ПОЭЗИЯ / Евгений ТРУБНИКОВ. ДУША: ВДОЛЬ, ПОПЕРЁК И В ИНЫХ НАПРАВЛЕНИЯХ… Стихи
Евгений ТРУБНИКОВ

Евгений ТРУБНИКОВ. ДУША: ВДОЛЬ, ПОПЕРЁК И В ИНЫХ НАПРАВЛЕНИЯХ… Стихи

   

Евгений ТРУБНИКОВ

ДУША: ВДОЛЬ, ПОПЕРЁК И В ИНЫХ НАПРАВЛЕНИЯХ…

 

ИДУ ИЗ САДА

Октябрьский вечер. Иду из сада.

О, бесподобный мой, дивный сад!

По курсу в небе висит глиссада,*

и вертолёты по ней скользят.

Из ниоткуда, созвездьем зыбким,

в небесном танце конца пути...

Миров посланцы? Стрекозы? Рыбки?

Краса, короче, с ума сойти!

 

Всего лишь девять, такая темень!

Что ж хочешь – осень, пора утрат.

Но первым снегом мой путь устелен,

и путь мой светел, и светел взгляд.

 

Иду блаженный, иду счастливый,

мне семь? Семнадцать? Кто даст ответ?

Но слышу голос, слегка глумливый:

– А семь десятков не хочешь, дед?

– Да ладно врать-то! Вот ноги – ходят!

Вот сердце – ровно! И дурь в башке!

А в путь последний когда проводят –

так то у Бога всё в кулаке.

– Ну, ты везунчик. Дано от Бога.

За недоживших теперь живёшь.

Наверно, гладкой была дорога,

коль до сих пор ты легко идёшь.

 

Я знаю, в пропасть ты не срывался,

в снегу в засаде не ночевал,

и на растяжках не подрывался,

"груз 200" страшный не отправлял.

– Да, это правда. И потрясенья

лишь отголоском – Афган, Чечня.

Не град свинцовый – лишь дождь осенний.

Все пули мимо, а не в меня.

...Ну, прочь, допросчик мой, совесть злая!..

А вертолёты плывут, скользя,

и зависают, наверно, зная,

что я рогатку с собой не взял.

-------------------------------------------------

* – Линия снижения летательного аппарата (штурм.)

 

КАМБЭКИ* ДЕКАБРЯ

Апрель. Мой сад врастяг        

ожил под солнцем рыжим.

 А я здесь – как в гостях,         

устал и замурыжен.

Так что же – гой еси,             

времён круговращенье!

Присуще на Руси                

природы нетерпенье.

Спокойствия не жди –           

уходы и камбэки.

Кромешные дожди,             

красивейшие снеги.

И, зная всю игру,                 

с ухода до камбэка,

я бережно беру                  

лопатой ложку снега.

 

…Зигзаги бытия,                  

калейдоскоп событий.

Как много знаю я!                

Я – травленый и битый.

А мы всё счастья ждём.         

Не раз такое было:

с очередным вождём           

надежда приходила.

В наивности своей              

внимали с упоеньем!

(Так слушал Одиссей            

сирены песнопенья).

И май в душе цветёт,             

и никакой нет смуты,

покуда не придёт               

июньским чудным утром

привет из декабря!               

И я офонарею:

стоят в аллеях в ряд             

хрустальные деревья.

 

Грядёт аллюзий вязь:           

мотив «хрустальной ночи»,

и Карбышева казнь             

увижу я воочью.

Ух, тяжек якорь-груз,            

проклятые камбэки!

Доверчивая Русь!              

Ты девочка навеки.

 

…Апрель. Высок зенит.          

Неотвратимо лето.

И – бабочка летит,                

лимоннейшего цвета.

------------------------------------------------------------------

* – Камбэк – возвращение (от английского come back)

 

АПОФЕОЗ ВЕСНЫ          

Я с крыльца своего, как в омут,

 упаду в полуночный хорал.

Я забуду (да стоит ли помнить),

где я жил или где умирал.

До краёв чаша ночи наполнена!

От берёз моих – в вечность, в улёт

проливными, звонкими горлами

исполняет пернатый народ.

 

Что за таинство в мраке весеннем?

Созидание птичьих семей.

Знаю, рядом бессмертный Есенин,

в своём чине апостол Сергей.

Восхищаясь, любуясь, горюя,

мучась, словно бы в сказочном сне,

как в блаженном бреду говорю я:

«Наше всё! Невозможного нет!

Ты будь рядом сейчас, ты не спи!

И как мог ты себя оболгать:

мне, мол, где-нибудь в синей степи

с кистенём в эту ночь стоять…

Нет, не уроси*! Следуй стезёю!

Животворствует Богова нить.

Мы пришли возлюбить всё живое

и до срока не уходить.

------------------------------------------------------------------------

* – Уросить – капризничать, своевольничать (сибирское).

 

ПЕРВОЕ ОТКРЫТИЕ

В то время, что нету чудесней,

я, взрослых не раз удивив,

«Откуда берутся песни?»

выспрашивал, мал и пытлив.

А мама машинкой строчила.

Туда-сюда бегал челнок.

И тихо так мне говорила:

«Их люди слагают, сынок» –

«Всё время?». «Да, милый, всё время.

Весной прилетают скворцы.

В саду вырастают деревья.

У птиц подрастают птенцы…».

А логика строила снова

в умишке шеренги проблем:

«Ведь их много-много-премного

будет тогда на земле…» –

«Ну, нет… Ведь они убывают.

Невечны они среди нас».

«Так разве бывает?» –  «Бывает.

Поцарствуют, и каждый раз

уходят, так скажем, в прошлое

и больше уже не звучат…» ­–

«Зачем? Ведь они же хорошие…».

«Ну, люди новее хотят…».

 

Так первое в жизни прозрение

пришло с изначальнейших пор:

не знает пощады старение,

остёр обновленья топор.

В сознание детское вброшено,

что всё – и деревья в саду,

и мама уйдёт моя в прошлое,

и сам я когда-то уйду.

     

ЖАЛЬМА

Вспять крутнулись моей жизни ходики.

Вспомнилось – резвилась на лугах

Жальма, жеребёночек молоденький,

девочка на тоненьких ногах.

 

Мы резвимся. Мы ведь вроде сверстники,

нам общаться, стало быть, с руки.

Не годами – возрастом ровесники,

оба в своём роде сосунки.

 

От таёжной речки Джальмы имечко,

чьё начало рядом из ручья?

Или конюх тайно что-то вымечтал

русским давним словом «жаль моя»,

боль души врачуя и тая?

…Было – с места отчего сорвали.

За вину какую – невдомёк.

«Спецпереселенцем» обозвали

и, в чём был – в вагон и на восток.

Ах судьбина, опростоволосила,

не увидеть впредь родимых стен!

Как и многим, просто довелось ему

жить в крутую пору перемен.

 

Плотоядным ненасытным Молохом

близко уж корячилась война.

И стране потребно было многое.

Требовала золота страна.

 

Надо – будет! Пусть убоги россыпи

(недодал Всевышний нам чуть-чуть),

пусть в таких цивильный мир не роется,

век диктует нам особый путь.

Фарт Вождю! Без счёта и без края

легионы россиян стоят.

Рабья сила! Хоть в огонь бросай их,

завтра бабы новых народят.

 

…Машинист истории покоится,

ярь-иконостасом ордена.

В топку исторического поезда

поколенья вбросила страна…

…Это ж надо! Взбаламутил столько

аллюзийный мыслеразворот?                   

Не к истоку ведь, а от истока

сор случайный свой река несёт.

 

МОИМ ЛЮБИМЫМ ЖЕНЩИНАМ

В ночи в окно гляжу в простор пустынный,

как дверь, давно глухую, отворив.

И стыдно, мама, мне. Плохой, похоже, сын я.

Давно с тобою, мама, я не говорил.

Давно расстались мы. Тебе нет откровений

со уст моих, что для тебя немы.

Лишь редко явишься мне призрачным виденьем

ты в высях горних – облачком на миг…

 

Жена! Мы вместе многого хлебнули,

но главное, верь, впереди ещё.

Пока с тобой нас годы не согнули.

Моё ты ВСЁ, а я – твоё плечо.

 

Моя дочура. Крохой тебя помню.

Был миг, когда я ужас претерпел.

Тебя спасти – отвёл секунду Бог мне,

она, как эхо вечное теперь.

Вела судьба тебя – легко ли, плохо ль?  

Для нас сокрыты тайны ведовства.

Но ты, моя когдатошняя кроха,

мне подарила счастье дедовства.

Я не открою никакой науки,

её все поколения несут:

любимейшие дети – наши внуки:

они, что надо, нашим детям воздадут.

 

Внучище мой! Ты в мир вступаешь смело.

Шагай! Но мудрость деда не отбрось.

И всё заветное, что так и не сумел я,

ты воплоти путём – не вкривь, не вкось…

Поговорить с тобой мне есть причина.

Тебя мне первого мамуля родила.

Ты продолжение меня. Да, ты мужчина!

Но внучка, девочка – особые дела…

 

Я радость давнюю поныне не умерю,

по полю памяти несусь, как на коне:

ещё вставать на ножки не умея,

на попоньке бежит она ко мне.

И – миг какой-то, а ей девять с лишком.

О, тайна мироздания сама!

Уже в неё влюбляются мальчишки,

она ведунья, чаровница, всех с ума…

 

Я сокровеннейшую тайну нынче вызнал!

Раскроет её сломанный мой слог:

О женщина, дарительница жизни,

ты моего бессмертия залог!

 

НУ, О ЛЮБВИ, ТАК О ЛЮБВИ…

Не хочу считать года, как вместе

нас с тобой связал союз сердец.

Это даже вопреки созвездьям –

ты из Близнецов, а я Телец,       

Друг любимый, подведём итоги

нашему немалому пути.

Сказано давно, известно многим:

«Жизнь прожить – не поле перейти».

 

Да, конечно, человек я трудный.

Ты сама ведь помнишь, как не раз

порохом взрывался безрассудно,

молнии выбрасывал из глаз.

Но как мне зубами ни скрипелось,

и какие мысли ни неслись,

задушить не раз тебя хотелось,

но, представь, ни разу – развестись!

 

А тебе меня терпеть – легко ли,

вновь и вновь прощение даря?

Если состоялся поневоле –

то тебе одной благодаря.

И каких судьба ни слала штук нам

(не один «на раз» готов предать),

ты победоносный маршал Жуков,

ну, а я – твой преданный солдат.

 

Жить в России – штука ножевая,

здесь, увы, не царство сладких грёз.

Ты искусный штурман выживанья,

ну, а я усердный твой матрос.

Жребий был бы мне давно отмерен,

это вижу я сквозь толщу лет.

Ты меня – я, помудрев, уверен –

просто удержала на Земле.

 

Ах, полёт годов неудержимый!

Ощущаю в день любой и час:

вечность для живых – пока мы живы.

Будь же вечность общею для нас!

 

ПЕСНЯ СЕНТЯБРЮ

                                                         С.Есенину

Рассвет плаксивый в город входит, ёжась.

На улицах невыспанный народ.

У лиц с погодой странная похожесть.

Девчоночка лишь бойкая идёт.

 

Смурное небо не сулит надежды ей,

задрыга-ветер всю берёт в полон.

Шустри ногами знай, да и придерживай

вздуваемую юбочку-баллон.

 

Ты спрятать не успела мини с топиком,

а уж циклоны тащат мокрый груз.

Пускай не быть мне мудрым Мефистофелем,

но виденьем осенним поделюсь.

 

Нет места слабодушию, отчаянью,

мой век сбирает стаю сентябрей.

Несчётно их оставил за плечами я,

оплаканных под клики журавлей.

 

Прозрачней воздух и яснее дали,

трезвеет разум, мудрости вобрав.

Вдруг видим то, что раньше не видали,

за многоцветьем смыслы потеряв.

 

Царует лето, ходишь ты, как пьяный,

и мнишь себе, что с Богом вровень встал.

Но лишь хлебнув осеннего тумана,

расставишь смыслы на свои места.

 

ОСЕННЯЯ МАНТРА

Я краток, как ни разу в лето.

Секунд последнему добру

не мастерю силков и сеток.

Я, может, к полночи умру.

 

Да, был я в жизни не железным.

Ничем я это не сотру.

Чем искуплю? Быть так полезным,

как если к полночи умру!

 

Бог подвиг от меня не стребовал.

Одно: не дал я врать перу.

Осеннее да призрет небо,

меня, коль к полночи умру!

 

А нет, так пусть пинком догонит,

как солнце месяц поутру.

И поделом, коль я долдоню,

как мантру: к полночи умру.

 

Живым – на лучшее надеяться!

Шуметь деревьям поутру!

Жизнь – никуда она не денется!

 

Пусть даже к полночи умру.

 

МОРЕМАНЫ*  

(Рассказ-воспоминание)

                                           Валерию Богданову

---------------------------------------------------------

* – Мореманы – моряки (слэнг)

* – Клифт – костюм (слэнг)

* – Гальюн – корабельный туалет (слэнг)

* – Сэконд – второй помощник капитана (слэнг)

-----------------------------------------------------------

Годам так к двадцати становимся собою,

не сильно уж меняет время нас.

Но молодое – это молодое!

Своё былое помню, как сейчас.

 

В клифте* с иголки, в кожаных подошвах,

уже в карьеру распахнувший дверь.

Гальюны*, вёсла – всё в прекрасном прошлом.

Хожу не ниже сэконда* теперь.

 

Работа тягомотная морская,

поверишь, до сих пор к душе идёт.

А почему? Наверно, я не знаю,

с того, что быт налажен без хлопот.

 

Но и рутина душит временами –

сон, вахта. Сам тупой, как метроном.

Одни и те же лица месяцами,

одно и то же море за бортом.   

            

Такой хомут тянуть – тут быть изгоем,

иль мужиком кремнёвой твердоты.

А в порт приходишь, кабаки – святое.

Матросов кучка, за старшого – ты.

 

Весь вечер! Из конца в конец, круизом.

Совсем как в море – от порта к порту.

Весь город избродивши, верхом, низом,

пока не канут сутки в темноту.

…В Охотске было. Вдосталь загрузились.

Ещё кабак, и на корабль валить.

У входа я. Ребята отлучились.

Я подожду. Приятно покурить.

 

Нормальная предзимняя погода,

ледок уже. И ни души окрест.

Лишь кучка моряков стоит у входа;

как мы, гуляя, ожидают мест.

 

Святое дело – с рейса оттянуться,

гуляют моряки по мере сил.

Ходил, курил и – опа! Поскользнулся,

да так, что брови до крови разбил.

 

К бровям – ледышки. Кровь сочит. Легко ли!

Вдруг с трёх сторон – моих три молодца.

«Валера! Кто тебя?! Вот эти, что ли?..»

И вмиг сложили штабель у крыльца.

Всё махом! Я, на грех, не враз очнулся.

Творится несусветная фигня.

«Хорош! Отставить! Сам я навернулся.

Подошвы, гадство, скользки у меня…».

 

«Вот ни фига! Ребята! Мировую!

Стол – с нас. Как раз – выходят. Ну, пошли!»

Музон грохочет, девочки танцуют,

шум, гвалт, круговращение Земли.

 

«Вон, в уголке. Мы рады… Проходите…»

Устроились, налили стаканы.

И первым слово молвил представитель

невольно виноватой стороны.

 

«Ошибка вышла. Нас вы извиняйте…»

«Хорош! – изрёк один молчун из тьмы. –

Вы чо, ребята? Не переживайте.

Да точно так же сделали б и мы».

 

ЗАМЫСЕЛ

Вломившийся тебе под темя

вдруг замысел берёт в полон,

и ты важнейшей в жизни темой

беременен, обременён.

 

Весь хлам неглавный отметая,

всего тебя забрав, ведёт.

Так женщина немолодая

в себе впервые чует плод.

 

Ты ходишь в баню, выпиваешь,

корпишь в обыденных трудах.

А он живёт и вызревает,

не знаешь, выведет куда.

 

И вот! Хула или участье

неважны – что на них смотреть?

Ведь ты как мать – родил и счастлив!

Не жалко даже умереть.

 

ТЕМА, ЛЮБОВЬ МОЯ

Была ты Явью в прежней жизни,

 твой персонаж супругом был.

Счастливо ль, несчастливо жили,

 но вот ушёл – осиротил.

 

А я на вид гуляка праздный,

с бесцельным взглядом (может, пьян?).

Нет. Я ловец, охотник страстный,

по Пушкину я Дон Гуан.

 

Я всех забыл. Тебя люблю я.

И ясным днём, и при луне

тобой страдаю и горюю.

И знаю – ты отдашься мне.

 

Не отступлю. Дышу горячечно.

Слова бредовые шепчу.

И – раскрываешь ты, что прячется,

стыдливо, робко, по чуть-чуть.

 

Сперва – наощупь только. Немо.

Лишь набираемся огня.

По-женски истомилась Тема.

Сто лет ждала она – меня.

 

И этот миг – предвестьем счастья.

С бесповоротностью стихий

плодом соития родятся

мои прекрасные стихи.

 

И вот, оно, проникновение!

Долой, назад – века, года…

Ты раскрываешь сокровенное.

Ты снова Явь. Ты – как тогда.

 

Мгновенье с вечностью сравнимо.

Я раб твой, Тема. Я твой царь.

В тебе, Любовница, Богиня,

я растворяюсь до конца…

 

…И бесподобно хорошо нам

почуять, прежде чем заснём,

блаженную опустошённость,

и счастье, и потерю в нём.

 

РУСИЧАМ, ЗАЩИТНИКАМ

КРЕПОСТИ «ОСОВЕЦ»

Баллада

Мы кто? Мы солдаты-землянцы.

В селе этом набран наш полк.

Мы крепость на фронте германском.

Мы тут как в воротах замок.

 

Что в Мире? Державы схватились.

Что с нами? Мы ввергнуты в ад,

пройдя предварилку чистилищ,

где «Берты большие»* громят.

 

В молекулы крошат всё сущее,

в ничто двухметровую сталь!

И гибель грядёт неминучая,

сам Бог с ней сражаться устал.

 

Но края страданиям нашим,

пока мы не умерли – нет.

Испьём Богоданную чашу,

исполним заветный обет. 

 

Наш враг, просвещённый германец

в нас облаком смерть напустил.

Мы тонем в зелёном тумане,

мы мрём без дыханья, без сил.

 

Нам лёгкие рвёт, с кровью клочья

От кашля летят… А пока –

на приступ пошли – превозмочь ли? –

четыре германских полка.

 

Ну что ты, о Господи, что ты!

И вот – в контратаку пошёл

остатком тринадцатой роты

Землянский пехотный наш полк.

 

И унтер, отравленный газом,

рукою орёт нам: «Вперёд!».

За Веру! За Родину! Разом

пошёл православный народ.

 

И нехристи разом смешались.

Есть Бог! Он за правых всегда!

Семь тысяч германцев бежали,

в своих же давясь проводах!

И детям (счастливые – спасшись!),

чтоб им ни беды, ни вины,

стократно расскажут о страшных,

о людях ли? – с той стороны.

 

А что есть Землянск? Он кровиночка

безмерной российской земли.

В обычнейшей этой провинции

мы все родились и взросли.

 

Нужны ли чины нам и звания?

Нужны ли нам ордена?

Мы агнцы, о Боже! В заклание

идём, чтоб жила та страна,

которой мы присягали.

Мы дети её, кровь и плоть.

Мы жизнью своей не солгали

ни в капле. Прими нас, Господь.

 

Царь сменится. Вера же – вечна!

Отечества нам не сменить.

И пусть наша жизнь скоротечна,

но есть животворная нить.

 

Вы скажете: мы легендарны.

Да нет же, мы – люди, как есть.

Ну, будете нам благодарны –

и ладно! Нам – высшая честь!

-------------------------------------------------------------------------------------

* осадное артиллерийское орудие, калибр, вес снаряда – 800 кг; применялась и в Великой Отечественной (обстреливали Ленинград).

 

КРОНШТАДТСКАЯ БАЛЛАДА. 1917-1921

Страна полумертва, измучена войной,

и, как не раз в России, власть валялась.

Власть взявши, удержать – нужна не малость,

а сила обладания толпой.

 

Сложилось так, что Питер был забит

чернобушлатной взрывчатою массой,

и нужно до нутра её добраться,

чтоб детонатор вставить в динамит.

 

Толпою алчущей нетрудно управлять.

И Разин это знал, и Пугачёв Емелька:

возобладание – вот альфа и омега,

посул и лесть – вот аз тебе и ять.

 

Умельцы знают, что лежит в основе:

нет, не святой животворящий крест,

не заповеди Боговы-Христовы,

а интерес, кондовый интерес.

 

Текут слова, подобны вкрадчивой змее:

«Ведь вы крестьяне. Вам земля и воля –

всё, что для счастья нужно на Земле.

А Бога – нет. И всё самим дозволено,

и к чёрту бредни о добре и зле…»

 

Страну корёжит – роды ли, агония?

Над площадью гранёные клинки.

Кто там талдычит: «Бог, присяга, Родина?

Мол, к гибели ведут большевики?»

У, эта сволочь золотопогонная!

Приехали! Кранты вам!! На штыки!!!

«Почто мы душегубствуем-то, братцы!?»

«Земля и воля! А ты как хотел?»

И в бухте мелководной близ Кронштадта

подводный лес заякоренных тел.

 

Гремучей смесью – только искры ждут,

Рвануло, чтоб везде одномоментно,

на раз готовые, по Питеру идут,

обмотан каждый пулемётной лентой.

 

…Рвануло в ночь промозглую, осеннюю,

подобно всё сметающей волне.

Кровавой красно-белой каруселью

смерть вакханально прокатилась по стране…

 

…Страна – как если бы по ней прошла чума,

за две войны на сто веков как будто рухнув.

Бесхлебье, безработица, разруха,

и, что страшней, разруха в душах и умах.

 

Все фетиши вдруг разлетелись в прах,

вожди увлечены делёжкой власти,

а исполнители, не павшие в боях,

всегда политикам в обузу и опасны.

 

Свободный труд стал, оказалось, миражом,

свобода – умолчания фигурой,

народовластие – лютейшей диктатурой,

не пролетариата, он тут не причём.

 

Наивно вспоминать, как на заре

бродил счастливый хмель в умах народа.

Ты понимай, народ, что на дворе

уж не апрель семнадцатого года!

 

Земля – народу?! Коль холопей утвердить

в правах на им обещанное счастье,

тут бонзам смерть в момент! Их способ жить –

единственный – паразитировать на власти.

 

Советам власть? Вне партий? Охренеть!

Да эту ересь выбьет только смерть!

И как заведено в среде бандюг –

разборки однозначны: смерть. Каюк!

И в чьей башке возникли эти пунктики –

узнает огневую мощь республики!

Героикой исполнясь, комсомол поёт:

«Нас бросала молодость на кронштадтский лёд».

 А былые козыри колоды революции

кровушкой по ноздри, до смерти упьются.

Мятеж не может кончиться удачей.

Тогда он называется иначе.

Тогда он Революцией Великой

навек в анналах будет обозначен.

 

СТАЛИНГРАД – ВЕЧЕН!

Мы миру впрок внушили осторожность

(с того-то, знать, и лезли к нам в «друзья»?);

и знает умный враг, что русских можно

разбить в бою. Но победить – нельзя!

 

…И крепко разбивали спозаранку

полки, дивизии, бригады, корпуса,

что со штыками только брошены на танки

с наказом кратким: «Родину спасай!».

 

Зловещая над миром всё сгущалась

тем часом историческая мгла.

За океаном Штаты наживались,

под Гитлера Европа подлегла.

 

Чему их опыт вековечный учит?

Принять с покорством бед любых ушат.

Пограбят, понасилуют, помучат,

да и дадут, в конце концов, дышать.

 

А русские – не то. В их генах память –

в крови своей тонуть, в огне гореть.

Не отойти окольными путями!

Сражаясь, выжить. Или – умереть.

 

Чредой веков в истории – сполохи

сражений. После – не растёт трава!

Не просто битвы – перелом эпохи!

И вновь Россия-матушка жива!

 

Вот в ком спасение единственное видели!

Взошла заря победы – СТАЛИНГРАД!

Боялись «дядю Джо» и ненавидели,

но нет путей иных. Иначе – ад!

 

Внемли, Господь, проклятьям ли, молитвам ли:

в страданьях люди всей Земли равны.

Война есть продолжение политики,

политика – плодилище войны.

 

С невидимых – ой, трудно маски сдёрнуть!

Их суть всегда незыблемо одна –

насколь возможно, столь и смародёрить,

и нет доходней дела, чем война…

 

…И ныне, глянь – предательства, засады…

Поможет Запад?! Получи вот. На!!

Мы у себя, на Родине – в осаде.

Как в Сталинграде, выбивают нас.

 

А чёрта с два! Мы соберёмся снова.

Уюта не ища, комфорта и наград.

За нами, с нами – Поле Куликово,

Бородино, и Осовец, и Сталинград!

 

ОТРЕЗАННАЯ ДУШA

Баллада

                                                         Дмитрию N.

Садись, отец. Вот – встретились. Не ждал.

Спасибо – алименты шли исправно.

Ещё спасибо – ни один скандал

мне в память не засел. И ваше право,

что развелись. Да ладно. Ничего.

Плохого нам судьба не натворила.

И мама никогда и ничего

плохого о тебе не говорила.

 

А я не спрашивал! Не то, чтоб пофиг мне,

но не хотел болячку ей царапать...

Я, папа, прожил без мохнатой лапы.

По жизни шёл, как босый по стерне.

Я офицером стал. Поди-ка неизвестно

тебе, как с детства я хотел летать?

Ну, путь какой? Сам знаешь, есть профессия –

свою страну родную защищать.

 

Решены учебные задачи.

Вектор жизни лейтенанту дан.

Как по-русски, встарь, – в дозор назначен

в дальние края, в Таджикистан.

Сердце скачет аж до потолка,

кровь до звона бьёт перед полётом.

Повезло – сам командир полка

в вертолёт берёт вторым пилотом.

И – летим! Памир! Пейзажи – шик!

С непривычки просто поражают.

Снизились. Вон с ишаком таджик,

сухостой в зелёнке *собирает.

Вот собой почти его накрыли.

Вдруг команда мне: «Второй, не спать!

Срежь его!.. Сказал!» – «Как?!!» – «Как учили!

Ну, кому сказал, такую мать!»…

 

«Мама! Сын твой…» Где в тот миг я был?

Ваты клочья от халата полетели.

Вертолёт над перевалом взмыл

и лисой опять нырнул в ущелье.

Выпорхнул над новою грядой.

Сбоку наша тень неслась на склоне.

Командир мой, страшный и седой,

грохотал словами в шлемофоне.

«Ты гондон! Ты «Я» своё забудь,

коль со мной летаешь в правой чашке.

Рассужденья спрячь в своём зобу

да присягу вспоминай почаще.

Ты вотри себе в мозги пока:

ты ничто, пока со мной ты вместе.

Сбросит он сушняк, а там ПЗРК*!

Вертолёт в ущелье, мне груз 200.

Не позволю! Помни! Я сказал!..».

 

Врубился навсегда мне первый вылет.

Сломался я. Как автомат, летал, срезал…

Стрелять меня неплохо научили.

Не раз, не два боевиков кромсал,

на бреющем звеном неслись в атаку…

Но, сделав пенсию, ни дня я не летал,

без промедленья ломанул в отставку.

 

Поверишь, с дембеля не надевал мундир.

Вон, всё на месте – ордена, колодки.

…А там, в полку, я помню, командир

с прилётом награждал стаканом водки…

Мне повезло. Сложилось всё путём –

жильё, образование, свой бизнес.

Семья. Здоров. Не пью. Умеренный во всём.

Так посмотреть – удачник я по жизни.

Всё, в общем, по накатанной течёт.

Не как у тех – там, на проклятых склонах.

Одна потеря. Может, и не в счёт.

Отрезана душа. Болит фантомно.

-------------------------------------------------------

* Зелёнка – растительная зона в горах.

* ПЗРК – переносный зенитно-ракетный комплекс.

 

Комментарии