Владимир ШЕМШУЧЕНКО 
Владимир ШЕМШУЧЕНКО
ВСПОМНИ ГОРЕЧЬ ПОЛЫНИ ВО РТУ…
РОДИНОЙ ПАХНЕТ КОВЫЛЬ
1.
Проскакал по степи черный всадник на красном коне,
И ворвался огонь в белоснежные юрты аула,
И никто не ушел, и расплавилось солнце в огне,
И крылатая смерть на корявых ветвях саксаула
Наблюдала, как дети от сабельных корчатся ран,
И пришли корсаки, чтоб обгладывать лица и ноги,
И не слышал Аллах материнского вопля: Аман!
И стоял безответным вопросом сурок у дороги,
И луна не взошла, и ушел конармейцев отряд,
И вернулись в аул, подвывая от страха, собаки...
Не ходи к роднику – не вода, в нем, а памяти яд,
И не трогай руками росою омытые маки.
------------------------------------------------------------
*Корсак /тюркск./ – степная лиса
*Аман /тюркск./ – пощади
2.
Увели их по санному следу,
Возвратились – забрали коня.
Ни отцу не помог я, ни деду,
Вот и мучает память меня.
Хватит, сам говорю себе, хватит.
Расказачили – значит, судьба.
Только пусто в душе, словно в хате,
По которой прошлась голытьба.
Нынче всякий и рядит, и судит,
Прижимая ко лбу три перста.
Дед с отцом были русские люди –
Ни могилы у них, ни креста.
За отца помолюсь и за деда,
И за мать, чтоб ей легче жилось –
У неё милосердье соседа
На разбитых губах запеклось…
КАРАГАНДА
Дождь прошёл стороной, и вздохнул терриконик –
Сводный брат нильских сфинксов и сын пирамид.
Смерч подбросил листву на беспалых ладонях,
Уронил чей-то зонтик на мой подоконник
И умчался в притихшую степь напрямик.
Вечер сыплет крупу антрацитовой пыли
На усталых людей, доживающих век.
Город мой, ведь тебя никогда не любили!
Сказки здесь так похожи на страшные были,
Что кровит под ногами карлаговский снег.
Утопает в грязи свет немытых окошек.
Ночь троллейбусу уши прижала к спине.
Город кормит с ладони остатками крошек,
Прячет в тёмных дворах издыхающих кошек,
Но «собачники» утром приходят ко мне.
На сожжённую степь, на холодный рассвет
Дует северный ветер – гонец непогоды.
На дымящие трубы нанизаны годы…
В этом городе улицы в храм не приводят,
Да и храмов самих в этом городе нет.
* * *
Любил я блатные словечки
И драки – квартал на квартал.
И жизнь не плясала от печки,
А волчий являла оскал.
Горячий привет космонавтам!
Такими – гордится страна!
А я по заброшенным шахтам…
И было мне имя – шпана.
На сцене – актёр, но не зритель –
Спектакль безантрактный – и срок…
Хвала тебе, ангел-хранитель,
За то, что не убёрег,
За то, что незримая сила
Меня приковала к столу,
За то, что дружков уносила
В ближайший пивнарь на углу,
В стихах плавить воск и металл.
Была бы на то моя воля –
Ни строчки бы не написал!
* * *
Юность в отчем краю бесшабашной была.
Наше вам из карлаговских мест!
Я из дома ушёл, закусив удила,
А очнулся – трелёвка окрест.
Я погнал своё время, пустил его вскачь –
Эка невидаль – лесоповал!
Ел подёнщины хлеб, пил вино неудач,
Протрезвившись – ещё наливал.
Жил в полярных широтах, где лыком не шит
Каждый первый, кто ставит вопрос…
И узнал, что на Диксоне гнус не звенит,
А глаза выедает до слёз.
Я бы мог там безбедно прожить много лет,
У чужого пригревшись огня,
И закат бы привык принимать за рассвет,
И никто не стрелял бы в меня…
* * *
Не верь, не бойся, не проси…
А я просил, боялся, верил.
Не я, не я подобен зверю,
А тот, кто это разгласил.
Меня не надобно любить –
Нет ничего во мне такого.
К вопросу – быть или не быть –
Я отношусь весьма хреново.
Я в детстве дрых без задних ног,
За день набегавшись по крышам,
Никто не звал меня – сынок,
Но мой почтарь летал всех выше.
Клешата – только шире плеч!
Дружить – с тамбовским рыжим волком!
Я изучал родную речь
По синим лагерным наколкам.
И небо было – голубей,
И свист – на запредельной ноте!
Не вы гоняли голубей,
Но вы поймёте…
* * *
Я не страдаю от режима
И не меняю баш на баш.
Пишу без всякого нажима –
Я экономлю карандаш.
Меня не били смертным боем
За дилетантские стихи.
Меня водили под конвоем
За настоящие грехи.
* * *
Не ради красного словца
Я выползаю из окопа –
Со мной герои Перекопа
И тень убитого отца.
Я гражданин не той страны,
Которую навяжет всякий…
Когда я сдохну здесь, собаки
Завоют с русской стороны!
* * *
Родиной пахнет ковыль.
Степь – без конца и без края.
Падают звёзды, сгорая,
В карагандинскую пыль.
В русле убитой реки
Вольно петляет дорога.
Верим в Аллаха и в Бога,
Да в головах сквозняки.
Страшно, но нужно идти –
Степь утопает в закате…
Я задохнусь в каганате.
Я уезжаю. Прости.
РОДИНЕ
1.
Не то чтобы нас пригласили –
Скорее наоборот.
Но мы приезжаем в Россию
Из всех суверенных широт.
Нам стало вдали одиноко,
И сделалась участь – горька.
И с Запада, и с Востока
Течёт человечья река.
Над мыслями нашими властвуй –
Пришли мы к тебе налегке…
Как сладко сказать тебе: Здравствуй!
На русском своём языке.
2.
Осень. Звон ветра. Синь высоты.
Тайнопись звездопада.
Если на кладбищах ставят кресты,
Значит, так надо.
Значит, и нам предстоит путь-дорога
За теплохладные наши дела.
Скольких, скажи, не дошедших до Бога
Тьма забрала?
Скольких, ответь, ещё водишь по краю,
По-матерински ревниво любя?
Я в этой жизни не доживаю
Из-за тебя.
Из-за тебя на могилах трава –
В рост! – где лежат друзья…
Но истина в том, что не ты права,
А в том, что не прав я.
* * *
Коль написано на роду
В Петербурге мне быть поэтом,
Не воспользуюсь я советом:
Да пошёл ты в Караганду!
Жил я бражно. Плавил руду.
Не облизывал вражьи миски.
И не крал у детей сосиски
В перестроечную страду.
С бабой русской живу в ладу.
Народились дети и внуки.
Я бы вырвал по плечи руки
Тем, кто сбросил с Кремля звезду!
* * *
Снятся мне по ночам человекособаки,
Что меня убивали у всех на глазах,
Снятся мне по ночам прибалхашские маки,
Джезказганские степи и старый казах –
Он отца моего не считал иноверцем
И пришёл его в вечный покой провожать…
Просыпаюсь от боли, сжигающей сердце,
Словно нужно опять в никуда уезжать.
Разорвали империю в клочья границы,
Разжирели мздоимцы на скорби людской.
Там, где царствует ворон – весёлая птица,
Золотистые дыни сочатся тоской.
Южный ветер хохочет в трубе водосточной,
По-разбойничьи свищет и рвёт провода…
Всё назойливей запахи кухни восточной,
Но немногие знают – так пахнет беда.
ПЕТЕРБУРГ
На озябшем перроне и пусто сегодня и гулко.
Милицейский наряд прошагал безучастный, как снег.
Точно так же глядел на меня, выходя на прогулку,
Насосавшийся крови, двадцатый, сдыхающий век.
Ах, ты, память моя!
Я прощаю, а ты не прощаешь!
Отпусти же меня, помоги мне обиду забыть.
Ничего не даёшь ты взамен, даже не обещаешь,
Кроме ветхозаветного – быть!
Славный выпал денёк, с ветерком, до костей пробирает,
Гололёдец такой, ну, совсем, как у Данте в аду…
Я всем мозгом спинным понимаю – меня забывает
Полусонный вагон, убывающий в Караганду.
Он забудет меня, одиноко ржавея на свалке,
Как забыли меня, все, кому я тепло раздарил…
Здесь, в несломленном городе, люди блокадной закалки
Отогрели меня, когда жить уже не было сил.
Смейтесь, братья мои!
Нам ли нынче стонать и сутулиться!
Смейтесь, сёстры мои!
Вы затмили достойнейших жён!
Посмотрите в окно… Кто метёт и скребёт наши улицы? –
Это дети оравших в безумии: «Русские вон!»
* * *
Неладно со времён царя Гороха
У нас – долдонят всё, кому не лень.
А между тем – не так уж всё и плохо:
И ночь как ночь, и день как будто – день.
Куда ни глянь – увесистые негры
Буклетики прохожим раздают,
И никому не действуют на нервы,
И потому у нас их редко бьют.
И среднеазиатскому меньшинству
Дозволено на улицах кричать,
И «русскому невиданному свинству»
Своих детишек в школах обучать.
А говорили – мы баранов съели,
И зверски распахали целину,
И с кровью кровь мешали, как хотели,
И (вай, улляй!) ломились в чайхану.
Всё так, как говорится, жили-были,
Варили в чугунке тупой топор…
А мы ведь их действительно любили,
И как ни странно, любим до сих пор.
* * *
Когда лязгнет металл о металл, и вселенная вскрикнет от боли,
Когда в трещинах чёрных такыров, словно кровь, запечётся вода, –
Берега прибалхашских озёр заискрятся кристаллами соли,
И затмит ослабевшее солнце ледяная дневная звезда.
И послышится топот коней, и запахнет овчиной прогорклой,
И гортанная речь заклокочет, и в степи разгорятся костры, –
И проснёшься в холодном поту на кушетке под книжною полкой,
И поймёшь, что твои сновиденья осязаемы и остры.
О, как прав был строптивый поэт –
Кузнецов Юрий, свет, Поликарпыч,
Говоря мне: «На памяти пишешь…
(Или был он с похмелья не прав?)
Хоть до крови губу закуси – никуда от себя не ускачешь,
Если разум твой крепко настоян на взыскующей памяти трав.
От ковыльных кипчакских степей до Последнего самого моря,
От резных минаретов Хорезма до Великой китайской стены, –
Доскачи, дошагай, доползи, растворяясь в бескрайнем просторе,
И опять выходи на дорогу под присмотром подружки-луны.
Вспомни горечь полыни во рту и дурманящий запах ямшана,
И вдохни полной грудью щемящей синеватый дымок кизяка,
И сорви беззащитный тюльпан, что раскрылся, как свежая рана,
На вселенском пути каравана, увозящего в даль облака…».
Хорошие стихи, Владимир!