Эдуард ПЕТРЕНКО. В ЛАБИРИНТЕ ЖЕНСКОГО МЫШЛЕНИЯ. Рассказ

 

Эдуард ПЕТРЕНКО

В ЛАБИРИНТЕ ЖЕНСКОГО МЫШЛЕНИЯ

Рассказ

 

Одинцов спал беспокойно. Да и можно было назвать сном это полудремотное состояние, когда в воспаленном сознании то и дело возникают обрывки каких-то странных видений, не способных ослабить и заменить живую связь с реальностью?

Наконец Одинцов не выдержал. Преодолевая вязкое оцепенение, он нащупал в темноте выключатель настольной лампы и, болезненно щурясь, посмотрел на будильник. Он показывал без четверти пять. «Значит, первый автобус из областного центра прибудет часа через три, – прикинул Одинцов. – А где-то к восьми появится Таня и решится моя судьба...».

В том, что его судьба должна решиться именно этим сентябрьским утром, Одинцов почти не сомневался. Поэтому уже с вечера он начал собирать вещи. «Не простит... не простит», – машинально повторял он, тупо уставясь на полусобранную дорожную сумку, не замечая, что комната уже налилась предрассветным сумраком.

За год, прожитый с Таней, Одинцов хорошо изучил её характер, в целом, добрый и терпеливый. Но за это время он почувствовал и другие особенности души любимой женщины: Таня не умела прощать подлость, и, заметив её проявление, она тут же замыкалась в себе, становясь строптиво-гордой и непреклонной. И тогда её ясные васильковые глаза надолго наливались строгой, холодной синевой.

А Одинцов, наверняка, совершил подлость. И дернул же его черт позвонить неделю назад в санаторий, где отдыхала Таня. Поздно вечером, изнемогая от ревнивой тоски и не дозвонившись до её палаты, Одинцов поднял на ноги всех – от работников регистратуры до дежурного врача. И когда, наконец, услышал в трубке спокойный и доверчиво-ласковый голос Тани, начал говорить такое... А в конце будто припечатал:

– Да все вы...

У него не хватило смелости до конца озвучить похабную, обобщающую мысль. Слова застряли где-то на полпути, оскорбляя своей подловатой недосказанностью и оставшись выражением бездоказательной внутренней правоты.

А эта «правота» основывалась, прежде всего, на богатом жизненном опыте Одинцова, недавно разменявшего пятый десяток и имевшего особое мнение о женщинах.

...Недоверчивое отношение к «курортным романам» родилось у Одинцова ещё в далекой молодости, когда он впервые по профсоюзной путевке поехал в дом отдыха. Тогда, в свои двадцать лет, начитавшись романов Паустовского, Одинцов, как ему казалось, имел ясное и четкое представление о жизни. И особенно об отношениях между мужчиной и женщиной. Окруженное сияющим романтическим ореолом, это представление не допускало даже намеков на присутствие элементарной житейской грязи. Поэтому наивная и поэтическая натура Одинцова напрочь отвергала пошлое мнение о курортных романах и той вселенской лжи, которая зачастую рождалась на морских пляжах и в полутемных санаторных аллеях. Упрямой и бессовестной лжи, тайну которой, как правило, сохраняют до самой гробовой доски и уносят с собой в мир иной.

Темный шатен с вьющейся шевелюрой, со спортивной фигурой и выразительными серо-голубыми глазами, Вениамин Одинцов в свои двадцать лет не страдал отсутствием женского внимания. Вот и тогда в автобусе, подъезжая к дому отдыха, он почувствовал пристальный взгляд хорошенькой соседки, сидящей чуть наискосок сзади.

Он вынужден был принять игру. И резко повернувшись, встретил откровенно-нагловатый взгляд удлиненных зеленоватых глаз. Её тонкие холеные руки лежали на обложке закрытого журнала, а на одном из пальцев поблескивало массивное обручальное кольцо. «Замужняя...» – царапнула сознание Одинцова болезненная догадка.

А соседка, иронично уловив его досадливо-недоверчивый взгляд, брошенный на кольцо, полураскрыв в улыбке пухлые губки, проворковала:

– Вы мне поможете донести вещи до корпуса?

И началось. Встречи, расставания, бессонные жаркие ночи – одним словом, всё, что может подарить бесшабашная молодость.

Вера была на первом году замужества. В принципе, они были одногодками, в той возрастной поре, когда человек находится как бы в двойном измерении: порывы юности ещё не остыли, а взрослая жизнь уже властно захватывает в холодные тиски. И всё-таки Вера казалась взрослее Одинцова. Эта «взрослость» проявлялась во всем: оценивающем, слегка насмешливом, взгляде, замедленно-вызывающей походке и особой, немного циничной, манере говорить.

Она, почти не задумываясь, пошла на курортный роман. Это удивляло и немного бесило Одинцова. Пьянея от её красивых, чувственных губ и какого-то особого запаха свежести, исходящего от её небольших, смугловатых грудей, Одинцов ревниво спрашивал:

– Ты что, не любишь своего мужа?

Вера на мгновение задумывалась, а потом, как всегда, отвечала в своей иронично-издевательской манере:

– Любишь – не любишь. Какая разница. Что такое любовь? Это когда человеку хорошо. А мне очень хорошо с тобой, Одинцов. – Она говорила, многозначительно растягивая слова и покрывая тело Одинцова медленными щемящими поцелуями.

– Ну и стерва же ты! – невольно вырвалось у Одинцова, и он резким движением сбросил с себя Веру.

Её лицо на мгновение окаменело, глаза налились высокомерным блеском, и она... расхохоталась:

– Ты наивный глупыш, Веничка. Ничего ещё в жизни не понимаешь. Ведь, в принципе, вся она – сплошная дурилка. Ведь все когда-то любят, потом женятся, потом начинают заводить на курортах любовников. И как ни в чем не бывало возвращаются домой, продолжая чаще всего постылую семейную жизнь...

Прощались они трудно. Вера уезжала на несколько дней раньше. Впервые Одинцов видел её какой-то сникшей и неуверенной в себе:

– Хочешь, я разведусь с мужем? Ведь нас ещё ничего не связывает, детей нет...

Вера с тоскливой нежностью смотрела на Одинцова, и в зелени её глаз колыхалась надежда. Они стояли на автобусной остановке, и в лучах заходящего солнца девушка казалась удивительно красивой со своей хрупкой, изящной фигуркой, с небрежной копной темно-каштановых вьющихся волос, со стройными оголенными ногами.

Одинцов мучительно думал... И неожиданно сделал открытие. Он понял: такие женщины, как Вера, при любом муже всегда будут искать и находить курортные романы. И всегда будут возвращаться домой, чтобы продолжать «постылую, семейную жизнь».

Он ничего не ответил, крепко поцеловал Веру и, резко развернувшись, быстрой походкой пошел к своему корпусу...

...Из длительного оцепенения Одинцова вывел скрип открываемой двери, и в спальню вошла Таня, посвежевшая и похорошевшая после санаторного отдыха. Едва заметным всё понимающим взглядом скользнула по открытой дорожной сумке и полушутливо сказала:

– Ну что, бедолажка, задумался? За водой лучше сходил бы. Ведь уже и на работу пора, а без чайку-то кто на Руси трудовой день начинает?

Выскочив с пустыми ведрами из дома, Одинцов почувствовал слабость во всем теле – такова была сила обратной реакции. Он присел на крыльцо и пытался понять, почему же не произошло ничего страшного, почему Таня простила его. Да и, вообще, можно ли проникнуть в секреты «неисповедимой» женской логики? Он опять почему-то вспомнил Веру из курортного романа своей далекой молодости и невольно усмехнулся. Да, не каждому дано выбраться из лабиринта непредсказуемого женского мышления.

Сентябрьский рассвет набирал силу, розовея на востоке, и тающая на глазах утренняя звезда оповещала миру о наступлении нового дня. Неожиданно хрупкую осеннюю тишину разорвал глухой звук монастырского колокола, а через несколько минут над городом поплыла торжественная, колокольная симфония.

В душе Одинцова встрепенулось что-то ясное и теплое. Он подхватил ведра, и бодрым пружинистым шагом заспешил к водоразборной колонке.