Нина ЯГОДИНЦЕВА. ЦЕЛУЯ РУКИ ВЕТРУ И ВОДЕ… Стихи

 

Нина ЯГОДИНЦЕВА

ЦЕЛУЯ РУКИ ВЕТРУ И ВОДЕ…

 

* * *

Холодно сердцу, не видно ни зги.

Жизнь воробьиного пёрышка легче.

Кто-то несёт по дороге навстречу

Белый светильник январской пурги.

 

Оберегая неровный огонь,

Вьются и стелятся тонкие ткани,

То приникая к мерцающей тайне,

То разлетаясь неровной дугой.

 

И заметают невидимый след,

И обнимают, и прячут в пелёны

Тьмою немыслимой усыновлённый

Свет одинокий, покинутый свет...

 

* * *

В средоточье города и мира

На туберкулёзном сквозняке

Что тебя спасло и сохранило,

Как ребёнок – пёрышко в руке,

 

Иногда, стремительно и кратко,

Словно лёгкий солнечный ожог,

Взглядывая на тебя украдкой

И опять сжимая кулачок?

 

В темноте невыносимо тесной,

Крылышками смятыми дрожа,

Замирала в муке бесполезной

Крохотная слабая душа:

 

Разве голос? – Где ему на клирос!

Разве сердце? – Купят, не соврут!

Но темница тёплая раскрылась

И открылось тайное вокруг:

 

Что ж, взлетай легко и неумело,

Где бессчётно в землю полегли...

Родина – таинственная мера

Боли и любви.

 

* * *

Я жизнь твоя, я сон твой безымянный,

Припоминаньем спутанный к утру.

Не окликай Мариной или Анной –

Без имени умру!

 

Я жизнь твоя – уже ненужный воздух.

Пыльца на крыльях смятых. Детский страх

Не быть. Я твой попутчик в поздних,

Непоправимо поздних поездах.

 

Под утро просыпаешься – пустое

Купе, сквозняк, озноб и тишина…

Я жизнь твоя – я ничего не стою,

Сама себе цена.

 

* * *

Охрана вооружена,

Дорога в белый сумрак брошена.

Вокруг такая тишина,

Что от неё не жди хорошего.

 

Январский холод зол и слеп,

И в полдороге – одинаково –

Кривая мельница судеб,

Крутая лестница Иакова.

 

По оба выросших крыла,

Куда бы злая блажь ни целила,

Зима в беспамятство слегла –

И ни кровинки на лице её.

 

Но с облаков наискосок –

Тонюсенький, вздохнёшь – и нет его,

Трепещет русый волосок

Луча залётного, рассветного…

 

Помилосердствуй же! И впредь,

Где горя горького напластано,

Не дай соблазна умереть,

Не допусти соблазна властвовать.

 

* * *

Город холодом набит,

Как мешок хрустящей ватой.

Не туманит, не знобит,

Но пылаешь виновато:

 

На Рождественский мороз,

На Крещенские оковы

Столько радости пришлось –

Нестерпимой, родниковой,

 

Обжигающей уста,

Занимающей дыханье,

Как дитя или звезда,

Или свет под слабой тканью

 

Ежедневной суеты,

Наспех сотканной вручную

За мгновенье до беды,

За полшага в жизнь иную...

 

* * *

Непогода пришла как отряд батьки Махно:

Гогоча, из горла прихлёбывая, прикладом стуча в окно,

Выгребая запасы осенние из подвалов и с чердаков…

Да не боись, чего там – ноябрь всегда таков.

 

Если воля и холод сойдутся – родится смерть.

Ничком на овчинку неба падает степь,

Серая, буранная пустота,

Но сердце уже не обманешь – родная, та,

 

Где не за что ухватиться душе слепой,

Где – если заплачешь, в сердцах оборвут: «Не пой!»

А замёрзнешь, тряхнут за шиворот: «Встань!»

Россия моя, Россия, свиданье тайн

 

Непостижимых! Когда по снежной стерне

Ведут, матерясь, к обрыву или к стене,

На сквозном перекрёстке иных дорог

Свернут напоследок цигарку: курни, браток…

 

И ты вдыхаешь дымок и не помнишь зла.

О жизни ли горевать, если всё – зола?

О смерти ли, если даже махра – сыра?

Крайнему: докурите, а мне – пора.

 

* * *

Тоску твою свели на торжище,

Любовь забыли вспоминать,

Лица не узнают – но кто ж ещё

Так жарко может воспылать

 

От невесомого касания,

От золотого сквозняка!

Не покидай меня, спасай меня,

Веди меня сквозь облака,

 

Как ты сама идёшь – не каешься,

Не наклоняешь головы,

И только сердцу откликаешься

Среди губительной молвы.

 

* * *

Такси и музыка воровская,

Густеет ночь, а ехать далёко.

Звёздочка розовая у края

Горячего чёрного небостока.

 

А музыка рвётся в окно, тоскуя,

От слова к слову перелетая:

«Ах, полюби меня хоть такую –

Смотри, какая я молодая…».

 

Слушать нельзя, а не слышать – мука,

Думать не о чем – сердцу горько.

Машина летит как стрела из лука,

И кажется, небо плывёт под горку.

 

И душно – как будто страну украли,

И пошло теперь уповать на милость,

И звёздочка розовая у края,

У самого края остановилась,

 

И музыка падает, нелюбима,

Мешая пыль со слюной и кровью…

Водила смеётся – его калыма

Не обломать никакой тоскою.

 

* * *

От прибоя тьмы до её истока

Лишь одна звезда – низко и далёко.

 

Горькое тепло опаляет губы.

Зеркало твердит: на тебе лица нет...

Тишина черна, словно плащ Гекубы, –

Но одна звезда вдалеке мерцает.

 

Нежная сестра, ясная лампада,

Розовый огонь радости вечерней!

Лишь бы ты была, лишь бы не пропала

В пепле и золе мировых кочевий!

 

Страх преодолев, прянуть на колени,

Ветви протянуть и расправить листья,

Корни ощутить, а через мгновенье

Ветер налетит – всласть наговоримся.

 

* * *

Целуя руки ветру и воде,

Я плакала и спрашивала: «Где

Душа его, в каких мирах отныне?».

Вода молчала, прятала глаза,

А ветер сеял в поле голоса,

Как прежде сеял он пески в пустыне.

 

Когда бы знала я, в каких мирах

Его душа испытывает страх

Прошедшей жизни, тьмы её и светы,

Я возвратила бы её назад,

В исполненный цветенья майский сад,

Где есть одна любовь, а смерти нету...

 

Вода и ветер, ветер и вода...

Я выучила слово «никогда»,

Но и его когда-нибудь забуду –

Забуду, как завьюженный погост,

Где снег лежал безмолвно в полный рост,

И таял в небесах, и жил повсюду.

 

* * *

Покуда нет в тоске таинственного брода,

Пока она стоит, как тёмный океан,

И ты на берегу, и так проходят годы,

Тебя из тишины зовя по именам, –

 

Покуда нет в тоске ни паруса, ни лодки,

И скользкого бревна не вынесет прибой,

И все слова пусты, и все надежды кротки,

И ты на берегу, и только Бог с тобой –

 

Покуда нет в тоске рассвета и заката,

Зелёный сумрак сна и каменная гладь,

Всё кажется: тебе какой-то смысл загадан,

И если ты его сумеешь отгадать –

 

Как посуху пойдёшь! И только Бог с тобою,

Когда из глубины, незримые почти,

Проступят, как прожгут пучины под стопою,

Диковинных существ холодные зрачки...

 

* * *

Александру Конопелькину

Окарина окраины, скука

Долгих жалоб на бедность и страх...

Но едва безысходная мука

Умолкает в неловких руках,

 

Серебро покрывается чернью

И губительной зеленью – медь...

Только в утлом своём заточенье

Тёплый воздух пытается петь

 

И однажды из слабого праха

Выдыхает себя невзначай...

Остальное – печаль и неправда:

И неправда, а всё же печаль.

 

* * *

Вспомнил – и промолчи,

Вздрогнул – и успокойся.

Ангелы на покосе

Точат свои лучи.

 

Искрами бьёт по коже

Их незнакомый смех:

Гости-то не из тех

Мест – из других, похоже...

 

Песенок не поют,

Мёда на хлеб не мажут.

Лезвия отобьют –

То-то травы поляжет!

 

* * *

Ребёнок рябины, веснушчатый, ломкий,

Неловко расставивший локотки,

На цыпочки встал у разломанной лодки,

У тёмной реки.

 

На цыпочках, вытянув тонкую шейку,

Глядит зачарованно, не дыша,

На тихую воду, малиновый шелест,

Туман в камышах.

 

Аукают няньки, бегут на опушку –

Нашли! Обнимают, теребят, грозят

И горькие щёчки целуют: неужто

Не хочешь назад?

 

Не след бы младенцу стоять у затона,

Где прошлая тайна его сторожит, –

Ему, несмышлёному, слишком знакомо,

Как вечность бездонна,

Как время бежит.

 

* * *

Всю муку бессловесности, весь белый

Простор Твоих несокрушимых зим

Я проживаю неизбывной верой

Непостижимым помыслам Твоим.

 

И в час, когда нечаянно и страшно

Откроются родные имена

Земных вещей – о них уже не спрашивай,

Они прошли как пламя сквозь меня,

 

Прошли – и словно накрепко прошили

Живую ткань неровные стежки…

Теперь Тебя я чувствую по силе

Тоски.

 

* * *

Останься – ведь любишь, останься хоть жилкой

Запястья, ручья, – прорасти камышинкой,

Поймай переливчатый воздух весны

На острую вспышку небесной блесны!

 

Останься, не мучай. Молчаньем, украдкой,

Разжатой ладонью, растрёпанной прядкой,

Тетрадкой – раскрытой, чтоб вырвать листок...

Хотя бы дословно. Хотя бы меж строк.

 

И даже не трепетом воздуха – крылья

И так осыпаются радужной пылью, –

А просто пробелом, горящим мостом

Для тех, кто на этом краю – и на том...

 

* * *

Салиму Галимовичу Фатыхову

Сквозная память, тайная беда,

Извечное кочевье в никуда...

 

Бессонницы зелёная звезда

Бессмысленно горит в пустых осинах,

И низко-низко виснут провода

Под тяжестью вестей невыразимых:

 

И острый скрип несмазанных колёс,

И полуптичьи окрики возничих,

И сладковатый вкус кровавых слёз,

Из ниоткуда в памяти возникших,

 

И слабый крик младенца, и плащи,

Трепещущие рваными краями,

Безмолвно раздувающие пламя

Нощи...

 

Ты знаешь всё. Раскрыты небеса,

Как том стихов, и смятые страницы

Сияют так, что прочитать нельзя,

И силятся вздохнуть и распрямиться.

 

* * *

...Издали – как чужая, –

Но до мельчайших трат

Я знаю тебя, я знаю,

Как будто прошла стократ

 

Парадом твоих безумий

В лохмотьях твоей парчи –

В те поры, когда Везувий

Возвысился в палачи

 

И в жажде не кровной мести,

Но права вершить закон,

Облизывал соль созвездий

Пылающим языком

 

* * *

Спины, надломленной в поклоне,

Не выпрямить, сколь ни моли,

И неба не увидишь, кроме

Сырой земли!

 

Какой бы ни был рай завещан –

Теперь он наглухо закрыт,

И позвоночник сетью трещин,

Как провод сорванный, искрит.

 

Теперь, воспомнив о высоком,

Клонись главой до грязных плит:

Оно придёт холодным током,

Придёт, настигнет и спалит!

 

И так же метко царский посох

Лицом бросает в ту же грязь

Того, кто самовольный послух

Несёт по жизни, не клонясь.

 

Но сладко падать на колени

В моленье, жажде, удивленье

И припадать к земле сырой

Навылет сбитому стрелой

Стремительного света...

 

* * *

В печали ты ясна, а в радости жестока.

Но я тебя люблю и помню лишь о том,

Как сладко пить вдвоём твоё вино восторга,

С неведомой войны вернувшись со щитом.

 

В печали ты ясна, в печали ты прозрачна,

И тайной глубиной мерцаешь, как звезда, –

Но страшно пить вдвоём твоё вино удачи:

Ты выбираешь раз и губишь навсегда.

 

Не родина, не мать – одной любви под силу

Простор твоей души, пожар твоей крови.

Но только для тебя я эту жизнь просила,

И отдаю тебе – как хочешь, так крои.

 

В печали ты ясна – я повторяю это

Как заклинанье – вслух, и вся печаль во мне

Восходит словно свет, а то, что прежде света,

Жемчужным холодком покоится на дне...

 

* * *

В терпких, вороньих, ворованных сумерках,

Словно в замызганных клетчатых сумках, –

Яблоки, яблоки, солнечны, крутобоки, –

Смятые листья, надорванные оборки,

Синее кружево с тёмною позолотой…

 

Вспомни меня в саду Твоём за работой

Дотемна, до вороньих, до сладкой устали –

В августе, Господи, когда яблоки выспели,

Ветви от тяжести вытянулись до хруста

И невозможно печалью не задохнуться.

 

* * *

Покуда ехали, стемнело.

И свет, испуганный впотьмах,

Метался, рвался то и дело

И опрокидывался в страх.

 

Но обочь, с каждого пригорка,

Куда усталый взор ни кинь,

Звенела нестерпимо горько

Сухая серая полынь.

 

Сама уже почти у края

Апрельского небытия,

Она как будто бы украла

Дыханье жизни для тебя.

 

Родной земле почти чужая,

Забытый пестуя мотив,

Она немела, провожая,

И умирала, проводив.

 

* * *

И всё равно меня влечёт

В жестокий мир, под низкий кров,

Пока испуганный сверчок

Поёт любимую, без слов.

 

Кто одарил тебя? О чём

Он размышляет над строфой,

Вздыхая, словно огорчён,

И повторяя: «Просто – пой…».

 

Из всех пронзительных утех,

Во всей томительной тщете –

Простая песенка для тех,

Кто умирает в темноте.

 

Сквозь ледяную скань зимы

Как мы идём на этот зов,

Необъяснимо спасены

Наивной песенкой без слов!

 

Как будто пить небесный мёд

Счастливо шествуем тропой

Прозрачных полуночных нот,

Легко затверженных тобой.

 

* * *

Нельзя ни на миг оставить одну

Эту полночь, эту страну,

Наилегчайший из всех даров –

Эту бессонницу на Покров.

 

Нельзя ни на миг! Но, закрыв глаза,

Я забываю про все «нельзя»,

Я затеваю почти побег

Пламенем вдоль невесомых век.

 

Я прохожу по сырой траве

С белым лебедем в рукаве,

С тихим озером на душе –

И открываю глаза… Уже?

 

Да. Ни на миг. Разверни теперь

Белый свиток своих потерь.

Белым по белому – о былом:

Лебедь, бьющий о лёд крылом.

 

То-то зима в России долга!

Из году в год на Покров снега,

Да и какие мы сторожа –

Укараулишь тебя, душа?..

 

* * *

А ты уже цветёшь! А ты уже трепещешь...

А я ещё боюсь невольно угадать

В холодной высоте далёкий гул зловещий –

Там ветер верховой гуляет, словно тать.

 

Но ты уже цветёшь, и вольно ветви льются

В протянутую горсть прохладной белизной,

И плещет молоко в глубоком синем блюдце,

И тает в молоке густой медовый зной...

 

Блаженствуй и пируй, цвети и будь счастливой!

Возьми меня в свои ночные сторожа –

Я всё равно не сплю в весенние приливы,

О ветре верховом тревожится душа.

 

Ей радостна твоя спасительная смута –

Весенние сады залиты белым сплошь,

Пока приходишь ты в неверный сон под утро

И словно молоко тоску живую пьёшь.