимый-то?

– Вот это и будет самым главным у нас. Если согласишься мне помогать.   

– Соглашусь, конечно.

– Спасибо. А давай я буду звать тебя Викторий. С Федуром ты стал каким-то другим…

– Называй так. А что делать-то?

– Прежде всего, как понимаю пока, надо подвинуть в народ идею полной отмены рабства всех её видов, начиная с зарплаты! – объявил Иван торжественно и увидел в глазах собеседника насмешку.

– Без денег кто будет работать?

– Трудиться станут. А не РАБотать!

– А получать что?

– А что твой отец получал в акционерной компании? Дивиденды от прибыли. Не трудился там, а деньги шли.

– Но папа деньги туда внёс, чтобы прибыль получать.

– Правильно: внёс деньги! А работники – труд свой вносят. И знания их тоже имеют свою цену, и опыт, и квалификация. Это всё надо учитывать и платить каждому не зарплату, а его долю прибыли от получаемой продукции. Вот тогда не будет у нас недовольных. И разорений не будет из-за плохой работы. Все трудящиеся захотят на своем месте трудиться так, чтобы прибыль росла. Она поднимется и не будет разорений предпринимателей. Понял механизм?

– Понял.

 

 

Стать богатым

 

Они плыли в течениях воздуха, как и пушинки одуванчика, занесённые ветром на заоблачную высоту. Для Ивана все это было упоительным блаженством нового расслабления того, что было его телом, и усиленного разлива чувства любви ко всему окружающему и далее по просторам земли – лесов и полей, зеркал озер, рек и речушек, зарастающих камышом, звенящих стрекотом кузнечиков, трелями птиц, шелестом трав – непонятных и баюкающих.

Викторий же плыл, не замечая красот: в голове его крутились вопросы, скачущие непонятной чередой:

 «Понял… А что я понял?..» – мучился, не получая ответа, и стеснялся спросить Ивана, умиротворенно обнимавшего взглядами красоты Земли.

– Не томись, спрашивай.

– Почему отец разорился? Что неправильного было?

– Идея.

– Что это?

– А это то, ради чего делается всякое дело.

– Он придумал, как удобрения делать. Говорил, миллионерами станем.

– Во-от!.. Его идея – миллионером стать! В этом весь смысл жизни видел.

– Все хотят богатыми быть.

– При нашей-то короткой жизни здесь – богатство не роскошь, а свидетельство духовной пустоты.

– Как это?

– Приходим-то сюда жить, чтобы новые таланты развивать. Отец твой – технарь, изобретатель. В этом его таланты, а он полез в бизнес. Без любви и…

– А-а… Он любил нас, и маму… – поразился Викторий и подался к Ивану, чтобы быть лицом к лицу.

– …и неверия Богу.

– И в церковь ходил. Икону Иисуса Христа у художника купил и её в церкви повесили.

– Ну, и как он верил Богу? Во что? Чему тебя учил?

– Ты чего, Иван?! – обиделся Викторий. – Я не дурачок.

– Потому и спрашиваю. В твоём понимании, кто он? Дорогая икона или ещё что-то?

– Бог! Создатель всего. И нас.

– Создал! А для чего? Зачем?

– Ну, жили чтобы…

– Для чего?

– Не знаю, получается.

– Вот так у всех. В школах не изучали, в институтах – не проходили, в церквях и храмах – не слышали? Это не ответ для тебя, а в целом для понимания того, как народ отодвинули от Бога.

– Зачем?

– Вот и добрались до самого главного. Ведь если бы отец твой знал это, ты бы сейчас не летел здесь с одуванчиками, а где-нибудь пинал бы футбол, а Светик играла в детском саду. Вот и давай подумаем, почему так мало мы знаем о Боге? Вот ты что думаешь об этом?

Викторий задумался… Нахмурился и развёл руки по сторонам, удивленно переведя взгляд с Ивана на землю. Заговорил медленно, как бы для себя:

– Там… на каждый вопрос подсказки мелькали, как для выбора: так делай или иначе, наоборот. А теперь молчание в голове почему-то?

– Да-а… – согласился Иван, оценивая, что творится в своей голове. – Тишина пустоты… А может подсказка?

Он превратил своё лежбище в некое приспособление для вертикального сидения. Устроившись по-новому, сосредоточился на чём-то, и Викторий воспринял его вспоминаемое: тесный Петербургский дворик, какие-то контейнеры, а рядом – детская песочница под чахлой рябинкой, слегка прикрывавшей скамейку. На ней сидели две девушки и трое парней старших классов, дружно хохоча над подростком, стоящим в песочнице над копавшейся девчуркой возраста Светик.

Это сразу насторожило Виктория, заставило четко воспринимать вспоминаемое Иваном.

– Ты же пятиклашка, наверное, – сказал парень. – Или в шестой перешёл? Скажи тогда, сколько будет семью восемь?

– Скажу, если ответишь, какой будет корень от пятидесяти шести? – ответил ему подросток улыбчиво, но строго. – Чего не понял?.. Садись, двойка! Оставить на второй год.

– Сам-то в каком классе?

– На второй курс перешёл политеха.

– Чего-чего?.. Тебе сколько лет, детка?

– Пятнадцать.

– Во! И в институте он…

– Может, за взятку взяли?

– Не похоже. Штаны дырявые, – заметил кто-то и все облегченно рассмеялись.

Студент оглядел всех с грустной улыбкой, потянул сестрёнку, чтобы уйти, а она встала и объявила всем строго:

– Он хороший. И меня учит. Я уже всё знаю за второй класс. Скажи им, Лия.

– Стас, не обижайся, – поднялась девушка и перешла к нему в песочницу. – Я их специально привела, чтобы увидели всё сами. Расскажи, как ты так быстро аттестат получил.

– В школе с шести лет, и сразу – в третий класс. Четвёртый и пятый – за год. Остальные – по году: отвлекался на расширение знаний. Это не трудно, если знать главное.

– А что – главное? – уточнила Лия.

– Сам-то узнал как? – поддержали её возбужденными репликами: – Что-то не говорят нам об этом в школе.

– Двойки ставят. Мало тебе?

– Стас, Стас… – обратилась к нему Лия, взмахом руки заставив всех приумолкнуть. – Ты всегда говоришь про какое-то главное. Оно то одно у тебя, то другое. А что надо знать самое-самое главное, чтобы так вот учиться, как ты. Ведь ты младше всех нас, и уже студент.

– Целуетесь много по вечерам, – ворчливо донеслось из какого-то окна. – Всё мне слышно, и видно.

– И завидно, – добавил кто-то из ребят, вызвав дружный смех.

– Ты не сердись на нас, – продолжала Лия. – Не все же дети Индиго. А как нам быть?

– Очень просто: захотеть и стать. Но прежде – знать, что атом не является мельчайшей и неделимой частицей материи. И ещё понять, что мир состоит не только из материи. Всё вокруг – информация и энергия.

– Ха! И это «просто» ему, – выдвинулся из группы высокий паренёк и показал на друга, заметно перевитого буграми мышц. – А ты знаешь, сколько он тренируется, чтобы таким стать. Он чемпион уже!

– Об этом и говорю. Он захотел – и стал чемпионом, а я захотел – стал студентом. Ведь в этом главное. Вот доказательства. Смотрите… – взял Стас у сестрёнки ведёрко с песком и, черпая его, стал раздавать всем.

– Сейчас всё поймёте. Самое-самое главное, как основу основ… Кремний – самый твердый. Состоит из атомов, как и всё вокруг, и мы с вами. Атом – мельчайшая, невидимая материальная частица. Познание этой материальности обеспечило прогресс в наши времена. Но наука, развиваясь дальше, открыла, что атом… не материальный!

– Как это?..

– Ты чего, Стас… Из окна свалился?

– Не мешайте! Говори, Стас…

– Бред это… Получается, и атомных бомб нет?! И не взрывались они в Хиросиме, погубив миллионы японцев?! – бросил ему с усмешкой чемпион. – А я был в Японии и видел, что там было.

– Что там было и почему – это политика. Главное в этих взрывах бомб – освобождение энергии их начинки. Тогда был уран. Но такие же взрывы можно делать из песка, – показал Стас ведёрко и уронил, как не нужное более. – Каждый атом в песке, в траве или у нас в головах – это всего лишь частичка электрической искры. Эти частички дают электричество для дома, города или страны… А для нас и животных – тепло и силу.

– Ого-о!.. – изумился чемпион. – И что теперь? Вода, воздух и железки – одно и то же?.. Электрическое?..

– Да! Не материя, а энергия первооснова всему! Вы же изучали строение атома. Он – как солнечная система. Ядро и вращающиеся электроны. С разным количеством. У водорода – один, с частичкой электричества. У железа их двадцать шесть, у радона – восемьдесят шесть. И всё это вращается в пустоте, составляющей более девяноста девяти процентов. И мы с вами – такая же пустота.

– Изучали, а что делать-то?

– Использовать квантовые знания. Они всюду нужны. Как новый ресурс прогресса.

– А как использовать, если таланта нет? – заговорил молчавший паренёк. – Изучали, а у меня не укладывается это все в голове. Нет способностей. Дурак я! И родители у нас с Лией такие же.

– И не по нашей вине, – добавила Лия. – А ты это как узнал с пяти лет?

– С пятнадцати, когда узнал про ДНК. Оказывается, в каждой клетке нашего тела имеется что-то в виде программной записи. О том, когда, как и что ей делать. Для своих клеточных дел. Записан там и наш генетический код роста, здоровья и способностей. Способности – максимально великие, а мы… Не знаем об этом.

– Но ведь не по нашей вине, – заметила Лия.

– Согласен. Традиционная наука сравнивает ДНК с матрицей. Для них она… ну, как диск граммофонных пластинок или нынешних компьютеров. У всех они разные, но не изменяемые и потому люди в большинстве неизменяемо живут.

– Так и говорим мы… – переглянулась Лия с братом.

– Не-ет! В нашем организме каждая ДНК действует как нотная запись только в своей клетке! Для своих клеточных дел. А в целом как? Оказалось, никак! Ведь сами по себе ноты не звучат. Требуется исполнитель, чтобы появилась музыка. А музыка – нематериальна. Это энергетическая волна, звуковое пространство. И встают вопросы: откуда всё это появляется и как проявляется в нас? Кто всё это проделывает в нашем теле?

– Ну и кто? – поторопил чемпион.

– В твоём теле – ты! В моём – родители помогли, грузили меня потребностью сегодня узнавать больше, чем вчера, – осветился улыбкой признательности Стас. И далее он продолжал строго, как учитель: – Все физические тела имеют ещё и тонкое тело. Электронное… То, что называется душа. У людей душа развивается в делах. Не звери ведь. Каждый должен иметь цель и понимание смысла жизни. В пять лет я не знал ничего про это... Только цель была скорее всё узнать.

Общее затянувшееся молчание прервал голосок Оленьки:

– А мне четыре года. Уже…

– Ой, какой умницей ты будешь, – подхватила её на руки Лия. – И в какой класс пойдешь?

Воспоминания Ивана прервалось на этом. Он ждал, что скажет изумлённо молчавший Викторий, поторопил:

– Всё понял?

– Почему нам не говорят… об этом?

– Конкретнее… Ну?

– О Боге! Настоящем…

– Вот теперь понятно, что понял всё!

– А Стаса можно увидеть? Поговорить бы…

– Он уже не Стас, а Станислав Фёдорович! Доктор технических наук, профессор, академик, лауреат… Поговорить не получится: не услышит нас, как сам понимаешь. Ты мне свою ребятню покажи. С кем дружил, дрался, формировался.

– В Питер я пятиклассником приехал.. – с грустью на лице заговорил Викторий и увидел Иван...

 

 

Прощание с детством

 

…школьный класс с криками и суетой переменки.

– Тише, тише… – потрясла рукой учительница, вводя Виктора под трель звонка. Дождавшись, когда все расселись по своим партам, представила его:  – Вот вам пополнение. Виктор Заборный. Из Оренбурга приехал к вам.

– Есть такой город?! – послышался удивлённый вопрос, вызвавший дружный смех.

– Ты чё, Матрёна, и этого не знаешь.

По возмущённым взглядам ребят на последнюю парту и смущению одиноко сидевший за ней девчонки Виктор понял, сидеть ему с ней.

– Виктор – отличник, судя по табелю… Поможешь Матрёновой подтянуться. Садись к ней. Знаешь, наверное: не место красит человека, а?.. Кто подскажет?

– Человек – место! – прозвучало хором.

– Приступаем к уроку.

 

Урок в воспоминаниях обрезался на этом и пошло то, что началось после звонка и торопливого ухода учительницы. Раскладывая тетрадки и учебники по своим рюкзакам и портфелям, ребятня поглядывала на новичка. Он особо не торопился, словно ждал чего-то. Вопрошающе глядя, к нему направилась румяная толстушка с первой парты перед учительским столом, но её опередил мальчишка с соседней парты.

– Отличник ты, а я – троечник, – объявил он с гордостью, тряхнув давно не стриженной головой и дурковато смеющимися глазами. – Нам работягами быть. Без пятерок обойдёмся.

Он как взрослый подал руку для пожатия, назвался:

– Кузьма Карлов! Кука – по-нашему тут…

– Витёк… – пожал он его руку и тут же оказался пойманным в капкан мускулов ладони Кука. Удивился, вызвав дружный смех. Реакция была мгновенной: он крутанулся, наклоняясь так, что Кука оказался у него на спине беспомощно распахнутым, а отпущенный – шлёпнулся на пол.

Тут уже был другой смех – девчонок: мстительно весёлый.

– Чего, ха-ха?! – вскочил с пола Кука. – Приём самбо. Молодец, Витёк! В секции занимался?

– Отец научил. Охотник он. И я с ним ходил…

 

Вторым видением была раздача тетрадей с обычным гомоном недовольства и радостей. В тетрадке Виктора под аккуратно выполненным домашним заданием красовалась крупная пятёрка с плюсом. Матрёнова тоже полюбовалась на неё, вздохнув. На его вопросительный взгляд ответила шёпотом:

– Тройка с минусом, как всегда. Двойки не ставят у нас.

– Получай пятёрки. Совсем нетрудно. Я ведь тоже тройки получал. Захочешь – скажу секрет. Семейный!..

Матрёнова молчала, поражённая его признанием. А ему уже некогда было что-то говорить: мальчишки торопили на футбол.

 

Подходя к дому, встретил её.

– Кука пятёрки стал получать. Ему рассказал секрет?

– Да…

– А мне?..

– Ты же не просила.

– Стеснялась.

– Подумал, не надо тебе. Я ведь тоже не хотел учиться. Тогда отец и нашептал свой секрет, – оглянулся Витька по сторонам и тоже таинственно зашептал: – Уроки учи и домашние задания делай, как всегда. Главное надо самому изучить следующий урок, который будет завтра. Когда будут объяснять то, чего не знаем ещё. А ты уже будешь знать, да ещё и переспрашивать не понимаемое. Годится?

– Да-а!..

 

Иван прервал воспоминания Виктория и, глядя в его третий глаз, спросил:

– Всему классу так рассказывал?

– Зачем?.. Секрет ведь… Семейный…

– Веди к ней.

Викторий обнял Ивана и…

 

…оказались они в комнате Леночки Матрёновой. Увидели её плачущей в объятиях матери, а еще – множество фотографий Витьки в разных видах и позах, без позирования, а зафиксированных скрытым фотоаппаратом. Ими были облеплены стены и мебель комнаты.

– Все мы умрём… – говорила мать.

– Он же не умер!.. Убили его. За что так?

– Жизнь такая у них стала.

– Он хороший. Сама говорила, может, суженый мой! Ну, почему так, мам?

– Не судьба.

– А что они сделали греховного?

– Ходила я к их соседям, расспрашивала. Богатыми они приехали-то… И всё равно ты была бы ему «не судьба».

– Семейный секрет мне открыл. Отличницей стала, и женой бы потом стала… Я люблю его! Люблю!! И учиться в этой школе не хочу без него!

– Поменяем школу. Успокойся, доченька. У нас ведь очень сильно проявляются чувства. Управлять ими надо. Много еще будет всего. Я ведь тоже отца твоего любила, и жить не могла после его гибели… Ты меня спасла. Помнишь, что говорила, шептала мне так же вот.

– Нет.

– Расскажу… Ты совсем маленькой была, и, поняв всё, спросила: мама, а я кому нужна?..

 

Иван осознавал, как тягостно Виктору всё это видеть и слышать, переживать сокровенное и не состоявшееся, трогающее до слёз, которых уже никогда не будет. Подошел к нему, обнял.

– Не размокай!.. Дальше…

 

…оказались они на школьной спортивной площадке в момент продолжительного свистка судьи, их учителя физкультуры, объявившего окончание футбольного матча.

– Восемь – три!.. Позор, Карлов! Полный разгром… Вас громят, а вы как поросята визжите на поле, где надо побеждать.

– Витьки нет, поэтому…

– А замена?

– Его не заменишь.

– Свет клином сошёлся. Один – вышел, и вся команда развалилась. Э-эх… – досадливо махнул и зашагал на другую сторону ликующих победителей.

– Понятно, – сказал Иван.

Викторий заглядывал в головы ребят, интересуясь, что думают о нём. И к удивлению, не встретил ни одного воспоминания о себе, даже в этот момент поражения по причине его отсутствия. Напомнил о себе Алёше Сумцову, привидевшись, и он повторил его слова, как свою догадку:

– Эх, Витьки нет, жалко…

– А что тебе Витька? С матерью не смог справиться, с крыши полетел. Да подножки одной хватило бы остановить её.

– Приём показывал, – напомнил Толик Рачков, глянув на молчавшего Кука. – А с матерью не справился.

Услышанное повергло Виктория в прострацию стыда до красноты лица, наверное, будь это при жизни, а сейчас заставило остановиться и только взглядом проводить друзей в их дальнейшую жизнь, из которой был выброшен.

Подплыл Иван и дружески положил руку на плечо.

– Всё понял?

– Понял, что дурачком был. Действительно, мог бы…

– Леночка Матрёнова – плачет! Кука – досадует! А остальные вспоминают лишь как курьёз с тобой. А почему?

Иван ждал ответа, но воспринял лишь его нарастающее раздражение против одноклассников.

– Чего им надо?

– Смотри… Главный секрет учёбы ты открыл Леночке, и стали вы друзьями на всю жизнь. Хоть и короткую… И Куку просветил, чтобы ближе быть с самым главным заводилой в классе, лидером. А остальным-то ничего не рассказал, не дал. Не нужны были. Так?!.

– Да-а… – с трудом осознал и принял, наконец, горькую для себя правоту открывшейся истины. – Пожалел то, что надо было раздавать всем! Пожадничал.

– Вот и хорошо, Викторий, коли понял сам. Теперь с моими проблемами разберёмся.

– Из-за них тебе голову проломили?..

– Ох ты! Приметил… Н-да… Старики в моём возрасте от инфарктов умирают, а я…  

                       

 

Его предсмертие

 

…Он поднялся на свой пятый этаж, вставил ключ в замок, стал поворачивать… Почувствовав какой-то упор, дернул ключ и дверь приоткрылась.

«Неужели забыл закрыть? – побежали тревожные мысли. – Не было такого никогда!».

Дальше Викторий воспринимал всё видимое и ощущаемое Иваном: квартира с мебелью давних времён, книги тут и там, а за столом двое мужчин. Сидевший к нему спиной был пожилой и обросший, как Иван Васильевич в прошлом виде старика. Второй был молодой и спортивный. Приветливо заулыбавшись, объявил:

– Вот и юбиляра дождались! Здравствуйте вам! – поднялся он со стаканом и озорно пропел: – Вы не ждали нас, а мы – припёрлися!

– Здравствуйте, Иван Васильевич! – повернулся волосатый, оказавшийся не стариком и как-то знакомым Ивану, пытавшемуся вспомнить его имя. – Пришли поздравить с юбилеем. Звонок не работает. Торкнулись, а дверь открылась. Подумали, может, к соседям вышел на минутку. Не дождались и вошли, чтобы не оставлять квартиру не закрытой. Тут ведь у вас гениальные творения человечества.

– И юбиляра! – добавил молодой, начав открывать бутылку. Мешавшие ему книги и рукописи он сдвинул в дальнюю часть обеденного и письменного стола, выложил из сумки шоколад и пакеты разной закуски. Что-то говорил, не воспринимаемое Иваном Васильевичем, всё ещё пытавшимся вспомнить регалии волосатого.

В сознании Виктория быстро замелькали разные сценки застольной суеты, тостов за юбиляра, выпивки – и пошло, наконец, что-то тревожно напряженное…

– Так все же цель вашего визита в чём? – со стуком поставил на стол стакан Иван Васильевич и напряжённо уставился на старшего, волосатого.

– Мы сейчас идейные противоположности.

– Враги.

– А должны стать друзьями.

– Кто обязывает?

– Здравый смысл, Иван Васильевич. Вы – талантливый писатель, концептуальный философ, потрясающий основы современного общества, а издаётесь мизерным тиражом. А мы, – взял он из стопки принтерный экземпляр книги и потряс им. – И наш Фонд издаст её в миллионах экземпляров, чтобы пошло по всему миру бумажное и электронное! Представляете масштаб? Не-ет, вижу. А это ведь и миллионные заработки, Нобелевская премия, известность на века!

– От вашего Фонда в тринадцать человек…

– Не притворяйтесь, Иван Васильевич… Вы же знаете, какие силы стоят за подобными Фондами. А у нас будете – вы! Уникальный писатель, мыслитель. Вступите в Фонд и расстанетесь со всей этой нищетой.

– За предательство?

– За осознанное понимание исторического момента. Вот… – достал он из кармана кусок газеты и стал читать подчёркнутое. – Ваше… «Опыт капитализма в раскрепощении бизнеса стал доступен каждому человеку. Именно это позволило уничтожить монархизм, а далее и социалистическое регулирование, предоставив права всем сословиям самостоятельно участвовать в производстве материальных благ, ускорять развитие прогресса». И так далее по болевым точкам бытия. Браво, Иван Васильевич!

– Что стало разорительно для страны, пишется далее… – сказал Иван Васильевич, подняв палец и, весомо покачивая им, продолжил: – И всего человечества. Поскольку объединяющей целью стали не общие интересы народа, а конкретных бизнесменов мирового уровня. Олигархов! Им государства не нужны. Им требуются только новые профессиональные рабы, соответствующие прогрессу.

– А это – полнота понимания истины! Редактируется. В целом же правильно пишете: олигархизм заменяет капитализм. Процесс не остановить. Исчезнут государства и воссоздастся олигархическая система Власти без границ и всей нынешней государственной суеты.

– Критикую. И не один я.

– Да, да! Как всегда, многие твердят одно и то же. Но вы даёте новую идею отмены рабства. А это…

– …будет вами извращено для продолжения рабства в олигархизме!

– Да плевать, что там у кого-то будет через сто лет. У нас свои интересы. Договорились? – протянул он руку.

– Н-нет! – отпрянул Иван Васильевич и поднялся из-за стола. – Извините, господин Стив Либер. Вы же француз, насколько помнится.

– Жаль!.. – склонил голову Стив и, глянув на своего напарника, произнес чётко: – Тогда второй вариант.

Иван Васильевич стал поворачиваться к молодому, но увидел лишь мгновение подлёта бутылки шампанского к своей голове…         

 

Викторий молчал, обдумывая увиденное. И спросил резко:

– Почему ты не согласился?..

– А ты?.. Не понял, значит. Это сейчас-то, разбившийся… и живой! Бог-то есть, как видишь.

– Не видел ещё ни разу никогда.

– По-людскому и не увидишь, как муравей слона. Мне Бог эту идею книги подсказал для написания народу, чтобы по-новому всем трудиться и жить. А для этих главное – не пропускать таких идей. Им важно сохранять рабство во всех формациях. Но, кончились времена материального бытия. Квантовое пошло в жизнь человечества.

– Как Стас говорил?..

– А ты не поверил, – рассмеялся Иван. – Викторий, дорогой!.. Да как же не понимаешь ты всего, воскресший?!

Викторий молчал, но в нём что-то происходило, превращая из мальчишки, учившемуся уму-разуму, в нечто повзрослевшее с чертами Федура. И заявил твёрдо:

– Ненавижу их! Смерть за смерть!

– Бог накажет.

– Не накажет! Смерти же нет! Вот и пусть лишатся дворцов, денег. Поможешь?..

Иван тонко настроился на восприятие мыслей Федура-Виктория, агрессивно решительных и злых. Разговора тут не может быть, требуется помощь в понимании всего в нём так неожиданно проявившегося. И он кивнул.

– Тогда к отцу… – поднял руку Викторий, принимая Ивана для объятия и…

 

…оказались они в маленькой комнатушке на одно окно, где кроме стола, раскладушки и узлов в углу ничего не было. На раскладушке спал отец, на полу валялась пустая бутылка водки, подсказывая причину раннего сна. Викторий тут же склонился над раскладушкой, обнял отца, прижался так, что голова слилась с его головой.

Иван занялся стопкой бумаг на столе, выложенных из портфеля, тут же лежащего. Верхний лист с эмблемой Верховного суда поднять не смог и приспособился читать документы послойно. Выяснил вскоре, что поточная линия ответчика работала успешно и быстро переполнила склады фасованного удобрения, но сбыт продукции остановился, вызвав задержку возврата кредитованных средств. Банк отказался кредитовать, что и привело к конфискации производственной линии и имущества. Всё логично, законно и трагично. И как помочь ему?

Викторий поднялся от отца в новом преображённом виде: твёрдо уверенным в себе и мстительно нацеленным на решение задуманного. Объектом был, как успел уловить Иван, разоривший их олигарх. Что и подтвердил Викторий, попрощавшись с отцом.

– Теперь к олигарху! Если готов помогать.

– Я просмотрел документы. Всё обосновано.

– У них всегда обосновано.

– Ты чего хочешь?

– Наказать.

– А это промысел Божий.

– Сам говорил: мы для Бога как муравей для слона. А муравьи – защищаются. У них – все за одного!

– Ты былинку поднять не сможешь.

– Плюну ему в глаза.

– И слюны нет. И не увидит он тебя.

– Придумаю что-нибудь… Я и Федуром был! И не дураком! Сам-то, стрелок казацкий, чего подлаживался под своих убийц? Ну, там – понятно, а здесь чего трусишь?

Не зная чем и как образумить Виктория-Федура, а ещё потому, что самому стало интересно узнать, можно ли умершим повлиять на живых, Иван подошёл и встал под его поднятую руку.

– Веди…

 

 

Месть олигарху

 

…И оказались они в свистящем грохоте вертолёта, подлетающего к крыше дворца с посадочной площадкой. Тощий и суровый олигарх собирал с откидного столика бумаги, аккуратно укладывая в чемоданчик. В кабине были ещё какие-то люди, но их разглядывать у Ивана и Виктория не хватало сил в вертолётном грохоте. Они торопливо вынырнули из вертолёта…

С блаженством облетали дворец, оглядывая его красоты, и далее парковые и служебные постройки, искусственное озеро с лебедями, а ещё и крепостные стены, увитые зеленью. Опустились на цветник перед парадным входом во дворец, поразивший Ивана своими размерами и столичной красотой.

– С чего начнём осмотр? – спросил Иван.

– Чего тут смотреть… Нахапал денег и отгородился от народа.

– А вы такой же мечтали построить себе?..

Викторий промолчал, сдержав раздражающее согласие.

– Почему у твоего отца не получилось, а у этого – вот он…

– Потому что разоряют таких, как отец. Он обращался к нему за помощью. Вначале дал денег, а потом отказал… А когда остановилась работа, перестали покупать удобрения – забрал всё себе. Так они со всеми поступают. А можно ему сейчас навредить, чтобы разбился?

– И лётчики, другие люди?..

– Сели уже.

– Тебе так сильно хочется ему отомстить?

– Хочу! – ответил Викторий с твёрдой убежденностью, отбрасывая сомнения.

– По-мо-гу…

– Спасибо! Я знал, что поможешь, – обнял его Викторий и воспринял продолжение ответа.

– …Если ты мне поможешь…

– Да я всегда… А в чём?

– В олигархах разобраться. Ведь что получается, рассуди. Были у нас бояре, князья, цари, капиталисты. И вдруг появились олигархи. А мы, умершие, вернёмся на Тот… свет, нас спросит родня, откуда они взялись-появились? Разоряют народ, до смерти доводят раньше срока жизни, а мы не знаем, в чём суть беды. И надо ли нам рождаться, чтобы от них страдать? Поможешь мне разобраться?!.

– Не знаю, – хмурился Викторий. – А в чём?..

– Да во всём, Викторий!.. Ведь здесь вокруг лес на тысячи километров. И вот появился дворец в тайге, каких у царей не было. Красавец ведь!.. Тут деревушка была, а теперь город расширяется… Дороги проложены. Завод построен. Посмотри, машины какие… – указал рукой за его голову Иван и сам слегка приподнялся, разглядывая карьерные грузовозы. – Кремний возят. А ты знаешь, что ничто на земле не может жить и расти без кремния?

– Нет… И он всё захапал?!. Вот гадина…

– Н-да… тут сразу во всем не разобраться. Давай присмотримся…

 

Оглядывая красоты дворца и территорию, в соседнем служебном помещении, оказавшемся столовой, увидели обособленную группу обедающих китайцев. Поедая нечто для них специально приготовленное, они молча слушали Седобородого, быстро говорящего и сверкающего взглядом по их лицам. Многозначительно прошептав какую-то фразу, он поднялся со стула и, выбросив вперёд кулак с фигой, ударил по сгибу другой рукой, изображая всем понятное: «вот что получат!». Все оживились, задвигались, заулыбались, а он ещё и ещё раз повторил жест, проговаривая что-то мстительное и злобное.

– О чём он так?..

– Не учил китайский?

– Нет.

– Скоро все будут учить. А пойдём-ка теперь посмотрим дворец изнутри.

 

Прошли через стену и оказались в большом зале со множеством столов с компьютерами и сидящими за ними работниками. Викторий сравнил это с  виденным у отца на работе. Там было восемь таких столов, а тут, наверное, сто… Считать не стал. Заинтересовал вбежавший в зал, а показалось, вкатившийся колобком пузатый, с усами и бородкой старичок. В мгновенно образовавшейся тишине выговорил картаво:

– П-илетел… С-очно всё по бетону, бульдозе-у!.. Бегу.

– Семён Изральевич, а мой вопрос?

– И наш…

– Не с-очно. Но будь готов.

Ивану тоже всё это было неинтересно, и он повел Виктория дальше через дверь в широкий коридор с такими же дверями и множеством работающих за ними.

В конце коридора оказался парадный вход со ступенями, ведущими на второй этаж. Поднялись по ним под звуки воображаемой музыки и оказались в красивом зале, вновь не оценённом Викторием. Но панно и картины поразили Ивана. Он шествовал от одной к другой, восхищаясь и млея от их красоты, осознавая каждую как счастье последних дней своей жизни на Земле.

– Там он… – указал Викторий направление, и вместе с Иваном они оказались в просторной столовой, где переодевшийся олигарх улыбчиво ел с белой сковороды картошку… Да, именно со сковороды… и картошку… И шептался с женой, поглядывая на внуков возраста Светика, разбиравших коробку игрушек. Но картошка? Она заставила Виктория оставить Ивана и подплыть прямо к олигарху.

И тут он как-то сразу осознал и понял, что олигарх с детства любит картошку и продолжает есть её до сих пор, часто отказываясь от всяких деликатесов и сладостей. И удивился! И насторожился, услышав свою фамилию.

– Пришлось привлечь к суду.

– Коленька, зачем? У них же такое…

– Знаю, всё знаю. И мне его крохи не нужны. Тут китайцы их захотели перехватить. Они блокировали сбыт. И дефолт добавился.

– Что это?

– А это, Машенька, наше разорение. Изъятие денег из обращения. Общие деньги для всего мира – американские. Банкиры их печатают, сколько захотят. И раздают кредитами под проценты. Богатеют, ничего не производя. Ну, а с Россией решили расправиться. Не дают денег для развития, а те, что дают – можно взять только под двадцать девять процентов. При нашей-то прибыльности семь-восемь процентов. Вот и сворачиваю производство. Говорил об этом Земгорову: не форсируй!

– Детей жалко. Такие же были… – посмотрела его жена на внуков с появившейся слезой.

И Викторий отступил от стола, гневно передёрнувшись. Пятясь к стене, потянул за собой Ивана. И они перешли в другую залу дворца, заставленную какими-то ящиками и коробками. В некоторые он заглянул и, не найдя искомого, потянул Ивана в третью, четвёртую и далее… И везде что-то настойчиво искал.

– Чего ищешь-то?

– Золото!.. Деньги!.. Хочу посмотреть, сколько награбил.

– Тогда нам не сюда.

– А куда? Мама в коробке держала, в шкафу…

– Вот! Чтобы удобнее было брать и тратить. А этот что делал? Пойдём-ка поглядим… – Иван потянул Виктория за собой.

 

Выплыв из дворца, оказались они над забором и лесополосой, за которой с гулом проезжали громадные самосвалы с грудами камней в одну сторону, и пустые – в другую.

– Считай их. Каждый по десятку миллионов стоит. А в рудниках – экскаваторы, бульдозеры. Дальше всё добытое дробится, чтобы полезное взять. Потом плавится в электрических печках размером с дом, – кивнул Иван в сторону дворца, рядом с которым в клумбе цветов скромно стояла почерневшая от времени изба с надписью на стекле «Музей».

– Как у нас изба, – сказал Викторий. – А за что тогда не любят нас?..

– А сам-то как думаешь?

– Тебя спрашиваю.

– А я – тебя. Что понял?

Викторий молчал, насторожённо глядя куда-то в сторону и прислушиваясь к себе. И вдруг в глазах его появился испуг и растерянность.

Иван мгновенно воспринял видимое Викторием: отца его – в тамбуре мчащегося экспресса. Докурив сигарету, тот решительным махом, не требующим для этого таких сил, швырнул ее на пол, и дернул ручку двери. Дверь не открылась, и он метнулся к противоположной, распахнул её… Ветер взвихрил волосы, выбил слёзы…

– К нему!.. – обхватил Иван Виктора и в мгновение…

 

…они оказались перед тамбуром мчащегося поезда.

– Проявись!.. – приказал Иван.

Шагнувший отец увидел сына, но сам уже стремительно летел на камни насыпи железной дороги…

Поезд умчался. На камнях лежал окровавленный труп с разбитой головой, и над ним – два фантома, дожидаясь проявления третьего.

И он поднялся рывками. Увидел чьи-то ноги… Взглянул выше и, увидев сына, поднялся, попав сразу в его объятия.

– Ты?!. Живой!..

– Все мы живые всегда! – ответил ему другой фантом, добавив энергию своих объятий. – С возвращением тебя в нашу Вечность!