Владимир БОНДАРЕНКО. ВТОРОЙ НОМЕР. К годовщине памяти Евгения Нефёдова

 

Владимир БОНДАРЕНКО

ВТОРОЙ НОМЕР

К годовщине памяти Евгения Нефёдова

 

Прошло уже 25 лет с момента образования газеты «День», и прошло пять лет после смерти второго номера в газете, ответственного секретаря Евгения Нефёдова. Отчётливо помню тот день, в 1990 году, когда мы вместе с Нефёдовым собрались у Проханова на квартире. У Саши уже на руках было решение Союза писателей СССР о создании газеты «День» и о назначении его главным редактором. Поговорили о планах газеты, о её направленности, и там же на квартире были подписаны приказы о назначении меня и Нефёдова сотрудниками газеты. Второй и третий приказ. Это был первый день газеты «День».

Я уже был знаком с Женей, мы оба были в 1977 году участниками седьмого совещания молодых писателей СССР, и так случилось, что оказались мы с ним в одном номере гостиницы «Орлёнок». Подхожу я к номеру, там шум, звяканье бокалов, захожу – человек пять украинских письменников вместе с Женей, тоже делегатом от Украины, отмечают начало совещания. Дружно влился в их ряды, тем более и сам был – Бондаренко, вроде бы свой, хохляцкий. Все письменники скоро ушли, тем более с Женей там были в номере не молодые делегаты совещания, а известные мастера слова: Драч, Павлычко, Яворивский, ныне отвернувшиеся от России. Да и Женя для них был не просто молодой литератор, а собкор «Комсомольской правды», мастера оказывали ему своё уважение. Вот так и познакомились, прожили в одном номере целую неделю. Потом встречались в "Комсомольской правде", когда там шли мои статьи, в Союзе писателей. Чуть позже Женя уехал собкором "Комсомолки" в Прагу.

Совещание молодых писателей для нас прошло хорошо, и Женя, и я были рекомендованы в Союз писателей СССР, тогда же, на вечернем банкете, мы познакомились и с Александром Прохановым, одним из руководителей семинара прозы, о котором уже ранее мной была написана статья. Совпадение это или нет, но ядро газеты «День» сформировалось на том самом совещании молодых писателей в далёком уже 1977 году. Прошло тринадцать лет, и уже осенью 1990 года мы с Прохановым и Нефёдовым стали зачинателями «Дня». Дальше газета разрасталась, сначала Александр Проханов подобрал опытных газетчиков, и мы с Женей поначалу были рядовыми сотрудниками, но по тем или иным причинам эти опытные газетчики быстро разбегались, – тем более, почувствовав протестный боевой характер издания. А мы – второй и третий номера, не говоря уже о первом – самом Проханове, так и работали дружно все двадцать лет, до самой смерти нашего неутомимого Жени Нефёдова. Осенью 2010 года, накануне двадцатилетия газеты мы уже не раз говорили с Женей, как провести наш юбилейный вечер газеты "День". В декабре исполнялось ровно двадцать лет первому пробному выпуску. Он готовил свою программу "Русского смеха". И неожиданный, страшный финал. Теперь уже навсегда двадцатилетие газеты будет для меня соединяться с гибелью её второго номера. Его пост в газете "День", а потом и "Завтра", был наиглавнейший. Начинали читать с прохановской передовицы, потом читали на восьмой полосе "Евгений о неких", потом уже весь номер. Когда я стал издавать свою газеты “День литературы” Женя в каждом номере давал свою пародию.

К тому же с Женей мы были погодки, оба родились в 1946 году, оба служили в армии, учились в институтах, работали в прессе. Женя перешёл в газету «День» из «Комсомольской правды», которая тогда старалась вписаться в ельцинскую перестройку, я – из доронинского МХАТа, где заведовал литературной частью. Оба были провинциалами, Женя из донецкого Красного Лимана, я – из Петрозаводска, оба были русскими патриотами. Так что спорить нам с Женей было не о чем, разве что о писателях.

Газета «День» оказалась важнейшей вехой нашей жизни. Именно в нашей газете Евгений Нефёдов, весёлый, задиристый поэт, стал ведущим сатириком и пародистом всея Руси. Он порой и сам обижается на свою славу пародиста, мол, он же и лирик, и поэт гражданской темы. Его пламенные гражданские стихи звучали на баррикадах дома Советов в октябре 1993 года, и в горячих точках на постсоветском пространстве. Недаром его так ценили и украинец Борис Олейник, и русский Егор Исаев, поэты эпического мышления. Его четверостишья поясняли плакатные рисунки Геннадия Животова, как в своё время «Окна РОСТА» дополнялись ёмко и кратко строчками Владимира Маяковского. Да он и сам заверял читателя, что «издав ряд сборников с поэтическими пародиями („Цель“, „Вашими устами“, „С кем поведёшься…“ и „Говорилиада“), я, тем не менее, не считаю себя пародистом „в чистом виде“, поскольку остальные мои книги плюс обширная периодика – это просто стихи и поэмы, лирика, публицистика, переводы…».

Но заметных поэтов на Руси во все времена было много. А вот ярких пародистов – единицы. И пусть простит меня с небес Евгений Андреевич, мой давний друг и соратник и по газетам «Завтра» и «День литературы», и по политической борьбе, но его пародии мне запоминались лучше, я чувствовал его в каком-то смысле коллегой по критике, ибо что такое умная и толковая пародия, как не краткий и концентрированный анализ творчества поэта?

Вот, к примеру, как Женя раздел догола всю порнопоэзию ведущих либеральных поэтесс, публикующих в солидных толстых журналах такие стихи, что неудобно показать детям. Эти строчки вполне можно было использовать для рекламы порномагазинов, так, чтобы мигали они неоновым светом на вывесках перед входом в магазин.

“У меня такой под платьицем Сногсшибательный капкан… Не клади мне палец в задницу, А не то тебе ам-ам…”. И это писала уже не юная Нина Искренко. Зачем? – Для того, чтобы быть увековеченной Евгением Нефедовым?

“Я в стихах такая вольная, Хоть пляши со мной канкан. Но особенно довольная. Что расставила капкан… Осторожны будьте, мальчики, Не случилась бы беда… Так не суйте ваши пальчики, Сами знаете, куда…”.

А есть ещё кошмар Веры Павловой. Когда «…в метро трусы врезались в писку…». Этот слёзный оргазм остроумно прокомментирован пародистом Нефёдовым в весёлой словесной игре «Про езду». Пародист играет звуками, созвучьями, намекает, а уж читатель сам договаривает за него. Та же излишне озабоченная сексом и явно охотно демонстрирующая свои гениталии всему миру Вера Павлова никак не унимается, и вновь, спустя года три, пародист обращается к её новым строчкам «А руки совсем холодные. Согреть бы в твоём паху…» от веселого обыгрыша паховых подробностей Нефёдов переходит к обозначению всего подобного стихотворного явления:

А «Знамя» напечатает охотно,

И почитает публика с тоски.

Кто скажет: эпахальная находка!

Кто-то: чепаховые стишки…

 

Так и создаётся пародистом портрет «э-пахальной поэзии». Кстати, специализируется на такой генитальной поэзии прежде всего журнал «Знамя»; или климакс замучил стареющую Наталью Иванову? И вот она уже мечтательно публикует стихи Елены Фанайловой, выдавая свои тайные желания: «Я хочу быть разного ерундой, / уличной грязью… той / первой встречной восторженною мандой…». При всей своей вольности и игривости наш пародист, поистине обалдевавший от подобных откровений стареющих львиц из «Знамени», в ехидной пародии старается обходиться без подобных откровений. Оставляя их на совести редколлегии журнала. Неужто о такой славе мечтал Сергей Чупринин?.. Не верю. Вот и Евгений Нефёдов не верит:

Не понять вам этого никогда,

Разве что потомки через года

Вспомнят по достоинству, без суда:

Всё-таки давала она дрозда!

Открываешь «Знамя» – а там… Ну да.

 

Не менее безжалостен он и к пошловато-сентиментальной дамской поэзии, не обходит своим вниманием и тружеников водочных застолий. Так и создавался многие годы на страницах наших газет “День” и “Завтра” Евгением Нефёдовым весёлый жанр пародии, как часть острой и эффективной критики. Сегодня эти стихи стали уже классикой иронической поэзии.  Не случайно и сегодня, спустя пять лет после смерти Жени, о нём часто вспоминают мастера иронического жанра. Сравнивают его с Емелиным или Иртеньевым.

Евгений Нефёдов вернул пародии серьёзность и значимость, отнюдь не в ущерб весёлости и остроумию. Он продемонстрировал нам всю галерею современной поэзии, сквозь увеличительное стекло показывая читателю и герою его досадные промахи. Пародийное осмысливание текста всегда несёт в себе комизм и смех. Не может быть несмешного пародиста.

Не случайно кумирами и героями для самого Евгения Нефёдова были бравый солдат Швейк, Василий Тёркин, весёлые, но отнюдь не пошлые герои мировой литературы. Женя был очень рад, когда я ему привёз из Чехии солдатскую кепчонку бравого солдата Швейка. Он и сам был временами очень похож на этого народного чешского героя. И всё-таки, важнее был для него добродушный, но стойкий, в быту балагур, а в жизни воин – Василий Тёркин. Потому и он в дружеской пародии на Эдуарда Лимонова перешёл от обыгрывания стихов Лимонова «Люблю я Крым и не люблю Одессы…» к злой сатире против неприемлемых Нефёдовым явлений общественно-политического характера.

Со мною не повесы, не черкесы,

А те, кто кол берёт наперевес,

Братва национального замеса,

Влетающая в завтрашний экспресс.

Пока мы не имеем перевеса.

И мне в глазок гримасы корчит бес –

Но мы вернёмся. И звездой над лесом

Взойдет Россия, как Христос воскрес!

 

Это скорее не пародия уже, а народно-политическая сатира. Не случайно ссылками на его пародии полон нынешний интернет. Да и как пройти мимо искрящихся остроумием пародий, точно воспроизводящих авторскую манеру и стиль, вскрывающих внутреннюю слабость того или иного пусть и известного стихотворца, хотя бы и Евгения Евтушенко. Нефёдов вышучивает его переменчивую натуру, всегда готовую обслужить новые власти. Вот Евтушенко в ранней редакции одного из стихотворений воспевает революцию и её творцов: “А любил я Россию – всею кровью, хребтом. Её реки в разливе и когда подо льдом. Дух её пятистенок, дух её кедрача, Её Пушкина, Стеньку и её Ильича…”.

Проходит время, Ильича любить стало не модно, наш пострел срочно приспосабливается: “…Дух её пятистенок, дух её сосняков. Её Пушкина, Стеньку и её стариков…”.

Думаю, со временем этот оральный поэт заменит в своих стихах и Стеньку, а, может, и самого Пушкина. А пока он попал на острое перо Нефёдова:

Заплутал я, похоже, в кедрачах-сосняках…

Я любил – но кого же в этих пылких стихах?

И я думаю снова, ужасаясь подчас:

Ильича – так какого? Их же двое у нас!..

А любил я все годы, то борясь, то скорбя,

Ни того, ни другого – а родного себя!

 

Женя был пародист от Бога. Он блестяще выхватывал из стихотворения того или иного поэта какую-нибудь характерную черточку, особенность, и развивал её в полный рост. Он замечал иные небрежности и корявости, и так их расцвечивал, что автор на всю жизнь отучался от своих слабостей. Он был своего рода литературным критиком, ибо умелая яркая пародия – это анализ всего творчества поэта. Вот уже 14 лет выходила при нём газета "День литературы", и в каждом номере её на восьмой полосе – пародия Евгения Нефёдова. Сто семьдесят номеров, сто семьдесят пародий. Вышло уже две полноценных книги. Это тоже был пост Нефёдова – восьмая полоса газеты "День литературы".

Иногда он уставал, бывал в отпусках, гостил у дочери. Но как достойный представитель школы советской журналистики, он знал, что бы ни случилось, газета должна выйти, и пародия в номер должна быть написана.

И сколько же таких боевых постов было у нашего надёжного товарища и друга Евгения Нефёдова?! Он и умер на своём боевом посту. Сгорел, до последней минуты утаивая свою боль, чтобы не обеспокоить окружающих. Уже больным, в последние годы он и приступы свои старался скрыть или снять через смех. Смех искренний и задушевный. Он понимал: смех и веселье помогают – не только каждому человеку, но и народу в целом, – преодолевать самые тяжёлые препятствия, переживать трагедии и поражения.

Нам было о чём вспомнить на досуге, и август 1991 года, и октябрь 1993, когда мы с Нефёдовым и Прохановым скрывались от ареста ельцинской бандой в лесах у своего друга Володи Личутина. Как вспоминал позже Личутин: «О гостях думал, и вот они на пороге. Но какова соседка моя, а? Через добрую сотню метров увидала незнакомцев, кои здесь никогда не бывали, и особым народным чутьём и знанием поняла сразу, что несчастные бегут из Москвы. И бегут именно ко мне. То были Проханов, Бондаренко и Нефёдов. Уставшие, не спавшие сутки, какие-то мятые, пыльные, припорошенные несчастием, но и вместе с тем оживлённые, совсем не прибитые поражением, готовые к действию. Пешком и на попутных, минуя все посты и заставы, ловившие патриотов, по какому-то наитию понимая, что так важно избежать ареста в первые дни, когда победители ошалели от крови и сводят счёты, друзья вспомнили обо мне и кинулись в глухой русский угол. Верили, что пространна русская земля и даст приюта… Да, это было, куда деться. Но Проханов уже забыл те стычки, ту брань, бейтаровцев с автоматами, пришедших в газету "День", чтобы закрыть её. Сейчас замкнувшийся в себе Проханов видел на экране друзей, увозимых в неведомое, генерала Макашова, не изменившего присяге, настоящего русского витязя, сгорающих в огне сподвижников, патриотов и близких знакомцев, покидающих поверженную цитадель по московским катакомбам.

Похохатывал на кухне Бондаренко, блестя очками. Его распирало от счастия, что их не догнали, не обратали вязками, не оковали браслетами. Постоянно вздыхал Нефедов, болезненно морщился: "Где-то в Москве жена. Что с ней? Она же ничего не знает про меня". Сейчас он видел лишь семью, и всё пережитое отступало, тускнело.

Сообщили по телевизору: "Арестован Проханов".

"Го-го-го, – смеялся Бондаренко. – Слышь, Проханчик, они тебя сцапали, а ты тут водку жрешь".

"Тут моя тень…".

"Может, и тень, но она ест и пьёт, – смеялся Бондаренко. – Нет, я им не дамся. Я не свинья, чтоб самому на убой…".

"Каждый русский хоть однажды бывает в бегах, – сказал Проханов и просветлел. Он не мог глядеть без улыбки на своего безунывного друга. – Кто в душе, кто в мыслях, кто наяву. В бегах созданы все мифы и лучшие идеи, выковалась душа народа".

"Вот и побежим в лес, выроем землянку, станем жить. Слышь, Личутка, давай за грибами, а?".

Бондаренке не сиделось.

"Какие сейчас грибы? Октябрь на дворе, – пытался я остановить. – С дороги, устали. И что за грибы? Одни шляпы?".

"Вот шляп и нажарим с картошкой. Да под водочку. Куда лучше, а? Прохан, ты-то как?".

Бондаренко расталкивал друга, тормошил его, не давал устояться и закаменеть в груди той каше из сомнений и тревог, что не отпускали Проханова. Сейчас нужно было пить, петь, буянить и шляться по лесу. Хотя Володе с его-то больным сердцем и было всех труднее пересиливать тягости; но он не давал себе послабки, чтобы не стать обузой…

Любопытно было смотреть на этих лесовиков, прибежавших из зачумлённой столицы. Задыхающийся от астмы поэт, с разбитым сердцем критик и прошедший Афганистан и Чернобыль прозаик, натянув обтерханные фуфайки и резиновые сапожонки, сразу опростались, потеряли городскую выправку, превратились в деревенщину, в простых русских мужиков. Так что же заставило их быть в самой гуще противостояния? – да лишь любовь к Отечеству. Они не добивались ни почестей, ни славы, ни наград, но лишь из поклонения национальному древу хотели помочь русским избежать нового тугого ярма, которое по своей гнусности могло стать куда хлеще первого…”.

 

 Не усидев долго в рязанских лесах у родного Личутки, мы через несколько дней уже отправились обратно, основывать вместо закрытого “Дня” газету “Завтра”, где и проработал Женя до самого последнего дня своего.

Александр Проханов был нашим лидером, вожаком, трибуном, Женя Нефёдов был душой газеты. Умер внезапно. И как-то сразу опустело в редакции. Он давно уже чувствовал себя неважно, но все недомогания Евгений перекрывал своей светлой улыбкой, своим добрым юмором. Это был наш редакционный солдат Швейк. Кстати, один из его любимых персонажей. Работая собкором «Комсомольской правды» в Праге, Евгений любил выдавать себя за русского Швейка. Он и внешне был похож на него. Такой неуклюжий увалень, идёт, косолапит, переваливается с боку на бок. Куда он приходит, там раздаётся дружный смех.

При всей своей смешливости он всегда был верен долгу, верен своим идеалам.

Он всегда был служивым. Служил Родине. Служил газете. Служил своей семье. Служил своим идеям, которые не предавал до самых последних дней. Так и умер пламенным коммунистом.

В любой смешливой компании, если вдруг начинали высмеивать Родину, высмеивать близкие ему идеи, его лицо менялось, голос отвердевал, и разошедшийся не в меру насмешник получал колкие слова в свой адрес. Евгений Нефедов не стеснялся ставить своё перо поэта на службу великим идеям. Когда надо, он его приравнивал к штыку. И разил наповал.

Он был семейным человеком, ценил семейное счастье, любил жену, дочку, внуков. В кругу семьи он был мягким и ласковым человеком. Его смех становился самым добрым смехом.

Свою смешливость Евгений Нефёдов принёс из украинских степей Донбасса, где он родился и вырос, стал журналистом в многотиражке, а потом и собкором «Комсомолки».

Он всегда верен и друзьям своим, и земле своей. Не случайно в донецком землячестве все эти годы Нефёдов играл самую заметную роль. Гордился своими земляками и как мог, когда надо, помогал им.

Он любил сцену, любил театр. Не случайно он многие годы был незаменимым помощником Татьяны Дорониной, был этаким неофициальным неоплачиваемым, общественным завлитом.

Его журналистская жизнь делится надвое. Первая часть – с былой, знаменитой «Комсомолкой», где он был одной из звёзд. «Комсомолка» стала бульварной, жёлтой газетой – Евгений Нефёдов ушёл из неё. Вторая часть – с первого номера газеты «День». Он был вторым человеком, зачисленным в штат газеты в декабре 1990 года. В первом составе редакции он был единственным профессиональным журналистом среди литераторов. Был ответственным секретарём редакции, который технически и делал всю газету. Мы все учились у него журналистским азам мастерства.

Евгений Нефёдов лишь немного не дожил до юбилея газеты в декабре 2010 года. Сейчас прошло уже пять лет после его смерти. Пока жива газета «Завтра», пока жива газета «День литературы», будет жить среди нас и весёлый поэт, пламенный агитатор, острый сатирик Евгений Нефёдов. Он был одним из нас. Вечная ему память!