Алексей ГУБАРЕВ. ФАРТОВЫЙ ГРЕХ. Повесть

 

Алексей ГУБАРЕВ

ФАРТОВЫЙ ГРЕХ

Повесть

 

Среди лесов, в горах Кавказа,

Когда миг счастьем полыхал,

Обрывки дивного рассказа

В беседах тихих я слыхал,

И путь, едва ли различимый,

Куда идти мне подсказал

И, жаром искуса гонимый,

Я там однажды побывал.

 

Пролог

 

Перед тем как взяться за перо, я крепко задумался. Меня волновало одно немаловажное обстоятельство. Собственно не столько само обстоятельство, сколько вопрос: вправе ли вообще кто-либо со стороны описывать события, происшедшие не с ним?

Ведь при этом можно и сильно обидеть героя повествования, и написать совсем не то, что он видел и как переживал, написать совсем не так, как это представлялось случайным свидетелям, а, вполне вероятно, что написанное и вовсе окажется обманом или ложью.

Ведь, к примеру, далеко не факт, что когда со стороны описывают чью-либо любовь, на самом деле прототип влюблённого без исключения положителен.

Представьте себе, что автор вдруг наблюдал чью-то пылкую влюблённость, даже не предполагая того, что якобы влюблённый молодой человек просто заключил с товарищами пари затащить девчонку в постель и качественно играет свою роль, чтобы выиграть черный в своей нелепости спор. Автор же, видя происходящее по-своему, преподносит красивые ухаживания под соусом настоящего чувства, повергая читателя в глубокое заблуждение. Как-то вот запросто и такое может случиться.

Затрагивать же философские темы в «прикухонном» разговоре, скорее всего, мало наказуемо, так как сотрясаемый говором воздух, если и хранит информацию произнесенных фраз, то пока нам пользоваться подобным свойством неподвластно.

А вот если уложить сказанное на бумагу? Тут уже возникает ответственность и перед читателем и перед самим автором. Напишешь чушь, прослывешь профаном или идиотом, набросаешь правильные суждения – посеешь раздор в сознание обывателя и за это будешь уничтожен критиканами, ибо любой человечишко не терпит над собою таланта и гения. Талант и гений признаются массами только после ухода оных в мир иной, потому как никакой угрозы живущим уже представлять не в силах. Конкуренция, в любом её виде, как проявление естественного отбора есть неотъемлемая часть нашего существования и от этого никуда нам не деться. Мы есть не что иное, как зверьё, но в отличие от большинства обитателей планеты мы зверьё, одаренное разумом, и ничто звериное нам не чуждо.

И хорошо, если вдруг на бумаге затронешь мелочную «философинку», этакую сориночку большой философии. А если о Судьбе, к примеру, ляпнул или решился заикнуться на полном серьезе? О! Бит будешь нещадно, в порошок сотрут, пы-ылинки не оставят.

Глубоко поразмыслив и покопавшись в славянской нашей сущности, я неожиданно открыл для себя маленькую лазейку. На языке совершенно случайно «крутанулся» никто иной, а наш русский «авось» и вездесущая славянская «приукрасная выдумка». Ну а как же русичу да без них родимых! Вот я и рискнул сделать ставку на «авось». Авось не наругают, а то вдруг и единомышленник какой объявится. Если оный и не поддержит, так оплеухой не одарит. Обвинят ежели во лжи, прикрою позор, заменив обманы «приукрасной выдумкой».

Как бы вот этакая полусказочная зарисовочка более всего к моей душе приходится-прилаживается. Вот я её и изложу подчистую, во всю её изнанку.

Ничто не властно над Судьбой. Что есть Судьба, кто ей хозяин, как её изменить и можно ли? Над этими загадками трудились не только лучшие умы человечества, пытаясь найти хоть одну зацепку, чтобы соединить Судьбу и человека воедино. Но все эти попытки разума были обречены. То неведомо, почему с одним Судьба рука об руку идет, как дама с валетом, а с другим порознь, из-за чего одному жизненные приятности обеспечены, а другого преследует рок. Бывали случаи, когда подобные попытки приоткрыть эту тайную завесу заканчивались преждевременной смертью, сумасшествием, а нередко и самоубийством самого изыскателя судьбяной сущности, что само по себе есть доказательство всевластия её Величества Судьбы над человеком.

Правит ли Судьбой матушка Природа? Не факт. Случалось, когда разгулявшаяся стихия махом уносит тысячи жизней, а какой-нибудь «везунчик», находящийся в самом эпицентре катаклизма, вдруг оказывается абсолютно невредимым. И более того, потом ему живется даже лучше, чем до этой трагедии.

Зависит ли Судьба от Бога, ведома ли она Им? Об этом тоже пока ничего неизвестно. Неясность и всё тут. Но вот некоторые фортели этой выкобенистой дамочки, а она, что ни на есть выкобенистая, иногда могут преподнести нам довольно неожиданный сюрприз, а это, даже в неумелых руках, может обернуться довольно интересным повествованием, ну или полусказочной зарисовочкой….

Герою, которого мне довелось некоторым образом и весьма касательно знать, не то чтобы не повезло, а видимо на роду его было написано попасть в роковую жизненную круговерть. Судьба сформировала для него в буквальном смысле спотыкающееся бытие, основанное на жесточайших жизненных контрастах. Любовные интриги, должностные взлеты и падения ничто в сравнении с изуверским кувырканием и карабканьем по ступеням нежданных событий, которые невероятным камнепадом обрушивались на героя моего повествования. По иронии земного существования любая драма, замешанная на взаимоотношениях мужчины и женщины, на любви, не так трагична и значительна, как принято это представлять в литературе. Наибольшая напряженность все-таки присуща именно одиночкам, попадающим в передряги судьбы отшельникам. Именно подобное карабканье значительно трагичнее, нежели все остальные проявления, и проявимо это особенно тогда, когда выстроенные воображением ступени ведут к обретению богатства, пусть даже и призрачного.

Что касается моего героя, то для него всё это не было похоже на смену черных и белых полос матросского тельника. Это было нечто большее. Это было становлением на путь греховный, полный таинственности, необузданных желаний, роковых стечений обстоятельств, его немыслимого духовного взлета и катастрофического падения…

 

 

Часть 1. Фарт

Глава 1.

 

Кавказ! Его Величество – Кавказ!

Что скрыто в имени твоём? – вот это философское нечто нет-нет да и перед каждым почти с непознанной периодичностью и предстает всей своей заманчивой ипостасью. Вроде бы многократно найденный уже ответ на эту загадку, – хотя, как правило, заведомо обманчивый, – раз, да и втемяшится иному индивиду в голову повторно. И носится этот уникум такой промежуток своего существования с этой обманностью, пока не обожжется на этом, тешащем его самолюбие, вранье.

Нет ещё такого среди людей, чтобы, ну хоть бы один раз в жизни он не произнес это загадочное слово – «Кавказ». Не бывало и такого, когда кому-то, хоть раз, не довелось подумать, узнать о горной Кубани, Ичкерии, Дагестане, Ингушетии, Адыгее, проявить хотя бы желание почитать об этом, как-то посмотреть на всё это, а по возможности и побывать там.

Тем же счастливчикам, кому хоть раз довелось ступать на эти земли, в душе оставлен неизгладимый и самый непонятный, наверняка даже не двойственный, а многоликий, меняющийся с течением времени подобно радуге, отпечаток. По сути дела, изначально это буря трудно перекладываемых на человеческую речь впечатлений и эмоций. С течением времени эти первоначальности восприятия не размываются в забытьи, а наоборот как-то зреют, и человек начинает осознавать всю ту глубину величайшего обмана, иллюзии, так искусно созданной природой южных гор.

Вся запечатленная в памяти красота Кавказа у побывавшего в тех местах представителя высшего разума со временем вдруг дает пугающий импульс, и данная особь начинает тревожиться. Его начинают мучить некоторые сомнения в том, что у него что-то не так с памятью. Почему-то начинает казаться, что во время пребывания в этих горах память многое заприметила, навечно уложила в архив по полочкам. Но уже сейчас, на данный момент, всё то, что так легко и хорошо было усвоено, вроде на самом деле совсем иное. Там, на этом божественном клочке земли, на самом деле всё по-другому. Память сбоит. Ей, памяти, начинает казаться, что на Кавказе абсолютно и всё-всё не так, как казалось в первое посещение. И сама особь начинает сильно переживать, мучиться. Она прилагает невероятные усилия, чтобы снова оказаться в тех местах и удостовериться в своих смутных догадках.

И действительно, побывав на Кавказе вторично, она с удовлетворением делает самой себе отчет, восклицая: ну, я же знала и говорила, что здесь всё немыслимо по-другому!

Но проходит совсем немного времени и этот же человек вдруг с ужасом осознает, что повторно обманут, что закубанские красоты не такие, как он уже дважды видел и думал. И так происходит раз за разом, из поколения в поколение, из века в век.

А вот почему такое творится с сознанием человека увидевшего Кавказ, ещё не разгадано никем. Неведомо это. Скорее всего, эта территория обладает непостижимой разуму магией. Кавказ, видимо, подобен силам гравитации: Действие известно – притягивает, но принцип этого неизвестен.

Что же касается истинных богатств этих мест, тут уже история совсем другая.

Вот дорогой читатель, мы случайно затронули это, так часто слетающее с языка каждого россиянина, слово. Это слово в своей сути и не слово. Это не что иное как неразвязный клубок чувств и переживаний. Поверьте, это бездна всех мыслимых человеческих привычек и позывов, сплетенных в тугой Гордиев узел, и не меньше. И слово это – БОГАТСТВО.

Так вот, богатства Кавказа насколько велики, настолько и коварны, насколько явны, настолько и призрачны, насколько возвышающи, настолько же и карающи. И это никоим образом не может быть охвачено пониманием человека, его разумом.

Золото! Вот только затронет человек слово «богатство», как сразу же и о золоте разговор заходит. Да, от этого никуда не денешься, золото является символом богатства, несет всю смысловую и житейскую нагрузку этого слова. Я и сам, да наверняка и не только я, не раз задавался вопросами: что же есть золото? Что за тайна такая сокрыта в этом металле? Отчего же это он, так нами почитаемый и любимый солнечный металл, вдруг презренный?

Поиски истины о золоте неутешительны. Золото, скорее всего не есть дар нашей природы. Более похоже, что это пришелец из космоса на нашей планете. И пришелец этот далеко не простой и очень не добрый. Он больше колдовской злыдень и, притом, непомерный.

Для человека, связавшего себя с золотом, с большим золотом, исход один и он печален. Это есть истина. Любому желающему под силу это проверить. Кто каким-то чудом, независимо, честным или же нечестным путём, добыл много золота, всегда был и будет только пострадавшим. Не было ещё такого, чтобы вцепившийся в большое золото разумный индивид не был жесточайше наказан. Сколько бы веревочка не вилась, как говорят…

Мне не раз доводилось беседовать с промысловиками золотых приисков. Так вот, подавляющее большинство даже ни разу не видели золотого песку, не то, что самородка. И у них нет особого желания посмотреть, потрогать то, что они добывают. Да и говорить-то о золоте эти люди отказываются напрочь. Не горят они никак этим металлом, и все тут. Страх. Подспудный страх виной тому обстоятельству, непередаваемый ужас перед сатанинским искусом.

О золоте, и то очень малое, расскажет лишь чудом выживший глубокий старец, да и то отошедший от золотого дела навсегда. А ежели в старце «золотой червь» ещё не загнулся, не перегорел, «ни в жисть» вам и словечка из него не выколотить о золоте.

А почему такое происходит? Во-первых, всегда кажется, что это вроде обряда, суеверие такое вот, чтоб не спугнуть золотишко, чтобы помаять его на руку. Но это совсем не так. Все беды из-за дури его неуёмной-необузданной.

А всё потому, что знают люди и боятся его силищи, проклятущей его черной глубины, порабощающей и карающей в своей сущности. Глубина у золота действительно черная, да и цвет у золота отнюдь не желтый, а черный. Если внимательно рассматривать золотую безделицу, то вы найдете, что она нет-нет да и «блыснет» черным отливом, но не тем черным, привычным глазу, а прозрачно-черным, космически черным. Подобный цвет можно угадать на картине Малевича «Черный квадрат». Поэтому его картина и притягивает взгляд не из-за художественности своей или гениальности, а из-за вот этого абсолютного черного цвета, приближенного к космической прозрачности, какой-то «бездносной» бесконечной черноте.

Вообще золото можно сравнить со средством передвижения. Если езда тихая, до умеренной, то ты помилован, но если зарвался, растравил в себе любителя быстрой езды, обязательно беды не минуешь. Получается – кто на колесах, тот как бы на роковой грани повсечасно. Так и с золотом. Все мы носим одно-два колечка и вроде бы ничего страшного, но стоит зарваться, заиметь сотню другую украшений, как сразу на вас начинают охотиться, а там глядишь или тюрьма или ещё что похуже.

Зачем же мы носим золото? А рисковать любим. Каждый желает показать, как ему всё равно, что с ним ничего не произойдет, герой, в общем. Каждый из нас желает по краю карниза, по роковой грани задвигать. Следовательно, каждый из нас подсознательно понимает о коварстве и мщении золота. Вот он и ответ.

А есть ли связь между Кавказом и золотом? О! Ещё и какая. За серебро речь и не ведем. Все оружие Кавказа расписано местным серебром. Мы вот о золоте поговорим. Практически все ручьи на Кавказе золотоносные. Возьмите, к примеру, кавказские реки. Имена этих строптивых и непокорных «девчонок»: Кура, Кашгара, Поцховка, Уравелька, Ингура. Издревле там мыли золото. И сейчас оно там есть. А красавица Кубань с её многочисленными рукавами-ручейками? Кубань тоже золотоносная река. Кубань – «девка» с приданым, да ещё с каким! Ахнешь!

Так что и говорить о Кавказе? Тьма тьмущая золота там, кладезь – золотой этот красавец! А нехоженых мест золотоносных да недоступных родников безымянных, ручейков упрятанных и напичканных золотом там просто уйма. Так-то вот, читатель мой дорогой.

А теперь, пожалуй, перенесемся к нашему герою, такому, каковой неизвестной волею оказался мне по случаю несколько известен, прознаем о его житии, о его бедах и горестях. Покопаемся в его душе, а если и повезет, то и в самой его земной сути.

Так что же наш герой?..

 

Глава 2.

 

Где Безымянная истоком

Золотоносный лижет кварц,

К отвесам приникая боком

Добычу ищет снежный барс.

Там, разъедаемый пороком,

Злодей ударил палкой раз

И, битый в голову жестоко,

Добытчик злата вмиг угас.

 

Медленно, как же медленно рассеивается эта кромешная темень!..

Каким-то образом её все же вытесняет плотная, какая-то мутная и беспросветная склизкая масса, сплошь устлав всё осязаемое пространство мерзкой пеленой. Сколько и зачем она господствует, неизвестно. Но длится это бесконечно долго. Мучительно долго…

Где-то глубоко в подсознании человек напрягается изо всех сил, рвется вперед. Он очень старается. Прилагая неимоверные усилия, будто бы продираясь сквозь непонятное, он старается лезть вперед и вперед, пытается прорваться через это грязно-молочное месиво. Он сильно измотан, похоже на то, что он окончательно измочален этой нагрузкой. Неимоверная усталость лишает его надежды на какое бы то ни было спасение. Она – эта проклятущая бездна, захватила власть над ним, она дает команду прекратить все, такие болезненные и такие бесплодные, усилия вырваться из этого ада наружу.

Слезы обиды увлажняют ему глаза. Его состояние близко к истерике. Его дыхание сбивается, начинаются приступы судорожных всхлипов. Человек на пределе. Он уже готов сдаться и покориться этой непонятной слабости…

В какой-то миг, неожиданно, эта однородная тугая завеса начинает меняться. Чья-то неподвластная сила заставляет её отступить и нехотя начать изменяться. Молочное месиво неведомым образом разваливается, раздирается. Оно становится рыхлым, а потом и вовсе разлохмачивается, рвется и редеет. В появившихся просветах человек еще очень плохо, но начинает видеть. Он таращится, вглядывается, явно понимая, что это какое-то изображение, и старается рассмотреть каждую его мелочь.

Вот он совсем ещё ребенок стоит на одной из вымощенных площадей города Ростова-на-Дону. Вокруг люди, люди, люди. Его руку крепко сжимает мама. Он никогда не видел так много людей. Все куда-то идут, бегут, спешат, что-то несут. Стоит окот и гул. Обдувая его порывами уплотненного воздуха, мимо проносятся ревущие машины. Их много-много.

Рядом, через дорогу, красуется до странности резное белокаменное, украшенное ярко-синей каймой здание церкви с продолговатыми окнами, малые голубые купола которой гордо венчает огромный, видимо самый главный из всех, куполище. Этот золоченый красавец держит шар, на котором, как бы забавы ради, воткнут большой резной крест.

Его любимая, всегда добрая и ласковая мамочка, ещё совсем молодая, крепко держит его и что-то говорит ему. Она приглушенно рассказывает ему о Боге, о каких-то там христианских греческих церквях.

И вот уже они с мамой стоят внутри этого большого и неведомого ему доселе здания. Он в замешательстве. Он, не мигая, рассматривает внутреннее убранство. Его поражает множество горящих свечей, среди которых есть и сильно накренившиеся. Качающиеся огни водят сказочный хоровод, и повсюду на золотом фоне приятные строгие лица. Лица, лица, красивые лица…

И они пристально смотрят на него, словно пронзают его взглядами, и ему не по себе. Он опасливо озирается, он стеснен и его смущает непонятная стыдливость. Неожиданно он останавливает свой взгляд на Ней и тут же отводит его в сторону. Но уже через мгновение опять смотрит на Неё. Много позже он будет знать, а сейчас он пытается понять, почему он на Неё снова посмотрел, что его заставляет хотеть на Неё смотреть? Зачем происходит такое с ним? Почему?

В какой-то миг он вдруг начинает это понимать. Он осознает, что вроде бы заметил что-то едва уловимое, непонятное. Он понимает, что Она ему улыбнулась. Он не верит этому. Снова и снова он всматривается в это прекрасное, притягивающее лицо, но Она уже не улыбается ему, Она строга и серьезна. Мама ведет его к выходу, и он через плечо бросает на Неё прощальный взор. Он потрясен, Она снова улыбнулась ему!

Он пытается остановиться и замереть, сильно моргает и вновь всматривается. Улыбки нет, Она магнитит его к себе. Он не может оторвать взгляд, хотя мама с силой тянет его за руку к выходу.

Мама выводит его на улицу и что-то ему говорит, а он уже погружен в своё потаенное. Он занят вопросом: Кто Она? Его уже уносило это странное лицо, эта загадочно появляющаяся и исчезающая Её улыбка. Он думает только о Ней. Он видел, он уверен, в те странные минуты Она улыбалась.

Это уже потом, когда он повзрослел, он узнал, что в том доме улыбалась ему сама Божья Матерь. И случилось это в храме Казанской иконы Божьей Матери. Почему мама его завела именно туда? Зачем мама там ставила свечку? Почему, зачем именно ему улыбнулась Божья Матерь? Как вот такое с ним? Вопросы, вопросы…

Видение медленно размывается, и снова непроглядное полотно укрывает его темнотою, туго обертывает тело и давит, давит.

Ну, зачем же опять это грязное, молочное полотно? Как надоело! Он делает глубокий вздох, собираясь с силами, концентрирует сознание на этом надоедливом препятствии. Он не желает, он должен преодолеть, разорвать эту пелену и снова рвется, рвется вперед. Ему неслыханно трудно, он понимает, что тело почти не слушается его. Оно само по себе, оно отделено от сознания. Но он продолжает движение вперед.

В какой-то момент ему кажется, что всё это он делает напрасно, всё кончено. Он не в силах победить это зло. Где-то у кадыка снова сдавило, задергало, его веки набухли, а глаза намокли. Он готов расплакаться, он на грани срыва…

Но внезапно какая-то неравнодушная к нему сила вновь начинает свою странную игру. В этом плотном полотне появляются бесформенные просветы. Они неукротимо пожирают мерзкое полотно, становится прозрачно…

Он начинает видеть. Сквозь редеющий туман проступают картины, их цвета становятся всё ярче и ярче. Начинает резать глаза. Это похоже на красивое кино, очень знакомое ему кино. Он когда-то смотрел, он был участником этого заманчивого видения. Он уверен, что это так.

Да, это он, одетый в бежевый костюм, стоит у музыкального фонтана и держит букет красивых цветов. Его волосы треплет забияка ветер. Он ждет, он знает, что эта девушка очень милая и вот-вот придет. Он смотрит по сторонам, время летит, а её всё нет и нет. Он волнуется, ведь она всегда приходила вовремя. Что случилось, где она?..

А вон и она, на другой стороне площади. Но она к нему спиной, и идет куда-то вдаль от него, а не к нему. Он хочет крикнуть ей, но голос не слушается его. Он хочет догнать её, но ноги не может сдвинуть с места. Он напрягает все силы, но ничего поделать не может, а она всё дальше и дальше. Он злится, взрывается, всем телом делает бросок вперед…

Яркая оранжевая вспышка раскалывает что-то у него в голове. Он мгновенно погружается в беспросветную темень…

Молоко, молоко… вокруг одно молоко. Ну, сколько это может продолжаться? Он смертельно устал, он не хочет мириться с этим положением. Он не привык проигрывать и сдаваться. Он снова собирается с силами. С каждым разом это делать всё труднее и труднее. Но он многое повидал, он не боится трудностей. Ему нужен свет, он всё равно будет идти к свету. Он против этой мутной завесы. Он снова и снова бросает ей вызов.

Когда силы почти угасают, по чьей-то прихоти белая вуаль теряет свою непроницаемую плотность. Он снова видит и это уже другое новое кино. Он понимает, что это кино тоже о нем. Каждый раз он смотрит и участвует в новых, но таких знакомых ему, пережитых им, событиях.

На этот раз он видит маленькую девочку у лесного ручья. Она в пышном розовом платьице сидит и играет с водой...

Постой, постой, что это у неё в руке? Чем она играет? Эта желтая вещица до боли ему знакома и дорога. Он чувствует её тепло, он хорошо знает её.

Стоп! Да это же его вещь. Не может быть! Он таращит глаза, он изо всех сил всматривается. Да, да! Вне всякого сомнения, эта вещь его. Почему она у этой девочки? Почему и эта девочка тоже так знакома ему? Где и когда он видел её?

Он перепроверяет себя, вглядываясь в это желтое пятно. Господи! Да это же его золотой самородок, его амулет, его «Фарт»! Да, да, когда он его нашел в том потаенном ручье, то, не задумываясь, так и назвал его – «Фарт». Это имя очень подошло самородку. Этот неправильный кусок золота, так напоминающий разрушающуюся пирамиду, он не мог не узнать. Да вон же и дырочка в нем. Это он просверлил её для тонкого шнура, вырезанного из прочной выделанной неокрашенной кожи, чтобы носить на шее. Как же его «Фарт» и вдруг с этой девчонкой, как же он и без него, без хозяина? Он же его единоличный хозяин. «Фарт» не мог ему изменить! Они так любили друг друга. Неожиданно он почувствовал в ладони его привычную тяжесть и это такое непонятое никем на свете тепло. Его душа не выдерживает этой гнусной пытки.

С выкриком: «Фа-а-арт!» – он рванулся к маленькой девочке, к своему амулету, но внезапная ярко-фиолетовая вспышка всё остановила. Обрушившаяся темнота надолго поглотила его.

Сколько уже это продолжается? А сколько ещё может и будет это продолжаться?

Он очень хочет, но не может это понять. Его сознание отказывается приспособиться к этим переменам, ко всему этому непонятному состоянию. Видения то пропадают, то возникают. Но они теперь перестали менять свою основу. Они стали повторяться, они всё время о его самородке, но видения его самородка стали перемежаться с захватывающими пейзажами. Он не может оторвать взгляд от своего амулета, но и не может не осматривать наплывающие, где-то такие знакомые, пейзажи. Он очень взволнован. Он боится, что с его амулетом что-то не так, что-то произошло. Вдруг его амулет повредили или ещё худшее?..

Вот перед ним раскинула ветви старая однобокая с большим дуплом у самого комля, груша. Она еле жива, но назло своей гибельной старости на некоторых ее веточках все же распустились невзрачные цветы. Её окружают пихты, среди которых расположились стволы граба и бука. А вон там, далеко впереди, на бледном фоне весеннего неба искалывают остриями высь заснеженные вершины хребта Буйного, а вдалеке серо-зеленые Дурного. И в его ладони такой неповторимый «Фарт»… Снова темнота...

А вот перед глазами мелькают носки добротных ботинок, движется дорожка из мелких разноцветных камней, по обоим краям которой мелькает цветущее белым, желтым и красным разнотравье. Неожиданно к нему приходит догадка: да ведь это он идет по тропе и смотрит себе под ноги!.. Где-то под рубахой в грудь тяжестью гулко ударяет его «Фарт». Шею тянет и слегка режет прочный капроновый шнурок, но ему это даже приятно. Он часто поправляет шнурок… Наваливается гнетущая темнота…

Боже, а это что такое? Так это же он в лотке промывает пеструю гальку в ручье. Вода очень холодная, он чувствует это. Над лотком мерно раскачивается его такой чудный «Фарт» подманивая золотой песок. А как же иначе! Деньги к деньгам, к золоту – золото!

Ему холодно. Зачем он это делает? Для чего? В мучительных раздумьях он вдруг вспоминает, что он золотоискатель. И не простой романтик бродяга-мечтатель, каких немало, а везунчик он, богатей, каких и не сыскать, если не считать подпольного ювелира Зямы из Одессы, что окопался на улице «Деда Трофима», где частенько подают пиво Николаевского розлива. Хитрющий Зяма тут вне всякой конкуренции, он воротила, он надстатейный миллиардер…

Возникает серьезное лицо рыхлого Зямы. Зяма что-то говорит, тыкая коротким толстым пальцем в «Фарт», но он не слышит. Он видит, что Зяма нервничает и начинает кричать и чаще тыкать в его амулет, но он всё равно не слышит. Он старается объяснить Зяме, что не слышит, резко вскрикивает и проваливается в темноту…

 

Глава 3.

 

Где моет камень желтобокий,

Студеной, пенною водой,

Ручей кудрявый, одинокий,

Непонужаемый уздой,

Там омут тихий, синеокий

Дал самородок роковой.

 

Из золота, судьбе опасный,

Забрал хозяин амулет,

А тот украсил кровью красной

Ему житье на много лет.

 

Холодно, как же ему холодно… Он когда-то так уже мерз, но так давно, что кажется, это было в другой жизни. Пронзающий холод, врезающийся ножом в спину откуда-то снизу, заставляет его тело искать спасение в неконтролируемых спазмах, оно вынуждено трястись. Он основательно промерз. Это доставляет ему массу неудобств, и вызывает сильную боль. Он впервые ощущает эту неприятную тошнотворную боль. Она начинается очень глубоко в затылке, не просто пульсирует, а бьет тяжелым молотом, растекается по всей голове и затем опутывает всё его тело. Её очень трудно, практически невозможно выносить. Откуда эта боль? – это его сильно тревожит.

Он открывает глаза и смотрит вперед. Его окружает темнота, пронзительная и в то же время прозрачная, но пустая холодная темнота. Если бы глаза не ощутили холод, он бы подумал, что глаза не открылись. Не доверяя, он все же пытается их открыть, повторно открыть. Всё та же темнота. Но на этот раз в этой темноте, где-то очень далеко он едва различает тусклые глубокого голубого цвета точки. Он долго смотрит, но не может ничего понять. Внезапно он начинает ощущать и свежесть воздуха, начинает слышать еще непонятный приглушенный шум, больше напоминающий шелест.

Совершенно случайно из светящих голубым светом точек его сознание вырисовывает знакомый контур. Он туго размышляет, где и когда он видел эту фигуру, и понимает, что видел он её очень часто. Неожиданно его как током пронзает, он вспоминает и узнает, что это не что иное, как до боли знакомое изображение ковша. Его захлестывает волнение. Неужели это звёзды? Да, сомнений нет, это звёзды и перед его взором созвездие. Ну конечно же, это ковш Большой Медведицы. На него находит прояснение: вот оно что, значит, он лежит, и лежит на холодной земле? И ему очень холодно, и его донимает почти невыносимая боль.

Он решает раскинуть руки, чтобы убедиться в своих догадках. Левая рука попадает на холодные камни, а правая в траву. Он очень осторожно ощупывает руками. Да, он действительно лежит на холодной земле, и сейчас ночь.

Но почему ночь?.. Он вспоминает, что тогда был день, когда он шел по каменистой, почти незаметной и только ему известной скальной, скорее даже не тропе, а намеке на тропку… Мысли очень медленно сменяют друг друга. Он тратит много времени на анализ своих догадок и домыслов. Возвращающаяся какими-то всплесками и клочьями память начинает пугать его. Его сильно знобит. Он нервничает от непонимания происходящего. Его начинают мучить приступы тошноты.

Как только он вспоминает, что днем он возвращался домой, его сердце начинает бешено колотиться. Возникшие сильные спазмы принудили его к рвоте. От взорвавшейся в голове боли его сознание освещает яркая вспышка и на какое-то время оно отключается. Когда он приходит в себя, он уже ясно отдает отчет, что с ним что-то произошло, и это что-то очень страшное.

То, о чем он начинает догадываться, он сознательно отодвигает «на потом». Он уже вспомнил, что он в лесной глуши на, только ему известном, ручье мыл золото, что он возвращался домой, и возвращался не с пустыми руками. Он знает, что он сказочно богат, у него много золота, а значит, будет много денег.

Его рука ощупывает грудь. В голове пульсирует: где же «Фарт»? Где его «Фарт»?

Во вновь обуявшем его волнении он шарит по груди, рядом с собой. «Фарта» почему-то нигде нет. Он забывает обо всем на свете. Ему очень нужен такой родной и теплый «Фарт». Он не сможет без него. Он резко поворачивается на бок и его с новой силой начинает рвать. Его просто выворачивает на изнанку, а возникшая боль в который раз отключает его и проваливает в беспамятство.

Сколько отсутствует его сознание, он не знает, но когда приходит в себя, снова начинает искать свой самородок, злится, старается повернуться, подняться с земли, встать, но все-таки его сначала накрывает разрывающая внутренности рвота, а затем он теряет сознание.

И так продолжается раз за разом. В один из контролируемых моментов он сильно пугается. Ему кажется, что его уже нет, что он уже мертв, а всё происходящее его не касается. Он начинает прислушиваться к себе, дотрагивается до щеки, тыкает пальцами в грудь, шевелит ногами. Он чувствует себя, он живой, но почему же ему так больно в голове?

Очень медленно, в несколько приемов он, наконец, смог принять сидячее положение. Сердце готово выскочить из груди. От головокружения он едва снова не потерял сознание. Он просто вцепился в траву, чтобы не повалиться, усидеть. Ему с трудом удается побороть очередные рвотные позывы.

Когда сердце успокаивается, он решает ощупать голову, ему нужно знать источник этой непостижимо дикой боли. Он начинает, едва касаясь, ощупывать сначала свой лоб, затем темя. Его сердце замирает, когда он нащупывает слипшиеся волосы. Это касание вызывает боль. Страшная догадка: – Кровь! Голова разбита!..

О, если бы его голова была просто разбита! Кто знает, какова была бы его реакция. Но, давайте же узнаем, как было на самом деле.

Его правая рука медленно, едва касаясь, начинает двигаться к затылку. Его дрожь от озноба не дает возможности делать касание осторожным, и он морщится от боли, вызываемой принужденной неосторожностью. Уже на затылке прикосновением его рука чувствует большую мягкую и очень болезненную «гулю», напоминающую пришитый к голове мешок с жидкостью.

Он опускает руку, долго сидит, нервно и глубоко дышит, стараясь успокоить свое скачущее сердце и головную боль. Через какое-то время он решает более тщательно ощупать голову. Он старательно усаживается настолько удобно, насколько это возможно в его положении. Как только его тело приняло наиболее надежную устойчивость, он решается уже обеими руками изучить состояние своей головы. Он поднял руки и, обхватывая, приложил их к голове….

То, что испытал он, ту бурю эмоций и чувств, которую испытывает человек, оказавшись в подобном положении, описать практически невозможно.

Перед тем как в очередной раз потерять сознание его руки сделали страшное открытие. Его голова была пробита, он даже ощутил, как чуть выше затылка кости его черепа слегка смещаются, если сжимать руками, а сзади у шеи образовался огромный кожаный пузырь. Он помнил, что не мог упасть, разбиться сам. Он вообще никогда в жизни не падал, за исключением детства. Он был легок, подвижен и сноровист. Он никогда не понимал, наблюдая за тем, как прохожие спотыкаются, цепляют ногами всё, что под ногами, подворачивают их, оступаются и падают, падают… Почему большинство людей такие неловкие? – этот вопрос всегда преследовал его. Его врожденной ловкости подобное это обстоятельство не входило в понимание.

Смутная догадка молнией распорола его сознание: его убивали! Как же так! Кто? Где его «Фарт»? Где намытое золото? На глаза навернулись горькие слезы, его судорожно передернуло и, пронзившая затылок и тело, дикая боль вырвала его из бытия…

Сколько он так пролежал, неизвестно. Известно, что очередной раз в себя он пришел, когда осенний Кавказский рассвет начал своё победное шествие. На востоке вершины хребта Бульвар окрасил оранжевый отсвет, а над ними вспыхнула ярко-малиновая полоса. Цепляющие острые пики гор своими хлопьями облака снизу осветило красным, который, плавно переходя в желтое, размывался затем в сплошной серый фон. Первый снег на остроконечных вершинах вспыхнул разноцветьем, заметал искристыми отражениями. В этой рассветной картине странным было наличие синих и даже фиолетовых отсветов ранней зари. Но они были и придавали всему окружающему некую наигранность, искусственность. Видимо этому способствовала особенная чистота Кавказского воздуха, так искусно преломляющего солнечный свет. Создавалось впечатление, что вы на арене, а матерые жонглеры дают сказочное световое представление. Лес был бесподобен и одевал горы в причудливого покроя кафтаны, сюртуки, кофты, блузы и фраки. Каждая гора имела свой неповторимый наряд. Одна из вершин выглядела как наряженный франт, несколько других чем-то походили на вышколенных официантов, а та, что с левого края, ну просто изумительная по красоте заневестившаяся девица. Вокруг ещё полноправно правила своё царствие обычная летняя зелень, но неподдающееся перечислению количество её оттенков делало пейзаж завораживающим. У самых вершин тонкой ломаной нитью пробегала желто-оранжевая оборка, которую вдруг выставили напоказ деревья, первые листья которых оделись в осенний убор. Эта броская яркая кайма вносила сумятицу в игру зеленого и была вроде бы и не к месту, но появившийся край солнечного диска, оплавив вершины гор, неожиданно сгладил несуразность этой желтизны с зеленым фоном. Даже в такой мелочи природа доказывала своё совершенство, неповторимость и неподвластность даже гению.

Нашему же герою сейчас было совсем не до красот Кавказа.

 

Глава 4.

 

Родня ей молния и гром,

В одеждах сотканных травою,

От взгляда скрытая бугром,

Согрета павшею листвою,

Хранима пихтовым ковром,

Не обозначена молвою,

Ведет, раскрытая вором,

Своею верностью слепою

Тропа хозяина с добром.

На ней дубиною большою

Убит он будет тем вором.

 

Приходил в себя он долго. С большим трудом он приподнял себя, и долго вошкаясь и приспосабливаясь, смог более-менее удобно сесть. Возникшее головокружение и приступ тошноты через пару минут прошли. Пульсирующая в затылке боль не давала ему покоя, и он стал приспосабливать себя к этой дурной и такой жестокой боли. Ему нужно было время для осмысления случившегося. В этот момент его переживаниям не было предела. В голове пульсировало, бил озноб, вызванный и тем, что он основательно промерз и тем, что поднялась высокая температура. Губы пересохли, очень хотелось пить. Жажда, показав свои зубы, стала его новым врагом.

Несмотря на то, что он не был с детства человеком природы, он не был и новичком в лесу и был неплохо подготовлен к одинокой жизни в условиях отсутствия какой-либо помощи со стороны. Поэтому, немного поразмыслив, он решил подавить свои переживания и без промедления приступить к борьбе за своё выживание. Его врожденное хладнокровие начало служить своему господину. Ему ещё ни разу не приходилось выживать, но основы выживания он знал неплохо.

Он с трудом сполз с каменистой тропы, забрался в траву и стал подбираться к молоденьким соснам. Добравшись до первых хвойных веток, он рвал и нажевывал горькую хвою и глотал её сок. Хвойную массу он сплевывал в ладонь. Кроме хвои он, давя в себе приступы тошноты, стал жевать полынь. Затем с помощью острого скола камня оторвал полоску от рубахи и, приложив нажеванную хвойную с полынью массу и пару сорванных листов подорожника к ране, кое-как сделал повязку. Это стоило ему неимоверных усилий и доставляло ему дикую муку, но и медлить было нельзя. Затем он начал ползать и собирать белые цветки ромашки. Он судорожно засовывал их в рот. Из-за сухости во рту ему приходилось очень долго жевать эту горько-пресную массу, перед тем как проглотить. В паузах он набивал этими цветками карманы. С хвоей и полынью было проще, она была повсюду, а вот ромашка росла местами, поэтому надо было сделать запас. Он хотел выжить и действовал наверняка.

В борьбе за жизнь ромашка первый и незаменимый помощник, за исключением девясила, конечно. Но он, к несчастью, не знал, как выглядит это растение. А спутать ромашку практически невозможно. В этом растении и витамин и против воспаления она, и антисептик неплохой. Всё в ней в достаточном количестве для человека, попавшего в беду. А он попал в очень серьезную переделку.

Он уже знал, что у него сотрясение мозга, и не совсем ясный план всё же вырисовал, как ему действовать и что нужно делать. Он должен, нет, он просто обязан выздороветь. Ему необходимо идти туда, в верховья реки Безымянной, туда, откуда он много раз любовался вершиной Пшекиша. Там, под небольшим уступом, его скрытая от глаз землянка. Ему надо вернуться к так безумно обогатившему и так подло предавшему, почти неприметному, принадлежащему только ему одному ручейку, впадавшему в один из рукавов Безымянной.

 

Здесь я вынужден сделать небольшое отступление. Верховья реки Безымянная настолько нехожены и прекрасны в своем диком великолепии, что промолчать невозможно. В верховьях Безымянной наблюдать окружающее особенно приятно весной, и желательно на закате, в то время, когда солнце уже нырнуло в развал между вершинами, или же ещё хвастает тонким пламенным контуром. В эти моменты остатки темно-желтого солнечного света ярким пятном нежатся на ломаной линии горизонта. Неправильной формы облачные клочья выписывают завораживающие виды контрастной игрой белого и черного с темно синим небом. В разгар же погодного весеннего дня здесь всё иначе. А что, когда едва отступающий снег оголяет предвершинные участки склонов, по красоте может сравниться с салютом альпийских первоцветов?

В первые весенние дни ветреница, крокус, снежный лютик, колокольчик разбрасываются своим нарядом по склонам, будто хлопьями бело-розовой пены. Немногим позже, когда в права вступает вторая пора цветения луговой разнотравицы, им на смену приходят баранчики, фиалка, горечавка, сокольник, альпийская роза, генциана. Горные склоны буквально фонтанируют оранжевыми, фиолетовыми, огненными ярко-желтыми и голубыми брызгами. Это как столичный юбилейный салют. Разница лишь в огоньках. Здесь они более притягательные, более душевные и теплые, оттого что живые.

Но нет красоты более притягательной во всей земле, чем дьявольская красотища золота.

Не родился ещё такой человек, который, видя играющий с переливом солнечного луча золотой самородок в ручье, не был надолго очарован. Когда такое случается, каждый на некоторое время отрешается от мира сего, тревожась, не впал бы он в состояние транса от подобного завораживающего зрелища.

Нашему герою от места его убийства до его «базы» не более пятнадцати километров! А там спасение, небольшой запас провианта и медикаментов, и к тому же он, несмотря на невосполнимую потерю, всё ещё очень богат, если не сказать сказочно. Там у него в землянке, в левом углу тайник. И какой тайник! Мечта, сбывшаяся мечта!!!

У него нет права умереть здесь, вот так просто, имея много-много золота. Где-то его счастье, где-то в будущем его должна ждать красивая, сытая жизнь.…

Наевшись ромашки и набив ею карманы, он попробовал встать, но не смог. Ползание отобрало много сил, а он был слишком слаб. Очень хотелось пить. Но он знал, что надо стараться воздерживаться от питья, не думать о нем. Пожевав ещё хвои, он отполз от тропинки и в зарослях бузины, как можно удобнее устроившись, заснул.

Проснулся он уже после полудня. Ясный сентябрьский день хорошо прогрел воздух. Его бил озноб и мучила жажда. Чтобы не терять сил, он, снова жуя хвою, полынь и цветки ромашки, пополз вниз по склону. Он хорошо знал это место. Там внизу, в трехстах метрах был ручей. Ползая, он удивился обилию пастушьей сумки, верхушки которой были высохшими, а у корней многочисленные «балалаечки» еще были свежи и зелены. Он разнообразил своё меню, поедая эти, вызывающие изжогу, но такие полезные в его ситуации «балалаечки».

Добрался до ручья он уже на грани изнеможения. Если бы ни эта тенистая сырость и запах влаги, ни это дурманное клокотание и переливистый шум, дающие знать о приближении к воде, может он и не смог бы доползти. Но близость влаги и дикое желание выжить заставили его добраться до воды.

Первым желанием было броситься в ручей, окунуть в эту бурливую воду голову и, не высовывая её из-под воды, глотать её до ломоты в костях. Но зная суровые законы выживания, он не стал пить эту кружащую голову воду. Сначала он, никогда не крещеный, неумело перекрестился, прошептав: «Господи, спаси и сохрани…».

Затем он трясущейся рукой добыл из ручья воду и лишь сделал намек на глоток, после чего долго-долго полоскал рот и умывал лицо, пока жажда не дала слабину. Не удержавшись, он попытался опустить лицо под воду, но невозможная от натуги боль не дала это сделать.

С того момента как он пришел в себя, он постоянно прислушивался к своему организму. При малейшем изменении самочувствия в худшую сторону на него накатывал страх. Он боялся умереть, он хотел жить. Ведь ещё далеко не всё потеряно.

Метрах в тридцати от ручья, ползая, он из нарванной травы устроил себе лежанку. Лежанка получилась сырой, но ему надо было набираться сил, чтобы добраться до своей землянки. Когда начало темнеть, он ещё раз подполз к ручью, так же долго плескался, но на этот раз уже сделал полноценный глоток воды. Перед сном он опять выжевывал сок из хвои и трав…

Его состояние было аховым. Головная боль донимала, преследовала тошнота, но в подсознании он начал понимать, что его организм возжелал бороться и продолжить свой жизненный путь. Чувствуя это, уже засыпая, его губы едва заметно дрогнули, искривившись в подобии улыбки.

С приходом сна он погрузился в видения, где первое место занимал самородок, его «Фарт». Потеря золота не так будоражила его воображение. Он научился его добывать. Да и в тайнике его предостаточно. А вот «Фарт», его пропажа, не давали покоя воспаленному сознанию. Такого ему не сыскать боле, и он отчетливо это представлял.

Он старался верить, что самородок мог предать его, что этот странный, такой родной тяжелый треугольник теперь служит другому, негодяю, который практически убил его. Не мог «Фарт» податься в услужение убийце. Он бранился на «Фарта», стыдил его, выспрашивал у него, почему он так поступил. За что «Фарт» предал его? – задавал он ему вопрос и не получал ответ. Во сне «Фарт» только тускло отсвечивал, отдалялся, ускользал, не давая хозяину взять себя в руки.

Даже во сне от этих бесед у него наворачивались слезы и начинали душить плаксивые спазмы. Ночью похолодало, его бил озноб. Он сворачивался калачиком, но это не спасало, он всё равно мерз.

Было ощущение, что сам Хорс решил заступаться и помогать попавшему в беду бедняге. Как будто по команде сверху в эти сентябрьские дни стояла сухая теплая погода. В это время здесь часты дожди, а такое в горах Кавказа в это время довольно большая редкость.

Просыпался он медленно, долго лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к себе и к окружающему. В самочувствии изменений не было, но слабость была уже не вчерашняя, а почти незаметно, но слабее. Это его очень обрадовало. С большим трудом он, держась за дерево, встал. Голова кружилась, тошнило. Выждав, пока организм придет в себя, он осмотрелся. Глупая улыбка блуждала по его ставшему страшным, осунувшемуся, обросшему лицу. Впалые глаза его были мутны, бледность, по всей видимости, считала, что она – одно из неплохих украшений. Проделав несколько неудачных попыток, он отказался от идеи топать ногами. Поразмыслив, он занялся нехитрым утренним моционом. На затылке он заменил месиво из трав и хвои на свежее. Позавтракал, насколько это было возможно, горькими цветками ромашки и, вялыми, почти отцветшими, кисточками кипрея, имеющими довольно приятный вкус. Напился воды и устроился на отдых.

Время шло, пора было выдвигаться к землянке. И он пополз. Трезво рассудив, он решил сначала передвигаться ползком на коленках. Жизнь есть движение, в конце концов. Надо двигаться, тело постепенно привыкнет к нагрузке, а там по возможности, глядишь, и сможет встать на ноги с божьей помощью.

 

Глава 5.

 

Там скрыта зарослями бука

Большая черная дыра,

В округе нет людского звука,

Это отшельника нора.

 

Он, правосудием гонимый,

Отдал себя на суд ветрам

И, одиночеством томимый,

Казнил себя, несчастный, сам.

 

Там, обделенный счастьем, негой,

Где мох уступы выстилал,

И где жасмин цветущим снегом

Весною зелень обсыпал,

Злом изувеченный отшельник

Век в глухомани доживал.

 

На так знакомый ему, почти незримый путик он ползком выбирался по траве. Но на этом подобии тропинки он встретил первое серьезное препятствие. Ползти по ней возможности не было никакой. Камни с такой силой впивались в колени, что он сразу же отказался от своей затеи. Если же пробовать изготовить наколенники или что-то подобное, это приведет к неоправданной потере времени. А времени было не просто мало, в его бедственном положении оно отсутствовало вовсе. Обстоятельства хлестким кнутом безжалостно гнали его в землянку.

Он подобрался к ближайшим зарослям кустарника. Заросли колючий терна не желали подпускать в свои владения это странно ползущее животное, и он потерял больше часа в поисках легкодоступного подходящего материала. Ему повезло, Бог был на его стороне. Он подыскал и кое-как выломал себе из сушняка подходящий посох. Он знал, что как только силы станут возвращаться к нему, он найдет себе хороший посох, который, возможно, будет служить ему и оружием. А пока он довольствовался этой неказистой, сухой более-менее прочной палкой. Снова выбравшись на тропку, он сделал небольшой привал. Затем с большим трудом, опираясь на свой импровизированный посох, встал, и как только утихли эти кошмарные удары в затылке, успокоилось сердце и отступила тошнота, начал делать первые осторожные шаги. Несмотря на то, что слабость буквально одолевала, он медленно, неловко, но упорно двигался вперед.

Как только он начал свой трудный путь, мысли вернули его в грезы о самородке. Он всю дорогу мысленно беседовал с «Фартом», снова ругал его за предательство, уговаривал вернуться, восхищался им…

Стоит отдать должное породе нашего героя. Человек он был выносливый, шустрый. Среди своих одногодок его отличала поджарость, если не сказать сухость, и невысокий рост. Сколько он себя помнил, он всегда выполнял много физической работы. А уж как ему досталось, когда он, бултыхаясь в ледяной воде горного ручья, вымывал лотком золото, то неизвестно многим не то что по снам, но даже и понаслышке.

Внешностью из основной массы он никак не выделялся, а вот характер у него был от прадеда. Самого прадеда он не видел, но кое-что о нем знал из застольных разговоров родителей. Его прадед был с норовом и уперт до невозможности. Не было такого, чтобы его что-либо переубедило, если ему что взбрело или заблажилось.

Большинство обывателей, как правило, не проявляют особой твердости в достижении каких-либо своих идей, мечтаний.

Проявление характера, при желании что-либо получить, влечет за собой большие усилия, как физические, так и умственные, а часто и лишения, каторжные муки. Сделав пару потуг и видя, что задуманное не сбывается, основная масса просто бросает затею и довольствуется тем, что имеет. Редкие же экземпляры человечества на роковой кон кладут своё здоровье, бывает и жизнь. Наш герой был представителем этого редчайшего сословия, что и проявляет к его персоне некоторый интерес…

С самого детства он не был доволен окружающей его жизнью. Нет, сама жизнь его устраивала, ему нравилось быть ребенком, учиться в школе, техникуме, потом и работать. Ему нравилось в кассе получать заработную плату. Долгое время он просто жил, не задумываясь о сути бытия, о правде и лжи.

К природе он относился среднестатистически. «Ботаником» не был, если и попадал под влияние чарующих красок возникшего пейзажа, то ненадолго. Часы на умиление не тратил. Сам к другим никогда не задирался, но обидчика тузил старательно, спуску не давал, поэтому, несмотря на небольшой рост и мелкую кость, его как-то не особо задевали.

Поразительная бедность окружающих, его родителей не были ему приятны. Уже в отрочестве он узнал, что есть и другая жизнь, неизвестная ему, пугающая и манящая, дурманящая сознание, утопающая в роскоши. Эта жизнь требовала капитала, и довольно солидного, не нашего рублевого, а того, другого, могущего одарить единственно дающуюся жизнь истинными благами. И он, едва оперившись, выбрал для себя свой, отдельный от рати сверстников путь – путь, который должен был привести его к богатой обеспеченной жизни.

Но в выборе пути к этому он вдруг ошибся. Учитель ему как-то не подвернулся и с выбором методов достижения заветной мечты получилась осечка. Он, по наивности и детскости своей, выбрал честный путь – путь накопления средств за счет своего изнурительного, кропотливого труда и полного исключения удовольствий. Естественно, не пользуясь известным изречением «Весь капитал нажит нечестным трудом», можно совершить очень серьезную ошибку и профукать впустую многие годы жизни. В этот капкан бытия он и влез, а тот сработал.

Наш герой первым назначением судьбы оказался в подавляющей массе очень выгодной государственному аппарату. Только на минуту представьте себе, что каждый может эксплуатировать друг друга. Кто же будет выполнять работу? Капиталистическое общество основано на эксплуатации, но в стае лишь одна-две особи способны эксплуатировать остальных. Если бы это не работало, о капитализме можно было бы забыть, как о страшном сне, но, как он потом понял, абсолютное большинство – просто легко управляемое и далеко не умное стадо.

Наш герой свой путь к богатству начал при социалистическом устройстве общества. Этот вид государственности, как ни странно, основан тоже на эксплуатации. Разница в том, что в этом случае эксплуатирует массы государственный аппарат, а сливки достаются тем, кто стоит в управленческом аппарате этой эксплуатации. При капитализме же сливки жрут наглецы и хамы.

Много лет наш герой вел аскетический образ жизни, отказывая себе во всем том, что вело к каким либо непредвиденным расходам. Сверстники вычурно и дорого одевались, он же носил всё самое дешевое, вызывая иногда даже насмешки. Все покупали магнитофоны, он довольствовался прослушиванием музыки в гостях у друзей. Ребята посещали бары, дискотеки, рестораны, ему это было чуждо. Все свободные средства, а частенько и даже больше чем свободные, он складывал на сберегательную книжку. За пару десятилетий там образовалась неплохая, по тем временам, сумма.

Первый удар в его честных устремлениях нанесло ему, как ни странно, отечество. Родина, отечество, которое он должен был защищать в случае опасности, работать на его благо, неожиданно нанесло ему, защитнику, необыкновенной силы моральный удар. Страна, вдруг изменившая политическую окраску и курс, искусственным дефолтом ввергла его на долгое время в прострацию. Он был на грани нервного срыва и тяжелой депрессии. Он, долгие годы ведущий нищенское существование, уверенный, что, когда его «кубышка» будет доверху наполнена, заживет, что называется «от души», был бессовестно ограблен. И кем? Родиной.

Это потом, много позже, он поймет, что отечеству плевать не только на него, а и на весь народ. Изучив основы разных государственных устройств, он узнает, что в самой сути всё это одно и то же, только нанесенное на бумагу по-разному. Он придет к выводу, что государство на самом деле не более как просто определенная заселенная территория, обложившаяся людей, живущих в нём, сводом законов. Этот свод законов содержит над собой некую бравую бригаду управленцев, живущих «красиво», следящую за строгим выполнением населением этих территорий этого свода. Зачастую родственная, управленческая орава руками населения защищает эту территорию, считает её своей, обогащается на этой территории добросовестной трудовой деятельностью населения, но на народ плюет, к населению она никак не относится. Этой шобле все «по барабану». Да и как может преступная шайка относиться к народу? Вот эти выводы наш герой сделает на основе собственного горького опыта, но, к сожалению, не на рассвете мужания.

Судьба, приняв облик государственной непорядочности, преподнесла ему жестокий удар. В одночасье его «кубышка» была ограблена финансовыми умниками, а предложенная новая форма общественных отношений предлагала ему еще несколько десятилетий честного труда, чтобы хоть на йоту приблизиться к своей призрачной мечте.

Мириться с таким положением он не желал, но тогда как все-таки воплотить мечту в жизнь? И он заметался...

Если встать на нечестный путь, то этот путь не должен быть кровавым, или приводить в застенки. Что-что, а волю он любил. Так что разбою, грабежу, краже он сразу отказал. Одним из честных способов заработать является жесточайшая эксплуатация себе подобных. Но это выходило за рамки его понимания бытия и воспитанности. Других эксплуатировать он не умел, да и противно ему было заниматься даже чем-то подобным. Оставалось эксплуатировать только себя. Определив себе тоже путь преступный, он оправдывал его тем, что ещё не было ни одного порядочного царя, генсека или президента. Все эти деятели являлись преступниками, да ещё и матерыми. Они, нещадно воруя, морили голодом свои народы, содержали свое население в непомерной нужде, прилюдно казнили для устрашения, бомбили целые народы других территорий, и им это сходило с рук. Они все, без исключения, погрязли в крови, дьяволом они коронованы смертью и нищетой народов. А уж ему-то, с его мелкими грешками...

В этом он не мог себе отказать, ибо другого варианта не было. Он, спотыкаясь, с трудом вступил в капиталистические отношения. Оклемавшись, начал тратить время на подбор способа обогащения. Пару лет работал, что называется вхолостую. Всего того, что он зарабатывал, хватало только «на покушать». Он уже начал было терять надежду. В справедливости к этому времени он уже разуверился, но самое страшное было то, что он невзлюбил свою Родину. Он начал понимать, что честным, при любом политическом устройстве его страны, путь к обогащению не будет.

Вот тут к его услугам неожиданно подвернулись слухи о подпольном миллионере, если не о миллиардере, Зяме, золотом воротиле из Одессы. Слухам естественно заходить намного дальше, чем обитает владелец, порождающий эти слухи. По слухам, ювелир Зяма был очень влиятельным одесским типажом, имеющим огромный темный капитал. Он мог в момент устроить или же решить судьбу любого, принесшего ему выгоду или расходы.

В пивных говорили о нём шепотом и вскользь, но с таким уважением, которое воздают не менее чем небезызвестному королю Артуру. Молодые одесские, а зачастую и приезжие, девушки принимали за честь выдумать любую историю своего грехопадения, ради того, чтобы Зяма принял участие в их судьбе, и смело одаривали собой старенького Зяму, считая это великим подвигом. Придурковатые молодые люди, бравшие замуж этих уже не дев, эту мелочь почитали ничем иным, как достоинством их недалеких жен.

Кто же был этот темнила? Старый Зяма был ювелир, но какой!.. Воротила!

Вам, конечно, это ничего не говорит? И не скажет, ибо гражданам с доходом менее миллиона долларов в год Зяма представлялся лишь как призрак. Но ворам и мошенникам козырных мастей, растаскивающим как, на чем и где угодно родные просторы, Зяма был не менее чем идол, кумир. Это как в прошлом для толпы дебелых тинэйджеров певунья Алла Пугачева.

Нашему герою ничего не оставалось, как найти способ встретиться для разговора тет-а-тет с этим подкожным воротилой. По всей вероятности, путь к этому был весьма и весьма долгим и нелегким. Как смог достичь наш герой благосклонности Зямы, да и благосклонности ли? Насколько он был длителен и опасен, этот путь, неизвестно. Но из обрывочных данных доподлинно известно, что встреча всё-таки состоялась.

Это было в Одессе, недалеко от улицы Парашютной, в частном секторе, где обитал Зяма. Свой невзрачный домик Зяма называл исключительно Апартаменты. Было ли это временным прибежищем Зямы или постоянным, тоже неизвестно. Но редкие свидетельства указывали, что именно с улицы Парашютной некоторое время веял одуряющий, сногсшибательный аромат больших денег и вечерами над улицей нависал дымчатый золоченый нимб.

Как проходила встреча на Парашютной и сам диалог между миллионером и нашим героем, к сожалению, не запротоколированы, но сама встреча и обрывки разговора, поверьте, достойны запечатления их маслом на холсте. Они настолько красочны что, несмотря на свою отрывистость и искаженность, составляют не менее чем классический роман. Вот посудите сами…

Стоит отметить, что Зяму наш герой представлял, как некую, медленно передвигающуюся медузообразную студенистую массу с вдавленными маленькими глазками, за спиной которой с тупым взглядом истукана с острова Пасхи всегда маячит идиотическая «горилла». Но двери ему открыл бойкий благообразный старикашка, без видимых признаков наличия телохранителей, с острым взглядом больших карих глаз и увеличительной лупой часовщика на лысеющей голове.

Друг на друга в упор смотрели два таких разных, но таких равных по силе характера. Один был природный, матерый. Алмаз! Он заоблачных высот добился своей хитростью и жестокостью. Другой же был новичок в больших делах. Он был рожден искусственно создавшимися условиями. Корунд! Но по своей твердости в схватке эти два «минерала» не уступили бы друг другу. С первых минут им стало ясно, кто есть кто. Их возможности и статус почти мгновенно стали понятны обоим.

Зяма отметил, что наш герой ему не опасен, с такими дело иметь не особенно удобно, но можно. К тому же неизвестный не походит на мелкую шушеру. При определенных условиях такой типаж может быть очень опасен.

Диалог был краток, но с изюминкой:

– Разве вы ко мне?

– Да, и по делу.

– …?

– Проблема, ищу деньги.

– Наша жизнь уже проблема. Хм… Деньги? Нет… Если вам колечко или бы что другое… А так вам не сюда, у меня полно заказов?

– Мне деньги нужны. Большие, очень большие.

– Так зачем сразу ко мне? Одесса маленькая?

– У вас есть.

– Россия страна богатая, есть много банков. Вам не сюда.

– Мне советовали сюда.

– А я причем? Всем их надо. Я и имени вашего не знаю.

– К чему имя? А без имен?

– Вы зря теряете время.

– Я сюда не просто...

– Вы как «Аврора» на вечном рейде. Нас уже целуют взглядами… Войдите.

На обстановку в доме наш герой внимания не обратил, его это не интересовало. Был он у Зямы очень недолго. Он пришел исключительно по делу, и ему достаточно было просто узнать Зяму.

– Деньги надо заработать, мой юный друг.

– Я намою золото. Принесу. Очень много.

– Много? А вам известно, сколько его носят по всей Одессе?

– Мне плевать сколько, кто и кому несет, я за себя сам отвечаю.

– Вы разве из милиции?

– На милицию я тоже плевал.

– Вы не похожи на делового.

– Я сам по себе.

– Что ж, уважаю, сейчас редко кто сам по себе. Предлагайте, но не надейтесь…

– Мне нужно много денег.

– Только вам?

– Мне на остальных как-то… Я вам золото, вы деньги

– Мама, за деньги он мне проблему! Не очень надо.

– Не прибедняйтесь. Ваша жизнь мне не интересна, я к вам только о деньгах.

– Какой ваш интерес? – сказав, улыбнулся Зяма.

– Пять миллионов – долларов, естественно.

– Хм…Вы много не по адресу.

– Я знаю, сколько вы стоите. Я меняю много золота за валюту.

– Шутник, в Одессе за каждый грамм известно.

– За то золото не будут знать.

– Хм… Пять миллионов?! Ну да, да… Да вы знаете сколько?..

Наш герой, перебивая Зяму:

– Знаю, я с лихвой за всё.

– Гм… – прогундосил Зяма. – И когда же изволите?

– Через год.

– Умора! Мама дорогая, вы идиот! – воскликнул Зяма.

– Нет, пока я только нищий. Через год… – настырно гнул своё он.

– Вы упертый человек, – сказал Зяма и развел руками.

– Мне надо, – наш герой как-то зло прищурился.

– У вас глаза!.. – всматриваясь, произнес Зяма.

– Что глаза?..

– Вы можете убить, – неотрывно смотря, спокойно произнес Зяма.

– Если со мной честно, кровь мне не интересна, – сказал наш герой.

– Ну ладно, приносите, – Зяма сунул руки в карманы штанов, – там посмотрим.

– Оплата мне нужна будет сразу.

– Я же сказал, приносите.

– Сюда?

– Разве Зяму так трудно найти?

Вот же судьба! Раз, и два такие разные характера, один подобный тигриным клыкам, другой яду кураре, впервые столкнувшись, вдруг находят точку соприкосновения, что-то общее. Вопреки «криминальному разумному», а таковое имеет место, не конфликтуют, а начинают сотрудничать, зачинают общее дело. Ну не Судьба ли?!

Откуда знать, что какой-то одесский воротила, как бы чудо-ювелир, очень, – но только для определенных кругов, – известный Зяма мог пророчествовать? Тем более по глазам, по взгляду впервые увиденного им человека определить возможность убийства. Кто бы мог такое подумать?

Но на то и есть судьбоносный фортель. Фортель штуковина непредсказуемая. Если уж выкинет судьба фортель, то только держись, предполагать его никто не в силах. А уж последствия фортеля вообще могут быть изуверскими. А для стяжателей, для страждущих богатства фортель судьбы и есть «Всесила». Если уж продал кто себя «Фортелю», тут уж «Пан или пропал». То уже от ангелов и демонов зависит, кто из них посильнее окажется, да пошустрее.

Итак, договоренность между нашим героем и ювелиром случайно ли, логично ли, но была достигнута. Оба поняли, что опасности друг другу не представляют, оба люди слова и дела. Такие не обманывают, ибо ценят жизнь после удачной сделки намного выше, чем до таковой. Зяма готов был ждать, а герой вкалывать. Зяма готов был купить, и очень многое, а герой готов был немало добыть и продать. Герой был уверен, что у него будет что продать, и этого будет много. Настолько много, что обеспечит ему скорую смену территории на более благоприятную, а затем и безбедное там же существование.

А пока что наш герой еле-еле передвигался, как впервые ставший на ножки ребенок. Его шатало, голова болела и кружилась, часто подкатывала тошнота. Радовало то обстоятельство, что его уже не рвало.

Он брел по неприметному взгляду путику в проредье среди кизилово-мушмулловых зарослей, часто, чтобы отдышаться, останавливался, прислоняясь к стволам многочисленных буков. Солнце уже начало свой закатный разбег. Если считать везением, что разыгравшийся ветер дует в спину путнику, то нашему герою повезло. Но первые признаки наступления похолодания и отступления тепла уже начали себя проявлять. И все более и более ощутимо. Из-за этого наш герой трезво сознавал, что его очередной ночлег будет не из легких.

 

Глава 6.

 

Боль! Боль души, ума и тела,

Сам сатана сплел это в узел,

Молчали воды, небо пело,

Убийца свет в полоску сузил,

И время мимо полетело…

 

Очередной раз, отдыхая у изогнутого и растерзанного постоянными ветрами дерева, он рассеянно осматривался по сторонам. Блуждающий его взгляд случайно уперся в неказистый зеленый до черноты куст. Оказавшийся шиповником, этот куст непонятно каким образом прилепился под желтым каменным уступом. На нем редко висели, наполовину высохшие, продолговатые, темно-бордовые, с остатками проржавленной красноты ягоды. Он очень обрадовался этому скудному подарку. Находка была как нельзя кстати и, более того, неподалеку виднелся ещё один куст. Тот другой был даже не куст, а некие облюбовавшие небольшой участок заросли шиповника. Там каким-то чудом не сорванные ветрами в гуще переплетений колючих веточек, у самой земли сохранились в довольно большом количестве корявые ягоды. На этом кусту ягоды были почему-то округлые и более «мясистые». После постоянного жевания хвои и травы, ему была дарована первая, которой можно было утолить всё более разыгрывающийся голод, сносная еда.

Он не стал набрасываться на эту ниспосланную помощь. Сначала он, изрядно исколов руки, набил ягодами карманы, чем обеспечил себе запас. Затем, когда полностью обобрал плодоносные ветки, развалился неподалеку в траве и, уже отдыхая, стал брать по одной ягоде в рот и, долго-долго жуя, наслаждаться их вкусом. Ягоды он ел с семенами, перемешанными с придуманной природой для защиты от птиц шершавой «стекловатой». От тысяч мелких иголочек горел язык, першило в горле, он часто кашлял, но, несмотря на это, настойчиво насыщал себя шиповником. Семена изобилуют растительным белком, что в его положении оказалось полноценной пищей.

По мере того, как отступало чувство голода, его стало клонить ко сну. До заката он не мог себе позволить заснуть. Поэтому, превозмогая самого себя, он встал и, опираясь на палку, неуклюже поплелся дальше.

Всё было на стороне этого изуродованного негодяем человека. Послеобеденное солнце так нагрело окружающее, что в пору было загорать. Героя начала мучить жажда, поэтому он заранее стал думать о ночлеге, который просто необходимо будет разбить у источника воды. Благо, что в каждой низине извивался или ручеек, или проторенная низвергающимися дождевыми либо талыми водами расщелина. Там, иногда и с трудом, но воду найти всегда можно.

Когда солнечный диск начал краснеть и коснулся первой вершины, раскинувшейся у горизонта горной гряды, он начал спускаться по крутому склону. Сделать это оказалось намного труднее, чем подниматься. Один раз камень предательски вывернулся, и его нога соскользнула. Он, стараясь устоять, сделал неосторожное движение, его тело резко дернулось, и он почти теряя сознание от дикой боли, прострелившей затылок, всё же, цепляясь за ветки и траву, упал. Отлеживаться пришлось не менее получаса, прежде чем начать новую попытку спуститься к ручью.

Двигаясь более осторожно он, затратив неимоверные усилия, в уже навалившейся темноте подобрался к журчащей воде. Припав к ломящей зубы воде, долго пил, сначала делая большие скорые глотки, а после медленно, как бы рассасывая леденец, буквально опивался ею. Боль в голове стреляла, но наплывшее опьянение свежестью и вкусом воды отодвинуло её на второй план. Едва устроив себе подстилку, его мгновенно отключил бездонный, но тревожный сон…

Ему снова снился самородок. Его «Фарт», этот тяжелый тускло-желтый треугольник держали чужие, грубые руки, а он нет-нет да предательски и блеснет своей исключительностью, раз, да и омоет руки вора дурманным отливом. Не мог смириться наш герой с утерей, никак не мог.

«Фарт» достался ему нелегко, но не так уж и тяжело. Ведь было в истории и такое, что человек жизнь отдавал в поисках редчайшего самородка, но так и не находил. А бывало, что вот увидел, начал тянуть руку, чтобы присвоить тяжкий дар природы, ан нет, не тут-то было! Обвалится ли камень под таковым, поскользнется ли и сам добытчик, и бултых в ледяной поток, только его и видели…

Он же нашел самородок по подсказке. Определив для себя путь наживы, для поиска золота он выбрал дебри Кавказа. Туда повлекло его обилие золотых россыпей, опасный и капризный, но весьма неплохой климат, наличие потаенных, почти недосягаемых уголков.

Анализ топографических карт привел его в верховья реки Безымянной. Туда он и направился в поисках своего счастья. Первый сезон он решил посвятить изысканиям, а уж на второй сезон изъять добычу. Здесь нужно отдать должное нашему герою. Он был начитан, умен. Это определяло его жизненные принципы и поведенческие правила. Он не бросился сломя голову мыть намеки на золото, золотую пыль, чешую. И мыть как попало. После провала «накопленческого» плана обогащения, он пришел к выводу, что лучше сначала потратить много времени на подготовку и затем брать наживу, но лишь небывало большую и разово. Поэтому он искал золотой «плотик». «Плотик» подобен небезызвестному блюдечку с голубой каемочкой. Это такое местечко, где природа, образовав твердую замкнутую подложку, предусмотрела сброс осадочных пород. В таком месте, если осадочные породы золотоносные, может скопиться большое количество драгоценного металла. Вроде как природная чаша, набитая доверху добром. Наш герой потратил немало усилий в поисках именно «плотика»…

Ах, если бы ни его везение! Судьба, вдоволь насладившись падениями героя, решила преподнести ему подарок. Подарок ли? «Золотой плотик» дано найти исключительно баловню. Даже матерые специалисты довольствуются только пустыми знаниями о таком «плотике». А тут простак-обыватель, каких миллионы, – и на тебе! Нижайше просим принять-с малую толику!

Стало быть, фортель всему причиной?! Решила Судьба фортель выкинуть и получайте…

…Тот ручеек он перескочил безо всякого внимания. Прыг, и полетел, огибая дерева, дальше. Если бы его мучила жажда, если бы он обратил внимание на белесые камни в промоине ручья, если бы, прокладывая путь в зарослях хвоща, он вспомнил…

А он помнил, что там, где заросли хвоща можно, а может и стоит, поискать серебро или золото. Возможно, тогда всё вышло бы по-другому. Но он, мысленно витая в сладостных грезах, пронеся далее.

Уже в десятке километров, делая первые пробы на привлекательном истоке родника, выгуливающего серебряную струю из-под замшелых камней, он, отдыхая в наспех состроенной лачуге на охапке из подсохших трав, вспомнил о ручье. Не вспомнил, конечно, не тот бы чудный сон. Да, то был сон. Роковой ли, вещий ли, сон горюшка или счастьица, то уж рассудило время.

На Кавказе июнь. После недельных дождей распогодилось. Вспухший сточными водами замутненный исток заметно похудел и начал светлеть. Вечерами и на рассвете донимает комарьё. Начало золотой лихорадки принесло успокоение, и было неплохим. Уже в наступающих сумерках на дне лотка, в промытом шлице кроме чешуйчатых золотинок «выхреснулась» желтая крупинка. Он легко расплющил её зубами, полюбовался и по-дурацки заулыбался. В тот раз, настудивший руки, уставший он крепко спал на душистой охапке. Во сне он видел маленькую красивую девочку у лесного ручейка. Она чем-то играла, держа неизвестный предмет в ручках. Предмет не был камушком. Плескаясь в воде, она поднимала голову и, улыбаясь, смотрела на нашего героя. Она поднимала ручками эту штуковину и, раскрыв ладошки, показывала ему. А он просто любовался девочкой. Потом она бросила предмет в ручей, встала и ушла…

Этот сон начал преследовать его. Он, вволю набултыхавшись в роднике и не найдя искомого, перебрался на другой, как ему казалось, более перспективный ручей. Но и там надежды не оправдались. Золото было в каждой ложбинке где, скручиваясь, неслась вода, но не то, которое искал наш герой. А сон, один и тот же, из ночи в ночь повторялся. Дошло до того, что он начал думать о сне, анализировать его, изучать детали, и чтобы распознать для чего всё это, стал ждать этот сон, чтобы лучше все рассмотреть.

Сначала он узнал тот невзрачный, наспех перепрыгнутый почти месяц назад, ручеек, которому он не уделил никакого внимания. Затем он обратил внимание на телесные с белым отвесные стены, хранившие искристый поток. Смутная догадка долго бередила его сознание. Но он хотел доказательств, что ручей сделал промоину в молочном кварце. И он во снах, уже не обращая внимания на играющую девочку, вглядывался в породу. Девочка играла именно в том месте, где он перепрыгнул этот злосчастный ручей. Да, и этот ручей резал своим завивающимся потоком кварц. Как же он тогда, боковым зрением отметив беловатость русла ручья, не задумываясь, перескочил его? Только когда память и анализ убедили его, что ручей был заключен в кварцевое русло, он начал делать попытки досконально изучить сон. Его заинтересовал предмет, которым играла девочка. Но как только, вглядываясь в очередном сне, он распознал, что предмет, напоминающий камень, имеет желтоватый оттенок, сон внезапно оборвался. И не просто оборвался, а растаял навсегда. Как ни старался наш герой, сон больше не приходил. Но память спасала. Он по памяти, восстанавливая мельчайшие подробности сна, вдруг угадал золотой, увесистый самородок в руке девочки. От этой мысленной находки он с трепещущим сердцем вскочил среди ночи. До утра он не спал. Сборы не забрали много времени. Те, отделявшие его от манящего ручейка, пятнадцать километров он буквально пролетал, не чуя под собой ног.

На закате, с колотящим сердцем и дрожью в теле, он остановился над загадочным ручьем, не раз приходившем к нему во снах. Сомнений не было, вода проторила русло и стремительно неслась в кварцевой породе, перекатывая в основном изжелта-молочного цвета гальку. Он всегда мастерски и мгновенно давал клички и имена всему, что увидел даже вскользь. Едва взглянув на ручей, он обозвал его «Шалый». Само как-то взяло и вырвалось. «Шалый» и всё тут. И ручей тут же принял это имя. То место, где он в первый раз перепрыгнул этого «Шалого», было метрах в тридцати от него. Темнело стремительно, поэтому он решил расположиться на ночлег. Несмотря на проделанный путь и усталость в тот раз спал он урывками. Лишь усилиями воли он отодвинул осмотр ручья до того, как дневной свет набрал силу и рассеял даже полутени.

Этот июльский день он не забудет никогда. Утро началось с золотистого, переливистого рассвета. Как только день возликовал, он подошел к «Шалому». Тот, радуясь приходу нового дня, весело бормотал что-то бесноватой пурпурной бабочке и метал в неё жемчужинами брызг. Бабочка же дразнила, делая вид, что вот-вот сядет на воду, но в последний миг неожиданно отбрасывала себя то вверх, то в сторону.

С нескрываемым волнением наш герой подошел к тому месту, где месяц назад пролетел над неприметным ручьем. Так и есть! Нависающая трава скрывала омуток, формой напоминающий большую запятую. В этом месте вода была темного, почти черного цвета. Ручьевая струя, набрасываясь на омуток, пенилась, образуя пышное подобие нарядного воротника или жабо, но затем, проигрывая и теряя силы в борьбе с глубиной, сходя на нет, таяла. Из хвостика же этой природной запятой течение вдруг снова рождалось и, набирая силу в каменистом зажиме, уже метра через три во всю клокотало и трепало попавшие в водяной плен длинные травины.

Он осмотрелся. Да, именно в этом месте играла девочка из странного сна. Он начал смотреть в омут, стараясь увидеть дно. Но волнение воды вызывало сильное напряжение и сбивала зрение. Он встал на колени и приблизил лицо к воде. Дно было темным, но все-таки там было видно два светлых пятна. Он осторожно опустил руку и вынул одно, а затем и второе. Воды было почти по самое горло и он сильно намочился. Это были округлые белесые галыши кварца. Он опять склонился над омутом. Взгляд, теряя фокус, долго блуждал. Он встал. Немного постояв, он снова приник к воде. Что-то не отпускало его. Неожиданно в черноте его взгляд различил едва заметное светлое размытие. Он протянул руку. Некоторое время рука не попадала в это место. Но он, рискуя свалиться, всё же дотянулся и вытащил это из воды.

Никогда не знаешь, что может быть или не быть. Например, вот всё-таки он свалился бы в воду? Вариантов как минимум два. Первый: выругавшись, он плюнул бы и ушел. Второй: всё же искал бы, но падая, смёл бы это пятно в сторону, или завалил случайно.

Но Судьба, взяв с него плату только тем, что немного намочила одежду, позволила ему вытащить на свет божий это.

Ещё поднимая это из воды, он уже ликовал! Это было много тяжелее камней, и оно было теплее их, он сразу это почувствовал. Глаза его широко распахнулись и, не моргая, смотрели, как разжимается ладонь. Это, напоминающее неправильный треугольник, слабо отражало мягким, матовым, металлическим. Сомнений не было. Его рука извлекла самородок. И какой самородок! Через спазмы в горле он выдохнул всего одно слово – «Фарт!», и опасливо сунул его за пазуху. Из боязни выронить его в этот день он не стал рыться на дне счастливого омута. Он этим занялся много позже, когда нервный его трепет немного успокоился. Так он стал хозяином «Фарта»…

А пока наш герой плохо, но спал. Проснулся он сразу, как будто и не спал вовсе. Было довольно свежо. Глаза открылись сразу и он увидел, что уже светло, услышал ропот ручья. Повязка с головы слетела, и растрепанная, с прилепленными остатками высохшей пережеванной хвои, валялась неподалеку. Это его не смутило. Боль в затылке настойчиво требовала продолжения хоть какого-то лечения. Он сразу приготовил массу пережеванной хвои, прополоскал ткань и вернул ставшую влажной повязку на место. Умывшись и съев несколько ягод шиповника, сдабриваемых ручьевой водой, он заторопился продолжать свой путь.

Волочась по знакомому, как оказалось не только ему одному, путику он начал анализировать происшедшее. Память постепенно возвращала его в недавнее прошлое, выцеживая из вороха событий лишь те наметки, которые могли указать на хоть какую-то ясность его положения.

Каждому знакомо, если долго размеренно идти, то шум обычно сглаживается и ухо изредка отделяет лишь что-то новое. Вот если неожиданный хруст сломанной ветки, или стук дятла, то слух отметит, а все остальные шумы воспринимаются как некий фон.

Ухо нашего героя вдруг различило странный звук – вроде шороха. Привлеченный вниманием к этому звуку, он остановился. Шорох был вызван случайно задевшей за сухую ветку штаниной …

Внезапно в висках застучало, в затылке разлилась неприятная боль. Он вспомнил…

Он вспомнил, что когда возвращался «домой» он услышал странный шорох. Случайный, незнакомый, какой-то искусственный шорох, не похожий на природные шорохи. И он стал поворачивать голову на этот шорох. Но на этом всё остановилось...

В переполнявшем теперь волнении он не смог стоять. Он сел и обхватил голову. Боль всё сильнее растекалась от затылка, пульсировала в висках и уже овладевала всей его головой. Его затрясло, волной подступила тошнота и головокружение.

Он вспомнил, вспомнил момент удара по голове. Да, несомненно, в те минуты он услышал неизвестный не то шорох, не то шумок. Не останавливаясь, он, по всей видимости, хотел оглянуться, но страшный удар свалил его. Память настолько вернула его в те чудовищные мгновения, что он ощутил этот удар, прочувствовал даже хруст проломленного черепа. Память отчиталась перед его сознанием о том, как его ударили, как его убили. Нет, его не просто ударили, с целью ограбить оглоушенного. Его убили, именно убили…

Но он каким-то чудам очнулся, и не просто очнулся, а ожил. Он, потрясенный воспоминанием и нахлынувшим осознанием своего положения, не выдержал. Крупные слезы, выкатившись и застыв на мгновение большими бусинами, вдруг сорвались, и он горько заплакал…

 

Глава 7.

 

Очередной рассвет он встретил более чем равнодушно. Его глаза открылись в тот момент, когда едва различимые зачатки света размытые очертания гор начали превращать в контрастную изломанную линию.

Эта линия, начавшись в поднебесье где-то на туманном юге и проходя к западу, некоторое время, делая крутые как бы подскоки, сначала плавно опускалась. Затем, изогнувшись подобно спине злящегося кота, сделала резкий поворот к северу и, внезапно провалившись в бездну куда-то за ещё смутные контуры чернеющего леса, вдруг, вынырнув, возникла на северо-западе и, набирая всё более контрастные очертания, уже ступенями поднималась до самых обледенелых вершин хребта, которые отличались от сереющего небосвода серебрением. Где-то из-за гор исходили первые признаки рассвета. Настроение нашего героя было более чем скверное, какое-то болезненно-серое, унылое. Даже при небольших движениях о себе давала знать пульсирующая головная боль и небольшое головокружение.

Природа же, как назло буйствовала густой расцветкой и невообразимыми тончайшими оттенками. В это утро контраст красок был такой чудной глубины, что насыщенность и игра цвета и теней казалась просто невозможной. Любому случайному свидетелю оторвать взгляд и когда-нибудь потом забыть увиденное – от буквально взбеленившейся красоты Кавказского рассвета – не было бы сил.

На востоке чернильная синь неба начала светлеть. Создавалось впечатление, что кто-то начал медленно стаскивать темное полотно, открывая светлую, нежного оттенка слоновой кости основу, на которую оно было наброшено. Как только, даже не океанская глубинная синь, а скорее перванш восточного угла сменился серым, а затем это серое высветлилось в прозрачно-голубое, так над контурной линией пару минут можно было различать волнительное мерцание телесного бледного экрю. Затем почерневшую полоску горизонта оттенило мягкое малиновое свечение, которое уже через мгновение было размыто до пепельно-розового, а оно уже из-за гор стало вытесняться разрастающимся насыщенным оранжевым заревом, и из-за линии появился тонкий пламенный край солнца.

Он обжег контур застывшего над вершиной уже видимого Пшехиша одинокого серого облака, чем-то напоминающего страшного дракона, который вытянув шею старался побыстрее убраться от заставшего его врасплох солнечного света. От солнечной игры само облако окрасилось и стало прозрачно-оранжевым, а нижняя его часть, что оказалась близко к светилу, выкрасилась желтым, который у самого края образовал нежный оттенок цвета шампанского. Одновременно срединная его часть потемнела до почти черного. Этот контраст желтого и черного цветов завораживали взгляд.

В самом же распадке, куда уже почти добрался наш герой и недалеко от которого он ночевал, стоял густой серый туман, размывающий все старания восходящего солнца хоть как-то украсить это старательно таившееся место. Где-то вдали из невидимых низин рождался тягучий туман. Он был настолько плотен, что, казалось, в том месте заканчивается земля и начинается бездна. Эта его ватная упругая серость была неоднородна. Где-то у самой земли к темно-серому его цвету примешивался глубокий зеленый, чуть выше расположился, играя едва заметным перламутром, темно-синий отлив, видимо заимствованный у небосвода. Там, где взгляд осторожно намечал неопределенную границу между туманом и небом, к серому примешивался один из пастельных оттенков лимонно-желтого. С той стороны, откуда возникал солнечный свет, стволы деревьев казались вычурно черными, один край их едва незаметно начинал серебриться. Создавался эффект сказочности, заставляющий наслаждаться этим дивом.

Наш герой хорошо помнил это место, этот распадок. Там, на востоке, всего километрах в пяти от этого места, за небольшим скрытным перевалом находится его землянка. Ещё некоторые усилия и он будет у себя «дома». Там у него есть всё необходимое отлежаться, прийти в себя. Там его ждет спрятанный на всякий случай клад, способный обеспечить ему безбедное долгое существование. А там он посмотрит, что и как. Он не как все, он выше многих. Он уверен в этом.

Если говорить о золотоискателях, то старики говаривали, будто природой задумано таковых всего две разновидности. «Истые» и «остатние». Те кто «истые», так их по пальцам перечесть, а «остатних» просто уйма.

«Истый» тот шурф роет споро, но не торопясь. В каком уголке приметит крупинку золотую, сразу не роется там. Попервась думает думку долгую, расчет ведет. Бывает два, а то и три дня к работе не приступит. Понимания в себе ищет, как там крупинка оказалась, куда жила пошла, или где путь свой скрытный держит. А зачастую и к Богородице взывает, чтоб видением подкрепить себя. «Истому» природа матушка родимая, не меньше как своя кровиночка. Долгохонько раздумывает «истый», а как обнаружит знания, где копать, там заступ свой и вонзает. Кто «истый», тот шибко бережный. Золотишко «истый» берет, подкрадываясь, чтоб не спугнуть, не приведи Господь. А если уж взял, то на две-три жизни с лихвой. Да и моет в ручьях по-особенному. Изначально изучит ручеек, наносы. Пробы возьмет не надрываясь, как бы вынюхивая. А уж как выяснить где россыпь, там только держись, но так все устроит, что и следочков опосля его ни-ни.

«Истый» тот, где раздето, не остановится, даже если учует, что жилу не взяли. Тот своё место в поиске дожидать будет. У такого всё своё, ни крохи чужого.

У «истого» золотаря судьба-то особенная. Тот обязательно сначала убит золотом будет, и насмерть. Непременно потонет, либо деревом пришибет. Случается, такого зверь задавит, а то и тать на тропе зарежет. Целехонькому большое золото не дается ни в «жисть». А как кому из «истых» доведется выжить, выкарабкаться, тут тебе и фарт в руки.

Кто из «остатних», те скорые шибко. Шурфы бьют неправильные, абы как. Понимания, где пески золотоносные, а где жила, не имеют. Тем природа так, сырье и только. Только мелькни где золотиночке какой, враз окрест исковыряют в пух и прах. Перебуровят землю, наковыряют песку, чтоб едва до следующего сезону погулеванить хватило, да и рады-радехоньки. А что жила богатющая дары свои упрятала, им всё до одного места. Нету понимания у «остатних» никакого, нету. Ничто «остатнего» не остановит. Нарвется на чужое рытьё, обязательно залезет своими грязными лапами. Такой и своего шарахнуть по башке обухом и обобрать за грех не считает.

Да и судьба у них, у «остатних», попроще. Их золото так, маленечко попугает только. Если шибко покалечить, то да, но не убивает как «истых». Среди «остатних» много и «баловней». Тем золотишко дается только так, махом. Но чтобы большого золота, то им не видать. Так, покуражиться да похвастать подаст на пару годков, и только.

Наш герой не был «истый», но если он и «баловень» судьбы, то из избранных. Счастливейший «баловень»!

Но судьба ему уготовила исключительность и непохожесть. Определив изначально в «баловни», решила вознести его к «истым» со всеми вытекающими испытаниями и последствиями. Путь в «истые» ох не прост. Ох, не прост!

Тут уж дело самой Судьбы, как ей забавиться да развлекаться…

Окончательно проснувшись, он ощутил, как из распадка тянет сыростью и холодом. Он знал, что там внизу делает крутой изворот мелкая перекатистая речушка, более похожая на ручей. На ней он тоже брал пробы и знал, что там растет пяток деревьев грецкого ореха. Но тогда, поздней весной, плоды только завязались, а теперь, созревшие, они ох как были ему нужны. Учитывая, что грецкий орех созревает не одновременно, он надеялся на обретение так необходимой весомой пищи. А на пути к перевалу, на одном из пологих южных склонов, заросли дикой груши, весною усыпанные завязью, образовывали так называемый «лежак».

«Лежак» это небольшие заросли плодоносной груши-дички, где опавшие с деревьев плоды слеживаются, скисают, а затем и вовсе сгнивают, если не съедены зверем. Скорее всего, там ещё сохранилось небольшое количество прокисающих плодов под деревьями и на ветвях.

Доковыляв к реке, умывшись и утолив нахлынувшую жажду у первой доступной воды, он двинулся к орешнику. Под деревьями всё было изрыто дикими кабанами, но в верхушках деревьев ещё висело множество орехов. На многих коричневая высохшая кожура распахнулась, уподобляясь раскрытым ладошкам. Увидев обилие еды, он заволновался. В висках застучала кровь, руки затряслись. От затылка по всей голове равномерно разлилась боль. Он начал делать суетливые попытки добыть орехи. Попытки трясти гладкие стволы молодых деревьев и бросит палкой не увенчались успехом. Сил у него было очень мало, но ему помогла смекалка.

Выбрав молодое, но уже плодоносящее дерево с самым тонким стволом, он ухватил наиболее подходящую ветвь и, начав пятиться спиной, тянул её, насколько позволяли силы и до тех пор, пока ветка не выскользнула из рук. Изогнутый его стараниями ствол дерева, резко выпрямившись, закачался. На землю посыпались матовые вызревшие орехи и отвалившиеся чашечки кожуры. Почти не затратив усилий, он скоро сделал ощутимый запас так нужной ему еды, насовав прохладные орехи даже за пазуху.

Вернувшись к воде, он как можно удобнее устроился и начал, раскалывая крупной галькой орехи, свою первую сытную трапезу. Скорлупа была крепкая и толстая, ядро глубоко утопало в извилинах скорлупы. Чтобы добраться до съедобного, он вынужден был дробить орехи на мелкие кусочки, а затем выбирать мелкие крохи ядра и торопливо съедать их. От того, что он торопился, попадало много мелких осколков скорлупы, и он часто сплевывал, тщательно отбирая их из образовавшегося во рту месива. Вкус грецкого ореха казался ему бесконечно желанным. Он просто опьянел от выделяемого ореховыми ядрами жирного вкусного масла. Кровь отхлынула от головы, забыв обо всем, словно ею владело одно лишь желание поскорее насытиться.

Его голова приятно кружилась. Через некоторое время во рту пересохло, и он вынужден был снова подобраться к воде. Когда он напился, наконец-то пришло ощущение сытости, но ещё долго во рту держалось иссушающее, немного горьковатое послевкусие съеденных им орехов. Сомнений не оставалось, он был спасен.

Солнце уже взобралось в небо и стремительно подвигалось к зениту. Небосвод был чист и прозрачен. Однако начали появляться первые признаки ухудшения погоды. Осенние Кавказские горы могут радовать погодой, иногда даже пару недель. Но приходит час и все меняется. Горы показывают звериный оскал и их хищные клыки дают знать путнику, что всё не так радужно в этом раю.

Теперь он до невозможности желал как можно быстрее добраться в свою землянку. Его подгоняло и то, что прямо-таки чертовски захотелось съесть соли. Да, представьте себе, он просто изнемогал от требования истощенного организма обычной поваренной соли. Казалось, он готов был есть её ложками. А в землянке соль была, и это подгоняло попавшего в беду золотоискателя. Поэтому, не теряя времени, он, опираясь на свой посох, заковылял по незримому, но так ему знакомому путику к своим пенатам.

 

Глава 8.

 

Где красят вечером леса

Своею синью небеса,

Там диких мест эфир немой

Под крутосклонною горой

Вдруг расколол истошный вой!

В отчаянии, едва живой,

Рыдал озлобленный изгой…

 

Съеденные орехи придали свежие силы, а близость цели притупила остроту восприятия окружающего. Вдобавок, эта пища вызвала такое ощущение сухости во рту, что он вынужден был снова пробраться к воде и долго медленно пить, стараясь не просто напиться, а напитать себя влагой. Потеряв почти час, он всё же двинулся в путь.

Осторожно ступая, он полностью отрекся от окружающего его мира. Медленно передвигаясь, он окунулся в горестные размышления, поддавшись нахлынувшим воспоминаниям и, пока шел, мысленно анализировал поглотившее его невезение.

Он никак не мог понять, как он, обладающий довольно-таки неплохим и, более того, натренированным долгим пребыванием в лесу чутьем и почти идеальным слухом, он, который даже по едва слышимому намеку на шорох определял, какой зверь оказался рядом, мог не услышать своего тайного врага – человека. Это выводило его из еще такого хрупкого душевного равновесия. Его ум буквально кипел, но давал только одно разумное объяснение всему этому. За ним следили, и на него охотились как на зверя. И тот, кто это делал, был совершенен. Тот, кто был более хитер, переиграл его по всем статьям.

Переиграл и его осторожность, и его чувствительность и его интуицию. Он никак не мог взять в толк, кто же это мог быть. Кроме Зямы никто не знал о его задумке, а сам Зяма никак не мог знать, где он будет воплощать задуманное.

Неужто Зяма послал следить за ним? Разве этот старый еврей сука? Способен ли Зяма на такое? Неужели Зяма настолько грязен? А если да! Разве бывает чисто там, где развлекается золото, где гуляют большие деньги?

Тогда где и как тот посланник мог полгода жить? Полгода! Рядом с ним! В лесу! Кто его научил так искусно прятаться? Кто же он такой? Не-е-ет, тут что-то не так. Мистика? Не может быть!.. Тогда что? Как все это понять?

Эти вопросы не давали покоя. Как он мог не заметить ни одного из признаков присутствия где-то рядом с ним постороннего человека? Более того, чудовищного врага. Не просто врага, а убийцу, его убийцу!

За полгода он исходил всю округу, знал вся и всё наперечет. Любая сломанная веточка, сковырнутая земля, примятая трава вызвали бы у него подозрения, и он тщательнейшим образом проверил бы, отчего и почему это в его обжитом углу случилось. Любой посторонний запах, любое присутствие человека взволновало бы его. А тут такое!

Понятно, что не бывает такого, чтобы каждый день только мыть золото. В лесу без охоты, рыбалки, сбора растительного корма не сдюжить. Надо ежедневно питаться, уделять и себе иногда внимание. Чтобы поймать дичь, нужно двигаться, покрывая большие расстояния в порой непролазном и диком пространстве. Даже нюанс нового запаха, намек на дым костра разбудили бы в нем осторожность. Без костра ещё никто в дикой природе не сдюжил. А наш герой всегда внимательно осматривался, принюхивался. Несомненно, он бы заметил, учуял бы. Но не он, а его учуяли, и это приводило его в замешательство.

Неужели кто-то услышал выстрелы ружья и выследил его? Но он не имел привычки бить дичь в безветрие или на рассвете, по вечерней зорьке, когда эхо распоясывается, обнажая свои такие предательски переливистые способности. Он заранее примечал, где обитает та или иная живность, а уж как заблажит к полудню ветерку поразметать да послабить эхо, тут уж и он выходил за добычей. Да и после охоты он никогда сразу не шел на «табор», а делал круг и долго высматривал, прежде чем войти в своё обиталище. Рыбу же, когда этого требовала необходимость, удил в полнейшей тишине.

Тишина. Как много сокрыто в этом слове. О тишине сейчас редко вспоминают. Наверное, это потому, что попасть в окружение тишины не так-то просто. Наиболее вероятно познать тишину, встретив рассвет в хорошую погоду, где-нибудь на озере, на равнинной реке или в горах. Но это дается далеко не каждому. Познавший тишину настолько влюбляется в неё, что проживание в городе для него становится просто невыносимым.

Поэтому-то до сих пор и встречаются отшельники, и, поверьте, они будут существовать всегда. Для обывателя гнетущая тишина убийственна. Он, отвыкший от тишины, зачастую в лесу чувствует себя неуверенным, ущербным. А вот если твоя суть – отшельничество, то здесь властвуют другие законы. Отшельнику природная тишина, что мед на уста оголодавшему.

За долгое время одиночества и наш герой полюбил тишину. Но он не просто полюбил её, он вжился в неё, он тишину впитал внутрь самое себя.

Любой посторонний звук заставил бы его насторожиться и заострить внимание. А наш герой всегда был чертовски бдителен. За долгое время одиночества в глуши, будучи предусмотрительным и недоверчивым, он выработал ценную, как он считал, привычку каждые минут десять-пятнадцать осматриваться, оглядываться. Он четко отдавал себе отчет в том, с чем связался, и чего будет стоить даже малая его неосторожность, а то и, не дай Бог, оплошность. Довольно часто, будто ни с того ни с сего, он вдруг замирал и, чутко вслушиваясь, старался уловить незнакомый, чуждый окружающему звук. Если он нес добычу в свое логово, то, как минимум, делал два «волчьих круга», а зачастую крутил и «восьмерку» по лесу, перепроверяя, не следит ли кто. Одной из его причуд было забирать вкруговую по улитке, двигаясь к центру. Это давало ему возможность держать под контролем появление опасности и ситуацию в целом.

В лесу он не доверял ничему, а его так жестоко переиграли. Как же так? Что его сбило с «глузду»? Что усыпило его бдительность?..

Отягощенный этими думами он и не заметил, как преодолел густо заросший распадок и вышел к очередному подъему, утеряв на некоторое время свою тропку.

Выбравшись из густой поросли молодого дубняка, украшенного несколькими огромными кленами, он начал подъем в гору, поросшую стройными пихтами, с нижних, почти сложенных понурых лап которых, подобно старой паутине, свисал мох. Когда он взобрался наверх, справа увидел заснеженные пики Пшекиша, и где-то там, в междуречье Белой, Киши и Безымянной, его дожидалось отшельничье золотое логово. Там его спасение и надежда. Там вся его вторая жизнь, его «золотой припас».

Перевалило за полдень. Послеобеденное солнце, будто усомнившись, что лето, в общем-то, прошло, разыгралось, обдавая жаром лицо несчастного. И когда слабые дуновения замирали, ощущался пусть и не изнуряющий, но зной. Природа была настолько пестра и величава, что наш герой замер на долгое время, осматривая красоты мироздания, и только внезапно чиркнувшая в кустах серенькая птичка вывела его из состояния глубоко приятного невесомого транса.

Мгновенно напомнила о себе головная боль. В очередной раз он заплакал. Сколько раз он плакал, после того как пришел в себя, он уже не помнил. Единственное, что он ощущал, так это то, что боль несколько отличалась от прежней, и то, что плач его стал сухим.

Сухой плач это одно из уникальных проявлений человеческой природы, с которым мало кто знаком даже понаслышке. Тем не менее, это присуще человеку.

Спасая одну ещё очень молодую женщину, у которой начал развиваться рак кожи на месте содранной родинки, хирург вынужденно снял эпителий почти со всей её спины и удалил все воспаленные лимфоузлы. После этой очень непростой и тяжелой операции врач заставил эту женщину делать зарядку. Она вынуждена была стоять в палате у стены и поднимать руки вверх, перебирая пальцами по вертикальной поверхности. Так вот, первое время она рыдала от неимоверной боли, обильно проливая горькие слезы. А через несколько дней слезные железы были настолько истощены непрерывной непомерной работой, что перестали выделять слезу. Делая зарядку, она плакала, плакала навзрыд и страдала от всепроникающей боли, но вот слёз на её лице не было. Эта женщина плакала сухим плачем. Так порой плакали люди под неимоверными пытками, так сейчас плакал и наш герой.

Несчастный ещё раз огляделся по сторонам, всхлипывая, глубоко вздохнул и начал движение. Прошло более двух часов. Солнце перестало опалять лицо, но оставалось ещё очень ярким. Путник, тяжело дыша и спотыкаясь, спускался по отлогому склону горы. Как это ни странно, но спуск оказался намного тяжелее подъема. Сказывалась тяжелейшая травма. Кружилась голова, подташнивало. Иногда ему казалось, что он вот-вот упадет. Но остановиться он не мог, не имел права. До заветной цели оставалось совсем немного.

Когда солнце пламенным краем коснулось самой высокой вершины, он, наконец, добрался до подножия горы. Здесь его поглотил густой лес, сразу обдав осенней сыростью и прохладой. Сквозь заросли слышался шум бурливой реки.

Изгой знал, что где-то недалеко, прячась в густых травах, петляет натоптанная им тропа, но вот уже битый час не мог отыскать её. Упорства ему было не занимать, и он настырно продолжал свой путь, не прекращая поиски теперь уже не только одному ему известной тропки.

В этом мире все конечно. Нет такого пункта, который бы длился бесконечность, будь то событие или сама жизнь.

Как-то само по себе искатель приключений неожиданно ступил на свой трагический земной след. Это его не обрадовало, а совсем наоборот. Его сдавило внезапное напряжение организма и разума. Он остановился как вкопанный. Он взволновался и запереживал. Каких-нибудь пара сотен метров и он – «дома». Да и как было не взволноваться. Вдруг его дом занят, и занят его убийцей? А он в таком печальном положении, безоружен и катастрофически бессилен.

Мысли, будто дикие пчелы, роились в голове, все сдавливая и сдавливая её дикой болью. Вдруг негодяй там? Вдруг он вернулся к месту убийства, обнаружил исчезновение жертвы и поджидает её в её же логове? Ведь, как правило, убийцы возвращаются на место преступления, дабы утвердиться в безопасности содеянного для себя. А ведь этот негодяй не так прост, раз выследил его и почти убил.

Боль стала невыносимой. Едва хватило сил на полсотни метров сойти с тропы и, выбрав поросль трав погуще, ничком упасть в духмяные кушири.

Когда начало смеркаться он, отдохнувший, нашёл в себе силы с опаской продолжить движение к заветно цели.

 

Глава 9.

 

Стараясь изо всех сил высмотреть пятно света или отблески огня, несчастный, превозмогая головную боль, приближался к логову. Ещё было достаточно светло, когда он увидел широко распахнутый черный зев своего убежища. Сердце сжалось. Уходя, он тщательно замаскировал вход, и вот теперь темное око сиротливо таращилось из-под каменного увеса. В жилище побывал чужак, оно разрушено и открыто взору. В висках застучало и резкая боль буквально раскола голову. Чтобы не упасть в обморок, бедняга присел на корточки и обхватил голову руками.

Как только он смог подняться, тут же поплелся к жилищу. Он уже понимал, что там никого нет, но надежда, что его тайник цел и невредим, не оставляла его. Тяжело дыша, он втиснулся в свою скромную обитель, так долго и верно служившую ему.

От увиденного внутри он просто оторопел. Топчан, на котором он спал и позволял себе редкие часы отдыха, был разломан. По всему полу валялись палки и щепа. Прослезившийся взор несколько мгновений блуждал по осколкам, некогда бывшим свидетелями его сладких, а зачастую и тревожных сновидений, а затем скользнул в тот самый заветный угол. Угол его второй жизни, его стратегический запасник

Из полутьмы взор в одно мгновение выхватил темное пятно ямы и кучки земли по её краям. Тайник был обнаружен и нагло разграблен. Мысленно бедолага проклял весь свет.

Он зарыдал. Забыв обо всем, потрясенный герой рванулся в предавший его угол и, упав на колени перед ямой, сунул в неё обе руки, обшарил её и стал рыть. Он уже ничего не видел, а его пальцы кроме земли и камней ничего не находили. Ещё не веря, в отчаянии он продолжал, всхлипывая, завывая, размазывая слезы, ломая ногти и раздирая в кровь пальцы, рыть землю. Часто подносил к глазам горсти зажатой в кулаках земли, пытался рассмотреть в них что-то, унюхать. Он пробовал землю на вкус и облизывал камни языком, прикасался к ним щекам, но всё было тщетно. Той знакомой теплоты, того ощущения дорогого металла он не находил. Никакого золота не было и в помине, и осознавать это было очень горько. Его пустили по миру. Его не просто обокрали. Одним мгновением у него украли всю его жизнь, всю до последней минуточки, убили мечту всей его жизни. Испепелили его надежды и веру в будущее.

В темноте были видны выкатившиеся из глазниц белки и мерцал зеленоватый блеск его зрачков, первый признак сумасшествия. Звериный вопль разорвал гнетущую тишину округи. Скрючившись, он завалился на бок. Боль, отступившая на какое-то время, вернулась и, вступив в свои права, одним ударом надолго лишила его сознания.

Который раз день смешался с ночью. Приходя в сознание, заложник судьбы снова бросался к разрытой яме. Снова он судорожно копал, грыз, кусал землю. Снова и снова рыдал и терял сознание. Его разум был на грани срыва. Он понимал, что яма пуста, но всё равно продолжал копать её, ища своё золото. Два долгих дня продолжалась его истерика. Сам унять её он был не в силах. Сумасшествие давало свой страшный бой разуму. Но волею судьбы его разум сдюжил. Судьба распорядилась таким образом лишь потому, что её пленник не испытал всё уготованное ему в этой жизни.

Прежние провалы сознания он со временем как-то ещё мог восстановить. Но в очередной раз он провалился в бездну настолько неожиданно, что потом абсолютно не мог вспомнить, как это случилось. Его организм был настолько истощен болью, потерей и борьбой, что просто выключился, и включился лишь тогда, когда силы его жизни смогли восстать против физической его смерти.

Сознание приходило медленно и урывками. Изредка откуда-то наплывали цветные видения, но они тут же рассеивались и их место занимало темное пятно пустой ямы.

Мгновенно вырывался стон, слезы заливали глаза и он очередной раз впадал в беспамятство. Длилось это так долго, что красноватые лучи рассвета, трущиеся у входа в нору, уступили место желтым полуденным лучам, а те в свою очередь уступили место рассеянному полумраку раннего осеннего вечерения.

Наконец наш герой открыл глаза. Он всё ещё лежал скрюченным на правом боку. Длительное время он тупо смотрел в каменную стену грота напротив. Затем, видимо вспомнив и осознав происшедшее, покорившись судьбе, кряхтя сел. Его взор сам по себе вперился в злополучную яму. Туго соображая, но уже не рыдая, бедолага подполз к яме и снова стал обследовать её и разрывать. Убедившись в бесполезности этого занятия, он тоскливо осмотрелся. Затем кое-как поднявшись, он тщательно обследовал своё искалеченное жилище. Ничего не понимая и не найдя желанного, он снова сел. Захотелось пить. Собрав остатки сил, он выбрался из норы и, качаясь, поплелся к ручью. Только утолив жажду, он смог проанализировать своё бедственное положение.

Негодяй, бесстыже ограбивший его тайник, испортил и весь незамысловатый провиант, оставленный в жилище. Мыши, получив легкий доступ к разбросанной пище, уничтожили все до последней крупицы. Наступала осень. Остаться здесь без оружия и провианта означало скорую гибель. Переночевать, чтобы с утра выдвинуться в путь не было моральных сил. Разрытая яма не давала покоя его нервам и воспаленному сознанию. Идти к людям не было никакого желания. Набив карман смешанной с землею солью, которую бессовестно высыпал поддонок, наш герой покинул ненавистное ему обнищавшее обиталище. Он направился к совсем недавно обогатившему его месту, туда, где похожий на божественное око омут одарил его Фартом.

Стемнело, а он все стоял и вслушивался в бурчание еле видимой воды. В какой-то момент ему захотелось просто умереть, сгинуть. Решение пришло мгновенно. Он отпрянул от омута и в кромешной темноте наобум побрел через заросли. Всю ночь он, натыкаясь на ветви, спотыкаясь и падая, продирался сквозь почти непроходимое переплетение всевозможных растений.

Рассвет застал его на незнакомом склоне. Теперь уже не узнать, как больной человек за ночь одолел пятьдесят километров, как оказался за перевалом, при этом абсолютно потеряв понимание своего местоположения. Обессиленный, он заснул в траве прямо на открытом месте. Погода начала портится. Задул неприятный ветер, небо на востоке потемнело. Озябший, он проснулся тогда, когда собрался заморосить первый осенний дождик. Грустно окинув раскинувшийся пейзаж, потерявший себя человек глубоко вздохнул и двинулся вдоль волнистого хребта на юг, туда, где небо было самое светлое.

Теперь идти было намного легче, потому что хребет выстилала лишь трава и редкий кустарник. Так он и плелся, опустошенный, без веры и без надежды ища свою погибель. На третий день перед ним распростерлось огромное белое пятно ледника. Вот моя могила – промелькнуло у него в голове, и он решительно направился вперед.

Но судьбе не было угодно так быстро закончить повесть этой жизни. Так случилось, что уже обессиленный он поскользнулся и покатился вниз. Оказалось, ему довелось поскользнуться на одном из склонов, где ледник оканчивался, а, скатившись вниз, он уже не мог взобраться на ледник. Холодная смерть сама собой отступила. Лежать же и просто ждать смерти он не стал и, собрав остатки последних сил, продолжил движение куда глаза глядят.

 

Часть 2

Глава 1. Убитый повторно

 

Игра ль судьбы иль злая прихоть,

Когда обласканный бедой,

Всего лишь сделав первый выход

На танец жизни роковой,

Вдруг, оступившись, погибает…

 

В середине октября, в двадцати километрах от Майкопа, недалеко от скособоченной автобусной остановки, прилепившейся к одной из проселочных дорог южного направления, наряд милиции наткнулся на ползущее полуживое ободранное существо. Это существо, потерявшее весь человеческий облик, было крайне истощено и измождено. Живой труп наиболее точное определение, которое подошло бы этому умирающему существу. Лишь по неведомой воле случая бездомного милицейский наряд определил в ближайшую поселковую больницу, а не в камеру временно задержанных в местном участке.

Чем руководствовался наряд милиции, неизвестно. Может, этому способствовала страшная рана на голове умирающего, может, это была жалость к истощенному существу, может им просто не захотелось составлять бессмысленные отчеты о задержании бездомного бродяги, а вполне вероятно, что произошло это из элементарной брезгливости и понимания, что в таком состоянии человек не опасен, но милиционеры поступили именно так. Они сдали его в ближайшую больницу.

Врачи поставили его на ноги довольно скоро. Болючие уколы и регулярное питание, а в больше части вмешательство самой судьбы сделали своё благое дело. Уже через месяц в больнице наш герой добросовестно выполнял мелкие хозяйственные работы. Разговаривал он мало и невнятно. Его обновленная отступившей болезнью речь сгладила границы звучания некоторых согласных и теперь казалась певучей, но, зачастую, плохо разбираемой и оттого малопонятной. Последствия тяжелой травмы осязаемо проявлялись и в другом.

Но скоро пришло время покинуть больницу. Пациент был в принципе здоров и врач долее не мог его держать. Идти ему было некуда и он, выписанный из палаты, сиротливо сидел на лавочке во дворе больницы. Наступил вечер. В палатах поутихло, работники больницы разошлись по домам. Неожиданно к нему подошла полная сторожиха этой сельской здравницы. Подсела рядом на лавочку. Разговорились. Наступала тихая, но ощутимо прохладная ночь.

Русских людей всегда отличает их сердечность и широта души. Нет во всем мире нации более добродушной и совестливой, чем мы русичи. Конечно, меняются времена, русская душа тоже впитывает и многое плохое от соседей, но даже закоренелый русский рецидивист, наш современник, сострадает, переживает и плачет.

Баба Настя была русской во всех смыслах. Вскользь вникнув в проблемы несчастного, она, сжалившись над «не от мира сего», сразу отвела его в сторожку, напоила чаем и уложила спать на своей кушетке. Бабкой она была одинокою, неулыбчивою, но с душою открытою, русскою. И утром безо всяких повела его, голубу, к себе домой и поселила в небольшой комнатенке. Так и стал жить наш герой у сторожихи бабы Насти. Выполнял её немногочисленные поручения, помогал по хозяйству как мог, работал на огороде, а как окреп маленечко, устроился грузчиком в местный сельмаг.

Прошло два года. Наш герой почти забыл свою прошлую жизнь, привыкши к новому молчаливому существованию в согласии со своей полуинвалидной бедою. Если бы не рок, наверное, так и прожил бы он у одинокой сторожихи на юге Кавказа до скончания своих дней. Но судьбе было угодно выкинуть очередной фортель. Уж если уцепилась она когтистою лапою за холку, нет от неё никакого спасения. Тут уж все её росомашья натура налицо. Не выпустит, пока не загрызет, и всЁ тут. Будешь ты кувыркаться да ахать в еЁ капкане, пока она не доделает задуманного или не отступится, не перекинется на кого другого.

Как-то внезапно летними выходными, как дикий волк, почувствовав зов свободы, решил наш герой наведаться в Майкоп. Прогуляться, на людей глянуть. Что ему это пришло в голову, только самому сатане известно. Ну и поехал невезеныш в город. Бабка Настя как чувствовала неладное, но, в силу своей малоразговорчивости, краткостью своих доводов не смогла разубедить его, хотя говорила ему о ненадобности этой прогулки.

Майкоп встретил нашего героя радушно. Казалось, на этот раз карта судьбы легла лучшим своим образом. Лица проходивших мимо людей светились радостью, в столовой, где он покушал, обед на удивление был сготовлен прилично. Местный парк обернул бедоносца приятной прохладой. Всё говорило о том, что жизнь в общем-то прекрасна. Солнце, добросовестно отработав смену, у горизонта коснулось темно-синей ломаной линии Пантерного хребта.

До последнего отходящего в село автобуса оставалось менее часа, и бывший убитый решил прогуляться до автовокзала через центр города. Ничего не предвещало беды. Вечер был прекрасен. Закат мазнул малиновым горизонт и взыграл розовыми нитями по нижнему краю на белых кучевых облаках. Нежная небесная лазурь набирала сочность. В кустах разноголосо щебетали пичуги. Стайки воробьев бесконечно сновали вдоль облезлых бордюров проезжей части, подбирая песчинки и теребя подсолнечную шелуху.

Наш герой брел по улице, ведущей к одному из самых живописных мест Майкопа. Слева серебряной каймой блестела Белая, справа темнел парк. Ласкающие слух хоры природы изредка нарушались проезжающими автомобилями. Едва доносилось клокотание и шум водопада Платины.

Он ни о чем не думал. Ему было хорошо и он просто наслаждался красотами мира и медленно брел к автовокзалу.

Внезапно неподалеку остановился заграничный новехонький джип. Из него вывалилось четыре добротно одетых верзилы. Один из них случайно, вскользь, задел бедолагу. Тем не менее, несчастный приостановился и невнятно извинился. То ли его бормотание, то ли то, что он остановился, но что-то заставило холеного верзилу остановиться и вперить стальной взор на убогого. Этот взор знаком многим невинным жертвам. Бедоносца буровили заплывшие, выцветшие и определенно злые поросячьи глаза. Наш герой открыл рот, чтобы ещё раз извиниться, но успел увидеть лишь огромный кулак с заскорузлыми красными мозолями на костяшках.

Удар, оторвав несчастного от земли, уже в воздухе лишил его сознания, отбросил его как пушинку на пару метров и швырнул бездыханное тело на асфальт. Он был убит. Убит во второй раз, но уже просто так, безо всякой на то причины, как абсолютно никчемная мокрица или же таракан.

Очнулся он в больнице. Лишь спустя полгода его можно было с большой натяжкой назвать полноценным человеком. Его инвалидность в данном случае была не причем. Да, теперь он был болен на всю оставшуюся жизнь, да у него начались припадки, чем-то похожие на эпилепсию, да его мучили страшные головные боли. Отделение нейрохирургии и в этот раз сделало всё возможное, но так и не смогло вернуть ему абсолютную полноценность. Но это было ничто в сравнении с тем, что произошло с его мышлением. Перелом сознания, вот что произошло с нашим несчастным героем.

Подобное случается со многими обывателями, особенно если те скромны от природы и добродетельны. Человек хоть и разумен, но всё же остается зверем. И это не просто зверь, а кровожадный хищник. Любое устройство общества подобно стае хищников, независимо от расы, национальности и вероисповедания. В любом обществе выстроена строгая иерархия, и если ты слаб, то высших ступеней тебе не занять. Единственное, что отличает нас от зверей в построении подобной иерархии, так это независимость нашей иерархии от грубой физической силы. Здесь играют роль и настырность, и сила воли, хитрость, способность обмануть, завуалировав обман под правду, а также поддержка тех, кто уже занял высшие ступени.

Так вот, обыватель-скромняга добросовестно три десятка лет отдает государственному устрою, работая на заводе. Будучи излишне воспитанным, подобный гражданин полагается на снисхождение к нему государства за его ратный труд. Он, слабо понимая суть сожительства в стае и суть устройства государства, полагает, что родина сама отблагодарит его за добросовестность и добропорядочность. Но вот ему пятьдесят, а собственного жилья нет, достатка нет, здоровья тоже нет, а как гражданин он уже родине абсолютно не интересен.

Он начинает бегать по инстанциям и через пару лет бесполезной борьбы с чиновниками прозревает. Он с ужасом начинает осознавать, что его просто выжали как лимон и теперь он на положении отбросов. Приходит понимание, что государством ставка делается на молодых, которых легко обмануть призрачными благами и целями, которые в своей сути утопичны и бессмысленны для подавляющего большинства. Лишь только наглый, сильный, кто вхож в систему и обласкан ею, займет положение и будет на страже этой системы. Все остальные просто физическая и умственная сила, которую надо обманным путем использовать на благо системы, не дав ничего взамен, а затем просто не обращать на неё никакого внимания, пока она не оставит сей мир. После подобного прозрения обыватель становится другим, но, как правило, это уже ничего не дает, потому что поздно. Его поезд давно ушел, и единственное, чем он может насолить обидчику, это открыть глаза своему потомству на ту ширму, прикрываясь которой государство обманывает свое народонаселение.

Вот и с нашим героем произошло нечто подобное, но не в отношении к государству, а в отношении к самим людям. Может быть, ничего такого и не произошло бы с несчастливцем, если бы не его величество случай. Искалеченный невезеныш доживал бы свой век у бабы Насти. Все бы так и текло своим чередом, но случаю как-то вот возжелалось совсем иное. Спустя ещё полгода наш герой совершенно случайно увидел своего обидчика.

Наш жестоко поплатившийся за своё отречение от общества герой был отличен от большинства. Изначально и он, как подавляющее большинство народонаселения, также был обманут государством. Но в отличие от многих он это знал и намеренно отделил себя от условностей государственного уклада. Конечно, он сожалел, что прозрение обмана пришло поздно, но всё же понимание присутствия некоей ширмы жизненного уклада его озарило гораздо раньше, чем обычное большинство. Он, став отшельником, занялся личным обогащением. Но, воплотив свои пожелания ценой лишений в жизнь, он неожиданно для себя был жестоко и несправедливо наказан людьми, теми, от кого он давным-давно отмежевался, и был наказан дважды. За что? – тревожил и пытал его разум вопрос. И в конце концов этого его разум не вынес. Только месть, самая страшнейшая собственноручная кара обидчикам могла сгладить и усладить его воспаленное воображение и растерзанную душу. И он твердо решил мстить.

Лицо обидчика, регистрационный номер и марку джипа, а особенно крепкий мозолистый шершавый кулак он видел как наяву почти в каждом своем сне. Просыпаясь в холодном поту, он затем долго не мог заснуть.

Он не оставит это просто так. Он отомстит и очень жестоко накажет обидчика. Сначала он заставит его встать на колени и молить о пощаде, а потом негодяй будет просить у него прощения за содеянное. Этот отморозок ещё не знает, как может быть жесток слабый. Валяясь перед ним, подонок даст самую честную клятву в том, что никогда не поднимет руку на человека. О, он добьется своего! – так диктовал негодующий разум нашему герою, так рисовало обиженное воображение минуты расплаты, так желало всё его покалеченное, больное и уже никчемушное в своей сути естество.

Калека оставил работу и, не попрощавшись с бабой Настей, начал бесконечные поиски зарвавшегося хама. Перебиваясь случайными заработками, он отдался внутреннему порыву желаемой справедливости и неуемного душевного гнева.

В скорое время занесло его в Ростов-на-Дону. Там, в Северном микрорайоне, во дворе, стиснутом панельными девятиэтажками, наш герой и обнаружил ненавистный ему джип.

Узнать номер квартиры, состав семьи, образ жизни и привычки почти профессиональному охотнику не составило особого труда. Уже в середине августа истец знал всё о должнике. Оставалось только выбрать подходящий момент и привести в исполнение приговор обидчику. Он предвкушал, что подобно полосатой осе сначала измучает тарантула, а потом нанесет ему разящий удар. Зная, что обидчик был невероятно силен и натренирован, истец тщательно продумал план и орудие мести. Не было никаких сомнений, что нахал знаком с боевыми искусствами, и, ведя криминальный образ жизни, следит за своей физической формой. Что мог противопоставить ему покалеченный слабак, которому перевалило за пятый десяток? Без оружия ни о какой мести не могло быть и речи. Поэтому нашему герою пришлось вооружиться.

Старую курковку 16 калибра удалось раздобыть на ростовской барахолке через цыган. Можно было обзавестись и пистолетом, но подобное оружие, как правило, имеет криминальное прошлое, а вот охотничье ружье более чисто в этом смысле. Поэтому выбор пал на видавшую виды «Тулку». Радовало то, что пружины не были прослаблены и бойки имели вылет почти в пять миллиметров. Капсюль «Жевело» при такой работе спускового механизма исключал осечку.

За пару дней из ружья он сделал неплохой обрез. Для усиления убойной силы в торцах стволов он с неимоверным терпением прорезал глубокие бороздки. Эти бороздки при выходе пороховых газов создавали завихрения, похожие на кольца дыма, которые изредка умелый курильщик пускает из баловства. Но при выстреле подобные завихрения способствуют увеличению скорости заряда, подобно тому, как мелкие пузырьки сглаживают трение дельфину в воде.

Теперь измученный калека был готов отомстить. Впервые время заработало на него, а не против, как это было всегда.

 

 

Глава 2

 

Зачем ты, зная, что мир жалок,

А златом покупаем я,

Вверг в искус душу и был ярок,

И блеском злата месть твоя,

Хотей, убила человека?

 

Ежели Её Величеству Судьбе заблажится разыграть комедию, поверьте, пока все акты не будут отыграны, антракта и, тем более, конца представления не ждите. А уж если Судьба запланировала трагифарс, столкнув лбами закоренелых противников, то уж это она обязательно сделает со всей полагающейся ей прилежностью.

День ничем не отличался от дней позднего северо-кавказского августа. Даже облака, гнездившиеся в восточной окраине неба, были по обыкновению для этого времени белы и лохматы. Солнечный диск был светел как липовый мед. Около двенадцати часов полудня новорожденный мститель вошел в хорошо изученный подъезд девятиэтажного здания в Северном микрорайоне Ростова-на-Дону. Он был одержим. Давно помутневшие глаза его светились нехорошим блеском. На щеках играл нездоровый румянец, но некоторое присутствие волнения выдавала общая бледность напряженного лица. Он выбрал самое оптимальное время мести, исходя из возможностей своего разрушенного организма. Очередной приступ случился прошлым вечером, и он знал, что пару дней он может быть спокоен, поэтому именно сегодня он решил свою месть воплотить в жизнь.

Пробравшись на шестой этаж, он вынул ключи, украденные из сумки жены подонка, и спокойно вошел в ненавистную квартиру. Квартира была чиста и вычурно обставлена. Бросалась в глаза оранжевая основа цветовой гаммы красиво отделанных стен. В самой квартире его ничего не интересовало, но он все-таки обошел все комнаты, заглянул в санузел и на кухню. На кухне он открыл кран с холодной водой и, пригнувшись, большими звучными глотками утолил внезапно возникшее чувство жажды. Затем взял кресло и установил его в зале так, чтобы хорошо была видна входная дверь. Прикрываясь занавесью, недолго постоял у окна, рассматривая двор и часть виднеющейся улицы, а затем, нервно вздохнув, уселся в кресло и стал ожидать. На его коленях напряженно развалился заряженный в оба ствола самокатаной картечью обрез, вынутый из-за пазухи. Его враг должен был появиться с минуты на минуту.

Прошло около четверти часа, и в замке послышался характерный скрежет. Замок открывали. Сердце бедолаги сильно заколотилось, а к вискам стала подкрадываться боль. Несчастный часто задышал, стараясь успокоить себя.
То, что произошло через две минуты, заставило мстителя оторопеть. В квартиру спокойно зашел не тот, кого он так ждал. Это был статный седой мужчина. Не заметив гостя, он скинул добротный пиджак и повесил его на крюк прихожей. Немного постоял он, резко обернувшись, сделал шаг в залу, где из кресла на него с удивлением смотрели серые глаза нашего героя.
Несколько мгновений мужчины внимательно смотрели друг на друга. Вошедший, заметив обрез, напрягся и покраснел. Но это было ничто в сравнении с теми переживаниями, которые пришлось в одночасье испытать покалеченному человеку. То, что он увидел, в мгновенно перевернуло весь мир вверх тормашками.

Взгляд вошедшего был неприятен и являл точную копию глубоко утопленных наглых поросячьих глаз, а в вырезе распахнутого воротника на массивной трехрядной золотой цепи покоился его Фарт. Не узнать Фарта было невозможно. Со времени пропажи он совсем не изменился. Новый хозяин Фарта, по-видимому, в своё время был настолько очарован его красотой, что не счел надобным в нем что-либо менять. Он открыто носил чужую вещь в первозданном её виде и, будучи уверенным, что настоящий её хозяин сгинул навсегда, таскал её на своей преступной груди бессовестно и открыто. Перед нашим героем пролетела вся его жизнь, все его беды, боль, терпение, нищета и инвалидность.

Перед ним стоял холеный, прекрасно себя чувствующий, хладнокровный с противным взглядом убийца, его убийца. Обоим стало понятно, кто есть кто. Холеный мужчина вперил немало удивленные глаза и, сообразив, что перед ним его бывшая жертва, рванулся к двери. Фарт матово блеснул солнечным зайчиком. Ах, если бы не это роковое движение убийцы! Если бы не этот ослепительно желтый блик, внезапно рожденный Фартом.

Многие годы наш герой искал убийцу, думал о нем, желал этой встречи. Сколько же за многие года передумал наш герой, какие только не заготавливал слова этому негодяю. Как он желал увидеть владельца тех, врезавшихся в память добротных желтых ботинок, как он жаждал диалога с убийцей, его покаяния. Страшно подумать, как много времени пылало его сознание, как в душевных муках сгорали его силы, его естество.

Ах, если бы всё было иначе! Если бы всё было не так, то мученик узнал бы совершенно немыслимые вещи. Он бы узнал, что изначально его убийца вовсе не намеревался его убивать, если бы не маленькая оплошность хозяина Фарта и небольшая случайность.

Наш пострадавший бы узнал, что однажды подлец обратил внимание на по-охотничьему экипированного человека. Что заставило убийцу проследить за будущим хозяином Фарта, теперь уже не узнать. Скорее всего, дважды убиенный сам чем-то спровоцировал это. Может быть, это была излишняя его самоуверенность, может быть какие-то поведенческие факторы, а может, сыграло роль и то, что сам убийца был неплохим охотником, хорошо знал лес и как-то опознал в нем старателя и вычислил его намерения. Как бы там ни было, но его враг стал следить за ним. И не просто следить, а пустился за ним в смертельно опасное и для себя путешествие в неизвестность. Он выследил старателя до конца, и долгое время наблюдал за ним. Он также вынужден был жить в лесу, оборудовав себе временное жилище аж в двадцати километрах от обиталища старателя. Он узнал, что наш герой на ручье начал мыть и нашел золото. Однажды грабитель забрался в его логово и смог обнаружить старательно спрятанный тайник. А когда золотоискатель пустился в обратный путь подлец, уже многое зная о своей жертве, решился на убийство, ибо он понимал, что жертва просто так добычу ему не уступит. И он, выбрав удачный момент, нанес смертельный удар.

На несколько лет налетчик выиграл для себя роскошную жизнь, став обладателем огромного богатства и подчинив себе Фарта. Он был настолько уверен в смерти своей жертвы, что даже не удосужился вернуться на место преступления и проверить, действительно ли мертва его жертва.

И вот повелитель всех жизненных случайностей – рок, свел его и его убийцу лицом к лицу.

Не за этим наш герой забрался в эту квартиру. Не за этим. Что хотел предпринять убийца, узнавший свою жертву, неизвестно, но он дернулся всем телом. Нет, он не пытался закрыть Фарта своей рукой от настоящего хозяина. Он просто резко дернулся всем телом, и это привело к трагедии.
Нашему герою ничего не оставалось делать. Если бы он хоть на долю секунды замешкался, он бы проиграл в очередной раз. Но однажды он уже проиграл своему коварному противнику и проиграл всю свою первую жизнь. Теперь же всё его существо было против повторного проигрыша. Его взгляд украсил жестокий прищур. Почему-то вспомнились слова Зямы: «Вы можете убить человека».

В секунду его организм вернулся в то прекрасное время, когда он был силен, хладнокровен и уверен в себе. И на это раз организм его не подвел. Несчастный, став на мгновение очень опасным хищником, подхватил обрез и нажал на спусковой крючок. Вырвавшийся из ствола дым был похож на стебель загадочного растения, бутон которого расцвел омерзительно красным цветком на груди врага, прямо под матовым Фартом. Картечь разворотила грудь убийце, и тот, удивленно смотря на гостя, захрипел и стал медленно оседать вдоль стены.

В гнетущей тишине где-то в глубине кухни тикали настенные часы. Придя в себя, наш герой нашел в себе силы рассмотреть вошедшего. Смерть он видел не раз, убивая оленей и косуль, поэтому вид издыхающего противника его не смущал. Тем более, что перед ним валялся тот, кто его убил. Подло убил и ограбил. Даже беглого осмотра хватило, чтобы понять, что этот негодяй является отцом подонка, которого он с нетерпением здесь ожидал, и того, кто его тоже убил. Но если отец убил из-за золота, что хоть как-то можно было понять, то сын разделался с ним просто из брезгливости, как с мерзким насекомым. И это было ещё обиднее.

Фарт, измазанный темной кровью, был даже более изящен и прекрасен. Одним рывком оторвать Фарт от цепи не получилось. Пришлось его выворачивать, пока звенья цепи, не выдержав скручивания, не разорвались.
После давней пропажи в руке Фарт вел себя как и прежде. Он так же удобно улегся на ладони своего первого хозяина, так же отдавал приятное тепло. Но все же едва заметные следы предательства Фарта были видны. Одна сторона, которой он обтирал грудь разбойника и вора, пошло блестела, а отверстие, когда-то с любовью проделанное тем, кому он принадлежал по праву, стало овальным.

Человек застыл, рассматривая Фарта. В его голове роились разные вопросы. Как Фарт мог предать его? Почему он принял нового хозяина, а не исчез? Почему он не воспротивился его смерти, его инвалидности, а негодяя одарил красивой и беспечной жизнью?

На глаза калеки накатились слезы, а игра желтым матовым переливом Фарта обозлила его.

Его отвлек металлический звук. Открывали замок. Наш герой стоял прямо напротив входной двери, а у его ног лежал поверженный мертвый враг.
Распахнулась входная дверь и в проеме показалась знакомая статная фигура молодого человека. Его бесцветные кабаньи глазки, скользнув сверху вниз по непрошенному гостю, уперлись в пол. Увидев окровавленного лежащего отца, он побагровел и поднял глаза, приостановив их на опущенном обрезе, и уставился на нашего героя.

Как и все бандиты он часто сам творил и видел подобные сцены. Но то было по его желанию. Сейчас же он наблюдал то, что не входило в его миропонимание. Но он всё понял. Это было ясно из того, как он сдвинул брови и, набычив шею и немного наклонив голову, двинулся вперед.

– Урод, ты чё, сука? – став иссиня-малиновым пробасил он и, растопырив пальцы, развел руки, готовый схватить и в мгновение удавить непрошенного тщедушного гостя. Его намерением было только раздавить это жалкое насекомое, забравшееся в его дом и умудрившееся сделать что-то невообразимое и страшное с его отцом. У верзилы не было ни капли сомнения, что он в мгновение ока уничтожит этого распоясавшегося засранца. Он так привык, так было всегда и со всеми, кто был ему противен или тем более решил встать на его пути. Но всему в этом мире есть конец, а распознать его приход, упредить кончину неподвластно даже сильнейшим мира сего.

Воспитательному монологу, так долго подготавливаемому нашим несчастным с обидчиком, не суждено было состояться. Это дважды убитый зажравшимися наглыми свиньями, сначала отцом, а затем и сыном, понял мгновенно.

Перед ним распростер свои, словно кованые клещи, убийственные лапы подонок, для которого человеческая жизнь не представляла никакой ценности. Этот ублюдок никогда и ни с кем не считался. Пользуясь одной только силой, он презирал всех и вся и признавал только силу. Этому существу жалость и сострадание в любых его проявлениях было чуждо.
Наш герой впал в ступор. Его волнение было настолько велико, что он едва осознал, что налитые кровью глаза этого животного приблизились на недопустимую дистанцию. Ему грозила неминуемая гибель. И он, резко вздернув обрез, нажал на спусковой крючок второго ствола. Карминовым пионом разверзлась карающая рана на брюхе бритоголового хищного животного. Неожиданный выстрел лишь покачнул эту тупорылую скотину.
Подонок, оставаясь стоять с раскинутыми руками, медленно опустил глаза на свой живот.

Затем также медленно поднял их и впечатал в несчастного.

– Ты чё? – взревел было он, но во внутренностях этого мерзавца внезапно что-то разорвалось. Выстрел не просто перебил ручей жизни, а буквально разворотил потроха этой скотины.

Наш герой не стал ждать. Он безмолвно оттолкнул эту падающую груду и быстро вышел из квартиры на площадку. Он твердо знал, что ему делать дальше. Сборы не были долгими. Всё самое необходимое уместилось в небольшой брезентовый рюкзак. Дорога до нужного места заняла всего одни сутки. Оказавшись на окраине Краснодара, сначала он перебрался в аул Шенджий, а оттуда двинулся на юго-восток в верховья реки Безымянной.
Туда вела неприметная тропа. Где-то там была могила, которой не хватило сил заграбастать его. Там было его логово, о котором теперь знал только он один. Там был дом некогда ему принадлежавшего Фарта. Того самого золотого самородка, который вверг его в пучину невыносимо болезненных переживаний, который минутно одарив его, тут же обобрал его до нитки и сделал инвалидом. Фарт, так любимый им Фарт, был преступен и грешен.
Сейчас он, завернутый в обрывок хлопчатобумажной ткани неопределенного цвета, уныло лежал за пазухой и пытался своим теплом растопить душу несчастного калеки, но все было тщетно.

 

Эпилог

 

Наш герой уверенно брел по давно нехоженой им, до неузнаваемости заросшей тропе. Он знал, что Фарт будет наказан и возвращен в тот самый омут, откуда он начал свое страшное кровавое путешествие. Участь редчайшего по красоте самородка была определена дважды убиенным. Среди людей Фарту, однажды давшемуся человеку, места не было. Этого жаждал жестоко пострадавший и страстно желал сам бог Хотей.

Мне же запомнился этот человек со спины. Я до сих пор вижу его, несколько согнутого, жалкого и великого одновременно, пострадавшего и преступника в одном лице, с потертым рюкзаком за спиной, когда покачивающуюся уверенную его походку жадно поглотили густые заросли кавказского осеннего леса.

Лицо приятно грело солнце, мерно шептала опадающая цветная листва и только пестрая хохлатая потатуйка, оказавшаяся на ветке придорожного куста, провожая этого странного человека в неизвестность, дважды уныло простонала: «Худо тут, худо тут».