Виталий МОЛЧАНОВ. Я НИКУДА ОТСЮДА НЕ УЕДУ! Из книги стихов «Фрески». Вступительная статья Петра Краснова

 

Виталий МОЛЧАНОВ

Я НИКУДА ОТСЮДА НЕ УЕДУ!

Из книги стихов «Фрески»

 

Читать стихи Виталия Молчанова бегло, походя, скользя взглядом по строчкам – не получается, настолько насыщены они смысловым действом, самим желанием автора полнее донести мысль свою и чувства до читателя. Глаза цепляются за подробности многие, детали, частности изобразительные, тропы, задерживаются на них, вчитываться заставляя, вдумываться и понимать. И – принимать, а то и, бывает иногда, не принимать эти сложные, острые, а подчас и рискованные сравнения и ассоциации, «метафорические вбросы» в сознание читающих. Но в любом случае чтение это никак уж не скучное, повышенная энергетика молчановского стиха увлекает, «тащит» читательское внимание как сильное речное течение. А немалое познавательное начало в этой книге даёт ей востребованную всегда новизну.

Метафорическая напористость, избыточность здесь преследует и собственно художественные, образные, изобразительные цели, и одновременно является стилеобразующей, отстраивающей в единое и смысловые, идейные, и сюжетные линии стихотворного повествования в целом. А это нечасто получается даже у весьма опытных версификаторов. Бессюжетность, кстати, не в чести у Виталия Молчанова, и потому он выстраивает иногда если не последовательность действий и судеб персонажей своих, помышлений лирического героя, то сюжет развития самой поэтической мысли, развёрнутой порою в целое стихотворение дерзкой метафоры.

Намётанный глаз найдёт, наверное, в этой книге некоторые издержки молчановского поэтического «напора», эмоционального преизбытка – но это живой, искренний, а потому отнюдь не всегда безупречный творческий процесс, стихо-творение в его непрекращающемся становлении и совершенствовании. Пожелаем же автору и новой книге его в наше «время нечитающих» быть прочитанной, – она, ей-Богу же, стоит того.

 Пётр КРАСНОВ

 

НАГОЙ*     

1.

Весна-дворняга солнечным оскалом

Зиме грозила: «Береги бока!».

Пригожий лик под ледяным забралом

Таить устала стольная река,

И лопнула морозная тесёмка.

Шлем по теченью сбросив за спиной,

Приподнялась Москва. С утра позёмка

Котлы проталин сдобрила крупой,

Над варевом холодным покружилась

И сникла у Варваринских ворот.

Сдаваться к воеводе шёл на милость

Стрелец помятый, выпятив живот

И вздёрнув к небу бородёнку злую.

Нещадно сабля била по бедру:

«Посеял берендейку, закукуют

Обратно в Тверь... Рассола бы нутру…».

Стряхнув с обувки ладной комья грязи,

Торговый люд растёкся по рядам.

Мостки скрипели: нёс корзины Власий,

Тюки – Емеля, осетров – Богдан.

Материя разложена по штукам,

Бери любую – не жадись, плати.

Моченья и соленья, связки лука,

Бочонки мёда, пирогов ломти…

Глаз маслится от снеди изобильной!

Весна-дворняга, изойдя слюной,

На жарких лапах кралась мимо мыльни

С окошками из плёнки слюдяной.

 

2.

Дверь – нараспашку, ноздри дразнит запах

Замоченных в кадушке пряных трав.

Случайный разговор о тайных знаках

Подобен пару – сути не вобрав,

Легко клубится, проникает в сени,

На улицу с берёзовым теплом.

Ярыга лечит веничком колени

И ведает собрату о былом:

– Как помню, прошлогоднего июля

Окрест стояли добрые деньки.

Паломники чрез мост перемахнули

И подались к иконе напрямки.

Всяк нёс с собой хворобину, болячку,

Моление за ближнего в нужде.

С ворот спустили Божью Матерь в качке

И вознесли в шалаш из трёх жердей.

Вокруг толпы природа благолепнa:

Щебечут птахи, ясен Божий свет…

Как Феникс, восстающий вновь из пепла,

Нагой Василий вышел, тощ и сед.

В глазах его горел нездешний пламень.

Взмахнул рукой – так бьёт одним из крыл

Орёл врагов, – с коротким свистом камень

Икону чудотворную сразил!

Трепали кощуна Богдан и Власий,

Емеля помогал – ударь да пни.

Старик хрипел: «Помилуй, Христе Спасе…

С ея ты краски слой отколупни!..»

 

3.

Не люди, а мятущееся стадо

Ярились – кто ж им вставит удила:

 – Нагого вусмерть измахратить надо,

Бить образа – бесовские дела!

Стрельцы ватагой мчались на подмогу.

Один с козлиной, вострой бородой

Икону подхватил и краски кроху

Поддел ногтём, открыв начальный слой.

Взлетело вороньё со всей округи –

Загнал их в небо заполошный крик:

«Нечистая икона, братцы, други,

Под матерью с младенцем – адский лик!

Молились Сатане мы…». Трижды битый,

Нагой был поднят сворой палачей:

Чернее смоли впалые ланиты,

Ручьями кровь текла с его плечей.

Меж Верой и безверьем – мрак и пропасть.

Не тайный знак, а истина жила

В Юродивом, невиданная кротость

Из глаз его на грешных снизошла

И осветила лаской Божьей лица. –

Ярыга смолк и ковш поднёс к устам.

Окликнула стрельца отроковица:

«Нашлась пропажа, сей же час отдам!»

 

На ледоход весна глядела с кручи –

Тяжёлый бег огромных белых плах.

Потом с небес хвостом смахнула тучи,

И вспыхнули кресты на куполах.

 

______________________________________

* Василий Блаженный

 

 

ИВАН КОРЕЙША

1.

По щеке немытой неба второпях стекла звезда.

Думал месяц, щурясь слепо: «На Москве лиха езда!

Мимо звонких новых строек, вдоль глухих особняков

Тройки бег норовист, боек. Хлопья белые – с клыков

Псов, помчавшихся вдогонку. Не настичь – не сбавит ход».

На полу, cтянув попонку, спит «студент холодных вод»*.

 

Плешь обильная в расчёсах, помнят длани кандалы,

А спина – тяжёлый посох… Из подвальной злой дыры

Вынут, помещён в палату, при иконах и свечах

Грешный, святый, виноватый и безвинный не зачах.

Говорят, что нет пророков у России за душой.

Словно пёсья пена – ропот – смысл имеет небольшой.

 

Брёхом больше или меньше, иноземцев блажь да сны.

Слабоумен ли Корейша, предсказавший две войны?

Проплывали строем шали, шапки, шляпы, клобуки.

Толпы шли, опять мелькали лапти, туфли, сапоги.

На боку костлявом лёжа, бормоча себе под нос,

Врачевал и грызь, и рожу, желуницу и обнос.

 

В редкий час отдохновенья от людских хвороб и бед

Бил он молотом каменья, сокрушал бутылки вслед.

Верил – поражает бесов, превращая мерзких в прах.

Руки сбитые – в порезах, пыль cкрипуча на зубах.

«Нет без працы кололацы»**, – коли умный, всё поймёшь.

А ему б под сень акаций, с бережка крутого – в Сож***.

 

2.

После битвы и пожара вновь отстроилась Москва,

Но в Смоленске деловарам строить – лютая тоска.

Умыкнув большие тыщи, знай, сидят по кабакам,

На родное пепелище из хором глядеть не срам.

Расхитителя-вельможу обличил тогда Иван:

«Орден твой под толстой рожей за десятки мёртвых дан!».

 

Не спустили супостаты – был блаженный, стал дурак.

На него лихие каты понавешали собак:

Дескать, бос, в исподнем ходит круглый год в жару и зной,

Выкликает, колобродит, явно, что с душой больной.

От великого ученья шибко разумом ослаб…

У больничных врат стеченье сотен мужиков и баб.

 

Плач и крик: «Ослобоните! Али нет на вас креста?»

Губернатор строг: «Везите дальше в скорбные места».

Вот позор Москвы – Доллхауз – для помешанных юдоль:

Голод убивает жалость, оскорбленья множат боль.

Сорок с лишним лет Корейша здесь провёл и встретил смерть –

Может стойко ад кромешный только русский претерпеть.

 

Кони резвы, жаром пышут, искры бьют из-под копыт,

Венценосец ближе, ближе… Тихо узник добрый спит,

И блазнится чудотворцу ясень голый на ветру,

Из трубы дымочка кольца улетают в синеву.

Милой Родины виденья пред глазами предстают,

А по стенам бесов тени неприкаянно снуют.

 

 ­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­____________________________________________________

* так именовал себя юродивый Иван Корейша

** искаж. польская пословица «Без труда нет калача»

*** река на Смоленщине

 

КСЕНЯ

Дождик наметал стежки – стариковские шажки
Пыль срезают, словно ножницы, с асфальта
И подбрасывают вверх... Мимо позабытых вех
Дед идёт, слезится глаз потухших смальта.

В кофту женскую одет, в паре сношенных штиблет
И на брюки нацепил зачем-то юбку.
То ли холодно ему, то ли бросил кто в суму 
Подаяние – сыграл с убогим шутку.

В тучу сбились облака, солнце заслонив, пока
Резвый ветер не порвал бродяжек в клочья.
С интервалом в пять секунд ноги дряблые бредут.
Ты куда свои стопы направил, отче?

Блики – на боках машин. «Потребляйте», – город-джинн, 
Распахнув объятья, заклинал коварно:
«Душу есть где расплескать, в долг бери – негоже ждать.
Прогоришь, ну, значит, брат, такая карма».

Мчалась в поисках бабла тротуарная толпа,
Закоулков городских дурное семя.
Дед ей шёл наперекор, сам с собой вёл разговор:
– Божий раб Андрей почил, теперь я Ксеня.

Наваждением влеком, вспомнил: раньше, за столом
В петербургской блинной, слышал я легенду,
Что у Ксеньюшки Святой муж скончался молодой,
И она мундир надела с позументом. 

Красный верх, зелёный низ… Не причуда, не каприз,
Мужним именем звалась теперь – Андреем.
Всё до нитки раздала и босая, без угла,
В мир пошла она, чтоб сделать мир добрее.

Оренбург – не Петербург… Tри столетья прочь… Hо вдруг
Это промысел, достойный быть в скрижали?
Ты Блаженный, не чудак?.. Дед исчез, не подал знак.
Снова пыль к асфальту капли пришивали.

 

БОГОМАЗ

1.
Я – Богомаз. Пишу земные лики
И падаю пред ними на колени,
Дарю иконе солнечные блики
И сумрачные гробовые тени.
Здесь при свечах в келейном полумраке
Я щедро в краски жизнь свою добавил – 
И ангелы резвятся в жёлтом лаке,
И слушают хоралы Пётр и Павел.
В глазах Марии небо торжествует,
Иисуса очи кладезям подобны,
Их чистоте слагают аллилуйи,
В них силу веры черпают голодным.
Один в тиши мечте поющей внемлю
И создаю бессмертное искусство,
Способное спасти больную землю
И вылечить в груди больное чувство.
Умело распинаю свою душу
Не на кресте, на деревянных досках.
Я знаю, мой талант святым не нужен,
И мой товар пылится на подмостках.
Но час пробьёт, и в изголовье трона
Воздвигнется ликующе и просто
Моей рукой рожденная икона,
Моим умом достигнувшая роста!

2.
Не надо лишних слов, не надо поз минутных.
Как мир стара любовь, как мир стареем мы.
Но сколько разных дум, желаний недоступных
Тревожат без того уставшие умы.
Укутаюсь в печаль, поверю слепо сказке,
Забудусь и уйду, потом смогу простить.
Найду в палитре дня свои святые краски
И буду божество по образу творить.
Но как слаба рука – не удержать ей кисти,
И взгляд уже давно всю зоркость потерял.
Пока я не остыл, пока живые мысли,
Я буду рисовать, ведь я не всё сказал.
Я нарисую ночь и солнечное утро,
И вечера теней твой опечалят взгляд.
Ты смотришь на меня так искренне, так мудро 
Поверх чужих побед, поверх своих утрат.
В аллеях бледных звёзд, среди безумной выси
Дай счастья мне, судьба, дай силы и тепла.
Дай зоркости глазам и вдохновенья мысли,
Чтоб мог я рисовать волшебные слова!

3.
Я, наверное, часто бываю неправ.
Я горяч, в разговоре, случается, груб.
Вы не знаете мой необузданный нрав.
Я Ваш сон не сцеловывал дерзостно с губ.
Но, рождённый понять трепет кисти в руках,
Вас, живую, пишу на безмолвной доске
И, как камень, тону в бесконечных глазах,
И, как пламя, горю в золотом волоске.
Вы смогли разбудить мой дремавший талант,
Осветив пыльный сумрак забытых дорог.
Из пигмея вчерашнего вырос гигант,
Облака постеливший у царственных ног.
Вам сказать, что люблю, не осмелюсь в глаза.
Пусть Икона несет в себе голос любви.
Рядом с Вашей красой так бледны небеса,
Так бесцветны озера в прозрачной дали.
Райский сад – это Вам от щедрот бедняка.
Вы теперь тут хозяйка на тысячи лет.
Вам нектар приготовил на блюдце листка,
Богомаз, создающий великий портрет.
Я, наверное, часто бываю неправ.
Я горяч, в разговоре, случается, груб.
Вы чудесный цветок среди трепетных трав,
С поцелуем зари в уголках нежных губ.
Попирая каноны усопших творцов,
Больше солнца и неба беру на мазки,
Вас признает святой Церковь наших отцов,
Вы, живая, сойдёте с безмолвной доски.

 

АКСАКОВСКОЕ

Свечной наплыв растёт до потолка

Зубастой тенью – тучей с рваным краем.

Она глотает блики-облака,

Со шторами сливаясь, замирает.

И мнится, что над Знаменским дожди

Залили рожь крестьянскую на поле.

– Передохни, мой цветик, обожди.

Нет весточки ль какой из той юдоли,

Где вырос я, где мой остался дух

У Кудринской горы, Грачёвой рощи

И у пруда, где лебедей из рук

Кормил я хлебом? Крошишь милым, крошишь.

Могилы предков, храм – души приют,

Манят к себе, и бор зовёт с ружьишком.

По зале слуги резвые снуют,

Меняют свечи, будет передышка

Уставшей дочке – с раннего утра

Под запись ей отец диктует строки

Про красоту дворянского угла,

Про Оренбургский край, мечтой высокой

Наполнены сказанья старика

Полуслепого, взором чище неба.

Благая весть пришла издалека:

«Убрали рожь, крестьянам хватит хлеба».

И тучи растворился силуэт,

В глазах незрячих алый жар камина

Цветочком стал, его прекрасней нет

На детской полке между книг любимых.

И со страниц степной задул «Буран»,

И клюнул язь в «Записках об уженье».

Слетел, как с плуга грязь, былой обман,

Что только ссыльных в Оренбуржье тленье.

И распахнулся первозданный мир

Во всем богатстве недр, в обилье злаков.

К нам дверь открыл родной земли кумир –

Великий Зодчий русскости Аксаков.

 

СТАРООБРЯДЧЕСКОЕ

Мешает угли кочерга, в слюду окошка бьёт ирга,

К стене прижалась, но с тоской глядит на лес.

Твёрд частокола сухостой, не пустит татя на постой:

«Иди отсель!» – он скрипнет, ветер свистнет: «Бес-c-с».

 

У хат подвязаны платки – соломой крыли мужики.

Тесали бревна, без устатка пел топор:

«Сарай, колодец и амбар». Согреют к ночи самовар,

В душистых травах заплетая разговор

 

О стародавних временах, расколе, святости в словах,

О суете мирской, вреде греховных дум,

Чтоб пальцы вдвое – не в щепоть (не попусти, Исус-Господь),

Как на костре сгорел за веру Аввакум.

 

На лицах бородатых – пот, в углу – затепленный киот.

Иконы смотрят, неподкупны и строги,

Их в дебри прятали скиты, за лики клали животы

И берегли от супостатов кержаки.

 

Кнуты и дыбы... Волчья власть тянула к шеям злую пасть,

Кандальный звон бежал по следу беглецов.

Смогли до буквы сохранить и протянуть потомкам нить

К души спасенью по завету праотцов.

 

Они бежали – Русь росла, в степях гудят колокола,

Топор поёт, и тянет «о» родная речь.

Урядник – старый казнокрад, деньге челдонской будет рад.

Мешает угли кочерга, дымится печь.

 

И над поселком, над иргой, что в лес глядит всегда с тоской,

Над частоколом – символ веры здешних мест.

Не греков дар, не латинян, – воздвигнут, Богом осиян,

Восьмиконечный Православный Русский Крест!

 

ТРЕУГОЛЬНИК

Багульник белым полыхнул, зарозовел шиповник.
К утру затих недолгий бой в объятьях тишины.
Солдат свернул тетрадный лист в привычный треугольник:
– Лети, почтовый голубок, неси письмо с войны.

 

Прошедший год – тяжёлый год… Чем дальше, тем свирепей
Наскок фашистских наглых орд, но твёрже наш отпор.
Грядёт июньская жара – ни облачка на небе.
Спеши, мой храбрый почтальон, за цепь Уральских гор.

 

Там необъятная Сибирь – багульник и шиповник,
Журчит под камнем ручеёк, и ходит в школу брат.
Там ждут, дыханье затаив, заветный треугольник,
Не с похоронкой злой конверт – весь в штемпелях квадрат.

 

Над вставшей на врага страной лети среди пожарищ,
Всели надежду в отчий дом, пригладь вихры полей,
Слезинки промокни крылом, бумажный мой товарищ,
Носитель долгожданных слов из рода голубей.

 

Неистов танковый мотор, взлетает истребитель,
Плывёт корабль на всех парах, и реет красный флаг.
Нельзя нас, русских, победить, народ наш – победитель!
В достатке пороха, свинца и для письма бумаг.

 

Багульник белым полыхнул, зарозовел шиповник.
Навеки cтих последний бой в объятьях тишины.
Солдат свернул тетрадный лист в привычный треугольник:
– Лети, победный голубок, живым приду с войны.

 

ПОСЛЕПОБЕДНОЕ

Камни точит вода – ну, а время

Точит слабые наши тела.

Бьёт война по людским поколеньям,

Как прибойная злая волна

Увлекает с разгона песчинки

Человеческих судеб на дно.

Хроник старых скупые картинки

Не увидишь сегодня в кино,

Не услышишь военные песни

На пластинках и лентах кассет.

Только в мае, девятого, «Вести»

Сообщат про парады побед

На осколках великой державы –

Самой лучшей разбитой страны.

Троекратно солдатское: «Слава!»

Прогремит и закроются рты.

А потом всё пойдёт как по нотам:

Фронтовые нальются сто грамм,

Котелки с кашей вынесет кто-то

(От щедрот своих спонсор украл

На пайки ветеранам копейки

И по случаю в дар преподнёс).

Дифирамбы с трибун, как из лейки,

Потекут на остатки волос,

Дальше спустятся к сморщенным шеям

И по спинам – в брусчатку, на пыль.

Кто б поверил сейчас лиходеям,

Сотворившим ужасную быль,

Разбазарившим недра и воды,

Все богатства родимой земли,

За которую эти уроды

Никогда б воевать не пошли?

Камни точит вода – ну, а душу

Червоточиной гложет вина:

«Старики, перед вами я трушу,

Мной проиграна ваша война».

 

* * *

В росе холодной зябнет луг,
Под мышкой греется бамбук.
Камыш шуршит –
Проснувшись, утки чешут спинки.
Удача – ниже поплавка,
В душе суббота и река
Танцуют, сняв ботинки.

Смешались дымка и дымок.
Вода – в глазах, вода – у ног.
Курю и жду –
Червяк хорош, когда же клюнет?
Не серебристая форель,
Обычная речная бель
Резва у нас в июне.

Голавлик – первый из гостей.
Приёмник блоком новостей
Меня страшит –
Бубнят опять о Пентагоне:
Поймать Россию на крючок,
Засунуть в ядерный сачок,
Мечтают в Белом доме.

Пусть кризис – мировой понос,
Питает в штатах афро-босс.
Внутри он бел –
Снаружи только кожей чёрен.
Сдвигая НАТО на восток,
Не знает – над Россией Бог
Простёр свои ладони.

Подлещик, окунь, два ерша...
Скольжу на лодке, не спеша.
Забыл сказать –
Поставил сетку я пораньше,
На ужин наварю ухи.
Господь, мне не прощай грехи,
Дай плыть России дальше!

 

ФИНГАЛ

Крошили шишки клесты на ветках,

А хлебный мякиш – кресты на пальцах.

Тряхнуло крепко, когда подъехал

Твой скорый поезд к одной из станций.

Заныли бухты: «Держите вора!»

И с третьей полки тебе на скулу

Свалился сидор – убиться впору –

За ним пакеты и два баула.

Удар отменный – отпали коры,

Фингал налился на зависть лампам.

Соседка сверху пристала с мокрым,

Сосед напротив микстуры капнул.

Непруха, братцы, одна не ходит:

Семь лет по зонам. Обидно. Больно.

Не крал, не дрался, ну, выпил, вроде, –

В двенадцать завтра сходить в Раздольном.

Там встретит Катя, а я побитый.

– Такое, – спросит, – твоё «с начала»?

Забился в угол несчастный мытарь.

Земля на рельсах состав качала,

Метель с трудом затирала риски

Следов звериных в открытом поле.

Три года знались по переписке.

Колёса – хором: «Три дня на воле».

Крошили шишки клесты на ветках.

Рюкзак сжимая в дрожащих пальцах,

Ты в тамбур вышел, когда подъехал

Твой скорый к лучшей из прочих станций.

В сугробы рухнула проводница.

Стряхнув с подножки ошмётки снега,

Ты исподлобья ощупал лица –

У Кати щёки красны от бега.

Сейчас заметит позорный штемпель –

Фингал проклятый – пошлёт подальше.

Вороны лают про быль и небыль,

И в этом лае так много фальши.

Но встали рядом сосед с соседкой

И проводница, и полвагона.

Сказали, мол, чемоданы метко

Влетают в скулы – без лжи и гона,

Что ты в дороге не пил, не дрался...

И взгляд смягчился, стал тёплым, прежним.

С плаката рядом вам улыбался,

Нахохлив брови, геройский Брежнев.

 

ГЕРОЙ

                               Павлику Морозову

«Кожан распахнут, мутные глазищи, –

 Отец-начальник нам куска не бросит.

 Он с кулаков дерёт большие тыщи

 И водку жрёт вдвоём с шалавой Тосей.

 Плюются на пол шкурками от сала,

 Кидают псу цепному скибки хлеба.

 А нам с братишкой и картошки мало.

 «Ешь с кожурой, – мне мать велит: Не гребуй».

 Чтоб контриков никто не раскулачил,

 За мзду папаня правит документы.

 «Ты пионер – подхвостье коммунячье!» –

 Бранится дед, кольцом бьёт в темя медным.

 И дядька-крёстный не даёт мне спуска:

 «Ща нашинкую, как кочан, Иуду»,

 А баушка, сжав губы в курью гузку,

 Волчицей смотрит: «Дурень необутый,

 Не крестишь лба, кичишься красной тряпкой.

 Ужо придуть спасители Расеи,

 Повесють и тебя, и Федьку с мамкой

 На радость нам и прочим богатеям».

 Батяня – гад, сгноил зерно в овраге,

 Боялся повторенья продразвёрстки».

 ------------------------------------------------------

 «Морозов Павел» – подпись на бумаге,

 По-детски кругло приговор отцовский.

 

 В лесу нальётся соком земляника,

 Повиснут капли кровушки на травке.

 Вернётся мамка – в хате пусто, тихо,

 Лишь тараканы бегают по лавке...

 

 Доносчику, как правило, – кнут первый.

 Герою – золотой сусальный пряник.

...Что сделаете вы, когда, к примеру,

В налоговую стукнет сын ваш Павлик?

 

РОА

– Вот церковь, вот райком, – пали, руби убогих.

– Что поп? Что коммунист? – коли, ругай срамно!

В немецких сапогах гниют, как трупы, ноги,

И жжёт шеврон «РОА», как лилльское клеймо.

Гортанные слова буравят слух кинжально:

«Стреляй – вон твой народ, быдляч и неказист,

И в матерей стреляй, что вас, иуд, рожали,

Бей кучно от бедра, не то просвищет хлыст, –

Cам обер-лейтенант сквозь зубы шикнет: «Швайне!»,

И льдисто заблестит, суля свинец, пенсне…»

…Хозяйское сукно прилипнет к потной швали,

А кровь, родная кровь, как ливень по весне,

В родную канет сушь, скрепя её навеки.

Но будет Божий суд – неумолим и скор:

– Нет места на земле для вас, нечеловеки,

Подите-ка вы в ад, страны своей позор!

 

Потомки палачей, лизнув очко Европе,

Привычно кал сглотнут – возьмутся за перо

Историю строфой корявою дистрофить,

Чтоб ложью отбелить замаранных зело.

 

Изменник – лиходей без родины и веры,

Не англ он и не сакс, не дойч и не еврей,

Не русский… В кошельке души воняет скверно

Тридцатка под размен иудиных рублей.

 

СЕРДЦЕ-ОСЕНЬ

Жирком подёрнуто на диво,

К экранным горестям ответно,

По жизни – чёрство, нелюдимо,

Прозападно, индифферентно –

Боится сердце, замирает…

– С корнями вырву, брошу оземь,

Чтоб с кровоточащего края

Вошла в грудную клетку осень,

Моё юродивое чудо

С кликушьим перепевом птичьим.

Они на юг, а мы как будто

Безвыездно незаграничны,

Безвылазно навеки с Русью,

Одним притянуты магнитом.

Тебя, как павушку, дождусь я,

Мне сердцем стань, дождём омытым,

Листвой горящим, по морозцу

Стучащим колокольно в рани.

Пусть снова русское забьётся,

Взамен чужой разбитой дряни!

 

БЕРЁЗОВЫЙ СОК

Измазав клейким бязь рубашки,

Сквозь продырявленный висок

Кровят берёзы в полторашки,

И пластик принимает сок.

Весной наполнятся бутылки

Под похоронную капель.

Поклон земной не бьют затылки,

Спешат в задрипанный мотель –  

Бардак у федеральной трассы,

Продать целебное питьё.

Им пожилые ловеласы,

Взбодрившись, кинут на житьё.

Оттуда – в лес, без передышки

Берёзовый поганить храм.

Сольют безжалостно излишки,

Пустую тару вновь к вискам

Приставят, вытрут пот обильный:

«Хорош! Стволы почти пусты».

Считают барыши умильно,

В платочки ныкая хрусты...

... Страна – былинная берёза,

Пьёт кровь твою торгашья рать.

Дырявит плоть, простоволосит,

И некому перевязать.

 

* * *

Пусть в мире Божьем есть теплей места,

Богаче люди и вкусней обеды,

Дороги лучше, краше города.

– Я никуда отсюда не уеду!

 

Пусть волк – хозяин и закон – тайга,

Халява – радость и обман – победа,

Воруют без оглядки и стыда.

– Я никуда отсюда не уеду!

 

Пусть пьянство – плод упорного труда,

На дне кармана – жалкая монета,

И в обществе – рабы и господа.

– Я никуда отсюда не уеду!

 

Пусть кровь сосёт чиновничья орда,

В газетах – сплошь враньё на грани бреда,

И верят в барыши, а не в Христа.

– Я никуда отсюда не уеду!

 

Пусть нищих бесприютна маета,

Поля – в снега, душа в беду одета,

И бесполезно прожиты года.

– Я никогда отсюда не уеду!