Кристина АНДРИАНОВА-КНИГА. МАЛАХИТОВЫЕ РОССЫПИ СТИХОВ. О сборнике молодой уральской поэтессы Оксаны Ралковой

 

Кристина АНДРИАНОВА-КНИГА

МАЛАХИТОВЫЕ РОССЫПИ СТИХОВ

О сборнике молодой уральской поэтессы Оксаны Ралковой

 

Из того, что знаю об Оксане на момент анализа сборника «Снежницы», справка получится чересчур куцая: 1) это вторая книга автора; 2) автор активно участвует в жизни СМЛ (Союза молодых литераторов); 3) автор по образованию историк, кандидат наук; 4) хитрить не будем – читала в новостной ленте, что в 2019-м автор получила премию имени Виктора Астафьева. Всё. Но мало знать – это как раз то, что нам нужно!

Открываем книгу, читаем выходные данные… Не секрет, что Челябинский институт культуры (ЧГИК) – настоящий центр поддержки молодых талантов. Конкретно – серией «Литкурс» (появилась в 2017 году). Конкретно – Ниной Ягодинцевой.

Надо сказать, у нас в госиздательстве «Китап» (есть еще такие по стране) существует ежегодная серия «Голоса молодых», которая знакомит читателя с авторами аж на трех языках – башкирском, русском и татарском. Несколько лет назад печатало местных литераторов разных возрастов издательство «Вагант». Но «Ваганта» давно нет, а в «Китапе» в этой серии на русском языке издается одна книга в год (правда, не знаю, сколько книг за тот же период выходит в «Литкурсе»). Остается порадоваться за соседей, которые успешно работают с пишущей молодежью. И не только пишущей, но и думающей (согласно Горькому) над тем, что писать, как писать и для чего писать. В общем, такой, как Ралкова.

Не знаю, говорили ли поэтессе это ранее (быть может, повторюсь в который раз), но то, что бросается в глаза, так сказать, с порога книги – удивительная, такая редкая на сегодня в молодежной среде русская напевность. Не бардовская, эстрадная, рок-цойская, рэповая или еще какая заковыристая – именно русская. Та, в которой и тепло деревенской печки, и прохлада колодезной водицы. Да-да – словно вода родниковая, вкус которой уже и не помнишь (а помнила ли?). Читаешь – и так не хочется писать тягомотно-заумную рецензию – потому что слог чистый и у самой где-то внутри зарождается тихая заря…

И вся эта рассветная русскость (скажем шире – славянство) пронизана светом характерной для нашего мировоззрения высшей силы (читаем в первом же стихотворении: «В траву, / Как в ладони Бога»). Правда, силы не в общем смысле христианской – по определению православной: мы ведь с вами знаем, как на старорусский (читай – во многом и раскольнический) обиход наложились праздники вроде Масленицы, как причудливо переплелись на Руси храмы-церкви да купалы-колядки… Потому и живет в стихах таких поэтов и мольба у Христовой свечи, и что-то заклинательно-ведовское («Дай сил мне любить её, Боже, / Сквозь сень наклонённых ресниц / Наивностью трав ранневсхожих, / Смирением раненых птиц…»; «Величавый язык, / Нареченный мой брат, / Под раскатистый рык / Пусть же дрогнет твой враг! / И по оптоволокнам, горячим ещё, / Родниковая речь как река потечёт»). Новозаветная, людям давно сказанная аксиома «Бог есть любовь» открывается здесь иначе, представлена обратной формулой: «Где лишь любовь наивна и права, / И оттого она зовётся Богом!».

А вот еще пример заговора-обращения:

Дай мне сил удержать в неподвижном строю

Эту строгую стройную тяжесть мою

Невесомой надеждой на скорую боль,

Что от века рифмуется только с тобой!

Всё как в детстве: сдираешь коросты с колен

И наивно надеешься – переболел,

А на деле – сквозь розовый нежный покров

Проступает густая солёная кровь.

Здесь, к слову, пора сказать о фонетике. Слышите всю молитвенно-успокоительную полноту звука О – с особенной ударностью выделенных слов?

Или же – уловите «согласное» царство С и Т:

Та самая Скифия – север стихии,

Скупая и строгая родина орд,

Раскрытые небу ладони сухие,

Где тонкой струёй извивается Корт.

Почувствовали, проговорили? Играют в частоты и звуки и такие строчки как «грачиный град вечерним граем», и совершенно песенные творения «После темноты» (первая часть вообще – с виду простые, но глубокие почти цитаты) и – особенно – «Ещё-не-девице, уже-не-деточке…» (две строки в доказательство: «Подруги верные отпрянут павами, / Старухи древние сплетут навет». Правда, на мой взгляд, под занавес произведения напевность не додержана – сложнее слог, мотив печальный исчезает). Стихотворение «Сторона – солона…» по звукописи и той самой «русскости» вообще можно целиком приводить. Пусть перебои ритма нередкие (характерный пример – «Жизнь во мне течет жадная-жадная…»), – но традиционная славянская музыкальность придает авторской философии свежесть и даже живость; текст дышит, это простая русская речь со своими «прелестными ошибками», слабостями, изюминками. И – опять-таки – чудодейными обращениями-пропевками. К примеру, ритмические обрывы стиха «Белые сети последней метели…», словно дикий и упрямый ветер апреля, завершаются почти молитвенным упоминанием отца и матери – с частичной сменой ритмического рисунка – и уже без «оборванности» (то же – и в стихах «Предательски зима заходит с тыла…», «Кто-то хочет меня украсть…»). Никакие перебои не режут слух. Все читается легко, просто, светло и ясно. И при всем при этом автор умудряется найти свою нишу-струну, не скатываясь в одного из тех традиционного толка поэтов, которых по прочтении и не вспомнишь. А раз не забывается, в душу впечатывается – значит, это и есть самый сок словесный от корней.

Вообще, когда читаешь первые стихи сборника, понимаешь: так чувствовать закоренелый городской житель не может. Не в обиду городу, нет – это просто другая тональность, волна энергии. И действительно – на 14-й странице находишь подтверждение своим догадкам:

Я искренняя и щедрая.

В деревне таких полно.

И сколько бы раз ни предали,

Мы чувствуем всё равно.

Оксана – челябинская поэтесса. Но родилась не в городе. Город размывает стили, взгляды, направления. А в книге все дышит традицией. И сравнения («молодость, как талая вода», луч – как счастье и слава, зима «как ранняя скупая седина», жизнь «Сосчитана, как мелочь на прилавке, / Как выгодный барыш ростовщика», «поздний луч, что грошик неучтённый», любовь как горящая рана, яростная красота – когтистый кречет, «и станут молодцы клониться травами», баба – ракита над рекой (мужик – путник в ее тени), женщина – одна из ночных птиц (мужчины), «Величавый язык, / Нареченный мой брат», «как сквозь асфальт тополиный листок, / Во мне прорывается голос», родниковая лава – стихия речь); и интересные, а также простые, но душистые, ароматные, зачастую двойные (а то и тройные) эпитеты, порой с использованием оксюморона («родниковая лава», «веселая упрямая беда», «румяная жизнь», «жизнь – беспросветная жадина», «млечный платок», «роскошная жажда», «хищная осыпь», «семиконечный крылатый простор», «бархатный чёрный квадратный провал», «в закатную тёплую степь», «пёстрые прозрачные стихи», березовая речь, вязкое время, тесный и жестокий печной уют, животрепещущий ветер, пьянящий воздух влажно-сладкий, «утончённо ветреный / Шершавый сухой ковыл», «зари тетива золотая», «уютный услужливый снег», «ранняя скупая седина» и капли дождя в грязи (занятно, что строки «Сочла все квадраты на белой стене, / Все полосы жалюзи, / И каждую вспышку в закрытом окне» почему-то навеяли строчку из песни «Назад» группы  «Пиццы» – «я сосчитал всех птиц вокруг»); и перифразы вроде строк «Туда, где дышать так трудно», «В закатном золоченом круге» (но луна далее названа «луной» без обыгрывания), и классическая стилистика в целом (вроде слов «миг иной», «разминовенье»); и скрытые (реже – явные) антитезы («долг и дань», размеренная ложь – румяная жизнь); и анафоры («Родниковая печь», «Веди меня сквозь рокот городской…»); и характерные для старых песен восклицания, обращения («О, перелётный чёрный город», «О, врагиня! – любовь моя»)… Ну и как же к этой ярмарке тропов и фигур не прибавить примеры традиционных, устаревших, порой почти забытых и диалектных слов? Это уж самое что ни на есть родное, запазушное: былка, снежница (что есть символическое название книги), да (как союз и частица), поёныш, цветь, крошево, колывань, допрежь, подвода, своды, застава туч, чеграш, нежить, волглый, зыркнуть, вздыбиться, выбодрится, горница, бугры, загулкать, запрокинуться, понукать, заплот, ожечь, врагиня, постромки, котомки, порожная черта (тавтология?); и на десерт – яркий построчный пример: «токовища, тырлища людские – / Чувствилища, взведённые тоской» (хотя, грешным делом, можно подумать, не много ли «ищей» на квадратный метр)…

Частый образ грома и молнии, особенно выведенный в эпитетах («По громовой молниеносной силе!») – еще одно «историческое пограничье»: вот тебе и пейзаж классический под настроение, и подсознательный – едва ли не перунов пласт былого.  Помимо отеческой древности (веди отсчет с мифологизированной нынче Скифии), поэтесса и Рим вспоминает – вариацией на тему того, куда ведут все дороги. И неслучайно отрекается от этих самых дорог (читай – в город, мегаполис, вавилоны наших дней), ибо «Дорога – каменная цепь / Предателей, презревших степь»…

Очередная (и безошибочная) идентификация «русскости» – классические (в филологической терминологии – постоянные) словосочетания и рифмы: живая влага, скрипучие половицы, молодая луна, поклонный крест, «сердце живое» (в контексте произведения можно было бы поиграть с эпитетом в другие варианты: «живые» там совершенно уместно упоминаются в конечной строфе), эпитет «прощальные слова», «наст хрупкий», «густая солёная кровь», «прочь – ночь», «круг – вдруг», «ключей – ночей», «туч – луч», «крылья – бессилья», «скачке – реке», «стене – окне», «луне – холме – тишине», «неучтенный – темный» (традиционное созвучные прилагательные), «обуздано – неузнанно», «настойчивы – сточены», «половиц – птиц», «кольца – конца», «плести – замести», «коня – меня», «круге – друге», «чего – моего», бряцать кудрями, волшебная ночь. Даже такие волшебно звучащие «хрустальную стать» и «родниковую речь» когда-то слышала… Казалось бы, заезжено, просто – но в поэтической мозаике Ралковой играет, работает – потому что используется человеком со слухом и вкусом. Поэтическая интуиция. Способность передать понятными словами, без модернистских наворотов нечто сокровенное, затаенное, сердечное (посмотрите на изящество констатации факта: «весна пришла»).

Эту самую интуицию подтверждает и наличие – по необходимости – рифм неточных («простора – город – споров», «дорого – города», «кресте – степь», «груди – мундир») и порой совсем неожиданных («за так – такт», «от и до – цветной подол», «животная – вот она я», «хрящики – обрящете», «брат – враг», «еще – потечет», «даров – дорог»). То есть, все на своем месте – вещи и «фундаментальные», и сюрпризные.

В эпоху, когда многие поэты, пытаясь быть своими в тусовке, соревнуются в использовании «обалденных неологизмов» (а то и неуместной нецензурщины с этими самыми неологизмами за компанию), писать и мыслить так по-русски, не оглядываясь на мишуру и чей-то самопиар, – уже смелость. Почему настоящим талантам не страшно? Потому что подскажет та самая словесная интуиция. На тебе, батюшка,  яркие метафоры, олицетворения (снег уходит залпом, «зима заходит с тыла», «рывком разбуженная твердь», «Скалится с талых обочин / Загнанный март» (и далее – март – словно волк; но волком не называется, между строк), «Стань на дальнем краю степи, / Чтобы латами не слепить» (и далее – обращение к «врагине» – любви),   «Дорога – пагубная связь <…> Дорога – каменная цепь / Предателей» (мотив пути вообще представлен в очень необычном свете), «Белые сети последней метели / Режут ладони худым фонарям», «орденован ранением», «занавес из слов»); на тебе где нежные, где ударные концовки («Чтоб вспомнила себя светло и строго / Душа», «Ту самую страшную из ночей / Я вынесла без тебя», «Или гибкими ветками косы реке плести, / Или след еле видимый листьями замести» (о путнике-мужчине), «Я безмерно чужая жена / И забытая хижина», «Но гибнут – живые. / Я в силах ещё умирать»).

Разнообразны (также в пределах классики), не изуродованы экспериментами и системы рифмовки. Большая часть – всем известная перекрестная (абаб); есть и не менее традиционные смежные (аабб) и кольцевые (абба). Случается, автор мешает их в одном произведении (обычно в начале и конце или только в конце) – примерами можно назвать загадочную «Встречу» или практически встречающую читателя «Уходит снег, тяжёл и чужд…» со структурой абаб абба аабб. С одной стороны, такие игры с рифмовкой на любителя, с другой – добавляют неожиданности и оживляют стройность произведения.

И пунктуацией поэт читателю помогает. Понять-принять-переосмыслить  традицию – это значит услышать резкость тире («Но гибнут – живые», «Родниковую лаву – стихию речь», «Взойдут прощальные слова – / Степной подснежник – сон-трава», «Тогда я – почти – поверила... / Теперь ты – почти – забыл» – здесь плюсуйте еще и пример антитезы с усилением в повторе); задать вместе с автором риторические вопросы, а порой и вопросы с ответами («Не здесь ли, вминая прибрежную глину, / Душа моя поит и холит коня, / Чтоб смело бросаться в любую стремнину / И вновь восставать из любого огня?»; «Это начало какого конца? / Это конец для начала чего?! / Это распутье пути моего»); идти за образами-чувствами с уместными восклицаниями и многоточиями…

Важно отметить еще один нюанс: композиция сборника – продуманная, четкая, цельная, со своим литературным крещендо. Экспозиционные произведения, достаточно простые по слогу (но, как мы уже поняли, простые только внешне), к середине книги перерастают в стихи со сложными, цветистыми приемами – а итоговые стихи вообще звучат подчеркнуто манифестно (уже упомянутая «Жизнь во мне течёт жадная-жадная...»; «В кромешном однажды...», «Родниковую лаву – стихию речь...»). Начало – отрешение от мирской суеты и взлет в небо (стихи дальше можно представлять как рассказ в полете):

Но если окинуть взглядом

Поодаль лежащий город,

Прозрачные колокольни,

Дымящие в небо трубы –

То сердце вспорхнёт невольно

Туда, где дышать так трудно...

Завершающий аккорд – последняя строфа в книге – и есть поэтическое кредо «крылатых, летающих»:

Ведь всего и дела-то: пей да пой,

Подавая всякой душе слепой

Путеводный голос, благую весть:

Я здесь.

Пожалуй, на этом и стоило бы завершить анализ стихов моей уральской соседки, если бы не пресловутая ложка дегтя (а она бывает у нас у всех). Из небольших шероховатостей (да и шероховатостей ли? – знаем пословицу о вкусе и цвете) можно отметить добавочные, не всегда нужные ритмические слова (например, «и всё то, что извечно мы ищем друг в друге» – на мой взгляд, по смыслу «вечное» понятно и так); некоторую публицистичность оборотов среди общей пейзажности («краски воздушных невидимых масс»); порой внезапную оборванность концовок, напоминающую наброски художника – только не кистью, а мыслью (о звучных в хорошем смысле концовках уже было сказано); вроде бы обрядовую, народную, но все же тавтологию («на распутье пути»); встречу с не очень приятными метафорическими строчками «Когда кровавая густая лужица / По-человечески заплачет вдруг» (так и просится более мягкое и точное окончание – а это окончание! – стиха). Некоторые внешне живописные образы при более детальном рассмотрении могут показаться неоднозначными: «У тебя в очах / И миндаль и чай». Понятно, что метафора, но в шутку можно представить буквально, да и одно другому не противоречит. Как нет противопоставления и в другом, тоже очень образно-насыщенном стихотворении (по названию даже не «Рассвет» – гимн рассвету – с восклицанием-то в конце!):

Зари тетива золотая

Застыла на новом скачке,

Но [?] лебедь стальная, взлетая,

Плывёт по небесной реке.

Почему «но», если тетива застыла (выстрела нет – лебедь логично плывет себе дальше)? Возможно, здесь просто нужен союз «и» вместо «но», хотя и это не лучший вариант. Здесь просто «не слышно» союза, а по ритму – напрашивается.

Из серии того же не совсем понятного и спорного при чтении – «Гудят изумлённые крылья» (крылья могут изумляться отдельно от всего существа?), «бесплотное слово» (слово может иметь плоть? Воплотиться в чем-то – да, само по себе – нет по определению), «Милый гробок [не гробик] для чужого кольца» (боюсь ошибиться в догадке: коробочка под украшение?), «Чтоб незваным навстречу / Во истину (?) встать» (если смысловое «воистину» раздельно, тогда, может, «за истину»? – и тоже что-то не то по логике)… Не совсем удобочитаемы строки «В кромешном однажды / Горячим иссохшим рукам». Прием интересный, но все-таки есть сомнения: «кромешное» – это прилагательное или существительное (то бишь, со смысловым ударением «В кромешном / однажды горячим иссохшим рукам»)? В общем, строчки из серии «роняет лес багряный свой убор» – хотя лично мне ближе версия о прилагательном: «кромешное однажды» интригует…

Знаю, что всякий отзыв в какой-то мере субъективен, – и все же Ралкова при названных выше недочетах и в целом – при всех различиях нашей поэзии загадочно близка и созвучна мне по тональности. Где-то в недрах общего вдохновения – и дикая Скифия, и «забытая хижина», и ахматовское «Мужество» в эпиграфе. В такие моменты лишний раз понимаешь, что находишься, состыковываешься (даже в соцсети) с людьми неслучайными, удивительно попадающими в момент, настроение, какой-то унисон с твоим подсознанием, нутром; с людьми, помогающими определять розу ветров судьбы, идти по заданному свыше направлению. Эти люди, эти встречи – всегда маленькое большое открытие.  В час, когда наваливается усталость от нескончаемых постпостмодернов, когда глохнешь и слепнешь от информационного отравления в поэтическом творчестве и журналисткой профессии, приходят такие орнаментальные, колоритные, не всегда многостраничные, но необъятные по духу книги (а значит, и авторы). Пусть не «малахитовые шкатулки» Бажова, тоже – малахитовые россыпи стихов, самородки уральских сказов. И счастье, что один из таких самородков – «Снежницы» – есть теперь в моем багаже прочитанного и принятого сердцем.

г. Уфа