Олег ПРЯНИЧНИКОВ. РАССКАЗЫ: "МОЛОТОК", "СВАДЕБНЫЙ ГОСТЬ", "СТАРИК И ЛАВКА"
Олег ПРЯНИЧНИКОВ 
Олег ПРЯНИЧНИКОВ
РАССКАЗЫ
МОЛОТОК
В этот погожий майский денёк новостройка (строили многоэтажку) дышала полной грудью: без конца подъезжали большие и не очень большие машины, разгружались; башенный кран, устремившись к яркому, красноватому солнышку, постоянно что-то поднимал-опускал; бетонщики бетонировали, плотники плотничали, каменщики клали кладку, штукатуры штукатурили, и всё у работяг происходило весело, с матерком – русским и не очень русским. Короче: работа на стройке шла полным ходом.
Плотник Палыч сколачивал обыкновенную опалубку, в которую потом зальют бетон. Сколачивал он её с такой любовью, так подгонял доску к досочке, как будто это вовсе не опалубка будет, а мебель какая-то, или... гроб (прости меня, Господи), или... конь троянский. Палыч, высунув язык, старательно загонял гвозди, вдруг молоток в его руке "разобрался" – стальная головка слетела с деревянной рукоятки. Плотник начал было материться – с чувством, с расстановкой, но тут его на самом интересном месте прервал молодой мужской голос:
– Палыч!
– Ну, – повернул тот голову. Перед ним стоял бригадир плотников Серёга – бойкий, любящий деньгу тридцатилетний парень.
– Тебя прораб зовёт.
– Прораб? Зовёт? Великий начальник! – Палыч усмехнулся, подбирая головку от молотка. – Серый, ты лучше скажи, когда на стройке инструментальщик появится?
– Я откуда знаю. Вот с прораба и спросишь. Иди, у него к тебе дело.
– Ну-ну... дело...
Палыч вошёл в вагончик прораба без стука – как привык. Снял каску, обнажив седую голову, прибрал волосы.
– Звал, Семён Кондратьич?
– Зва-а-ал! – протянул прораб Пулькин, живо выходя из-за стола. Он метнулся к плотнику, словно к дорогому гостю. Маленький лысик, пузатый, заискивающе глядя снизу вверх, приобнял плоскогрудого, широкоплечего Палыча и подвёл того к своему столу, вернее к стулу. Кожаному.
– Садись, дорогой.
Плотник не спешил садиться. Видя к себе хорошее отношение начальства, он всегда ожидал худого.
– Что ж ты не садишься?
Палыч сел и демонстративно выложил на стол молоток – головка отдельно, рукоятка отдельно. Прораб, засунув руки в карманы штанов, стал расхаживать вдоль стола.
– Ну, – указал плотник взглядом на "запчасти".
– Что, ну? – сделал вид, что не понял намёка прораб Пулькин.
– Ты когда инструментальщика на работу примешь, Семён Кондратьич? На инструментальщике экономите, на новом, современном инструменте экономите, на...
– Тпррру-у! – осадил Палыча прораб. – Ты чё завёлся? Да ещё при людях.
И только теперь Палыч заметил "людю". В тёмном углу прямоугольного помещения сидел парень. Сообразив, что его плохо видно, парень поёрзал задницей по лавке, тем самым передвинувшись ближе к окошку. Дневной свет выхватил фигуру и лицо юноши лет восемнадцати. Худой, белобрысый парень смотрел как-то чересчур прямолинейно, я бы даже сказал – с вызовом.
– Знакомься, Палыч, Виктор... э...э...
– Можно просто – Витя, – сказал парень, оторвавшись от лавки и встав по стойке "смирно".
– Инструментальщик?! – обрадовался Палыч, приподнимаясь и пожимая вспотевшую, безвольную ладонь парню.
– Я? Не. Я этот... плотник.
– Не просто плотник: выпускник строительного колледжа, плотник третьего разряда, – прорекламировал Пулькин парня и добавил торжественно: – Принимай напарника, Палыч!
У плотника Палыча в мгновенье пересохло во рту, он плюхнулся обратно на кожаный стул и машинально схватил за горло графин с водой, прораб услужливо подставил стакан. Палыч выпил, выпил ещё.
– Се... семён Кондратьич, а зачем мне напарник? Ты же знаешь, я работаю исключительно один.
– Один. Что значит – один? Вас семеро в бригаде плотников. Палыч, я знаю, что ты плотник экстракласса, но пойми и меня: ты – пенсионер, а вдруг завтра ты плюнешь на меня, на стройку и уйдёшь.
– Куда уйду? – удивился Палыч.
– Не туда – куда ты подумал. А, к примеру, в лес – по грибы, на рыбалку – по...
– По рыбу, – подсказал плотник экстракласса.
– Да хотя бы – по неё. Скажешь: всё, устал, завязываю работать, отдыхать хочу. С кем я тогда строить буду, Палыч?
– Да куда я уйду? У меня контракт, Семён Контра... тьфу... Кондратьич.
– Контракт! – уже кричал прораб Пулькин, меряя шажками периметр вагончика. – А если с тобой действительно что-нибудь случится?! Годы-то берут своё! Палыч, – тут прораб сбавил тон. – Ну разве тебе самому не хочется передать кому-нибудь свои знания, навыки, секреты?
– Я сыну передал, – потупил взор Палыч.
– Кто у тебя сын?
– Менеджер.
– Фу-у-уххх! Короче – возьмёшь напарника? – прораб Пулькин дал понять, что разговор заканчивается. Он вытащил из штанов большой носовой платок и начал сушить им от пота раскрасневшиеся лицо, лысину, толстую шею.
Палыч молчал. Затем проворчал, возвращаясь к наболевшему:
– Лучше бы ты инструментальщика взял.
– Инструментальщика? Стоп! – начальник хитро прищурился. – Подожди, Палыч. У тебя какой разряд? Шестой. А я помню, я учился: плотник второго тире шестого разряда должен уметь насаживать на рукоятку головку – будь то молоток, кувалдочка...
– Лопата, – без всякой иронии, совершенно серьёзно вставил своё слово парень по имени Витя.
– Причём тут лопата? – нахмурился прораб.
– Ах, значит, помнишь, учился? Тогда так, – Палыч с шумом покинул кожаный стул. – Какой, говоришь, у него разряд? Третий?
Пулькин и Витя кивнули одновременно.
– Тогда так: отремонтирует мой молоток – возьму напарником! – отрезал плотник экстракласса.
– Отремонтирует, Палыч. Отремонтирует, – залебезил прораб.
– Лег-ко! – почему-то щёлкнул каблуками туфель по-гусарски парень по имени Витя.
– М-да, – посмотрел на туфли юноши Палыч. – Ладно. Приноси, как отремонтируешь.
– Вместе принесём, – весь сияя, пообещал Пулькин и хлопнул плотника экстракласса по груди.
– Ну-ну, – Палыч напялил на голову каску и вышел из вагончика, оставив свой "разобравшийся" молоток на столе прораба.
С испорченным настроением он вернулся к любимой опалубке. Да, настроение было неважнецким, но работать-то надо. Плотник решил воспользоваться запасным молотком, благо такой был. Не успел он забить и пяти гвоздей, как перед ним выросли двое: прораб и парень по имени Витя. Прораб выглядел довольным, а глаза парня смотрели не только с вызовом, но и с каким-то снисхождением.
– Готово! – объявил прораб.
– Хм, – хмыкнул Витя и протянул молоток Палычу.
Палыч молоток не взял, но осмотрел.
– Готово, говоришь. Тогда испытывай. Бери гвоздь, забивай.
– Куда? – растерялся Витя.
– Да прямо в опалубку и забивай, в любую доску.
– Давай, выпускник колледжа! – подзадорил новоявленного плотника прораб Пулькин. – Покажи, чему тебя учили три года!
– Покажи, ага, – пробормотал Палыч и отошёл. Подальше. Прораб махнул на него рукой и остался стоять, как стоял.
Юноша взял в левую руку гвоздь, в правую молоток, приблизился к опалубке, приставил гвоздь к доске, размахнулся и-и-и...
– Уби-и-и-ли-и-и!!! – полетел по стройке истошный крик беременной штукатурщицы Вали Брусничкиной. – Прора-аба-а уби-и-и-ли-и-и!!!
Самосвалы перестали вываливать, бетонщики бетонировать, плотники колотить, каменщики и штукатуры побросали мастерки, замер и башенный кран, устремившись к уже не такому яркому солнышку. Работяги стройки образовали круг, в центре которого, раскинув руки, лежал прораб. На лбу прораба покоилась стальная головка от молотка. Держа голую рукоятку, рядом с прорабом стоял парень по имени Витя, очень похожий на статую из гипса. Над прорабом склонился плотник экстракласса Палыч, он делал начальнику искусственное дыхание: в рот, правда, не дул, но на грудь давил от всей души. Ещё одна деталь: кроме Палыча над прорабом склонилась беременная штукатурщица Валя Брусничкина и в полголоса причитала какую-то абракадабру.
Палыч продолжал давить даже тогда, когда Пулькин открыл глаза.
– Ты ещё мне рёбра сломай, – прохрипел тот.
– Живой! – победно выкрикнул плотник. Работяги вздохнули с облегчением. А Валя Брусничкина разревелась. Понятно, от радости.
– Подними меня, Палыч, – снова прохрипел прораб и, нащупав, зачем-то сжал в руке стальную головку.
– Конечно-конечно, – отбирая у начальника головку, пообещал Палыч и обещанье своё выполнил. Прораб Пулькин после долгих колебаний наконец принял устойчивую позу.
– Кто же так молотком, без клинышка, работает? – укоризненно сказал Палыч Виктору. – В рукоятке же прорезь есть, надо было клинышек забить.
– А вы нам не оставили... клинышка, – парировал упрёк, оживая, Витя.
– Идиот, – обречённо вымолвил прораб Пулькин. Поперёк лба его красовалась огромная лиловая шишенция. – И я – идиот, хотя и учился. Ух.... темно в глазах. Местами. Видимо сотрясение.
– Сейчас "скорая" приедет. Наверное… – перестала реветь штукатурщица Валя Брусничкина. Она подхватила пошатнувшегося Пулькина.
– Не надо, – отстранился прораб. – Немедленно сообщу на биржу, чтоб этого... обратно...
– Ладно уж, – добродушно сказал плотник Палыч. – Оставь мне парня, научу – чему смогу. А в биржу всё равно обратись.
– Зачем? – блуждал зрачками прораб.
– Пускай инструментальщика пришлют!!! – выпалил со всей дури Палыч.
СВАДЕБНЫЙ ГОСТЬ
Кузина никто не звал, он сам пришёл. У порога квартиры обычного пятиэтажного дома зачем-то оправдывался, мол, простите, думал, что поминки, а оно вон как оказалось – свадьба. Ломая кепку, уже было повернулся уйти, но открывшие ему дверь люди пребывали в отличном настроении, тем более – уже выпили, и Кузина впустили, как-никак родня всё-таки. Хотя никто так и не понял – кому и кем он приходится, но раз представился дядей Васей – значит кому-то дядя.
Кузина усадили за стол, поставили перед ним чистую тарелочку, налили в рюмку водки.
А тем временем свадьба шла своим чередом. Тамада, раскрасневшаяся, толстая баба, съевшая на этом деле собаку, певуче что-то там читала по десятки раз использованным листкам, она уже подходила к тосту. И вот, когда наступил сладкий момент тоста с избитой "горькой" оконцовкой, раздался голос, не терпящий возражений:
– А разрешите-ка мне произнести тост!
– Вам? – растерялась тамада.
– Мне! – отрезал Кузин и поднялся во весь свой рост – метр сорок.
Тамада, опешившая, плюхнулась на свой стул.
Кузин, взмахом головы, откинул назад бело-чёрную чёлку, одёрнул полы старенького серого пиджачка, и взяв со стола рюмку, торжественно начал свой тост:
– Дорогие Пётр и Рая!
Кто-то подсказал с шипением: "Александр и Светлана".
– А то я не знаю, – усмехнулся Кузин, кашлянув в свободный костистый кулачок и зыркнул на подсказавшего.
Все как бы тоже усмехнулись. Один из гостей (подсказавший), правда, громко заржал, но Кузин остановил его испепеляющим взглядом, а затем невозмутимо продолжил:
– Дорогие Александр и Светлана! Впрочем, – смягчил тон Кузин, – давайте-ка по-простому. Сашка! Тебя, Сашка, я с пелёнок знаю. Маленький ты брыкастый был, копытистый. Помню, капусту жрал – будь здоров. У других отбирал детишек. Маленьких, голодных...
Тут жених стал испуганно озираться по сторонам, мол, какая к чёрту капуста. Какие детишки голодные?
– Всё блеял ты, блеял, – продолжал тост Кузин, – всё бегал по огородам соседским. А теперь всё. Всё! Хана теперь тебе, Сашка, отбегался! Привяжут тебя к верёвочке! Ну и ладно. Ну и ничего. Терпи, Сашок... Я заканчиваю.
После этой фразы Кузина все присутствующие облегченно вздохнули. Жених смахнул со лба пот, невеста отхлебнула водки.
– А посему, я заканчиваю, – сказал Кузин и вдруг с надрывом всхлипнул: – Горько! – и хлопнул опорожненную рюмку об пол.
– Горько-о!!! – после небольшой паузы дружно заорала свадьба и заскандировала словно на хоккейном матче: – Горь-ко!!! Горь-ко!!!
Жених и невеста поднялись со своих мест и слились в поцелуе. Раздались аплодисменты.
– А теперь – споём! – вскрикнула тамада.
На её призыв взъерошенный гармонист растянул было меха и затянул что-то свадебное. Его песню уже начали подхватывать, но тут...
– Разрешите снова мне! – раздался голос, не терпящий возражений.
– Да что же это такое, – возмутилась тамада, но не громко, скандал ей был ни к чему, тем более – деньги она уже получила.
– Валяйте! – разрешил пьяный отец невесты.
– И правильно, – Кузин снова вырос на метр сорок из-за стола. – Я как раз о вашей дочери хочу сказать.
Отец невесты получил тумак от матери невесты, а у невесты задёргалось правое веко.
– Светлана! Светик ты наш семицветик! Кстати, мама невесты, передайте мне вон тот салат из капусты и вон тот фужер под водку.
– Он хрустальный, – промямлила было мама невесты, но Кузин сверкнул очами. Он налил себе под каёмку.
Для техники безопасности позади него кто-то бросил пару подушек – из приданого невесты.
– Тебя, Светик, я тоже с молодых копытц знаю.
– Да я не местна-ая-я-я! – проорала невеста.
Кузин словно не услышал её:
– Любила ты, Светик-семицветик, побегать по полянкам там разным, по огородам всяким. Одна, или с кем-то. Нет, конечно, и ходить и бегать ты и теперь сможешь, но только под строгим приглядом мужа. Он у тебя козёл видный, да и ты козочка ничего – вот и пойдут у вас красивые козлята. М-да.
– Сам ты козёл! – не выдержал жених. – Что за фигня?! Капуста, огороды, копытца?! А?! Ты, вообще, кто такой?! Ты чей?! Родственник!!!
– Ну, ты бодни ещё меня, – огрызнулся Кузин и махнул в три глотка свою водку. Пустой фужер врезался в подушки. – Гоорько-о-о!!! – взревел опьяневший Кузин и обвёл мутными глазами комнату, полную людей. – Ну что уставились, козлы?! Я сказал – горько! – это он обратился ко всем присутствующим здесь. Возникла мёртвая тишина. А потом началось.
Пьяный Кузин потянул на себя скатерть со стола, так он решил удержать равновесие, потому что его сильно качнуло. Естественно: грохот полетевшей посуды, мат. Отборный мат. Затем жених бил Кузина. Затем били жениха. Короче, стало происходить то, без чего не обходится не одна русская свадьба – повальная свадебная драка.
Кузин кубарем выкатился из подъезда. Он с трудом встал на ноги, отряхнулся, напялил на себя кепку и, шатаясь, побрёл.
Дул холодный, осенний ветер. Он брёл до тех пор, пока ни шагнул на огромный пустырь, покрытый местами травой. Ещё зелёной. Остановившись, Кузин задрал голову на луну. Кепка с его головы упала, луна наливалась белым соком.
И вот наступило полнолуние. Вдруг раздался хруст костей – руки Кузина превратились в ещё одну пару ног, а из его черепа вылезли рога.
"Бе-е-е-!" – заблеял Кузин и ринулся в сторону горизонта.
СТАРИК И ЛАВКА
На старой, как и он сам, лавке, чаще всего осенью, сидел подолгу старик, известный у нас в деревне всем под прозвищем Чокнутый. Я знал и имя старика, и отчество, и фамилию (как никак сосед напротив), но все звали его Чокнутым, так звал и я.
Его руки опирались на грубо выструганную палку. Старое, чёрного сукна пальто, давно прохудившееся, в заплатах на спине и рукавах, болталось на нём, точно мешок. На шее был намотан длинный, изъеденный молью шарф. Или, вернее, это была полоска, вырезанная из обыкновенного половика. На голове свисала широкими полями мятая фетровая шляпа.
Он сидел на лавке у низкого забора, за которым стоял его трёхоконный домишко. Серый, покосившийся и прогнивший, он имел очень жалкий вид, и старик выглядел таким же – жалким и дряхлым. Каждое утро мать готовила завтрак на кухне и случалось ворчала: "Ох, опять расселся". Я подходил к окну. Старик только и делал: шамкал губами да рассматривал небо.
– И что там разглядывать! – продолжала ворчать мать. – Скоро зима, какое уж там небо.
Потом она вставала рядом со мной и сокрушалась:
– А жалко-то как. – И обращалась ко мне: – Ты спроси у него, Леж, может, чё надо?
– Хорошо, – отвечал я и выбегал на улицу.
На улице было холодно и безлюдно. К заборам жались полуголые деревья, похожие на растрёпанные метёлки. Выл ветер. Недалеко за деревней каркали над полем вороны.
Я подбегал к старику и садился рядом. Он недоумённо смотрел на меня и улыбался.
– Простите, – робко заговаривал я, – вам ничего не нужно?
Он продолжал смотреть на меня и молча улыбаться.
– Простите, – повторял я громче, – может чего...
Он снова долго смотрел на меня и улыбался и только после, наконец, отрицательно мотал головой.
Я ещё немного сидел рядом с ним, потом мне становилось неловко и я возвращался домой.
Часто я спрашивал у матери, отчего же старик такой, но она всегда уклонялась от ответа.
– Отчего? Это не простая история. Да и не понравится она тебе.
– Расскажи, – загорался я
– Потом, – отмахивалась она. Я обижался, но не выпытывал.
Как-то примерно в середине октября в один из вечеров, находясь у окна, я чем-то занимался. Старик сидел на своей лавке, вдруг небо затянуло тучами, ухнул гром и пространство пересекла, ослепляя, кривая молния. Прошла ещё минута, и вот по стеклу забарабанили крупные капли дождя.
Я видел сквозь пелену растекающихся по стеклу ручейков бесформенную фигуру старика. Он по-прежнему сидел и не двигался с места. И тут я увидел, как он лёг прямо на лавку. Я не выдержал и выскочил на улицу.
– Дед! – закричал я, схватил его за плечо и затряс.
Он приподнялся и оттолкнул меня.
– Дед! Дед! – затараторил я, – пойдём к нам домой, у нас тепло, сухо, чай с вареньем.
Я уже собирался тащить его силой, как, испугавшись, отшатнулся. Старик повернул ко мне лицо. Своё жёлтое, изрезанное морщинами лицо. Таким я его видел впервые.
Оскалив редкие зубы, он с ненавистью смотрел на меня. Из его рта текла пена. Космы седых волос запутались и прилипли к вывалившемуся языку.
Дрожащими руками он обнимал лавку и отчаянно мычал... Я понял, что лучше оставить его в покое.
– Чокнутый, – сказал я матери, – то, понимаешь, улыбается, то зубы скалит. Дождь вон какой, а он лежит. Чокнутый, одним словом.
Мать промолчала, выслушав моё возмущение. Дождь кончился.
На следующий день старик снова сидел на том же месте, смотрел в небо и улыбался. Его руки опирались на палку. На нём было то же самое, чёрного сукна, в заплатах, пальто. На его шее был намотан длинный из половика шарф, на голове свисала полями та же фетровая шляпа. Всё было то же.
Прошли годы. Я давно жил и работал в городе, и однажды, находясь в отпуске, приехал к матери в деревню. Старик исчез, он умер. Но лавка та стояла, и домик его вместе с забором ещё стоял.
Мать рассказала мне, что старика схоронили попросту, поминки справили скудные. Родных у него не оказалось, и сбережений он после себя никаких не оставил.
– А всё-таки, отчего он был такой? – в который раз спросил я мать, не надеясь что она скажет правду. Но она сказала.
– Столько, сколько тебе, лет тому назад жена этого старика на сносях была. И вот подпёрло рожать ей. Старик тогда был вовсе не сумасшедшим стариком, а вполне нормальным молодым мужчиной. Вывел он свою беременную жену из дома, усадил её на лавочку, а сам рванул к председателю – в "скорую" звонить. Плохо стало его жене, кричала она. Пока тот дозвонился, пока из райцентра приехала "скорая", в общем, умерла она... Случилось это осенью, помню: дождь лил. Времена тогда были такие, сынок, на всю деревню два телефона: у председателя да в управе. После смерти жены и начал наш сосед слабеть умом.
История, рассказанная матерью, потрясла меня. И тут я кое-что вспомнил:
– Мам, подожди, но ведь моя бабушка слыла повитухой. Она что – не могла принять роды у бедной женщины?
– Не могла. Единственная в нашей деревне повитуха – твоя бабка, мама моя, как раз в это время принимала роды у другой женщины – у меня. Тебя я рожала, сынок...