Пётр ЧАЛЫЙ 
Пётр ЧАЛЫЙ
ПЛЕН
В годы войны в немецкий плен попало около 4 миллионов 559 тысяч наших воинов. Архивные документы подтверждают судьбу лишь 2 миллионов 16 тысяч – остались в живых. Более половины пленённых – 2 миллиона 543 тысяч солдат и офицеров – было уничтожено.
Советская Армия взяла в плен более 3 миллионов 486 тысяч военнослужащих Германии, Венгрии, Румынии, Италии, Финляндии. Из них вернулось домой 2 миллиона 968 тысяч. Погибло, умерло около 519 тысяч.
Вдумаемся: 55 процентов погибших и умерших наших в фашистских концлагерях и 14,9 процента военнопленных – в советских «застенках».
Вдумаемся ещё раз: из попавших в немецкий плен американцев и англичан умерло 4 процента.
Страшно не повезло бойцу полка дальнобойной артиллерии Ивану Рощектаеву. Он и повоевать толком не успел. В первых числах декабря 1941 года часть, в которую был призван Иван Григорьевич, направили в действующую Девятую армию на Юго-Западный фронт. Здесь выбитые из Ростова-на-Дону и отброшенные в Донбасс фашисты выдохлись – уже не рвались в наступление, заняли оборону. Бои шли местного значения. Шестьдесят восьмой артполк РГК – резерва главнокомандования – размещался на боевых позициях в донецкой степи между городами Славянск и Краматорск.
В утренний час 12 мая 1942 года противостояние кончилось. Артиллерия фронта мощным огнем накрыла противника, вслед теснила его наша пехота. Враг принял удар и ответил покрепче, помощнее – танковым кулаком с автоматчиками на броне. Недостаточно подготовленное Харьковское сражение мы проигрывали.
Полк, в котором служил Рощектаев, попал в окружение. Батарейцы спасали тяжелые убойные орудия – 152-миллиметрового калибра. Вывезли гаубицу челябинским гусеничным трактором, благополучно переправились через Северский Донец. Но когда кончилось горючее, пришлось взорвать пушку вместе с «железным конем».
Пробиваясь на восток к своим, в июне-июле скитались по вражьим тылам.
Иван Григорьевич был в возрасте Христа, шел ему тридцать третий год. Сын крестьянина Самарской губернии, в недавней мирной жизни авторитетный колхозный шофер на Кубани, не знал, что с тяжелейшим крестом он восходил на Голгофу, что его ожидало на ней кровавое распятие пленом. Оно не Христово, хотя как равнять нечеловеческие муки. Оно растянется на годы.
Умирал и воскресал Рощектаев не единожды. И все же не только выстоял, но и прожил долго. А на излете, на девятом десятке лет, когда воспоминания невыносимо рвали душу, Рощектаев смог извлечь их из памяти и занести на скрижали – четким почерком изложить на листах «общей тетради».
Его записи – страдальчески-героическая исповедь жителя XX столетия.
* * *
Отрывки из записок участника Великой Отечественной войны Рощектаева Ивана Григорьевича (1.10.1909 – 28.06.1996). Написаны им собственноручно в последние годы жизни.
«Заходим в село, спрашиваем: немцы были? Нам отвечают: были, три, а то и четыре дня назад. Так мы узнавали, что находимся в глубоком тылу у врага.
Немцы двигались за отступающими к Дону и Волге советскими войсками. А часть сил оставляли на ликвидацию окруженцев. Нас они обнаружили и взяли в охват в небольшом лесу посреди степи. Бродячих бойцов там скопилось на дневку человек семьдесят. Все из разных частей. Попытались выйти – невозможно, лес плотно оцеплен. Нашелся среди нас солдат, дал команду – кому и где занять оборону.
На пробу немцы направили танк. Мы его гранатами подбили и сожгли. Фашисты посчитали нас за большую силу. Атаковать не стали. Вызвали подмогу. Бомбардировщики, три звена по три самолета, так вспахали лес, что после налета мало кто остался живым и невредимым.
Мне и моему однополчанину Луке Духовенко повезло. Целы. Отлежались, пока стемнело. Выбираемся по-пластунски, ползком, вслед за другими. Ракеты взлетают в небо. Зависают вроде над тобой. Прижимаемся к земле. Автоматные очереди впереди, крик и стон. Пока немцы разбирались с задержанными, мы стороной обползли танк. А тут нас спасла беспризорная отара. Овцы сбились в кучу и нас прикрыли.
Так вырвались из кольца.
Идем на восток. Население встречало по-разному. Кто с сочувствием и уважением, делились едой. Кто был озлоблен, воды не давал. Встречный солдат рассказал: зря вы немцев боитесь, мне в котелок сахару насыпали и отпустили – иди домой к матке. В степи скрываться будешь с оружием – уничтожим. Мы ему не поверили, разгадали: это ловушка. Фашисты специально так поступали: они добрые, в плен не берут. Они всеми способами старались загнать нас в лагеря.
Раз в поле встретили паренька. Впереди село большое. Объяснил: Литвиновка, районный центр Луганской области. За ним уже Ростовская. Немцы есть, но на окраину села не показываются.
Мы голодные. Решили зайти в крайний двор. Хозяйка выслушала нас настороженно. Развела руками: ничего не дам, всю семью покарают, идите в комендатуру. На улице увидели пожилого мужчину. Он спросил: откуда вы? С Кубани. Говорит: бывал там в 1919 году в плену у красных. Зазвал к себе. Его жена борща налила. Сам отлучился. Мы еще не поели, как заскакивают немцы. Взяли нас за столом. Обыскали, но оружие мы спрятали раньше, когда в село зашли. Повели нас с Лукой в амбар к таким же задержанным. Там человек двадцать набралось.
На другой день погнали нас в один лагерь, вскоре – в другой, в Миллерово Ростовской области.
По дороге не кормили. К озерку раз подпустили, хоть воды попили. Тех, кто падал в пути, тут же пристреливали. Женщина в фартуке вынесла сухари и впереди высыпала их на дорогу, чтобы мы могли поднять. Конвоир пальнул в нее из автомата. Она упала.
Немцы тянули на столбах связь. Увидели нас издалека и заложили на пути мину. Она взорвалась в первых рядах военнопленных. Люди погибли.
Ехавший в машине офицер остановил колонну. Кто-то показался ему похожим на еврея. Дал лопату и заставил рыть могилу.
«Руссиш швайн» – свинья. Только так они нас и называли».
* * *
Где война, там и плен. Всегда он связан с унижением человеческого достоинства. В древнерусской книге «Слово о полку Игореве» о пленении князя рассказывается так: «Пересел из седла злата в седло рабское». То был ХII век.
Мир людской взрослел. Но совершенствовался ли?
Как свидетельствует статистическое исследование «Россия и СССР в войнах XX века» – в Первую мировую войну русская армия потеряла пленными без малого 3 миллиона 344 тысячи кадрового состава. Из них умерло в плену 190 тысяч.
Спустя два десятилетия опять загремела новая мировая война – Вторая. Больше 4,5 миллиона воинов Советской Армии оказались в плену, из них не вернулось около 2,5 миллиона – 57 процентов. Из 4,3 миллиона вражеских воинов разных национальностей умерло в нашем плену около 580 тысяч – 15 процентов.
Войны становились и становятся бесчеловечнее. Мир взрослеет и звереет.
* * *
Отрывки из записок И.Г. Рощектаева:
«В Миллерово лагерь был расположен за городом в крутом логу. Обширный, несколько гектаров. Обнесен колючей проволокой. Охрана вооружена автоматами, пулеметами и минометами. Кормились мы сами. Трофейные советские походные кухни, в котлах варили баланду из горелой пшеницы с известью, битым кирпичом, гвоздями. Сами, мол, элеватор сожгли, ешьте и не обижайтесь. Военнопленных тут, наверное, десятки тысяч. Отправляют по железной дороге вагонами, по слухам, вроде в Германию.
Когда осмотрелся, мысль одна – бежать. Из Неметчины ведь не выбраться. Свои мужики, кубанцы, согласились. Договорились с земляком-полицаем, стоявшем в охране. Он «не заметил», как мы по ручейку пролезли под проволокой. На воле вздохнули свободно. Да недолго оставались сами себе хозяева. Нелепо наткнулись на фашистский пост под железнодорожным мостом через овраг. Отделались легко. Удалось скрыть, что мы беглые. В лагерь нас препроводили, как окруженцев, арестованных впервые.
Начали настойчиво вербовать на службу в немецкую армию. Офицеры агитировали. Они были в фашистской форме, но разговаривали по-русски чисто. Наверное, из наших советских немцев, потому что хорошо знали и немецкий язык. Мы с самым верным моим товарищем Лукой Духовенко сказали себе категорически: с голоду помрём, а служить немцам не пойдём. Были и такие, кто соглашался. Когда гоняли нас на работу, мы их видели там на городской площади. Маршировали.
Осенью нас из Ростовской области в вагонах перевезли в Воронежскую на станцию Евдаково. Там мы строили железнодорожную ветку в сторону Острогожска.
Содержали в колхозном коровнике. Небольшой двор опутан проволокой. Тут вновь задумал я бежать. Когда нас с Лукой не погнали на работу, оставили убирать лагерь, удалось как бы невзначай оторвать на столбе два нижних ряда проволоки. Приподнимай с гвоздя и – ползи.
Ночь выдалась холодной – северный ветер, дождь с крупой. Охранник укутался, гнётся. Лучшего момента не будет. Благополучно пролезли под ограждением, ещё метров сто ползком. Дальше – встали и пошли.
Быстро одёжка обледенела. Выбились из сил. Засветился огонек вдалеке. Край села. Подошли к хате. Лука говорит: нет сил, зайдём. Переубедить его не смог. Постучался он в дверь, его впустили. Вскоре и меня позвал.
В хате тепло, хорошо пахнет печёным хлебом. Вдруг из другой комнаты выходит огромного роста мужчина, в брезентовом плаще. «Вот что, хлопцы. Я тут староста. В селе стоит мадьярский карательный отряд. Пошли в штаб». Мы стали проситься: отпусти. Жена его вступилась за нас: пускай идут, куда хотят. Он – ни в какую. Из хаты вывел, а мы кинулись бежать в разные стороны. По пути я оказался на ферме и заскочил в сарай – в самый дальний угол. Скрыться не удалось. Мой след взяла овчарка, прет прямо на меня.
Допрашивали молодые мадьярские офицеры. Кое-что понимали по-русски. Я схитрил, объясняю, что бежал из лагеря в Острогожске. Если попаду назад в свой, то виселицы уже не миновать. Посмотрели на мою семейную фотокарточку, которую я хранил в нагрудном кармане. Указал им жену, детей.
Бить не стали. Повезло. А с Лукой я расстался навсегда. Посчитал, что ему удалось бежать, и впоследствии узнал, что не ошибся».
* * *
Больше Рощектаеву так «везти» не будет. Из следующего лагеря тоже не вырвался. На глазах товарища били – «у мадьяра деревянное ложе винтовки близ ствола переломилось. Меня ударил в лицо, пламя в глазах сверкнуло – сознание потерял. Наутро кой-как поднялся, а Николай уже не встал. Сильно кашлял с кровью, на третий день помер». И еще на глазах расстреливали беглецов. «Я тогда подумал, хорошо, что убивали из русского оружия. Только не из ихнего поганого принять бы смерть».
Зимой «загонят в товарняк. Увезут на Украину. Из 45 человек в вагоне живыми останутся 18. На станции Омелой Киевской области лагерь располагался во дворе сахарного завода. Рыли там котлованы под какое-то строительство. Работал я и в паровозном депо. Один из гражданских повредил тормозной шланг. Повесили за это человека на проходной, для устрашения, не снимали три дня».
Осенью сорок третьего года отправляли на запад – в Германию. Конвоиры-полицаи подслушали, что у кого-то в вагоне есть нож. При обыске «немцы натравливали собак. Они грызут крайних. Палками били тех, кто попадал под руку. А когда увидели на полу кинутый нож, то заставили всех раздеться. Так и везли голыми через Украину и Польшу».
«С ноября нахожусь в Рурской области в Германии. Город Буэр. Работаю в строительной бригаде при угольной шахте под наблюдением жандарма. Кормили раз в сутки, когда возвращались в лагерь. По талону получаешь горбушку хлеба и миску мучной баланды. На таком пайке долго не продержишься.
Ищешь подножный корм. Неподалеку от шахты англичане или американцы разбомбили склад с картошкой. В обеденный перерыв удалось отлучиться туда с торбой. Прихватил меня жандарм, привел в цех. Конвоиры избили. Наказали: три ночи спал в подвале на бетонном полу. «Никс порцион». Лишили кормежки – хлебной пайки и супа. Грыз буряк, накануне во время воздушной тревоги припрятал в цеху кормовую свеклу, ею и спасался.
Всех случаев не опишешь».
* * *
Тем же грозным летом сорок второго, когда фашисты вдруг, как недавно под Москвой, вновь начали рвать свои «мундиры о русские штыки», в кубанских степях тоже оказался в окружении и попал в плен полковник медицинской службы Конрад Лоренц. После войны его книгами будут увлечены любители природы по всему миру. Как известному ученому-биологу ему вручат Нобелевскую премию. А в памяти он будет возвращаться к временам своего вынужденного пребывания в Советском Союзе.
Любопытные воспоминания-рассуждения бывшего военнопленного, записанные еще в 1975 при встрече с Лоренцом, недавно обнародовал в журнале «Москва» наш ученый-географ, дважды лауреат Государственной премии СССР Глеб Удинцев, тоже, кстати, участник войны, штурман авиации дальнего действия.
– Меня отправили в Армению, в концлагерь на озеро Севан, – рассказывал Конрад. – Работал в каменоломнях. Трудная там жизнь была, голодная, а труд тяжелый. Несколько человек даже умерли. А я, как опытный биолог, умел себе всякую пищу находить, например, даже змей убивал и поедал. Не умер и даже не заболел. Да еще для поддержания бодрости духа русский язык осваивал. За три-четыре месяца смог уже объясняться по-русски с охраной.
Позже полковника перебросили в Подмосковье – в офицерский лагерь. Ехал туда Лоренц через всю страну с конвоиром в обычном пассажирском поезде – с сухим пайком, с котелком, «и главное – с талонами для получения горячей пищи на продуктовых пунктах на железнодорожных станциях».
В Баку его охранника уложил приступ малярии. Солдат послал самого арестанта за едой. Конрад ему твердит: «Куда я в немецкой форме пойду?» Услышал в ответ: «Кому ты, битый фриц, нужен, иди!» По пути Лоренц решил умыться и привести себя в порядок у фонтана с бассейном. Тут столкнулся с раненым русским солдатом. «На костылях. Левая рука в гипсе». Испугался, подумал, что костылем сейчас отгонит от воды. А он предлагает побрить друг друга. «У тебя, фриц, мыло вижу есть». Сам вытаскивает из кармана опасную бритву – «трофей, ваша немецкая, хорошо отточена и выправлена». У пленного опять боязливые мысли: «не захочет ли этот израненный русский солдат одним легким взмахом лезвия полоснуть меня по горлу? Что у него на душе?» Зря опасался немец. Расставались чисто выбритыми и с горячей кашей в котелках, которую ему помог получить вокзальный встречный.
– Могло ли такое случиться в Германии с русским пленным солдатом? – Вдруг спросил собеседника-географа Лоренц. Сам же ему ответил, что «не могло, война очень жестокая была. Немцы беспощадно относились к русским пленным. А я в тот момент понял, что Гитлер войну с Россией проиграет! Сила духа, сила души у вас была выше».
И еще важный момент. В советском концлагере Лоренц написал работу о философии своего великого соотечественника Иммануила Канта. При освобождении потребовали сдать рукопись на изучение. Её вернули. «По возвращении в Германию я опубликовал работу и получил за нее первый послевоенный заработок!».
* * *
У нашего же Ивана Рощектаева весна 1945 года складывалась тоже удачно. «Немцы обращались с русскими уже помягче». При непонятной внезапной эвакуации концлагеря Ивану Григорьевичу удалось бежать. Скитался недолго.
«Вижу два танка. Звезды на броне пятиконечные, русские, но почему-то белые. Из люка вылез негр. Друг друга поняли – рус, америка. Угостил он меня галетами и сигаретами, на пачке верблюд.
Американцы таких, как я, собирали и свозили на машинах в немецкий военный городок Нойнхауз. Пытались организовать из военнопленных отделения-взводы-роты-батальоны. Но с разносортной массой справиться не смогли. Полная анархия. Англичане, французы, бельгийцы, итальянцы грабили мирное население, отбирали машины и загружали их. Все валили на русских, потому что власовцы тоже занимались грабежом и уезжали на запад. Боялись расплаты. Всевозможные предатели – власовцы, полицаи, старосты – вливались в ряды советских военнопленных, маскировались.
В августе нас перевезли в зону размещения советских войск. Тут проходили фильтрацию – рассказывали, как и где попадали в плен, где находились. Получил я документ, в нем указано место жительства – станица Платнировская, Кореновского района, Краснодарского края. Там до войны жила моя семья. Писал домой письма, но родные не отвечали.
А вскоре поезд увозил меня в Сибирь. Сопровождающий капитан Монастырев в пути посмотрел мои бумаги. С такими документами в эшелоне оказалось человек двадцать. Капитан успокоил нас: сейчас отпустить не могу, через короткое время все будете дома со своими семьями».
Рощектаев оказался на стройке в Кемеровской области. Жену Веру Павловну и детей письма нашли там, где Иван Григорьевич родился и рос – в Оренбургской области. Но по жестким законам того послевоенного времени уволиться с работы по собственному желанию не смог. Родным пришлось перебраться к нему. В трудах построили собственный дом. В 1953 году уехали к сыну Николаю в Воронеж, а затем с ним же в Митрофановку. Это большое село и железнодорожная станция на юге области. Здесь и работал шофером Рощектаев-старший.
* * *
Отрывки из записок Ивана Григорьевича:
«Когда мы готовились к побегу из лагеря в Каменском районе, то с Лукой Духовенко дали друг другу слово: кто останется жив, сообщит обо всем семье. Разыскал я его жену. Она написала, что знает о наших похождениях. Лука добрался домой на Кубань по захваченной врагом территории. Дождался освобождения. Опять ушел в действующую армию. Погиб в конце войны.
Если бы знал он, что я остался живым».
«В 1958 году я получил в Воронеже новый грузовик ГАЗ-51. Еду домой мимо Атамановки в Каменском районе. Вспомнилось, в этом селе ночью на 7 ноября 1942 года нас предал староста, фашистский холуй. Дай, думаю, гляну ему в глаза. У встречного мужчины спрашиваю: знаете, кто был старостой в оккупацию? В ответ услышал: как наши село освободили, тогда же старосту расстреляли.
Собаке собачья смерть. И поехал дальше, в Митрофановку».
«Вспоминаю плен опять. Германию. Во дворе шахты взрывом авиабомбы проломило дыру в трубе котельной. Не рухнула, хоть и высокая, стоит. Я высказался вслух: эх, маловато задело! Жандарм меня понял. Подскочил – «шпрехен гут! карашо!». И в лицо кулаком. А много ли мне, доходяге, нужно. Сшиб наземь, бьёт с носка.
Понял, не над пробоиной я торжествую.
Он с автоматом, господин. А я хоть и раб, но победитель».