Пётр ЧАЛЫЙ 
Пётр ЧАЛЫЙ
ДОРОГА НА КРОВИ
Древний, обязанный своим именем неизвестному монаху, Мюнхен. Твоя вековечная история уже печально окрашена коричневым баварским пивным путчем, какой явил миру Адольфа Гитлера. Вкусивший власти человечек восьмого ноября 1942 года под рёв камарадов «Зиг хайль!» взлетел за трибуну к сосисочному микрофону. Голос фюрера вырвался на неоглядные просторы. С радионебосвода его слышали и слушали прежде всего воины, завладевшие – дух захватывало – землями Европы от атлантических скал до волжских утёсов!
«Я хотел дойти к Волге, к определённому городу. Случайно он носит имя самого Сталина.
Не подумайте, что я вышел к этому городу только потому, что он носит это имя. Он мог бы называться иначе. Это произошло потому, что там находится один важный пункт. Овладев им, мы перережем транспортную артерию, по какой течёт тридцать миллионов тонн грузов, среди которых – почти девять миллионов тонн нефти. Туда стекались потоки пшеницы Украины, Кубани и далее отправлялись на север. Там гигантский перевалочный пункт – жизненно важный.
Я хотел взять этот город – вы знаете, что мы скромные люди, мы овладели им. Осталось только несколько небольших укреплённых кварталов. Мне могут сказать: «Почему же вы не ускорите сражение?». Отвечаю: «Потому что я не хочу второго Вердена, проигрышной верденской мясорубки. Я предпочитаю взять уже осаждённые кварталы небольшими штурмовыми подразделениями.
Время при этом никакой роли не играет. Важно то, что корабли больше не поднимаются по Волге…».
Говорил это Гитлер не как верховный главнокомандующий, больше – как партийный агитатор. Желаемое спешил выдать за действительное. Чаемая победа в Сталинграде окажется журавлём в небе. Хоть город лежал в руинах, он не был поверженным. Ещё с августа смертельно страшные бои шли на подступах к нему за каждую пядь земную, а затем и за каждый дом. Уже в сентябре немцы выдыхались без притока свежих людских сил, техники, оружия, боеприпасов, продовольствия. Потому железнодорожный гений и любимец фюрера господин статс-секретарь министерства транспорта Ганценмюллер выжимал все соки из своих подчинённых: «Сталинград требует шестьдесят поездов в сутки, а получает только тридцать! Думайте!». Тогда-то в Берлине инженеры-спецы чуть ли не носом вперились в полевые карты. В кабинетах странно зазвучали названия русских железнодорожных станций – Острогожск, Лиски, Евдаково и даже малых степных сёл, хуторков. Дело в том, что составы для войск из Европы на восток можно было гнать не только через Донбасс, но и по другой, харьковской ветке на Юго-Восточную магистраль – на Россошь, Кантемировку, Гартмашевку, Чертково, Миллерово, Лихую, Тацинскую. Ведь там лётчики уже обживали прифронтовые аэродромы. Там строились взлётные полосы, наземные и подземные ангары для самолётов, капитальные склады, хранилища.
Камнем на дороге встали Лиски.
На территории Воронежской области линия фронта установилась по реке Дон. Важный стратегический пункт – узловую железнодорожную станцию Лиски, тогда она называлась Свобода, – сходу не удалось взять. Старожилы помнят, сколь ожесточённые шли здесь бои. Враг не жалел ни бомб, ни снарядов. Начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии Франц Гальдер в ежедневных записях отмечал, что 6-й армии, той самой, которая вскоре выроет себе могилу в Сталинграде, «основные силы подвижных соединений… следовало сосредоточить в направлении Свободы». И далее – «в районе Свободы и Коротояка противник снова активизировался».
А поскольку «продвижение» фашистам не удалось, то так необходимая им железная дорога Харьков-Лиски-Ростов на участке Острогожск-Евдаково оставалась непроезжей из-за непокорённых Лисок. Этот «разрыв» оккупантам добавил забот. В Острогожске необходимые наступающим на Сталинград войскам грузы из вагонов перебрасывали в кузова автомашин. Полевыми дорогами везли их в Евдаково. Там снова загружали в вагоны и по «ростовской ветке» везли на юг.
Фашистам потребовалась дармовая рабочая сила – военнопленные и местные жители.
* * *
Архивные документы.
Здесь и далее печатаются оперативные документы, хранящиеся в архиве Управления по Воронежской области Федеральной Службы Безопасности Российской Федерации. Их представил краевед Стрелкин, за что автор признателен Виктору Васильевичу.
ВЫПИСКА
из разведсводки Лискинского РО НКВД по состоянию на 26.08.1942 г.,
направленной зам. начальника 4 отдела УНКВД СССР капитану государственной безопасности т. Юрову, с. Анна
№42 от 26.08.1942 г.
«...В пригороде гор. Острогожск – называемой Новая Сотня – в бригадной колхозной конюшне устроен лагерь для военнопленных. Конюшня огорожена проволокой колючей. В конюшне и возле содержится до 3 000 (так в документе) пленных красноармейцев, командиров и гражданского населения, угоняемого в тыл немцев. Охрану пленных несут: часть солдат с автоматами и большая часть охраны из числа нашего комсостава из числа пленных, которые без оружия. Кормят пленных два раза в день и дают по одной малой консервной банке супу без крупы и овощей, а из конского мяса мелко покрошенного. Конина используется от убитых, раненых и дохлых лошадей.
В 3-х – 4-х километрах от гор. Острогожска есть село Петренково, возле которого на болотистой местности делается новый мост для проезда автомашин, т.к. имеющийся мост узкий и встречные автомашины не разъезжаются, отчего образовывается большое скопление автомашин, которых там проходит много, идут беспрерывно, большое скопление в восточной части села.
По ж.д. линии Ростов – Лиски, со стороны Кантемировки, поезда ходят до ст. Евдаково. По линии Валуйки – Лиски поезда со стороны Валуек ходят до гор. Острогожск.
По грейдерной дороге Острогожск – Евдаково происходит большое движение автомашин в сторону Евдаково. Машины с прицепными вагончиками, как автомашины, а также и прицепы крытые, и что в них перевозится, не видно. ...
Нач. Лискинского РО НКВД
мл. лейтенант Деверилин»
ВЫПИСКА
из разведсводки Управления НКВД по Воронежской области
по состоянию на 01.09.1942 г.,
направленной начальнику 4 Управления НКВД СССР
ст. майору государственной безопасности
тов. Судоплатову, гор. Москва
№427/а от 02.09.1942 г.
Близ Острогожска «в пригородном селе Лушниковка на кирпичном заводе размещён концлагерь для женщин и детей. Второй лагерь, для военнопленных красноармейцев, расположен в центре города около церкви. Оба лагеря находятся под открытым небом, огорожены колючей проволокой в 4 ряда и охраняются патрулями – мадьярами. Содержащихся в лагерях не кормят, детям разрешают ходить собирать милостыню, а также разрешается передавать передачи. В лагерях много больных – медицинская помощь не оказывается. Имеется большая смертность. ...
Начальник Управления НКВД
майор государственной безопасности Голубев»
Примечание. Старший майор государственной безопасности (армейское звание – генерал-майор) Судоплатов Павел Анатольевич возглавлял Четвёртое разведывательное управление НКВД. Его называют «главным разведчиком Советского Союза». Даты жизни: 7 июля 1907 года – 24 сентября 1996. Именно он убил лидера Организации Украинских Националистов Евгения Коновальца, организовал убийство Льва Троцкого. 22 июня 1941 года Судоплатову было поручено возглавить всю разведывательно-диверсионную работу по линии органов госбезопасности в тылу немецких войск. 5 июля он был официально назначен начальником Особой группы при наркоме внутренних дел. Было создано войсковое соединение – Отдельная мотострелковая бригада особого назначения (ОМСБОН), куда вошли только добровольцы. В октябре 1941 года Особая группа была преобразована в 4-е Управление НКВД. В годы войны служба Судоплатова стала главным центром разведывательно-диверсионной работы органов госбезопасности в немецком тылу. Подразделения 4-го управления и ОМСБОН уничтожили сто пятьдесят семь тысяч немецких солдат и офицеров, ликвидировали восемьдесят семь высокопоставленных фашистов, выявили и обезвредили две тысячи сорок пять агентурных групп, пустили под откос десятки эшелонов.
* * *
Станцию Лиски за Доном советские войска держали крепко. На крутом повороте у реки надёжно перекрыли фашистам рельсовый путь. Берлинские спецы решили его спрямить: быстро проложить железную дорогу километров в двадцать пять – тридцать на захваченной территории. Проложить путь через долы и холмы от острогожского пригородного села Гнилого через Петренково, Пахолок, мимо Ярков, Михново с выходом на Евдаково-Каменку.
Уже в августе они приступили к сооружению ветки Острогожск-Евдаково, которая позволила бы иметь надёжный дорожный простор. Можно было бы оперативно перебрасывать войска вдоль фронта на нужный участок. Он ведь растянулся на тысячи километров от Баренцева моря до Кавказских гор. Облегчилось бы и снабжение армий оружием, боеприпасами, провиантом в донских и волжских степях. Ведь в вызревавшей на глазах Сталинградской битве будет решаться судьба не только Великой Отечественной войны, но и Второй мировой.
Железную дорогу строили подневольные рабы – военнопленные и местное население. В людской муравейник превратилась почти тридцатикилометровая трасса. Есть тому теперь наглядное свидетельство. На фотокарточке землекопы с лопатами, надсмотрщики, охранники из конвоя хорошо различимы. Прорыта широченная траншея-выемка в меловых буграх. Наворочены горы земные. Из этих несчастных кого прикопают здесь?
Дорога ставилась на костях человеческих, на крови.
Фотографию нашли в архивах Венгрии воронежские учёные-историки Сергей и Михаил Филоненко и опубликовали в книге «Психологическая война на Дону».
В музее второй средней школы райцентра Каменка часть постоянной выставки в зале Великой Отечественной войны сейчас отведено былому «новострою». Увесистые ржавые железные плашки, их подкладывали под рельсы. Крепёжные костыли. Чужая солдатская амуниция – каски, котелки.
Главное же – здесь, в Каменке, и во второй школе Острогожска ученики вместе с учителями опрашивают и записывают живых свидетелей военной поры.
– Эту дорогу в народе прозвали «берлинкой», – рассказывает преподаватель истории из Острогожска Виктор Стрелкин. – Оказывается, так её поименовали сами немцы. Берлин – Ростов. Такое значение они придавали транспортному выходу на юг.
– Кто был в строителях? – переспрашивает Виктор Васильевич. – Наши воины. Под Харьковом попали в окружение, а затем и в плен.
Старожилы видели среди пленных немало лётчиков и даже женщин в военной форме. Фашисты вербовали себе пособников. Из них сформировали отряд лживых партизан. Они входили в доверие и уничтожали забрасываемые из-за Дона наши диверсионные группы. Женщин отправляли на утехи завоевателям. Во дворе нынешнего Острогожского консервного завода располагался вроде как санаторий – тут отдыхали, восстанавливали силы вражеские фронтовики. В основном же пленных отсортировывали на земляные дорожные работы. Гнали их в село Гнилое. В этом селе на подъезде к Острогожску строился железнодорожный поворот, оттуда начиналась «берлинка». Работы велись сразу по всей трассе.
Оккупанты головы себе не заморачивали. Опутывали колючей проволокой сараи колхозных животноводческих ферм для лагерей. Туда и загоняли всех на ночь. Днём – выходи поотрядно: «арбайтен – работать!».
* * *
Архивные документы
ВЫПИСКА
из обзора по оккупированным районам Воронежской области
Управления НКВД по Воронежской области,
направленного начальнику 4 Управления НКВД СССР
ст. майору государственной безопасности
тов. Судоплатову, гор. Москва
№ 17101 от 21 октября 1942 г.
«От ст. Евдаково до ст. Острогожск немцы в спешном порядке строят железную дорогу, привлекая для этого местное население, от ст.Евдаково в направлении Лисок немцы снимают вторые железнодорожные пути, используя их для ветки Евдаково-Острогожск.
Зам. начальника УНКВД – нач. 4 отдела
капитан государственной безопасности Соболев
Зам. начальника 4 отдела УНКВД
капитан государственной безопасности Юров»
* * *
В крестьянском дворе пустынно. Лишь прутик в дверной ручке подсказывал, что хозяева рядом. На голос откликнулись с огорода. Калитку открыла бабушка Лена-Олена. «Я самая, Елена Петровна Копылова, 1918 года рождения». Сказала, как отрапортовала. Позавидуешь ей. Возраст на середине девятого десятка, но держится, довольно легко подхватила вёдра с бурьяном. Гряды ухожены, не увидишь сорняка. Отполировано до блеска древко тяпки – бабуся не выпускает его из землистых, морщинистых, как и её древнее лицо, рук.
Здесь, в селе Гнилом, огороды сбегают к некогда, наверное, болотистому лугу – откуда и «некрасивое» название у поселения. Сейчас же приусадебные наделы упираются в слегка затравенелую земляную насыпь, а не в густую зелень.
– Там и була чугунка, – указывает и объясняет бабушка Лена. – Прямо по нашим городам, дэ зараз ростэ картоха, йшлы пойизда.
Беседуем с ней в тенёчке, сидя на лавочке.
– Нойнцих! – вдруг произносит она немецкое слово. «Девяносто» – был рабочий номер у неё, как строителя той железной дороги. На стройку местных жителей гоняли-собирали не по фамилии-имени, а под номером. Ты хуже скотины, которая ведь имела кличку.
Опоздаешь – плеткой огреют. А на ночь в наказание запрут в кутузку – в сарай колхозный. Без ужина тебя оставят.
– «Нойнцих» доставалось? – спрашиваю.
– А то нет. Били и запирали. Хоть дитё малое на руках.
Самые тяжёлые земляные, строительные работы несли на своих плечах военнопленные. Кто с киркой, кто с лопатой и тачкой. Копылова вместе с односельчанами ровняла откосы насыпи. Уже по рельсам толкала вагонетки – гружёные и пустые.
– Пленных по всей дороге, сколько глазом видишь, «як комашни», – говорит Петровна. В её представлении – людской муравейник. Относились к ним охранники-надсмотрщики тоже «як к комашке, хлопнут – и нет человека. Тут же его прикопают».
– Каждая шпала на костях лежала, – сказала собеседница. Тяжко вздохнув, промокнула глаза чистыми уголками подвязанного под подбородком белого платочка.
Шестьдесят лет минуло тому, а память всё хранит самые неожиданные подробности. В доме Копыловых квартировали немцы-железнодорожники Фриц, Франц, Генрих, Ганс. Чуть подобрели, когда узнали, что свёкор Елены Петровны по-немецки «кумекал», с «германской», первой мировой войны, не забыл чужой язык. Даже шутки принимали, когда уже зимой, перед приходом наших солдат, отец советовал немцам ложиться спать не по-бабьи – в ночных рубахах, а в штанах. «Тикать, мол, легче будет…».
* * *
Архивные документы
Рассказ крестьянки Копыловой дополняет документ из Центрального архива Министерства обороны, обнародованный воронежским военным историком Сергеем Ивановичем Филоненко.
Акт о зверствах оккупационных войск в слободе Гнилое
Острогожского района Воронежской области
22 января 1943 г.
Граждане слободы Гнилое Острогожского района Воронежской области, члены сельсовета Гончаров М.И., агроном Троепольский Г.Н., чл. сельсовета Величкова Т.С, бригадир Бережной Ф.С. составили акт о том, что за время оккупации немцами нашей слободы они обращались с населением как звери.
1. При постройке железной дороги за опоздание на 15 минут колхозников сажали на мороз в холодный сарай на целую ночь прямо с работы, а вместе с колхозником и его бригадира. Дети с 14 лет также подлежали этому наказанию. Этот жестокий метод применялся как система, и редкий колхозник не испытал этого. Сусатову Татьяну немцы посадили в жестокий мороз в плетёный сарай, взявши её от грудного ребёнка.
2. Избиение мирного населения применялось в каждом случае, как обычный метод на работе. Петрова С. избивали трижды, хотя по болезни он не мог явиться на работу. Бригадира Бережного унтер-офицер Людвиг ударил о рельсу грудью, показывая пример, как надо выгонять людей на работу. Агронома Троепольского Г.Н. 14.01.43 г. немцы избили палками только за то, что он осмелился просить оставить хотя бы одну лошадь в слободе для поездок в больницу.
3. За время пребывания немцев и итальянцев в слободе они поели всех кур, овец, а итальянцы и коз. Весь колхозный скот забран немцами. Многие колхозники также лишились коров, и теперь на 3-4 двора приходится одна корова, а до оккупации бескоровных хозяйств не было.
4. Немцы обложили население: на каждый двор 2 кг 400 г овощных семян, которых нет у колхозников, но за каждый кг семян обязали сдать 1 центнер хлеба или 1,5 центнера картошки. Кроме того, отдельно обложили по 3 центнера картофеля на каждый двор. Молока надо было сдать 100 литров в месяц.
Только освобождение от немцев, благодаря приходу Красной Армии, не позволило выполнить полностью этот план ограбления населения.
Подписи
Примечание. Троепольский Гвариил Николаевич (1905-1995) – русский писатель, лауреат Государственной премии СССР. Автор известных книг «Записки агронома», «Белый Бим Чёрное ухо» и других.
В воронежском журнале «Слово воина» (№ 2 за 1997 год, страница 32) В.Черезов обнародовал тоже «Свидетельство Троепольского»:
«...один пленный застонал и разогнул спину. В тот же миг ему в спину обрушился сильный удар и раздался дикий крик фашиста-часового: «Работай, сволочи!». От сильных ударов пленный упал на землю, потом пытался подняться, но сил не было. Повернув лицо к немцу, он зашептал: «Пить...» Вместо воды пленный получил пять сильных ударов прикладом в спину. В это время мимо проходил немецкий рабочий батальон, состоявший из 17-18-летних парней, привезенных из Германии с тем, чтобы они прошли здесь «курс» подготовки «полноценного солдата». Подойдя к избитому, замученному и умирающему от голода и жажды пленному, фашистский офицер, шедший во главе колонны, сильно ударил его кованым каблуком в голову с криком – «шайза!» (дерьмо).
Кровь обагрила волосы и лицо военнопленного, но он не пошевельнулся. Молодые звери, следуя примеру офицера, подходили к убитому и со смехом стали наносить ему удары. Так упражнялись все они поочерёдно. Вместо головы образовался кусок окровавленного и вмятого в землю мяса...».
* * *
Из села Гнилое старая осевшая дорожная насыпь уводит степной балкой вдоль изножья крутогора в Петренково. В здешнем селе тоже ещё живы люди, которые не забыли военную пору. Мария Михайловна Петренко-Матвиенко и её муж Владимир Иванович указали, что «прямо против церкви через яр» колхозную ферму окружили загоном из колючей проволоки. Битком наталкивали туда военнопленных. Непокорных вешали для устрашения и долго не снимали. А местных жителей немцы и мадьяры выгнали из своих домов, сами заняли жильё.
Соседка Елена Степановна Петренко «своими очами бачыла», как пленных «живьём» в яму кидали. Когда она ухитрилась однажды передать в бредущую на стройку колонну сумку с продуктами, заметивший это немец избил её.
Женщинам, в ту пору ещё молоденьким девчатам, на строительстве железной дороги тоже приходилось «копать землю». Когда поезда пошли, вдоль насыпи ставили снегозадерживающие щиты.
Село Ярки оказалось чуть в стороне от трассы. Тут ещё в три часа ночи полицаи сгоняли людей и вели в хутор Пахолок на стройку.
Феоне Арсентьевне Полозюковой памятна первая встреча с немцем-мотоциклистом. В её дворе сразу заскочил в курятник. Загреб яички и начал их пить. Надо же было eмy разбить «бовтняк» – залежалое протухшее яйцо, которое оставляют в гнезде курам на приманку, чтобы знали, где нестись. «Как кинет мне то яйцо в лицо! Как «задеркочет» зло по-своему! Думала, пристрелит. Так его испугалась. Обошлось». Но скотину со двора потом всю забрали.
Бахвалились похожими «подвигами» и сами завоеватели.
В сохранившихся в архивах советской контрразведки документах есть тоже «живые» свидетельства. Солдат мотопехотного полка Альфред Риммер где-то в здешних местах записывал в свой дневник: «15 июля 1942 года. Поехали в село, достали вишен. В обед были картофель и телятина. После обеда наше отделение уничтожило ещё две курицы, гуся, жареный картофель и вишни с сахаром. В 6 часов дали ещё картофель с гуляшом. Это настоящий день обжорства. Из наших продуктов ничего не использовано, так как вдоволь добычи. Кухня режет ежедневно не меньше одной головы скота и солит свинину».
Солдат Ганс Цей писал в Германию своей Эмилии: «Мы надеемся, что война в России когда-нибудь закончится, если же нет, то мы покажем русским, что такое немецкая метла. Там, где проходит немецкий солдат, даже трава уже больше не растет…»
А Элизабет Шванцер из Бреслау отвечала на фронт унтер-офицеру Фрицу Деллаху: «…тебе теперь хорошо: идёшь и берёшь литр молока или ещё чего-нибудь – этого мы себе здесь не можем позволить. От всего сердца желаем Вам и дальше такой жизни». Но столь сытной и благополучной не всегда была житуха и для Фрицев-Гансов. «Проходя через деревни, мы отбирали у крестьян молоко, яйца, птицу, – показывал на допросах военнопленный солдат Франц Хаммель. – Население нас встречало крайне недружелюбно. В одной из деревень, названия которой я не помню, мы остановились на ночь. Солдат Эрих Мюллер пошел ночевать в хату, а наутро его нашли во дворе заколотым вилами. Отряд жандармерии вёл следствие и, несмотря на то, что зачинщиков не нашли, несколько жителей села было расстреляно».
Девяностолетняя бабушка – Феона из Ярков ещё рассказывала, как удавалось спасать наших солдат, бежавших из плена со стройки. «На сенокосе были. Окликает боец из бурьяна. Там в зарослях скрывался. Накормили тем, что в торбочках с собой на обед брали. Принесли ему одёжку старенькую, гражданскую. Вилы, грабли взял в руки. Работал вместе с нами, как свой, сельский. А ночью он ушёл, чтобы за Дон перебраться к нашим. Хлеба, солонины ему дали. Дорогу указали».
Шестнадцать лет было в ту пору Елене Хрипченко из хутора Михново. Сейчас Елена Борисовна с трудом поднялась. Хвори одолели. Опираясь о спинку дивана, пыталась удобнее ставить больную ногу. Внучата-галчата с готовностью кинулись помогать бабушке и тут же прижались к ней с обеих сторон. Разом затихли и слушали, не шелохнувшись, наш разговор. «Все жилы из тебя тянет, места не найдешь. На непогоду, наверное», – жаловалась женщина, будто извиняясь за свою немощность. Оказалось, что тягучая боль в ноге – кровавая зарубка-отметина с той «клятой» железнодорожной стройки.
– Батько на фронте. Мама тяжело болела, умерла. Нас в семье осталось четверо. Я самая старшая. Не пожалели, записали меня в рабочие. Без скидки на возраст.
– Что делали? Там мел взрывали, а мы эти куски крейды грузили. Мерку давали. Хоть умри, а накидай по счёту доверху мелом свои вагонетки. Говорят, вагонетки с войны так и лежат на дне Кущёвского пруда.
– Когда уже рельсы клали, упала мне на ногу железяка, аж кровь брызнула. Закричала. Немец-офицер, на нём картуз всегда чёртом стоял, сжалился – врача позвал. Увязали мне ногу, лекарство дали, домой подруги еле доволокли…
Дальше Елена Борисовна рассказывала больше о пленных, с которыми работали рядом.
– Всегда голодные. Нам жалко их. Принесём поесть. А передать надо, чтобы часовой не заметил. Я из всех была самая маленькая, на меня конвойные меньше внимания обращали. Улучу момент, подойду поближе и – быстро передам узелок.
Смотреть на них страшно. Оборванные, вшивые. Прямо веником с себя вшей сметали.
Тех пленных, кто уже не мог работать, убивали на глазах. Возле дороги под насыпью траншея, туда сталкивали и слегка пригортали землей.
…Елена Борисовна видела только один концлагерь для военнопленных. «Овчарню обнесли проволокой. Полицаи нас пугали: если на работу не выйдете, туда и вас отправим».
Краеведу Федору Воробьёву из Каменки с помощью сотрудников Государственного архива Воронежской области удалось найти сведения о десятках таких лагерей на оккупированной территории в тогдашнем Евдаковском районе. Вдоль строящейся «чугунки» они располагались в райцентре Каменка (сразу два, по пять-шесть тысяч человек в каждом), в поселке Тимирязева (бывшая Голопузовка), а далее – в острогожских селах Петренково, Ближняя Полубянка и других.
В самых крупных трёх «заключённых использовали на строительстве железной дороги». В них содержалось до четырнадцати тысяч человек. Размещались за колючей проволокой в скотных колхозных дворах и просто в овраге под навесом. Рабочий день восемнадцать часов. «Полураздетые и в бумажном белье», те, на ком уже обносилось военное обмундирование. Питание: баланда, мясо павших лошадей. От «непосильного труда, истощения и болезней люди умирали ежедневно».
* * *
Архивные документы
ВЫПИСКА
из разведсводки Управления НКВД по Воронежской области
по состоянию на 20.12.1942 г.,
направленной начальнику 4 Управления НКВД СССР
ст. майору государственной безопасности
тов. Судоплатову, гор. Москва
№ 23439 от 21 декабря 1942 г.
«...В селе Татариново, Евдаковского района, в конюшне колхоза «Стучи машина», размещён лагерь военнопленных красноармейцев. До ноября месяца пленные работали на с/х работах, а с ноября работают на строительстве ж.д. ветки Острогожск-Евдаково.
Всего здесь занято около 11 000 человек. Вместо хлеба военнопленные получают в день по 200 гр. пшеницы, ржи или подсолнуха. ...
Начальник Управления НКВД
майор государственной безопасности Голубев»
* * *
Учитель истории второй каменской школы Николай Кулиниченко и его поисковики собрали свидетельства очевидцев, подневольных участников стройки Раисы Григорьевны Яхневой, Евдокии Кузьминичны и Ксении Кузьминичны Герасименко, Елены Федоровны Коломыцевой. Нина Емельяновна Ляпина-Лозовая рассказала, как «в три часа ночи нас, жителей села, собирали и гнали на Пахолок, чтобы там мы успели в восемь утра приступить к работе. Я молоденькая девчонка, полуголодная, сил никаких. Тачку с землей еле толкаю. Остановилась на минуту перевести дух. На меня набросились зверюгами конвоиры. Избили так, что идти сама не могла. Домой подружки под руки еле дотащили».
Фашисты сполна полагались на дармовую силу. Вся техника – тачки, носилки и лопаты. Люди, что тягловый скот. Управлял всеми международный «интернационал»: немцы, мадьяры-венгры, итальянцы, предатели из наших славян.
«Показалось, плохо работает человек. Тут же избивали жестоко, до полусмерти. Случалось так. Обессилевших и лежачих заставляли грузить в вагонетки. Толкали по свежепроложенным рельсам, разгоняли под уклон. В конце пути вагонетка опрокидывалась. Тела катились под откос. Кто погибал, кого пристреливали. Всех закапывали в насыпи. Дорога становилась братской могилой».
Шестилетнего Алешу, Алексея Павловича Пономарёва из села Евдаково, мама однажды взяла с собой, не с кем было малыша оставить. «Идём мимо пленных. У меня в руке кусок макухи – подсолнечного жмыха. Дядя попросил, я ему бросил. Он не поймал, стал с земли поднимать. Кто-то ещё кинулся в толпе. А охранник начал стрелять. Я испугался. Кричу. Мама подхватила меня. К себе прижала, лицо мне закрыла, чтобы я ничего не увидел. Мне сейчас уже восьмой десяток, старый, а порой слышу те выстрелы».
«Конвойные тоже всякие. Попадались среди них люди. Позволяли еду, одежку военнопленным передать. Уговоришь: это мой родич. Отпускали, как домой. А переодетые в гражданское солдатики ночью уходили за Дон».
Есть свидетельство узника острогожского «Дулага 191» военврача Василия Петровича Мамченко. Содержали военнопленных на кирпичном заводе в сараях для сушки сырца. Ни окон, ни потолка, ни – хотя бы клочка соломы, на голой земле спали. На земляных работах заняты были до двенадцати часов в сутки. Кормили утром и вечером баландой – тёплая вода, в которой намешано несколько ложек ржаной муки или пшена. Изредка добавляли зловонную конину. «Для русских собак это мясо вполне хорошего качества», – заявлял лагерный врач Штейнбах. Не будучи хирургом, он упражнялся в операциях на пленных и многих умертвил.
Если кто отказывался работать, избивали до полусмерти. На дороге, по которой пленных гоняли на работу, местные жители клали картошку, свёклу. Когда голодные наклонялись за едой, их пристреливали на месте конвоиры из мадьяр-венгров.
Подтверждали зверское обращение с людьми и сами враги. Под Сталинградом попал в плен абвер-офицер Вильгельм Лянгхельд. Было ему пятьдесят два года, капитан, уроженец Франкфурта-на-Майне, из семьи чиновника. Служил контрразведчиком в лагерях военнопленных близ Киева, Полтавы, Харькова, что особенно важно для нашего повествования – близ Россоши. На допросах Вильгельм довольно откровенно рассказывал:
«Немецкое командование рассматривало русских военнопленных как рабочий скот, необходимый для выполнения различных работ. Кормили впроголодь лишь для того, чтобы они могли на нас работать.
Зверства, которые мы чинили над ними, были направлены на истребление их, как лишних людей.
В германской армии по отношению к русским существовало убеждение, являющееся для нас законом: «Русские – неполноценный народ, варвары, у которых нет никакой культуры. Немцы призваны установить новый порядок в России.
Мы знали также, что русских людей много и их необходимо уничтожить как можно больше, с тем, чтобы предотвратить возможность проявления какого-либо сопротивления немцам».
Лянгхельд признался, что он провоцировал через свою агентуру попытки к бегству, и пристреливали отчаявшихся.
«Обыкновенно я избивал пленных палками толщиной в четыре-пять сантиметров. Избиение являлось обычным. С собаками наводили порядок. Натравливали их на тех, кто нарушал очередь за похлёбкой (от голода некоторые доходили до сумасшествия). Собаки сбивали с ног ослабевших и таскали.
Когда измученные голодом военнопленные теряли для нас ценность как рабочая сила, никто не мешал нам расстрелять их».
И убивали! Свинцовой пулей. Нескончаемым голодом. Зноем и холодом. Нелечимыми боевыми ранениями и болезнями. Непосильным трудом. Прикладом автомата или просто ударом дубины «толщиной в четыре-пять сантиметров». Устрашающими публичными казнями. Безжалостным оскалом овчарки.
Обнародованы обличающие фашизм цифры. Более 4 миллионов советских солдат и офицеров попали во вражий плен, 2 с лишним миллиона из них погибли. Число военнопленных немцев вместе с союзниками – более 3,5 миллиона человек. И только 600 тысяч из них скончалось в нашем плену. Эти факты замалчиваются или искажаются в угоду победителям «третьей мировой войны» озлобленными очернителями отечественной истории, мнящими себя летописцами «этой страны».
* * *
В райцентре Каменка в первом лагере погибло 750 солдат и офицеров, а во втором – больше тысячи. Ужасную кончину некоторых из них видел тогдашний старшеклассник Юра Василенко. Срывался голос у Юрия Александровича, когда спустя почти шестьдесят лет он рассказывал об этом на встрече с нынешними школьниками Каменки.
Василенко после оккупации призвали в действующую армию. Воевал он разведчиком на переднем крае. Зиму с сорок третьего на сорок четвёртый год провёл в окопах и землянках, ни разу не ночевал в помещении. Раненым попал в госпиталь. Всего сто километров не дошагал к Берлину сержант. Уж ему не грех было говорить «о подвигах, о доблести, о славе», но в своей беседе с ребятами Юрий Александрович отчего-то возвращался в дни, прожитые им под фашистским сапогом. А под конец и вовсе признался: самый страшный для него сон – видеть вновь и вновь, как фашисты забивают до смерти пленных, отказавшихся строить железную дорогу.
Слышал Василенко уже тогда, что с врагом сражались и без оружия. Фашисты ведь обживались основательно. В Каменке закладывали фундаменты, подвалы для паровозного депо. Пришлось им делать глубокие дренажные шурфы, чтобы отвести близко подступающие грунтовые воды. Так вот – были случаи, когда зазевавшегося конвойного вроде бы ненароком сталкивали в шурф. Нашлись свои Сусанины. Жители хутора Михново набились в советчики строителям: подсказали, где удобнее отсыпать дорожное полотно, заведомо зная, что там «земля оползает и бьют родники».
– Ещё в оккупацию я понял, – говорил Юрий Александрович, – что войной на нас шла не одна Германия. На сооружении какой-то небольшой железнодорожной ветки заняты были вместе с немцами итальянцы, мадьяры, так тогда называли венгров, и даже – мадьярские евреи. А в сторону Сталинграда проходили румыны, финны, словаки, хорваты.
Сила солому ломит. Но ведь не в силе Бог, а в правде.
– Когда снег выпал, – говорит учитель-краевед Кулиниченко, – железная дорога была почти готова. Проложили пути. На хозяйских постройках обозначили названия станций на немецком языке – Михново, Ярки, Пахолок.
Житель села Гнилое Николай Владимирович Гончаров видел, как шёл первый поезд по новым рельсам.
– Паровоз для красы утыкан сосновыми ветками. А на носу – портрет Гитлера.
Прямо дороженька: насыпи узкие,
Столбики, рельсы, мосты.
А под железными колёсами не рельсы стонали – будто криком кричали из-под земли заживо погребённые…
* * *
Архивные документы
ВЫПИСКА
из спецсообщения Управления НКВД по Воронежской области,
направленного начальнику 4 Управления НКВД СССР
ст. майору государственной безопасности
тов. Судоплатову, гор. Москва
№ 23218 от 25 октября 1942 г.
«...Из материалов зафронтовой агентуры установлено, что немецким командованием на временно оккупированных районах Острогожск и Евдаково проложена новая линия ж.д., по которой происходит подтягивание войск и техники противника. Кроме этого, собранный урожай и награбленные материальные ценности из районов немцы увозят в свой тыл...
Зам. начальника УНКВД – нач. 4 отдела
капитан государственной безопасности Соболев»
* * *
Правда, фашистским армиям под Сталинградом железная дорога не успела долго послужить. 23 ноября 1942 года враг был окpyжён, взят в «железное кольцо». Обещания воздушного «бога» Германии Геринга обеспечить боеприпасами, продовольствием «крепость» Сталинград по небесному «мосту» были вполне обоснованными. На аэродромах, в хранилищах имелись немалые запасы оружия, провианта, одежды. На подъездные пути железнодорожных станций прибывали новые и новые составы. «Железная дорога Евдаково-Россошь-Миллерово-Лихая, – писала газета «Гудок» в номере от 20 января 1943 года, – играла огромную роль в тактическом обслуживании фашистской армады, расположенной в донских степях. Эксплуатация железной дороги целиком находилась в руках немцев. Гитлеровцы не допускали и близко к фронтовым коммуникациям своих «союзников».
Кантемировка была у немцев станцией снабжения армейского масштаба. Сюда прибывало эшелонами пополнение: дальше, на передний край, солдат и грузы отправляли автомашинами. Станция входила в состав Миллеровского отделения. В Россоши тоже размещалась диспетчерская служба. О прибытии и отправлении поездов из Кантемировки докладывали одновременно в Миллерово и Россошь.
Поезда отправлялись по телефонному запросу. Немецкий дежурный по станции поднимал диск, давал машинисту сигнал на право занятия перегонов.
Всей эксплуатационной работой руководили немцы-военные. Советских железнодорожников, по разным причинам застрявших на оккупированной территории и попавших в руки немцев, не допускали к самостоятельной работе. Право встречать и отправлять поезда имел только немецкий дежурный по станции. Начальник станции – офицер – лично проверял правильность всех маршрутов.
На станции вообще было довольно много немцев: начальник, его заместитель, трое дежурных, три составителя, два грузовых работника. Хозяйственный персонал – повар, завхоз и прочие – из немцев, по специальности железнодорожники. Повар, например, нередко выполнял обязанности дежурного по станции.
В Кантемировке была организована и дистанция пути. Её тоже возглавлял немец. Из Германии приехали дорожный мастер и другие специалисты-путейцы.
Русские железнодорожники рассматривались немцами как рабы. На паровозах у реверса стоял немец, а русский машинист должен был служить проводником, главные кондуктора также были обязательно из немцев, хотя с ними заставляли ездить и русских.
Немцы чувствовали, что находятся на железной дороге в грозовой атмосфере ненависти. Они понимали, что ни на кого не могут положиться, что их окружают люди, горящие жаждой мести. Гитлеровцы сознавали, что их попытка эксплуатировать железную дорогу при помощи попавших в их руки советских железнодорожников провалилась. Не помогали террор, аресты, расстрелы. Поэтому фашисты и вынуждены были, несмотря на острый недостаток работников транспорта, привезти в большом количестве персонал из Германии.
Характерная деталь: немцы в Кантемировке не рисковали расселяться по квартирам. Они жили в двух общежитиях под большой охраной. Через станцию ежедневно проходила одна пара пассажирских поездов и в среднем четыре пары товарных. Когда дела немцев на фронте ухудшились, и они под натиском наших войск вынуждены были срочно подбрасывать подкрепления, за двое суток на Мальчевскую прошло сразу свыше двадцати эшелонов. Из этого видно, какое большое значение придавали немцы этой магистрали…»
Но и мы уже не в лаптях по земле и по небу ходили. Наши танкисты, лётчики, артиллеристы, пехотинцы не со штыком и гранатой, а вооружённые современной на ту пору боевой техникой, наглухо заперли фашистов на Волге в адовом «котле». Хвалённая авиация Геринга потеряла здесь целую армию.
А ещё через месяц, в декабре, Юго-Восточная железная дорога была рассечена нашим танковым ударом на Кантемировку.
Но – в боевом донесении Штаба Юго-Западного Фронта № 064 от 26.12.42 года народному комиссару обороны Сталину сообщалось: «Противник на флангах оказывает упорное сопротивление… удерживая рубежи Новая Мельница, Митрофановка, Марковка, Беловодск». Особо подчеркивалось, что одновременно сюда подтягиваются новые части из резерва и с других фронтов. «По данным авиаразведки, наблюдается переброска пехоты и танков по железной дороге Валуйки – Россошь».
Эти обстоятельства торопили проведение Острогожско-Россошанской операции. Фашистам был устроен новый Сталинград, уже на Дону.
Юрий Александрович Василенко так представил тот час. «На востоке орудийная канонада. Вышел с ведром к колодцу. Бежит итальянец. Объясняет на ходу: бум! бум! немец капут! Ночью стрельба, взрывы, крики «ура!». Чуть начало светать, мы вылезли из погреба. Радость – наши солдаты-офицеры. Отступали затрёпанные, грязные, с винтовками. А пришли в полушубках, в чистых шинелях, с автоматами. Наварили им картошки побольше. Угощали, чем могли».
– У нас в Ярках боя не было, – припомнила Феона Арсентьевна Полозюкова.– Немцы отступали. Оставляли машины в сугробах, поджигали их. Рвалось оружие, карбюраторы-мармераторы.
– Ночью на новой железной дороге деревянные мосты горели, – рассказывала Елена Борисовна Хрипченко. – Пылали. В нашем Михново стало светло, как днём. Хоть иголки собирай.
* * *
Убивали заключённых в лагерях. Хотя немало военнопленных до наступления наших успели перебросить в тыл – в Донбасс. Там тоже затевали вести магистраль в Германию.
После освобождения рельсы-шпалы разобрали. Говорят, что они сгодились на строительстве ветки Старый Оскол – Ржава, по которой снабжали всем необходимым наши войска в битве на Курской дуге. Оставшиеся материалы подбирали местные жители на восстановление порушенного хозяйства. То чужеземное железо по сию пору служит людям – несущей балкой на крыше подвала, угловым стояком-опорой в сарае…
Раиса Григорьевна Гребенникова запомнила лагерные вышки, на которых стояла охрана. Их почему-то долго не разрушали даже после войны. А в бараках приютились жители окрестных сел, у кого подворья были сожжены. Так на месте полевого концлагеря появился хутор. Называли его Курочкино, шутили: кур здесь развелось больше, чем людей.
* * *
Архивные материалы
из Каменского районного историко-краеведческого музея
«…на хуторе Новая Мельница Острогожского района «...во время нахождения советских военнопленных на работе, фашисты заложили в печку одного из бараков взрывчатку. Когда вечером барак наполнился военнопленными, и была затоплена печь, последовал взрыв, после чего пламя охватило стены барака и перекрытие. Советские военнопленные пытались спастись, но охранники стали их расстреливать, в результате погибло 447 человек. Конкретные виновники данного злодеяния не установлены».
«…в слободе Карпенково Евдаковского района за отказ от работы было расстреляно 25 пленных красноармейцев».
* * *
Играл в детстве с друзьями в «войнушку» после оккупации на заброшенных фашистами железнодорожных путях мальчонка Санько, Александр Филиппович Петров, главный Острогожский районный налоговик.
– Рядом с насыпью наткнулись – дыра, провал. Любопытно: что там? Спустились и увидели – подземный город. Стены коридора кирпичом выложены. По сторонам – кабинеты-бункеры. Бетонные потолки бомбами, снарядами не прошибить. Запасной пункт управления дорогой, наверное, размещали.
Полотно дороги из чистого песка. Кварцевый, хоть стекло выплавляй. Что интересно – шпал деревянных не было. Разостлана железная цепь нескончаемой лесенкой, а к ней рельсы привинчены.
…Насыпь в степи постепенно осела, местами уже затерялась. Там, где родники открылись – водные каналы в зарослях лозняка появились. Не удивительно, время хоронит следы войны. Уже не поверишь, что холмы здесь рассечены рукотворным оврагом, а не железнодорожными траншейными выемками. Уже не поверишь, что высокие березы красуются на бывших рельсовых путях.
– Что бросается в глаза, – подметил Николай Федорович Кулиниченко. – Пересекает пропавшую дорогу лесополоса. Большие деревья. И вдруг – просека. Тонкие, хилые стволы. Не дает им расти малоплодородный насыпной грунт. Получается, сама природа хранит память о дороге на крови. А нам просто непростительно забывать о жертвах войны.
Установили сейчас мемориальные знаки в местах расположения некоторых фашистских концлагерей. Приходим теперь сюда со школьниками. Рассказываем: фабрики смерти были не только где-то в Бухенвальде, Освенциме, но и вот в этой Кутняковой круче. Чем и страшна гитлеровская чума. Потому так дорога святая Победа.
К изножью мемориальных плит кладём цветы.
Памятник бы, памятник нужен на самой дороге – трагически павшим и без имени захороненным в ней. Мемориал нужен нам, живым. Чтобы мы помнили войну!
* * *
Не вернуть только подневольных строителей – тысячи, тысячи военнопленных. Не помянуть их поимённо. Пали ведь безымянными.
Где ваш последний приют, родимые?
Велика братская могила. Протянулась на километры вдоль теряющейся, местами – уже еле заметной дорожной насыпи, круто замешанной на крови, как цветущий здесь же ало колючий репейник, как густо усыпанный ягодами шиповник.
Послесловие
Железнодорожный перегон на Юго-Восточной магистрали: воронежская Кантемировка – луганская Зориновка – ростовское Чертково. Рельсовые пути здесь пресекают ставшие государственными границы России и Украины.
За Зориновкой всхолмье на украинской земле. Но отсюда, из луганского села Диброва, рукой подать к полям воронежским, ростовским. Двадцать второго июня 2005 года сотни и сотни людей из окрестных мест съехались-встретились на степном кургане.
Скорбно и торжественно запели трубы духового оркестра. К белому покрывалу подошли три ветерана – три воина Великой Отечественной. Среди них был и сержант-пулеметчик Василий Тимофеевич Лобынцев, житель воронежской Россоши. Разрезаны скрепы – опала материя. Перед глазами предстали мощные руки, на коих упокоилось бездыханное тело измождённого солдата.
Схожим летом в далёком сорок втором в этой степи хозяйничали фашисты. На околице Диброва в баз-загон, вкривь-вкось перепоясанный колючей проволокой, враги сгоняли, как скот, попавших в плен. В проводах – электрический ток, по углам — наблюдательные вышки с автоматчиками и пулемётчиками. Жара и жажда, бескормица, а с наступлением осени слякоть и мороз добивали людей. Кто выдерживал эти мучения и «всем смертям назло» оставался жив, тех каждодневно гнали на тяжёлую работу – прокладывать железнодорожную ветку от Юго-Восточной магистрали к городу Богучар – к донскому причалу. Тут рыли и строили склады-хранилища. В них сразу же из товарных составов выгружали оружие-боеприпасы, амуницию, провиант для снабжения войск – немецких и союзников-сателлитов, находящихся на близкой линии фронта.
Военнопленные были рабами, а кто жалеет раба… По примерным подсчетам, только в Диброве погибло 1200 советских воинов. Два гроба с останками павших, опущенные в яму перед обелиском, – это теперь братская могила всем, чьи кости лежат прахом в здешних степях там, где застала смерть.
Мемориал рождался не в самую лучшую политическую и экономическую годину для живущих здесь ныне. По крохам собирали денежные пожертвования предприятия и организации, хозяйства и население. Но особенно готовились к его открытию ветераны войны и труда. Три хора из луганского Мелового, ростовского Чертково и воронежской Россоши, спаянные давней и крепкой дружбой, подготовили музыкальный песенный триптих, сочиненный украинским композитором Владимиром Рыбалко. Хоровое пение усиливало первое впечатление встречи с творением из камня, металла. Люди плакали, не скрывали слёз.
А после в центре Дибровы – благо, день выдался светлым и тёплым, – пели под открытым небом «Славяне» из Россоши. Песенным концертом они покорили сердца слушателей.
* * *
У въезда в Каменку, где сближаются разделённые густорослой лесополосой две дороги – асфальтовая шоссейная Воронеж – Луганск и рельсовая железнодорожная Юго-Восточная, встал мемориал.
Светлокирпичная арка с медным колоколом. Стена «СКЛОНИ ГОЛОВУ» – в память о павших строителях «ДОРОГИ НА КРОВИ». Рядом – старинный паровозный семафор у обрывчатого рельсового пути с грузовой вагонеткой.
Памятник военнопленным и мирным сельским жителям таким запечатлел-вычертил на листах бумаги архитектор-художник, Почётный гражданин Каменки Владимир Алексеевич Климов. А в яви мемориал обрёл зримый вид народной стройкой, какую возглавил глава поселковой администрации Кателкин. Анатолий Стефанович, опираясь на краеведов, сумел объединить в один кулак силы и средства строителей, монтажников, железнодорожников, предпринимателей всей округи – из Лисок, Острогожска и своей Каменки.
…Спустя семьдесят лет – 16 января 2013 года – в снежном степном безмолвии опалил души на земле и в горних небесных высотах колокольный звон.
Куда б ни шёл, ни ехал ты,
Но здесь остановись.
Могиле этой дорогой
Всем сердцем поклонись.
Вспомни здешнюю скорбную страницу в истории Священной Великой Отечественной войны.
Склони голову в память о трагедии безвинных.
* * *
На открытии мемориала хотела, но не смогла побывать, нездоровье тому стало причиной, жительница недальнего села Евдаково – Екатерина Петровна Заикина. С улицы, с обжигающего морозного ветерка в её тихом домике показалось даже жарко. Тепло здесь обрадовались незваным гостям. «Хоть сыты, от чая с медком не откажетесь. Целебный, на травах», – уговаривали хозяева. Семейные фотокарточки выложили на стол. Петровна раскрыла свой паспорт. Десять дней назад ей исполнилось семьдесят лет.
«Место рождения, – поясняла она, – нужно записать бы точнее: родилась не в Евдаково, а в поле за селом – на свежепроложенной железнодорожной насыпи».
Словоохотливая Екатерина Петровна показывала снимки.
– Это мои родители. Мама Мария Ефимовна, сибирячка из Карасукской волости Славгородского уезда на Алтае. Отец Пётр Иванович, тутошний, евдаковский. Встретились, познакомились и поженились в Харькове. Работали в строительном цехе на тракторном заводе. Батя стеклил окна, а мама ему помогала.
Началась война. Отец попал под завалы, повредил позвоночник. Инвалид – ни в армию, ни в эвакуацию с заводом не взяли. Переехали на родину, в батькино село. А немцы и тут достали.
При фашистах всех, кто мог держать лопату в руках, гоняли на стройку. Около нашего Евдаково прокладывали железную дорогу.
Холода, зима, а мадьяры заняли нашу хату. Семье пришлось перебраться в сарай. Как ни утеплялись, отцу совсем плохо стало. И мама на последних неделях меня донашивала.
По утрам крик: «На работу!»
В полиции служили местные. Кто попал в полицаи поневоле, жалостливо просил: «Люди добрые, не выйдите на дорогу, меня побьют. Вас силой заставят работать». Кто выслуживался перед новыми хозяевами, тот на пороге сам помахивал плёткой.
Шестого января дверь в сарай рывком открыл злобливый полицай. Не хочу его назвать, родичи то не причём. Отец показал на большой мамин живот, попросил односельчанина: «Пожалей Марусю, ей вот-вот рожать». В ответ услышал: «Чем раньше думал. Сам еле ползаешь, а не пожалел её».
В этот день крепили песком, расширяли железнодорожную насыпь.
Мама после не один раз рассказывала. Взялась за носилки, еле подняла их и – крикнула от боли. «Будто ножом кто по животу полосонул». Её подхватили сзади, не дали упасть. А в снегу закричало дитё. Я родилась и сразу громко закричала. Бабоньки не растерялись, меня на руки. Кто что с себя сорвал. На морозе быстро-быстро растерли меня досуха, запеленали, укутали в тряпьё. И я умолкла. Все крестились, опамятовавшись. «Спаси, Господи! Спаси, Господи! Спаси, Господи!»
Только полицай злился. «Ощенилась, тварь!»
Бога не побоялся, нехристь. Жизнь его после накажет.
А мадьяр постарше дал в руку маме солдатскую лопатку. Показал: мол, опирайся, как на костыль, и ступай домой.
Дорога неблизкая. Километра два по глубокому снегу.
– Где силы взялись? – говорила часто после мама. – Понимаю, если упаду – не встану. Бог помог. И мадьярская матерь Божья. Да сапёрная лопатка. Даже не споткнулась. А через порог переступила, передала тебя с рук на руки и – упала. Два месяца не поднималась.
Батяня нянчил меня, крикуху, приговаривал: «Непутёвая ты наша, хоть и на путях родилась».
А я будто наперекор судьбе – выросла, выучилась, замуж вышла. Дети, внуки есть. Бог даст, правнуков дождусь. На Евдаковском масложировом комбинате маргарины выпекали – грамоты почёта и премии получала. Родителей всегда добрым словом поминаю сама и детям-внукам наказываю.
Спросил у Екатерины Петровны о спасительной армейской лопатке.
– Сберегли лопатку. Недавно в Каменке музей открыли. Туда внук отнёс. Пусть показывают людям. Пусть рассказывают, какой была война…