Алексей ФИЛИМОНОВ. СВЕТ ПРОЗРЕВАЯ НЕСУДИМЫЙ… Из книги стихов «Бабочка судьбы»

 

Алексей ФИЛИМОНОВ

СВЕТ ПРОЗРЕВАЯ НЕСУДИМЫЙ…

Из книги «Бабочка судьбы»

 

ВЕЛИКИЙ ЗАКАТ

А мы проснёмся в городе другом, 

Где так же виноваты кони Клодта,

Ты их лишил невольного полёта, 

Великий скульптор, помня о земном.

Небесный дол – куда им нет пути, 

Лишь в зеркало глядятся отраженья 

Там, где Фонтанки медное броженье 

И фонари пред явью взаперти.

Машинный след протаял в полусне, 

И листопадом тронутые кони 

Перетекут сейчас в твои ладони, 

Крылатые, как тени на стене.

 

ОБЕЗГЛАВЛЕННЫЙ ПЁТР

Над блюдом площади Дворцовой 

Отрубленная голова.

Закат окрасился пунцово

От жертвы, что всегда нова.

Се – подношение вандалам –   

Ревущей черни до утра.

Под ненасытным лунным жалом   

Четвертование Петра.

И лик его обезображен – 

Кроваво-мутные глаза

Над пропастью многоэтажной 

Взыскуют тщетно образа. 

Давно его фрегаты сгнили, 

Корону черти сволокли.

Нет Императору могилы

В аду им вздыбленной земли.

 

БРЕДИТ УТРОМ

Промелькнёт – и не заметишь 

Мост Калинкин, а бывало

В департамент, вдоль канала, 

Чрез него ходил Башмачкин.

Рядом ночь, фонарь, аптека, 

«Блок» – горят сквозные цифры. 

Мариинка. Ноги. Циркуль. 

Синекровный мир балета.

Вот и Пестеля, зигзагом, 

Мост Цепной, цепное время, 

Вьюжной мести тяготенье

В день январского затменья.

Двор знакомый есть за аркой, 

В лужах тает лёд вчерашний,

Лужин бредит солнцем влажным 

Над осколками квадратов –

Чёрных, красных, безвозмездных – 

Над подарками от бездны.

 

МОСТ ЛЕТЕЙСКОГО ЛЕЙТЕНАНТА

Летейский мост. Угрюмая вода 

И гулкие пролёты на заклёпках, 

Нисходят с неба токи-провода,

И звёзды-искры рассыпают звонко.

Трамвай в ничто, забыт и пустотел, 

Материи осколки – эти льдины, 

Зеркально растворяющие мел

В воде вселенской, тёмной и единой.

* * *

На свежевытканном мосту следы:

То человек иль зверь в пролётах бездны, 

Почуяв, что отвне за ним следит

Таимый глаз, грохочет по железам.

Но известь покрывает этот бред,

Смотри – простор под ливнем белой пряжи, 

Нам Петропавловка молчит в ответ,

Пусты гробы и не сыскать пропажи.

 

КОЛОДЕЗНОЕ

А что ты черпаешь из них – 

Колодцев, изнутри гранёных,

Льняное небо или стих 

Простуженных и просквожённых?

Где тени сырости и свет

Столь нелюдимо-предвечерний, 

На стыке видимых планет

С зарёй из паводка кочевий.

Здесь скважина и синий лес

На треснувшем во льду асфальте, 

С фонарным адресом и без

Отметки на бездонной карте.

 

НО КТО…

Других притянет, как магнит, 

Тень экипажа,

Когда мечами прозвенит 

Ночная стража.

Но кто меж ставнями злодей 

И заговорщик?

И дремлют в прочерках теней 

Сквозные мощи.

Ещё корона высока, 

Заря пурпурна,

Но мнёт гончарная рука 

Монарху урну.

О том не ведают покой 

И синь на крышах,

И Веспер влажною тоской 

На веки дышит.

Посеребрённый без луны 

Мираж двоится,

Где запредельность новизны 

Немой гробницы. 

 

* * *

Москва впадает в Кремль, 

А Петербург в Неву.

Москва диктует всем, 

А Питер – никому.

Свободен он и прост, 

Себя перешагнул, 

Оставил шаткий мост, 

Простёршийся до звёзд.

Москва так тяжела, 

И сон её как гул, 

Но Питера крыла 

Не покорила мгла.

 

ФОРМУЛЯРЫ МИХАЙЛОВСКОГО

Арлекины воплотятся 

Возле Мойки в сих иль тех,

Вольность, равенство и братство 

Разворачивая в смех.

Пересмешники седые, 

Флейта, скрипка и гобой, 

Выпрямляют годы злые, 

Где отравится любой

Укоризной ожиданья, 

Претворением в мечту. 

Близ оранжевого зданья 

Хороводят на мосту.

Хлипок замок Инженерный – 

Вдруг растают, как туман,

Заговорщик лицемерный 

И таимый и в нём тиран?

 

НЕЖНЫЙ АНГЕЛ

Ангел снимется со шпиля – 

Улетит, улетит.

Значит, мы его забыли – 

Не блестит.

Или вестник докричаться 

Не сумел?

Люди всё куда-то мчатся, 

В пропасть дел.

Осенённый допетровской 

Синевой,

Испарится он неброско 

Над Невой.

Отразившись на мгновенье 

Среди плит,

Ясным саваном забвенья 

Просквозит.

 

МАНОВЕНИЕ

Петербург не город для прогулки, 

Он взыскует души на века.

Потянулись в бездну переулки, 

И дворы восходят в облака.

Сфинксы и античные герои 

Разговор ведут осенним днем

С теми, кто проходит под конвоем, 

Но пока не ведает о нём,

Кто не узрел свет, манящий странно 

Сквозь кумач петровских облаков. 

Это сыплет снег... Густая манна

Подана ушедшим от оков.

 

* * *

Сон-Петербург, отягчённые веки, 

Город забыл о кресте-человеке – 

Гордый колоннами и паутиной, 

Запахом неба и тёмной патиной.

Средь бездорожья застыл на плаву 

Стылый некрополь, роняя главу, 

Пали страницы из нотной тетради, 

И на ресницах слеза в снегопаде.

За горизонтом мерцает двойник: 

Санто-инкогнито рдеющий лик. 

Ты на закате его разгляди-ка, 

Там угасает твоя Эвридика.

Ты самозванец, и этим хитер, 

Город прозренья, шепчу приговор,

Перетекая из тучи надвьюжной

К милому ангелу в бездне жемчужной.

 

* * *

Смерть неприметна в городе большом: 

Уж нет венков, оркестра, катафалка, 

Лишь судорожно вздрогнет над вином 

Из полудрёмы старая цыганка.

И кто-то рядом молвил: отошёл.

А некто шепчет: нет, поднялся в бездну. 

Зима из манны ткёт венчальный шёлк

Для прикасающегося к созвездьям.

Нет лап еловых – только фонари 

Бессонными свечами ждут вчерашних, 

И у подъезда сны-поводыри

Тревожат души мирных и уставших.

...Они ли простирают вечный свет, 

Вдруг ослепляя сквозь века, нежданны? 

И веки неразгаданных планет 

Ресницами плывут к покровам тайны.

 

* * *

                           Петербургу быть пусту

Невский продан. Быть беде 

По пророчествам известным. 

Город плавает нигде –

Остров праха среди бездны.

Вижу – толпы мертвецов 

Устремляются наружу, 

Вместо призрачных дворцов 

Сея голод, страх и стужу.

Пётр меж них, окровавлен 

Стеклами окна былого,

Прозревает долгий плен – 

До пророчества иного.

 

АЛАЯ СОЛЬ

Скрипит в безумии причал: 

– Ассоль!

И чайке вечер прокричал: 

– Там соль,

Я вижу парус, ал, как зорь 

Пожар,

Там Грей отважен, о, не  спорь, 

Икар!

И чайка узрит паруса: 

Они –

Заката красные глаза, 

Огни

Святого Эльма в небесах, 

А зов –

Разносится в твоих лучах – 

Азов.

 

* * *

Чёрной бабочки мгновенье – 

Рана на снегу пустом.

Что сие? Стихотворенье 

О мерцании в былом.

Это полулист, однажды 

Вырванный из бытия. 

Задыхается от жажды 

На снегах мечта моя.

И душа, за ней слетая 

На бескровные поля, 

Пыль алмазную вбирая,

Бабочкина – не твоя.

 

САЧОК И БАБОЧКА

Бабочка с сачком играет, 

Перед тканью обмирает. 

Аккуратнейший толстяк 

Не возьмёт её никак.

Лоскуток, слеза, ресница, 

Не желает воплотиться:

Многоокая звезда, 

Ниоттуда в нитуда.

Поплавок, перо, забвенье, 

Нерастраченнное зренье 

В ряби моря, в сини лета,

Пред сачком на грани Леты.

Так сквозима безучастьем, 

Откровеньем, диким счастьем,

Вдохновением, пока 

Не истлеют облака...

 

КРАПИВНИЦА

Что мыслит бабочка лесная, 

Порхая над небытием?

Она материя сквозная, 

Не изменённая никем.

В потоке снов и трансформаций 

(Простите варварский язык) 

Она немотствует сознаться, 

Что ощущает Божий лик.

Глаза коричневого Бога, 

Полёт в недвижной тишине, –

Неузнаваемость потрогай 

И передай касанье мне.

 

ДРОГНУВШАЯ

Бабочка – тающий плат, 

Мыслью распластанный в яви,

Где отразился закат

И крестовины зиянье.

Бабочка – рана Христа! 

Запечатлённая в ткани, 

Или Иуды уста,

Что предавали лобзаньем.

Бабочки синий мираж, 

Слившийся с небом и болью, 

Где удаляется страж,

Ставни закрывший звездою.

 

БЛИЗ ГУМИЛЁВА

Внезапно лёгкий лоскуток 

Оттенков рдяно-первобытных 

Мгновенно на душу мне лёг,

И – был таков, бездонный свиток.

 

В холодном воздухе ещё, 

Под бледностью очарованья, 

Здесь солнце влажно-горячо,

И нет мелькнувшему названья.  

Где бродит странный Гумилёв – 

В щемящем парке без эпохи, 

Мечтая отраженья слов 

Сложить в неповторимом вдохе.

И на мгновение застыв

Перед мерцавшим аполлоном, 

Увидеть, как слова просты

В грядущем мареве зелёном.

 

* * *

Илья просил: «Построим кущи 

Тебе, Крестителю и мне».

Но грянул в громе Всемогущий – 

Слепящей воин на коне.

И высоко Христовы слёзы 

Лились на дольний Петроград, 

Где кристаллические грозы 

Как серп, секущий виноград.

 

* * *

Вода на Рождество 

Похожа на бессмертье, 

Кристаллами светло 

Облекшая созвездья.

А на Крещенье вся

Как срез колодца бездны, 

В безбрежье вознеся,

Она раскроет звезды.

На Пасху отсвет в ней 

Свободы и познанья,

Вино волшебных дней

И звёздный путь дерзанья.

К АПОСТОЛУ ПАВЛУ

Свет прозревая несудимый,

В Дамаск войдёшь уже другим. 

Преображённый в дух единый, 

Ты стал апостолом Моим.

Ожесточись. Пока ослепни – 

В Дамаске обретёшь стезю, 

Перековав земные цепи

В свободу вечности Мою.

Ты узришь имя серафима, 

И Мой необоримый Крест.

О, Павел, ты предвестник Рима, 

Простёртого от горних мест.

 

* * *

Спас-на-Крови опять слезится 

В закатном олове миров

Где Слово жаждет воплотиться, 

И ночь утратила покров.

И Сам Христос, как Древо мысли, 

Пророс ветвями сквозь меня,

И буквы нежные повисли, 

И просветляя, и храня.

 

СЛЕДЫ КАНАЛА

Христос, бредущий по каналу, 

По водам тёмным...

И синева Ему внимала, 

И всем бездомным.

Домов глазницы так пусты, 

Но крестовины

Хранят терновые венцы 

Былой Пальмиры.

На Севере, где тишина 

Провидит Слово,

Христос, восставший ото сна, 

Зовёт нас снова.

Где холодеет кровь зари 

Пред жаром бездны – 

Путь по каналу повтори 

Стихом воскресным.

 

В КАЖДОМ...

В каждом дереве – крест, 

И кустарник печален, 

Озаряя окрест 

Крестовину венчанья

Духа, что воплощён, – 

И томящейся бездны; 

Прорастает времён 

Прокуратор железный.

Холм звездой осенён, 

И трепещет осина. 

Он ещё не рождён,

Вознесённый в пучину.

В каждом дереве дух – 

Древо смерти и жизни, 

Даровавшее слух

И прозренье в отчизне.

 

* * *

Капли с неба – не дождь 

И не снег – это манна,

Если искренне ждёшь 

Ты слова Иоанна.

В небе искры пестры – 

Это хлеб Воскресенья 

Провожает костры, 

Тает в дымке осенней.

Славно! Осень теперь 

В том лазоревом граде. 

Постучавшего в дверь 

Приюти Христа ради.

 

СВЕТЛОЯР

На закате царит безмолвье, 

Но не дремлют сии места, 

Сберегая от суесловья, 

Затворяют мои уста.

В чаше озера, как в потире, 

Отражается высота.

Не слова – но мольба о мире   

Перед битвою за Христа.

После битвы предстанет Слово, 

Город Китеж взойдёт со дна.

А сейчас он исчезнет снова  

Там, где вечность и глубина.

В нём моленья и слезы наши. 

Ястреб чертит глухой вираж.

На молитву огромной чаши  

Откликается Отче наш.

 

ПРОЩАНИЦА*

– Где встретимся с тобою вновь? 

– Мы свидимся, идя в Эммаус.

– Красивый город, как любовь... 

– Я до рассвета там останусь.

– А после?..

– Вспыхну янтарём,

Меня Отец призвал навеки,

Быть может, в облике другом,

Как тать, восстану в должном веке,

Мои духовные хлеба

И преломятся, и воскреснут. 

– Возьми с собою в свет раба.

– До встречи – в облике телесном.

Постой – вот саван мой – возьми,

Преобразивший плоть из тлена.

– Сокрывший тело под гвоздьми!.. 

– Прости Иуду за измену.

------------------------------------------------------------

* Прощаница – от слов прощение  и плащаница.

 

ГЛИНА

                             Памяти Святейшего Патриарха       

                             Московского и Всея Руси Алексия II

Сон о крестах на русской почве – 

Холмы, курганы, валуны.

И путь к спасению короче 

На гребне каменной волны.

И в синевы янтарной глине 

Распяты люди на века,

С мечтой о древнем исполине, 

Чей лоб объяли облака.

То розовея, как терновый 

Венец, то золотом маня,

Завет высвечивая Новый – 

О Сыне Вечности скорбя.

 

СНЕЖНЫЙ КОВЧЕГ

Библейский снег, 

Рождественская манна, 

Готов ковчег,

Преданье необманно.

Седой Христос 

Явился среди буден, 

Идёт в мороз,

Босой, не нужный людям.

Заходит в храм, 

Оттуда изгнан вскоре, 

Дрожит слеза

Одна, во встречном взоре.

Спаситель здесь

Не узнан и не признан, 

Кружится взвесь – 

Скупая манна тризны.

 

HOMO STAR

Старомодный 

Гений труден-с, 

Очень модный 

Homo ludens.

Брут, Хома – 

Стальные братья, 

Без ума,

Но с благодатью.

На поминках 

Карнавала

Мост Калинкин 

У канала –

Стока в бездну 

Неминуче. 

Бесполезно,

Гений – в туче.

 

* * *

Весь воздух – двигатель ночной, 

Сиренев или фиолетов,

Он опрокидывает зной, 

Оплакивая сон предметов.

И разделяет бытиё

На имя и первопричину, 

Где небо чёрное, ничьё,

Таит бессмертья сердцевину.

И птицы в мареве его, 

Крылами, как глухонемые, 

Перевели для нас письмо   

Из бездны, где слова живые.

 

                           Владимир Набоков

НЕЖНЕЙШИЙ ИЗ ЯЗЫКОВ

Произноси обманные слова,

что губы дерзко дразнят, разделяя

(про-щай или good-by), – пейзажу, чья листва, 

посланья бледные небес листая,

провидит тусклый грохот, где тоннель 

с раздавленною кожурой банана,

из сердца изгоняет бедный хмель, 

и зарастает сумрачная рана. 

Тускнеет город, сер и непригож,

и чешуя беспалая перчаток 

предвосхитит лирическую дрожь 

любви и славы, в языке зачатых.

За горизонт стремится мотылёк,

что в бездну проводил стихотворенье, 

разлукой озаряется Восток,

и, в немоте, взыскует возвращенья. 

Так находи фатальные слова

и приручай их к воле и дерзанью, 

подхватит их народная молва,

как римского сенатора признанье. 

Ты отлетел, мы разъединены, 

нежнейший моя язык, моя утрата, 

и губы обрабатывать должны

язык иной, для сердца грубоватый.

Перевод с английского

 

ТОЛМАЧ

Когда ждёшь человека, то мелькнёт 

В толпе его двойник, похожий

Повадками, и ростом, и глазами, – так я ожидал 

На входе в «Маяковскую», в час пик

Хромого и косого человека...

Поэта башмаки, расставленные в стороны, 

Натёрты счастья ради, золотые.

Но где ж он, чёрт его побрал бы... 

Звенят минуты, и толпа гудит.

Вот хром один, за ним же припадает 

Уж на другую ногу... Тот или не тот?

Сивилл Лоскутский – переводчик, 

Толмач, интерпретатор, дирижёр,

Но разве дьявол должен быть прекрасен? 

Нечистой силе я не судия.

Он опоздал, прощенья просит, 

Заходим в привокзальное кафе, 

Садится, подбирая ногу,

С копытцем, искривлённую, 

Косясь на зал зрачком овальным,

Кошачий блеск в нём плотоядный, 

Другой же глаз – земного человека.

– Я бесовщину не перевожу, –

Так сразу и сказал, надувши губы,

Пока я рукопись раскладывал пред ним, – 

Как он узнал, что щекотливость есть

В самом предмете, о котором 

Написан фолиант на иностранном,

Забытом языке?

Садилась муха на пирожное. 

Глядел мой собеседник в точку

Сквозную, над моим плечом, 

И там ему мерцало нечто, 

Где отражалась подоплёка

И встречи нашей, и её финал,

И то, что не оформлено в сознанье.

И вот, легко воздохнув, он разрешил 

Томительную паузу вопросом,

Где был ответ его – подсказка мне:

– Какой сегодня день от века,

Не обозначенного в миражах 

Календарей, всех сущих? Пятница ли?

– Да, пятница, прекрасный день недели, 

Венерой управляем, день любви.

– Пожалуй, я возьмусь за перевод... – 

Он молвил, и внезапно посветлело, 

Да, полегчало будто в атмосфере, 

Наполнилось кафе вечерним солнцем, 

И оживились разговоры 

Склонившихся над бедною едой.

Мы о цене едва договорились,

И третью часть он получил авансом.

С тех пор прошло столетье или больше, 

А может быть, вчера случилась встреча? 

Перебираю в памяти под вечер,

Как выглядел на дьявола похожий 

Толмач, интерпретатор, дирижёр, – 

Мне кажется, он каторжник и вор, 

Не постарел – но даже стал моложе,

Быть может, не раскаявшись с тех пор. 

Порой мелькнёт в толпе хромой прохожий, 

И рукопись восходит на костёр...

Я помню его пальцев дрожь – 

И взгляд, косой, наискосок

И наискось, обочь всего –

В уме он перевёл уже, едва увидев стопку 

Бумаги отпечатанной,

На языке, для нас непостижимом. 

Мне кажется, что я читаю 

Переведённые им буквы,

Когда проваливаюсь в сон особый,

Мир подлинный, прекрасный, образцовый 

В моём сознанье воплощается –

Но здесь его не передать.

Таков он был – мистерий переводчик, 

Безумства толкователь,  дух извне.

А в том кафе – тоска по глубине 

Осталась средь немотствующих, прочих.

А дальше – жизнь. Тире. И снова – прочерк, 

Незримый почерк, вдруг открытый мне.

 

ПОЭЗИЯ ПРАВА

Поэзия есть дух, 

Парение над бездной. 

Поэзия – недуг, 

Душевный и телесный. 

Поэзия – слова

О родине за тучей. 

Поэзия – молва:

Язык любви могучей.

 

КТО ВИДИТ?..

Что будет с русскими стихами, 

С поэзией, что вся извне-

рвничалась между нами?

Что станет с бездной по весне?

Кто тот поэт, ещё незримый? 

Чьи безымянные крыла,

Уже предчувствием томимы 

Бездонности, – сожгут дотла?

И вспышка вечная сверхновой 

Оттуда, где слова легки,

Порой приносит луч, и снова 

Парят во мраке мотыльки.

Стоять, к стеклу прижавшись лбом, 

И в обрусевшей тишине

Вечерний отдаётся: «Бом!» – 

Звук неприкаянный, во мне.

Чуть дрогнет хладное стекло, 

Усиливая бездны пульс.

И кровь прощается светло, 

Стекая за небесный куст.

И расцветают сентября 

Созвездья, коих наизусть 

Запомнил. Спика тяжела.

И по стеклу скользит из уст.

Всё так же Слово велико.

И мысль о Нём главней меня. 

И расцветает далеко,

Сквозь грани тонкие маня.