Станислав ГРИБАНОВ 
Станислав ГРИБАНОВ, генерал-есаул казачьих войск
ПИСЬМО СЫНУ СТАЛИНА
Милостивый государь Василий Иосифович!
Китайские друзья вручили мне, как автору первой у нас в стране книги о «лётчике-истребителе Василии по фамилии Сталин», поистине бесценный подарок – твои воспоминания. Давным-давно их издали в Китае, они сохранились там в библиотеке Пекинского университета, и вот вернулись к нам, чтобы открыть правду о твоей судьбе – трагической, но яркой, рассказать о времени, в котором нам посчастливилось жить. Это ветер истории, о котором говорил твой великий отец, ветер, который разносит кучу мусора с его могилы, который не сдержать ни властью партийных секретарей, ни президентам, ни премьерам.
Василий Иосифович, я обращаюсь к тебе по-братски, как товарищ по оружию, как лётчик к лётчику. И то сказать, твои друзья-однополчане, родные и близкие стали и моими друзьями, с кем советовался, кто помогал мне в поиске истины, когда я писал о тебе книгу. Великолепные воздушные бойцы В.Бабков, А.Баклан, А.Котов, В.Луцкий, Ф.Прокопенко, В.Попков, С.Долгушин, Б.Морозов – с ними я взлетал со знакомых тебе аэродромов, у них мы, «последние из могикан» – последний сталинский набор лётчиков-истребителей, перенимали боевой опыт – учились воевать, любить Родину не по контракту, за «бабки».
Позже, уже корреспондентом «Красной звезды», потом редактором военно-мемуарной литературы «Воениздата», мне часто приходилось слышать твоё имя в связи с боевой работой, организацией и проведением её на различных фронтах Великой войны. Маршалы авиации С.Руденко, Е.Савицкий, И.Пстыго, Г.Зимин, генералы А.Беляков, Г.Байдуков, Г.Захаров, Ф.Шинкаренко, С.Микоян, А.Микоян, А.Сергеев, Г.Ворожейкин, А.Выборнов, И.Петров, Г.Петренко, Н.Сбытов вспоминали о тебе – кто по-доброму, без оглядки на установки: «что скажет княгиня Марья Алексевна», а кто и с перестройкой своих взглядов на былые отношения с лётчиком Василием.
Всё это натолкнуло меня на мысль рассказать о сыне Сталина, чей характер, профессия лётчика-истребителя были понятны мне и созвучны по духу с моим представлением о предназначении настоящего мужика – воина и пахаря. Сначала случайные эпизоды, истории, сдобренные крутой фантазией рассказчиков, потом архивные документы, свидетельства родных и близких создавали образ неординарного человека, далёкого от элитной кремлёвской поросли, надёжного товарища, верного долгу и любви.
Особенно в этом мне помогли разобраться доверительные встречи в течение многих лет – до ухода из жизни – с Капитолиной Георгиевной Васильевой, как ты пишешь, после отца и матери ставшей для тебя самым дорогим человеком. Почти сорок лет она хранила твои письма из тюрьмы, доверила их мне и сжатые строчки тех взволнованных, поистине трогательных обращений к любимой Капе помогали развеять хлынувшие в годы так называемой демократии «сенсации» издательского базара. И я рад, что в той неравной борьбе с фарисеями режима оказался победителем – свидетельством тому твои записки, написанные за короткий срок свободы между двумя тюремными заключениями.
Я объясню, в чём дело. Как-то проскочила небольшая книженция, в которой приводились письма Сталину его жены, Надежды, маленькой дочки, «Сетанки», некоторые документы и обращения к Иосифу Виссарионовичу в связи с твоей учёбой в школе, потом в лётном училище, на Каче. Был опубликован и протокол первого допроса тебя после ареста. Время для такой задушевной беседы с боевым генералом мастера Лубянки выбрали, с их точки зрения, самое подходящее – 9 мая, в день Победы... Вот тогда ты и наговорил следователю Влодзимирскому семь вёрст до небес на ту, которую в письмах часто называл «родинка», «милая мамка»...
Ещё не знакомый с Капитолиной Георгиевной, я конечно читал тот допрос, но зная, что она не бросила тебя в беде и долгие годы твоего заключения, несмотря на твоё опасение за неё и детей, доводы против посещения тюрьмы, приезжала к тебе, поэтому не стал приводить в книге тот допрос – слова, прямо скажем, не слишком корректные в адрес любимой женщины. Не стал – чтобы не волновать её.
К сожалению, один прокурор, как он представился при нашем знакомстве – «писатель-юрист», взялся писать о лётчике Сталине, оговорившись, мол, нового-то ничего не расскажешь после моей книги, и, как бы оправдывая своё издание, запендрячил в книжку протокол того допроса.
Ты, вот, пишешь: «Я не рассказывал Капитолине, чего наслушался во время следствия, чтобы не волновать её... Тюрьма стала стеной, разделившей мою жизнь напополам. Теперь я вынужден помнить, что могу принести беду своим близким. Оттого и стараюсь делать вид, что близких у меня нет».
Какой тяжестью на сердце твоей «родинки» легли слова о ней, приведённые в прокурорской книженции! Капитолина Георгиевна не могла понять, как её Василь мог наговорить такое?.. Я, как мог, объяснял это твоим желанием – отвести удар от следствия, которому в течение двух лет подвергались люди, из которых выбивали против тебя лживые показания. Но, похоже, Капитолина Георгиевна до конца своей жизни так и не избавилась от той свалившейся на неё тяжести. В 2006 году её не стало.
Светлым прощальным аккордом звучат долетевшие до нас твои слова «милой родинке»: «После отца и матери Капитолина стала самым дорогим мне человеком... Мне очень жаль, что наше счастье было таким недолгим. И жаль, что сейчас его уже не вернуть»...
Когда ты писал эти строки, конечно, не знал, что срок самой твоей жизни оставался тоже недолгим – всего два года.
Письма твои, Василий Иосифович, я опубликовал. Понятно, с разрешения Капитолины Георгиевны. Они, конечно, личного плана, о чём-то другом в тюрьме да под неусыпным контролем хрущёвской братвы ничего не напишешь. Но, думаю, решение о их публикации было правильное. В открытых, бесхитростных строках тех писем раскрывается душа человека – доброго, заботливого, чуткого ко всем окружающим его людям, родным, близким и трещат по швам все наветы, оговоры да приговоры, преследовавшие тебя при жизни, кочующие и нынче в брехливых газетёнках да книженциях с «сенсациями» о сыне вождя.
Вон Щербаков Сан Саныч, лётчик-штопорист, выпустил в свет воспоминания о «лётчиках, самолётах и испытаниях» и что? Казалось бы, как он пишет, с тобой ему приходилось достаточно тесно общаться, так что знал об успехах в боевой работе авиационных полков и соединений, которыми ты командовал в годы войны, твоих личных боевых вылетах. Не случайно же после Победы твое имя было упомянуто среди отличившихся талантливых и волевых командиров в приказе Верховного Главнокомандования. Но куда там! Сан Саныч перечисляет твои грехи: «адюльтер» со школьной одноклассницей, женой известного кинооператора Ниной Орловой; рыбалку, на которой от взрыва реактивного снаряда погиб инженер полка, а ты был ранен; о твоём служебном продвижении – и ни слова о том, как ты воевал в небе Сталинграда, как командовал 32-м гвардейским истребительным авиаполком, в котором стало больше десяти Героев Советского Союза.
«Ему обеспечили интенсивное продвижение, назначив командиром дивизии», – пишет Щербаков. Но то, что командование дивизией ты принял с налётом в 3105 часов, что летал на всех типах истребительной авиации, на многих бомбардировщиках, на штурмовиках, в том числе на американских и английских боевых машинах – об этом в книге, «рассчитанной на широкий круг читателей», её автор не упоминает.
«Широкий круг» узнает, что ты после войны из дома на Набережной переехал в особняк на Гоголевском бульваре, затем «построил себе дачу на уровне правительственных». Вот-вот, следователи потом и будут приписывать тебе разбазаривание государственных средств, мол, финские домики для семей лётчиков строил? Строил. Я такие домики видел в гарнизоне Зябровка, где начинал службу лейтенантом – все завидовали поселившимся там, а не в деревухе Хомуты, где приходилось снимать халупы для жилья.
Читаю твоё возмущение на следствии: «Это же военные лётчики! Они управляют военными самолётами! Несут боевое дежурство! Выспаться после него они могут в человеческих условиях? Отдохнуть могут? Я же не дворцы строил, а обычные недорогие домики... К даче тоже сильно цеплялись, несмотря на то, что дача у меня была не собственной, а государственной. Сейчас ею пользуется кто-то другой». Так что, Щербаков-штопорист не знал что ли обо всём этом?!
Подробно описав неудачный воздушный парад 1 мая 1952 года над Красной площадью, который проходил в сложных погодных условиях, он почему-то не вспомнил майский парад 1949-го, когда над седыми соборами Кремля, разрывая воздух мощными турбинами, пронеслись свыше ста наших боевых истребителей. Позже авиаконструктор А.Яковлев писал: «Западные деятели считали, что можно было опасаться только армии русских, но не отсталых Военно-воздушных сил». А тут такое!.. У бывших союзничков по минувшей войне челюсти отвисли от удивления – над их головами прошла целая дивизия МиГ-15!
Представляю, сколько тревожных дней пережил ты перед тем парадом. В начале 1949 года Иосиф Виссарионович спросил – возможно ли подготовить кубинскую дивизию к 1 мая. Реактивные самолёты тогда ещё не были освоены, но ты сказал: «Пройдём!». За четыре месяца лётный состав вполне мог одолеть новые боевые машины. Но минул январь, за ним – холодный февраль. А погоды для полётов и не просматривалось: то снегопады, то метели, то туманы да оттепели.
В середине марта отец поинтересовался у тебя, как идут дела с подготовкой к параду. Ты сказал, что из-за погоды полёты пока задерживаются, но к 1 мая дивизия реактивных истребителей пройдёт над Красной площадью. Обязательно! Но и солнечный март в том году обманул – тоже оказался неблагоприятным для полётов. Наступил апрель. В дивизии на новых машинах могли летать не больше эскадрильи. Ты тогда безвыездно находился на аэродроме, тревожил метеослужбу одним и тем же вопросом: «Когда?..» – когда, наконец, установится лётная погода...
К 20 апреля с авиационного завода в Кубинку перегнали все необходимые для парада самолёты. До конца месяца оставалось уже меньше десяти дней. И вот 25 апреля. Аэродромное поле осветилось солнцем – это, наконец, распахнулось омытое весенними дождями небо.
От зари до зари ты с лётчиками, техниками самолётов, инженерами на старте. Гудели раскалёнными турбинами высоты, и свершилось, казалось, невозможное: на генеральной репетиции боевые истребители дивизии чётко прошли в составе парадных колонн. Планы американцев – бомбить города Советского Союза, как Хиросиму и Нагасаки, рухнули.
Я уж не вспоминаю, как в Народно-Демократическую Корею против «миротворческих» бомбардировщиков из Штатов была подготовлена 324-я истребительная авиадивизия, и 12 апреля 1951 года 40 наших истребителей так шарахнули по американским «летающим крепостям», что они навсегда запомнили ту дату. По некоторым данным, мы завалили тогда 80 хвалёных Б-29. А всего в небе Кореи лётчики 324-й дивизии Московского военного округа сбили 203 самолёта. «Дивизию для выполнения этой задачи готовил лично В.И. Сталин», – спустя полвека такое письмо в Генеральную прокуратуру отправили твои сослуживцы и однополчане, среди которых были дважды Герой Советского Союза, заслуженный военный лётчик СССР генерал-лейтенант Попков, Герои Советского Союза Выборнов, Долгушин, Прокопенко, Беляков... Это обращение было для пересмотра сфабрикованного хрущёвской братвой твоего дела.
Штопорист Щербаков «массовому читателю» ничего об этом не рассказывает. Он пишет о неудачном параде, намекает «о других грехах Васи, в том числе и матримониальных», за что якобы ты был отстранён от должности командующего, а «во искупление грехов, – вот тут самое убойное откровение автора! – Вася прекратил отношения с сожительницей Васильевой и вернулся с повинной к Екатерине Тимошенко».
Это же надо, лётчику, не обойдённому признанными в стране знаками внимания, славы, в книге об испытателях, своих «друзьях-коллегах», к которым причислил и тебя, нести такую чушь! «Сожительница»... Да ведь и Тимошенко, если считать, что первый брак, с Бурдонской, не был расторгнут, – тоже сожительница.
Щербаков, конечно, не читал твоих «запретных мемуаров», где ты пишешь: «Предчувствия у меня были нехорошие. Особенно они усилились после того, как от отца убрали Поскрёбышева. То есть вынудили отца убрать его, подстроив «пропажу» документов... На душе было неспокойно, и я на всякий случай решил обезопасить Капитолину и детей... Я решил, что для Капы с детьми будет лучше, если мы сделаем вид, что расстались. Пусть она съедет с Гоголевского, и некоторое время мы поживём так. Квартиру в Чапаевском переулке ей дал по моей просьбе Яснов, председатель Моссовета... Последующие события подтвердили, что предосторожность моя оказалась не напрасной». Но «Письма из зоны», которые я опубликовал, Щербаков, замахиваясь на твоё святое чувство к Капе, мог бы почитать. Сколько в них искренних, волнующих строк любимой.
«Кроме тебя никто мне не нужен!». «Роднуля ты моя, береги себя». «Жду писем, родная моя. Хоть они как-то заменят мне эту вынужденную долгую разлуку. Пиши, милая. Будь спокойна, ни о чём не беспокойся, всё хорошо. Не переживай и не думай и пусть будет легко у тебя на сердце...».
Сохранилось твоё письмо бывшему адъютанту Полянскому, в котором речь о прекращении брака с Екатериной Тимошенко: «Надо сходить в суд. Попросить поднять архив и переслать мне копию решения о разводе с Е.Тимошенко. Ты знаешь адрес и кто был председателем...».
Допустим «Письма из зоны» прошли мимо автора воспоминаний. Но что-то же он должен был прочитать о тебе, твоих близких, прежде чем написать, как «во искупление грехов Вася прекратил отношения с сожительницей Васильевой»?.. Книгу Светланы Аллилуевой, например. Она сравнивает Екатерину с «гоголевской колдуньей». И Кира Аллилуева вспоминает: «Дикость в ней ощущалась какая-то... Ни дать, ни взять Медея... Прошло много лет, и однажды Надя показала мне плечо со следами от хлыста, которыми её – маленькую девочку – Катька била...».
Капитолина Георгиевна рассказывала, что твои дети от первого брака были перепуганные, загнанные, как зверьки, бог знает, во что одетые. Мачеха Екатерина запирала их в тёмный чулан – как наказание, по три дня не кормила. Потребовалось много времени, женского тепла и заботы, чтобы ребята, как потом на их снимке с тобой Капа выведет карандашом: «Уже научились улыбаться».
Ты, пишешь: «Про таких, как Капа, раньше говорили «добрый ангел». Войдя в нашу семью, она настолько прониклась любовью и участием, что не только заменила мать Саше с Надей, но подружилась со Светланой и даже пыталась сглаживать противоречия, которые были между сестрой и отцом. А это было непросто... Отцу Капитолина понравилась. Она умеет сразу же расположить к себе. У неё приветливая улыбка, добрый взгляд...». Иосиф Виссарионович при знакомстве с Капой удивился: «Зачем ты так долго её от меня прятал?». И потом, представляя её товарищам, всегда уважительно подчёркивал: «Это Капитолина, моя невестка». О том, что она легко и быстро пришлась по душе Иосифу Виссарионовичу, свидетельствует та же Кира Павловна:
«Сталин к Капитолине очень хорошо относился. Считал, что она на сына хорошо влияет... Рядом с Капитолиной в обществе отца Василий чувствовал себя более защищённым. Поэтому, как только Иосиф Виссарионович приглашал сына приехать к себе, тот тут же бросался к Капе: «Давай поедем к нему вместе! Тебя он так любит!».
Ещё вот, Василий Иосифович, штопорист Щербаков в главе «Друзья-коллеги» посвящает тебе строки, можно сказать исполненные дуэтом со следователем Влодзимирским. В обвинение тебе ставилось, кроме незаконного расходования денежных средств – это на строительство спортивных залов, бассейна, манежа! – намерения установить связь с иностранными корреспондентами, «выпад террористического характера в отношении одного из руководителей партии и Советского правительства», а также клевету и извращённые доклады И.Сталину, приведшие к снятию и аресту руководителей ВВС».
Что касается терроризма с экстремизмом, так тебе, милостивый государь, и нынче не поздоровилось бы. Ну, как кремлёвским начальникам слышать о себе такое: «Новые вожди, эта титулованная шушера, меня ненавидят. Не простят, что знаю их подноготную, как они друг на друга доносы клепали»?..
А вот что касается «клеветы и извращённых докладов И.Сталину» – это речь о так называемом «авиационном деле», по которому были арестованы и осуждены руководители авиационной промышленности и командование ВВС, то тут Сан Саныч Щербаков, ни минуты не сомневаясь в той разборке, так и пишет, мол, Вася после войны «наговорил отцу на главного маршала авиации А.А. Новикова». Да ещё круче: разговор профессионального лётчика, опытного командира с Верховным Главнокомандующим о выпуске некачественной авиационной техники, серьёзном отставании от американцев в развитии авиации называет «доносом»! Вот ты откровенно пишешь: «Лётчики бились на неисправных «яках», а нарком и в ус не дул. Никто не дул, пока я не обратил на это внимание».
Заметим, в обвинении их приводились конкретные факты: в течение 3,5 лет военно-воздушные части оснащались бракованной авиатехникой, что сорвало 45 тыс. боевых вылетов и привело к 756 авариям самолётов и 305 катастрофам. Интересно в этой связи рассуждение летуна-штопориста. В том памятном параде сорок девятого при посадке в сложных метеоусловиях произошла катастрофа – разбился лётчик. Не совсем точно, под углом, над Красной площадью провёл полк Алексей Микоян, что с земли-то никто и не заметил – может, так задумано было. Так вот тогда Сталин снял тебя с командования авиацией округа, хотя ВВС МВО под твоим руководством несколько лет подряд занимали первые места по всем видам боевой подготовки, по твоей инициативе были созданы авиагарнизоны, где размещались полки с новой боевой техникой, в том числе Кубинка, Подольск, Калинин, Брянск, Рязань, Тула... Лётчики, охранявшие московское небо, первыми освоили систему слепой посадки, за что их наградили боевыми орденами, они успешно осваивали реактивные самолёты МиГ-15, Ил-28, вертолёты Миля. А взлёты сразу всей эскадрильей! – подобного после тебя уже не было. Так Щербаков считает, что на тебе грех за тот парад и катастрофу, а свыше 1000 аварий и катастроф за 3,5 года – это вроде бы как издержки, «отдельные сбои в серийном производстве».
Вот хроника работы одного из гвардейских авиаполков. Полк тот только что перелетел из-под Сталинграда на Калининский фронт, пополнился личным составом, новой боевой техникой, пилоты рвались в бой, но...
4 января. Не выполнив боевого задания, из полёта вернулся старший лейтенант Кошелев. Причина – тряска мотора.
5 января. Не смогли продолжать полёт младшие лейтенанты Гнатенко и Разуванов. На машине одного скрутился гибкий валик, у другого барахлил мотор.
6 января. У старшего лейтенанта Мошина срыв задания – тряска мотора.
7 января. У капитана Шульженко на самолёте отлетел патрубок, у старшего лейтенанта Мошина отвалилась бронеспинка, у старшего лейтенанта Лепина не убралась в полёте нога шасси, на самолёте младшего лейтенанта Вишнякова оторвался патрубок.
8 января. Вернулся на аэродром лейтенант Шишкин. Задание не выполнил. На машине обнаружена течь бензина из-под пробки бензобака.
14 января. Не смог лететь на задание лейтенант Горшков: в воздухе не убиралась нога шасси.
15 января. То же самое произошло на машине младшего лейтенанта Гнатенко – и он вернулся.
16 января. Срыв боевого вылета у старшего лейтенанта Мошина: тряска мотора.
17 января. На самолёте лейтенанта Корначенко тряска мотора. То же самое у младшего лейтенанта Гнатенко.
25 января. Только что вручили гвардейское знамя. Вперед, ребята!.. И сразу три отказа боевой техники: у лейтенанта Пономаренко в двух вылетах «обрезал мотор» и у младшего лейтенанта Вишнякова.
26 января. Задание не выполнил младший лейтенант Барановский. На его машине произошла утечка воды из радиатора мотора.
28 января. У младшего лейтенанта Гнатенко в полёте открылся лючок бензобака. Боевое задание тоже сорвалось.
Знакомые имена, Василий Иосифович, не правда ли? «Служили два товарища в однем и тем полке...». Знакома и эта хроника твоего полка: за 13 дней срыв боевых заданий – 20 невыполненных боевых вылетов! А сколько было таких полков...
Позже главком Новиков в своих записках припомнит письмо командующего ВВС МВО Н.А. Сбытова. Николай Александрович знал, какой техникой оснащались наши боевые части и написал об этом в ЦК. Новиков, понятно, выразил недовольство, мол, слишком пространно пишет генерал о недостатках в ВВС. Я как-то спросил Николая Александровича о том письме, и он подтвердил, что разговор со Сталиным о Новикове у него был, что речь шла о нашей авиационной технике, малой эффективности её боевой работы в годы войны. Командующий Сбытов назвал тогда несколько цифр: так, на каждый боевой вылет штурмовика у нас приходилось по 300 килограммов сброшенных бомб, а у бомбардировщиков – больше 500!
Да вот ещё напомню о выпуске некачественной авиационной техники. В твоей дивизии за год после войны было проведено 1833 ремонта авиамоторов, 112 аварийных и 4439 мелких ремонтов боевых истребителей. Это же свыше 6000 потенциальных предпосылок к летным происшествиям, вынужденных посадок, аварий и катастроф...
В дни Потсдамской конференции по поводу оснащения частей бракованной авиатехникой к Сталину обратились лётчики, прошедшие войну. Они с тревогой говорили о непрекращающихся авариях и катастрофах, а, познакомившись с Ме-262 – реактивным истребителем и бомбардировщиком с двумя двигателями – как было не признать преимущества такой техники перед винтовыми машинами. Это, как Ме-109 и наш «ишачок» И-16 в начале войны. Немцы-то после испанских событий быстро сделали вывод – построили и «мессершмитты» и «хейнкели», отвечавшие требованиям современной войны, а нарком М. Каганович со своим хозяйством «в ус не дул».
Откровенно говоря, мы, лётная братва, мало что знали о развитии реактивной авиации, кроме того, что 15 мая 1942 года капитан Г.Бахчиванджи поднял в воздух наш первый истребитель с жидкостно-реактивным двигателем. Он совершил на этой машине всего семь полётов и через год, 27 мая, погиб при испытании самолёта на максимальной скорости.
За бугром поиски перспективного авиационного двигателя шли более успешно. Ещё весной 1937 года англичане провели испытание газотурбинного двигателя Фрэнка Уиттла. Вскоре в воздух поднялся и реактивный самолёт, управляемый лётчиком Сейером. Итальянцы, единственным форте которых, как заметил император Наполеон, были макароны да музыка, умудрились создать турбореактивный двигатель, а их авиаконструкторы Капрони и Кампини построили для него самолёт и в 1940 году на нём начали летать. В декабре 1941-го был совершён даже перелёт по маршруту Милан – Рим. Это, конечно, не перелёт Чкалова через Северный полюс в Америку, но открывалась эра полёта человека быстрее скорости звука.
А что же немцы? Что было известно нам об их работе по созданию реактивных двигателей? Специалисты, конечно, знали, а нам, «сталинским соколам», было известно, лишь то, что Иван Кожедуб сбил пару реактивных самолётов, и мы считали, что немцы не успели их наклепать. Как опоздали они и с атомной бомбой, которую присвоили америкосы.
Однако первые-то реактивные двигатели у немцев появились ещё в 1938 году, а через год в небо поднялись и первые реактивные самолёты Хе-176, Хе-178. Нарком авиапромышленности Шахурин заметит, что «опьянённые первыми успехами после нападения на СССР, гитлеровцы упустили время для развёртывания этой работы», то есть по выпуску реактивных истребителей и бомбардировщиков. Этакое рассуждение, скорей, для оправдания своей бездеятельности и самоуспокоения после наших успехов. Свой первый Ме-163 конструктор Мессершмитт создал ещё в 1941-м совместно с конструктором Липпишем, и с 1943-го был налажен их серийных выпуск. Затем появился Ме-262 – наиболее удачный истребитель и бомбардировщик с двумя двигателями. Германская авиационная промышленность даже в январе 1945-го выпустила 155 реактивных машин, в феврале – 225, и в марте, и в апреле – и всё это списать на «упущенное время»?
Наши пилоты могли не знать, что на реактивных машинах летали итальянцы, англичане, что на эту тему колдовали в Штатах на фирме Белл, заполучив из Англии чертежи турбореактивного двигателя Уиттла и техническую помощь в создании самолёта нового поколения – группу инженеров-англичан. Но немецкие-то реактивные самолёты наши воздушные бойцы видели. И что, они не могли сообразить, что «спокойствие наших границ» теперь не «в каждом пропеллере»? Вслух-то, может, и не всякий пилот мог признать, как мы отставали в развитии авиации. Тут тебе комиссары быстренько пришьют преклонение перед Западом. И всё же в Потсдаме лётчики высказали Сталину озабоченность по этому поводу. Иосиф Виссарионович просил тебя изложить письменно свои соображения о дне нынешнем и грядущем нашей боевой авиации. Так и родился, подхваченный хрущёвской пропагандой, «донос» на Новикова, Шахурина и группу ответственных шишек из ЦК партии. Родилось так называемое «авиационное дело», о котором второй человек нашего государства Вячеслав Михайлович Молотов выразился в двух словах: «Оказывается, Шахурин договорился с Новиковым. И того, и другого посадили – и наркома, и героя этого, Новикова...».
А я вот думаю, именно твой «донос» расшевелил чиновничью рать и уже в апреле 1946 года новый министр авиационной промышленности М.Хруничев и авиаконструктор А.Яковлев докладывали Сталину о конкретных планах по созданию отечественного реактивного двигателя. И в том же 1946 году мы создали двигатели РД-45 и РД-500. РД-45 установили на великолепный самолёт-солдат МиГ-15, а через пять лет в небе Кореи, эх, и крепко надрали на нём американцам жопу!
И всё-таки, с чего, если конкретно, начиналось «авиационное дело»? То, что Хрущ провернул его, а кремлёвские прихлебатели раскрутили в целый сериал, где главными героями оказались Сталин и Жуков, тут ни думать, ни гадать нечего. «Дело Тухачевского», «Дело авиаторов», «Дело врачей» – бездарная мыльная опера, где один злодей, а все остальные ангелы.
Мне за 20 лет работы в военно-мемуарной и исторической редакции Воениздата, прямо скажу, посчастливилось о войне наслушаться и узнать такое, что никак не вписывалось в «прокрустово ложе» цековских да главпуровских установок. О военной цензуре вообще молчу. Да что там, сами цензоры удивлялись и руками разводили, тыча в двухтомник для их руководства, разработанный ортодоксами Генерального штаба.
Так вот, по поводу отставания от америкосов в развитии авиации, о чём ты смел иметь собственное суждение и высказать его отцу. Значит, ещё в начале 1938 года харьковский инженер-изобретатель А.Люлька предложил проект турбореактивного двигателя. Главное управление авиационной промышленности (ГУАП), получив его проект с положительным заключением и предложением НИИ ВВС о создании конструкторского бюро для постройки реактивного двигателя, повело работу на завал этой цели. Тогдашний начальник управления, брательник Лазаря Кагановича, сначала выступил против проекта, его поддержал профессор В.Уваров. Но специалисты по двигателям не поддались их давлению и согласились с предложениями НИИ ВВС. Тогда руководство ГУАП принялось тормозить создание конструкторского бюро по реактивным двигателям. Что тут скажешь? Пятая колонна!
И всё же работники НИИ ВВС не сдавались – они обратились в ЦК партии с просьбой о создании такого бюро на одном из авиазаводов. Миша Каганович делает ход конём: КБ под руководством Люльки создали, только не при авиационном заводе, а на территории Кировского, в Ленинграде, который к авиационной промышленности никакого отношения не имел.
Это, вроде как нынче. Министр обороны Сердюков, бывший директор мебельного магазина, знаменитую Военно-воздушную инженерную академию имени проф. Н.Жуковского переселил из Москвы в деревню Монино, соединив с академией командной – на корову седло надел! А потом их вообще отправил в Воронеж. Все учёные мужи – старцы-академики, доктора наук, задрав штаны, с насиженных квартир с семьями, детьми, внуками так и рванули «в глушь, в Саратов»...
К слову, брательника Кагановича вскоре расстреляли. А в Питере, на Кировском заводе правил бал товарищ И.Зальцман. У него там было опытно-конструкторское бюро, где в поте лица компаша специалистов трудилась над созданием для тяжёлых бомбардировщиков парового двигателя. Основными агрегатами такого двигателя должны были стать паровая турбина и охладитель пара. Это вроде как на паровозе Стефенсона: кидай дрова в топку и... полетели, погудели! Изя Зальцман видел в этом большое будущее авиации: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...». Так что конструкторское бюро Люльки осталось неприкаянным.
Генерал-майор-инженер Г.Печенко рассказывал мне, как ездил на Кировский завод, как знакомил там руководство с решением ЦК, как парторг товарищ Ефремов поручил комсомольцам взять шефство над новым КБ, и работа сдвинулась с места. Перед войной двигатель был уже в сборке, готовился к испытанию, но – война и при эвакуации эшелон с конструкторским бюро попал под бомбёжку. Все конструкторы разъехались в разные стороны, Люлька попал в КБ танкового завода, и новый двигатель где-то затерялся...
Однако 1 августа 1941 года ГКО принимает Постановление «О строительстве самолёта «перехватчик» с реактивными двигателями». Во-он когда начиналось «авиационное-то дело». Постановление то чётко излагало программу подготовки боевой машины нового поколения и обязывало наркомат тов. Шахурина, директора и главного конструктора завода № 293 тов. Болховитинова спроектировать и построить 5 самолётов «перехватчик» с реактивными двигателями. Обозначались сроки исполнения: к 5 августа 1941 года НИИ № 3 сдать чертежи двигателя наркомату авиационной промышленности, наркомат по тем чертежам обязывали изготовить детали двигателя, первый комплект – к 12 августа. А к 1 сентября НИИ № 3 совместно с заводом № 293 реактивный двигатель предстояло уже отработать.
На такое дело наркомату финансов дали распоряжение выделить для наркомата Шахурина 365 миллионов рублей – по тем временам огромная сумма. В Постановлении ещё подчёркивалось, что все работы по «перехватчику» должны выполняться «вне всякой очереди за счёт всех других работ». Подписал Постановление Иосиф Сталин.
Он тогда же пожелал встретиться с инициаторами предложения о создании нового истребителя. На приём к нему явились инженеры А.Березняк, А.Исаев, конструктор В.Болховитинов, нарком А.Шахурин, и первый вопрос был Болховитинову:
– Вы верите в это дело?
Немногословный Виктор Фёдорович ответил:
– Верю, товарищ Сталин.
– Тогда делайте, но срок на создание опытного образца один месяц. – Помолчав, Сталин повторил: – Да, один месяц – сейчас война...
Да, с августа 1941-го начиналось кому-то «авиационное дело», а небу России открывалась эра – полёта грозных ракетоносцев, которым в советское время не было равных во всём мире!
В сентябре сорок первого, через месяц и десять дней после Постановления ГКО, самолёт БИ-1, названный по начальным буквам его конструкторов, был готов. Для начала его отбуксировали на необходимую высоту с помощью бомбардировщика и там отцепили. Лётчик-испытатель Б.Кудрин приземлил машину – планер БИ-1 признали годным для полётов. Дело оставалось за двигателем. Работа по наземным и стендовым испытаниям его велась одновременно, так что к весне 1942-го однокамерный жидкостно-реактивный двигатель прошёл первый этап испытаний и в мае поднял в воздух наш первый реактивный истребитель.
И всё-таки, месяц спустя после полёта БИ-1, Государственный Комитет Обороны принял решение о постройке самолёта-перехватчика с воздушно-реактивным двигателем конструктора Костикова – дешевле получалось. И снова наркомату авиационной промышленности были выделены большие деньги из резервного фонда СНК СССР. Шахурину и директору завода № 156 Ржищеву предписывалось организовать опытно-конструкторское бюро Костикова с опытным при нём цехом, определялись и сроки постройки первого перехватчика – 15 марта 1943 года.
Необходимость создания боевых самолётов с реактивными двигателями становилась всё очевидней. Наша разведка получала сведения о зарубежных самолётах-снарядах, ракетах, реактивных истребителях-перехватчиках. Было известно, что американцы склепали свой реактивный аппарат под названием «Воздушная комета» Р-59. Англичане после своего опытного «Глостера» в марте 1943-го подняли в небо очередной самолёт – «Метеор», который участвовал в боях против гитлеровских «люфтваффе» и даже против самолётов-снарядов.
Авиаконструктор А.Яковлев, вспоминая те годы, писал, что на протяжении всей войны он и его коллеги не раз говорили о необходимости перспективных работ по реактивной технике: «Мы неоднократно ставили этот вопрос в наркомате. Однако каждый раз нам отвечали, что главное сейчас – обеспечить выпуск максимального количества боевых самолётов». В наркомате считали, что «перспектива подождёт»... И даже перед окончанием войны мы недостаточно занимались новыми конструктивными разработками. Возникали опасения, как бы и теперь не повторились ошибки и просчёты, допущенные в прошлом, как бы бездеятельность и потеря времени в ожидании команды не привели к серьёзному отставанию авиации»...
Василий Иосифович, в письме Президиуму ЦК ты упомянул самолёт Як-9 с мотором М-107. Когда тот мотор только создавался, Государственный Комитет Обороны вынужден был принять специальное постановление. Дело в том, что при конструировании двигателя было значительно повышено число оборотов – до 3200 против 2500 на моторе М-105 ПФ. При этом резко увеличились действующие динамические нагрузки. В результате главный шатун – одна из основных деталей мотора – то и дело рвался, что вызывало задержку сдачи мотора для новых истребителей.
Тогда, по указанию ГКО, на помощь конструкторскому бюро В.Климова выехала комиссия в составе главных конструкторов А.Микулина, А.Шевцова и ведущих специалистов Центрального института моторостроения. В течение двух дней ими был сконструирован новый шатун и после его испытаний мотор запустили в серийное производство.
Запустить-то запустили, но при испытании самолёта с тем мотором чуть не разбился лётчик-испытатель П.Стефановский – чудом остался жив. Так что самолёт Як-9у с мотором ВК-107А прошёл только заводские испытания – как опытный образец, и первые 16 самолётов, выпущенные заводом № 61, оказались совершенно непригодными к боевой работе.
Не лучше обстояло «авиационное дело» и на заводе № 301. Туда выезжали член Военного совета ВВС генерал-полковник Шиманов и начальник Главного управления заказов ВВС генерал-лейтенант инженерно-авиационной службы Селезнёв. На заводе во всю гнали тот недоделанный «як». Военпред браковал самолёты. Он не принял уже около 100 истребителей! А генералы походили, посмотрели, распорядились продолжать приёмку и укатили в Москву. В боевые полки было отправлено около 4000 «летающих гробов»...
2267 самолётов из-за конструктивных и производственных недоделок сразу же поставили на прикол. Полёты на них были запрещены. А высокое начальство за «высокие показатели» украшало себя звёздами...
Спустя годы, главный инженер ВВС А.Репин признался генералу А.Печенко, отвечавшему в НИИ ВВС за развитие авиационных моторов и двигателей: «Когда война уже шла к концу, заказы на авиационную технику не были соответствующим образом скорректированы, аэродромы и заводы оказались завалены дорогостоящими машинами, их пришлось в конечном счёте варварскими способами уничтожать...».
Что уж говорить о тех «завалах»! К началу Львовской операции, например, 2-я воздушная армия имела более 3000 самолётов. Из них – истребителей около 1500. А немцам там хватило всего 700 машин, из них 200 истребителей.
Но вот закончилась война. Моторов по всей Германии – тьма-тьмущая! Толку, правда, от них, как от козла молока. Пахать ни на штурмовиках, ни на бомбардировщиках не станешь. А истребители... О недоделанной боевой технике стало известно Сталину, и сразу же после Потсдамской конференции, в августе 1945 года, снова собрался Государственный Комитет Обороны и принял одно из последних своих постановлений. То постановление вошло в историю под названием «О самолёте Як-9 с мотором ВК-107А».
Эта фраза в записках Новикова звучит как-то по-домашнему просто, мол, делу о приёмке недоделанных самолётов был дан ход, «принявший обычный путь объяснений, разъяснений, обещаний исправить и т.д.». Как легко и с каким холодком сказано: «обычный путь»... Обычный путь и на погост. Если после катастрофы кости лётчика собрать удастся...
Профессор В.Жухрай в одной из своих работ писал, что в годы войны «Шахурин и компания протащили трижды не выдержавший государственные испытания истребитель Як-9у с мотором ВК-107А». Но в войну, известно, был один счёт. А после войны, выходит, новый открылся?
Вся затея с бракованными боевыми машинами, как настойчиво обрабатывали мозги доверчивой публики продажные либералы, была устроена ради того, чтобы приписать «крамолу» и обвинить в военном заговоре... Жукова! А надо это было, конечно, злодею Сталину. Это он сознательно усыпал грудь маршала золотыми звёздами, отметил двумя орденами «Победы», назначил командовать историческим победным парадом – и всё для того, чтобы потом сбросить с Олимпа в Одессу-маму, гонять там жуликов. Именно поэтому у конструктора Климова работала комиссия с ведущими специалистами Центрального института моторостроения и главными авиационными конструкторами Микулиным и Швецовым, не раз собирался Государственный Комитет Обороны, а в августе 1945-го командующему ВВС Красной Армии т. Новикову влепили выговорешник. Заключительная часть постановления ГКО была сформулирована просто и ясно: «За невнимательное отношение к поступающим из строевых частей ВВС сигналам о серьёзных дефектах самолёта Як-9 с мотором ВК-107А и отсутствии настойчивости в требовании об устранении этих дефектов».
Но, оказывается, эти дела был тонко продуманный ход даже не конём, а кентавром! Только наивный Новиков во всём винил тебя, милостивый государь, мол, расписал отцу Бог весть что, а вот он, маршал, тебя вычислил: «Хитрый, рвущийся к власти Васька хотел выдвинуться»...
Да, всё бы ничего, только, вот, не ясно: как Жуков уже в марте 1946 года, снимая с должности Новикова, выступал против Жукова? Не потому ли командующий ВВС Красной Армии тов. Новиков на следствии по его делу подписал на Георгия Константиновича и то, что кроме их никто не мог знать – даже чекисты. Эти ребята у маршала Жукова насчитали такое, что целый зоопарк мог получиться: 323 шкурки обезьян, соболей и котиков, 160 шкурок норок. А мебели – такое даже хрустальной честности министру обороны Сердюкову не снилось – 85 ящиков! Кстати, и хрустальной да фарфоровой посуды насчитали 7 ящиков, 2 ящика с серебряными столовыми и чайными приборами, 5 километров шёлковых, шерстяных и прочих других тканей. Спустя годы, московский мэр Гавриил Попов уточнит, мол, у маршала Жукова ещё и 44 дорогостоящих ковра оказалось. Не верит Гаврила, что всё это трофейное можно было купить в поверженной Германии. Так и пишет: «Жуков юлит и лукавит. Забрал, не покупая и не оплачивая. То он «забыл», о мебельном эшелоне, отправленном в Одессу, то многое считал «подарками от разных организаций», то обвиняет своего охранника, что тот не выполнил его указания сдать гобелены в какой-нибудь музей».
Не догадываясь, для чего всё это надо было – его арест, допросы, Новиков рассказал следователю даже о своих беседах с женой: «У меня вскружилась голова, я возомнил себя большим человеком, считал, что я известен не только в СССР, но и за его пределами, и договорился до того, что в разговоре со своей бывшей женой Веледеевой, желая себя показать крупной личностью, заявлял, что меня знают Черчилль, Циен и другие». Знали Новикова, допустим, и Черчилль, и Циен, но следователю-то для чего эта хренотень нужна? Как для чего? Для того, чтобы всё правдивей выглядело. Заговор ведь раскрывался...
В государственной комиссии по проверке деятельности ВВС, кроме Жукова, который в марте 1946-го был главнокомандующим Сухопутными войсками, заместителем министра Вооружённых Сил СССР, входили секретарь ЦК ВКП(б) Г.Маленков, начальник Генерального штаба, первый заместитель министра маршал А.Василевский, ещё один заместитель министра Вооружённых Сил СССР маршал Н.Булганин, заместитель начальника Генерального штаба генерал армии С.Штеменко, начальник ГлавПУРа генерал-полковник И.Шикин и три маршала авиации – С.Руденко, К.Вершинин и В.Судец. Уж куда авторитетней комиссия!
Так что Постановлением СНК СССР от 16 марта 1946 года Новиков был снят с должности командующего ВВС как несправившийся с работой, а вскоре и арестован. Тогда же под фанфары полетели с высоких постов и были арестованы: нарком авиационной промышленности А.Шахурин, главный инженер ВВС А.Репин, член Военного совета ВВС Н.Шиманов, начальник Главного управления заказов ВВС Н.Селезнёв, цековские шишки – заведующие отделами А.Будников, Г.Григорьян. Антигосударственная практика, протаскивание на вооружение во время войны и уже в послевоенное время самолётов и моторов с большим браком и серьёзными конструктивно-производственными недоделками, сокрытие всего этого от правительства – такие слова прозвучали в приговоре на Военной коллегии Верховного суда СССР.
Бывший член Военного совета ВВС Шиманов называл цифру бракованных самолётов, списанных на войну – около 5000! «Шахурин создавал видимость, что авиационная промышленность выполняет производственную программу, и получал за это награды, – говорил генерал, признавая в том и свою вину: – Вместо того, чтобы доложить народному комиссару обороны, что самолёты разваливаются в воздухе, мы сидели на совещаниях и писали графики устранения дефектов на самолётах. Новиков и Репин преследовали лиц, которые сигнализировали о том, что в армию поступают негодные самолёты».
Признает свою вину, уже выйдя на свободу, и Алексей Иванович Шахурин: «Всё на Сталина нельзя валить! За что-то должен и министр отвечать... Вот я, допустим, что-то неправильно сделал в авиации, так я за это и какую-то ответственность обязательно несу. А то всё на Сталина!».
Такие откровения нашим либералам, понятно, были ни к чему. Вот тот же Новиков – 23 апреля был арестован, а 30 апреля написал на имя Сталина заявление, в котором признавался, что является виновником приёма на вооружение авиационных частей недоброкачественных самолётов и моторов. «Я, как командующий Военно-Воздушных Сил, должен был обо всём этом доложить Вам, но этого я не делал, скрывая от Вас антигосударственную практику в работе ВВС и НКАП». Вон, ведь, как. А потом этот же человек повалит всё на тебя – Васька виноват! То есть, молчал бы ты, как в твоём полку каждый день срывались боевые вылеты – был бы молодец.
В марте 1941-го из Липецка, куда ты удрал из Монинской академии – летать, тоже было письмо отцу по поводу подготовки там, на курсах усовершенствования, авиационных командиров. Вот тревога 19-летнего лётчика, по фамилии Сталин:
«Вообще от курсов все слушатели ожидали большего. В Люберцах и многих других частях летают на новых машинах МиГ, Як, ЛаГГ, а у нас на курсах командиры эскадрилий летают на таком старье, что страшно глядеть. Летают в большинстве на И-15. Непонятно, кем мы будем командовать. Ведь к июню месяцу большинство частей будет снабжено новыми машинами, а мы, будущие командиры эскадрилий, не имеем понятия об этих новых машинах, а летаем на старье. Проходим в классах И-16 и мотор М-63 и М-62. По-моему, лучше было бы нас учить мотору 105 и 35 и самолёту Як и МиГ, потому что, когда мы придём в часть, нам не придётся летать на И-15 и И-16. А тот командир, который не знает новой материальной части, не может командовать лётчиками, летающими на ней...
К тому же были случаи, когда эти старые самолёты не гарантировали благополучного исхода полёта. Например, отлетали фонари, отлетали щётки крепления крыльевых пулемётов. А такие случаи очень редко кончаются благополучно».
По-Новикову получается, что «хитрый Васька» уже в 19 лет в главкомовское кресло готов был сесть.
У наркома Шахурина хватило гражданского мужества признать свою вину, уже отсидев срок в местах не столь отдалённых. Вот и главком Новиков: 23 апреля он был арестован, а 30 апреля его покаянное письмо лежало на столе Сталина: «Я скрывал также от Вас безделье и разболтанность ряда ответственных работников ВВС, что многие занимались своим личным благополучием больше, чем государственным делом... Я сам культивировал угодничество и подхалимство в аппарате ВВС... Я сам попал в болото преступлений, связанных с приёмом на вооружение ВВС бракованной авиационной техники». Потом от этих слов Новиков отказался.
Из арестованных по «авиационному делу» никто не жаловался на ведение следствия. А могли бы подыграть Никитке – подтвердить «коварный замысел» Сталина против Жукова. Новиков же оказавшись на воле, завёл заезженную пластинку: «Находясь в состоянии тяжёлой депрессии, доведённый до изнеможения непрерывными допросами, без сна и отдыха, я подписал составленный следователем Лихачёвым протокол моего допроса с признанием моей вины во всём, в чём меня обвиняли».
Ну, конечно. Этот следователь-дуролом придумал и заставил подписать Новикова даже о разговорах с его бывшей женой гражданкой Веледеевой – о том, как премьер Черчилль, Циен и прочая были чуть ли не его корешами. Это что, пять дней – и готов протокол с такими дурацкими откровениями по «авиационному делу»? На твоё «дело» с протоколами допросов ушло аж два года! Так там накрутили, будь здоров. И страну-то ты ограбил «в целях личного обогащения», здание и заборишко контрольно-пропускного пункта в Куркино поставил, – это для руководства авиацией округа, потом бассейн (для олимпийцев), манеж для конников, мотовелобазу, охотничье хозяйство организовал и построил. Что там ещё? Ах, да. Допустил «выпад террористического характера в отношении одного из руководителей Партии». Интересно, и кого-то ты, Василий Иосифович, укокошить тогда собрался? И почему только одного?..
Помнится, были и другие твои признания, понятно, не для протокола. В годы войны, когда ты ходил в разящие атаки, не замечая опасностей, не задумываясь о дне грядущем, тихой заводи отставного генерала с коттеджем и бабками в швейцарском банке, ты сказал своей любимой женщине: «Меня ничто не возьмёт – ни пуля, ни штык! Я буду жить, пока жив мой отец...». Вот признание сына Сталина. Ни убавить, ни прибавить.
Однако пока начало апреля 1946 года. Нового министра авиационной промышленности Михаила Васильевича Хруничева и авиаконструктора Александра Сергеевича Яковлева вызвали на совещание к Сталину. Речь шла о перспективах развития авиации. «Мы с Хруничевым доложили о том, что главное для нас – это быстрейшее создание собственного реактивного двигателя, – писал потом Яковлев в книге своих воспоминаний и припомнил реакцию Сталина на предложение закупить у англичан двигатели «Нин» и «Дервент». – Сталин очень удивился такому, как он считал, наивному предложению: «Какой же дурак станет продавать свои секреты!..».
Но Яковлев разъяснил, что те двигатели уже несекретны, рекламируются в печати и лицензии на их производство проданы ряду стран. Двигатели в Англии закупили, а вскоре создали и свои – РД-45 и РД-500.
Председатель правительственной комиссии по проведению госиспытаний этих двигателей генерал Г.Печенко рассказывал, что не сразу были приняты РД-45 – обрывались лопатки турбины. Срок испытания срывался, об этом пришлось доложить правительству, и тогда в Кремле собрались: министр авиационной промышленности М.Хруничев, министр металлургической промышленности И.Тевосян, генеральный конструктор В.Климов, главный инженер завода А.Куинджи. На том заседании присутствовал И.Сталин.
И вот после выступления Печенко о результатах проведения испытаний слово было предоставлено Климову. Конструктор неудачи с мотором объяснил плохим качеством стали для лопаток турбины. Министр Тевосян пообещал принять радикальные меры для повышения качества стали. Совещание подытожил Сталин. Негромко, но внушительно он сказал:
– Сталь для лопаток турбины должна быть получена в короткий срок. Иначе вам, товарищ Тевосян, не поздоровится. Это же относится и к Хруничеву.
«Не поздоровится»... Что означали такие слова, сказанные Сталиным, все знали.
Ну, а дальше, Василий Иосифович, тебе известно, каким надёжным стал двигатель РД-45, который установили на истребитель МиГ-15. Затем прошёл заводские испытания отечественный двигатель ТР-1 конструктора А.Люльки. Тогда Сталин лично поздравил конструктора с успехом. Его удостоили Государственной премии, наградили боевым орденом, вручили автомобиль. Сталин радовался этому достижению, казалось, больше всех.
Трещали по швам планы американских генералов – забросать атомными бомбами 70 наших наиболее крупных городов. А когда в Корее наши «миги» начали трепать, как кур, их «сейбры» да «летающие крепости», американцы нервно задёргались. «Вследствие большого количества истребителей МиГ-15 господству Организации Объединённых Наций в Корее угрожает серьёзная опасность», – это шумел начальник штаба ВВС США генерал Ванденберг.
Выходит, не напрасно интересуясь, как продвигается работа над новым истребителем, почти каждый день звонил на завод Иосиф Виссарионович Сталин.
Вот и все дела с «авиационным делом». При чём здесь Жуков и раскрученный в связи с ним главком Новиков?..
В марте 1946-го, когда работала комиссия по проверке деятельности ВВС, в которую входил тот же Жуков, ты ещё полковником ходил. А Новиков горюет: «Хитрый, рвущийся к власти Васька хотел выдвинуться»... Будто не ему в связи с «чепе» на рыбалке Народный Комиссар Обороны И. Сталин приказывал: «1. Немедленно снять с должности командира авиационного полка полковника Сталина В.И. и не давать ему каких-либо командных постов впредь до моего разрешения.
2. Полку и бывшему командиру полка полковнику Сталину объявить, что полковник Сталин снимается с должности командира полка за пьянство и разгул и за то, что он портит и развращает полк.
3. Исполнение донести».
Этот приказ был зачитан в конце мая 1943-го, а через два года – по Новикову – полковник Сталин замахнулся на его место? Неужели главком не знал, что только с третьего раза отец разрешил присвоить тебе звание генерала, которое, по-всему, ты должен был получить ещё в начале 1944 года, командуя авиадивизией? А в конце войны, когда готовили представление тебя на звание Героя, а ты решительно восстал против этого – тоже не знал?
Экое, порой, лукавство бродит в душах больших-то шишек...
Вот в твоей книге упоминается фамилия Микоян. Когда-то нарком, ныне более известный по названию мясокомбината с рекламой «Ням-ням Микоян», приглашал меня в Кремль по поводу его сына Володи, погибшего в небе Сталинграда. Я о нём готовил документальную повесть и Анастас Иванович кое-что уточнял, даже сам написал несколько страниц – как провожали Володю на фронт.
Так вот тогда зашёл разговор не только о нём. Анастас давал характеристики, свою оценку каждого из сыновей кремлёвских начальников, рванувших вслед за тобой летать. Это Тимур Фрунзе, два сына Ярославского, Булганин, Щербаков, Хрущёв, Степан, Володя и Алексей Микояны. О погибшем под Старой Руссой Тимуре он отозвался восторженно, хвалил. О сыне Хрущёва Леониде промолчал, не сказал ни слова (известно, что его расстреляли, и Никита как-то заметил о нём Степану: «А, непутёвый!»). О тебе Анастас, прямо скажу, отозвался не лучшим образом – в духе времени. К слову замечу, и от Степана, нынче завсегдатая всяких встреч и фуршетов, в отличие от однополчан, тех же Прокопенко, Долгушина, Бабкова, с кем ты прошёл сквозь огненные метели войны, ничего хорошего о тебе я не слышал. Ворчливый Стёпа постарел, а может сам себе на уме.
В 60-х годах я не раз встречал его то на лётно-тактических конференциях в Липецком Центре, где я служил в исследовательском истребительном полку, то на полигоне под Астраханью. Между собой молодого генерала с изящными усиками мы так и звали «Стёпа»: «Вон Стёпа Микоян пошёл...».
Так вот уже при «развитом капитализме» на святой Руси генерал издал книгу воспоминаний, в которой много страниц посвящает отцу – 27-му бакинскому комиссару. Автор, понятно, рассказывает и о себе. Судьба была расположена к Степану, отметила этапы его пути и высокими званиями, и наградами. Но вот финальный аккорд книги:
«В 1997 году произошло неожиданное и приятно событие в моей жизни, – пишет генерал. И что это ещё за событие? – Лётчик-испытатель авиабазы ВВС США «Эдвардс» полковник Терри Томени, с которым мы познакомились годом раньше на приёме делегации с этой базы в моём родном ГНИКИ ВВС в Чкаловской, сообщил мне, что я избран почётным членом Общества лётчиков-испытателей-экспериментаторов».
...Стёпа прибыл в Америку. Его везут на ту авиабазу, показывают музей, устраивают встречу с газетчиками, потом банкет, на котором гостю вручают диплом, подтверждающий, что он стал членом их Общества. И генерал пишет: «Это были дни, которые навсегда останутся в моей памяти: дни знакомства с США, где довелось побывать впервые, и встречи со многими интересными людьми из другого мира, особенно лётчиками-испытателями».
Что это за мир – миру известно. Корейская война, Вьетнам, Египет, Ирак, Афганистан, Югославия, снова Ирак, потом Ливия, Сирия...
Крошка Буш пришёл к отцу
И спросила кроха:
– Бомбу сбросить хорошо?
– Да, сынок, неплохо...
И уже не как на уроке истории звучат слова: 1-й Прибалтийский фронт, 2-й Украинский...
А Степан Анастасович Микоян, сын члена Политбюро, сталинского наркома, пообщался с «интересными людьми» из Штатов, получил документ от профсоюзной организации американских экспериментаторов и вот заканчивает свою книгу трогательным признанием: «О таком венце моей лётной жизни можно было только мечтать».
Кто знает, что бы сказал по этому поводу батюшка Стёпы. В своё время 27-й бакинский комиссар призывал: «Рабочий класс, солдаты, революционные представители крестьянства (тоже интересные люди! – С.Г.) должны смело идти к завоеванию власти и спасению страны и революции от гибели». Но вот ни той страны, ни той власти не стало, и Стёпа доволен: «Я сожалею, что большинство наших сограждан не понимают, что теперешняя наша жизнь, в корне отличающаяся от жизни при советской власти, улучшение экономического состояния – всё это результат деятельности, прежде всего трёх человек – Ельцина, Гайдара и Чубайса».
Да уж, деятели, каких мир не видывал! Восставших против их деятельности, сограждан генерала С.Микояна, Ельцин расстрелял из танков. Генерал считает, что «расстрел парламента» был, скорее, моральный, чем фактический». А о деятельности своего батюшки говорит с лёгкой иронией: «От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича». То есть Анастас Микоян верно служил Ленину и Сталину. Ещё в июле 1953-го, уже после смерти Иосифа Виссарионовича, в своём кратком выступлении на пленуме ЦК КПСС он 45 раз повторил имя Сталина, подчёркивая его «гениальную прозорливость делать большие выводы на основании нескольких фактов», напоминая, что «все ученики Сталина нашли участок своей работы и свою долю ответственности за дело» и обещал от имени ЦК и партии «свято выполнять заветы Ленина и Сталина о строительстве коммунизма в нашей стране».
Когда к власти прорвался Хрущёв, сталинский нарком Микоян опять на коне – верный хрущёвец, разоблачитель злодея Сталина. Попёрли из Кремля Никиту – он с Лёней Брежневым единодумец. Поди, не случайно в народе-то о батюшке Стёпы ещё и так говорят: «Слуга трёх господ».
В своей книге, Василий Иосифович, лётчика Степана ты назвал именем его младшего брата Серго, который к авиации никакого отношения не имел. За Володю, погибшего в небе Сталинграда ты мстил, на твоём истребителе так и было написано «За Володю». С Алексеем был в добрых отношениях после войны. А вот почему их брата, одно время служившего под твоими знамёнами, который остался сторожить Москву, когда ты брал Берлин, так засекретил, что в Серго окрестил – этого не пойму.
Одна деталь. Ты, вот, многое замечаешь: «Мать не так хорошо разбиралась в людях, как отец. Впрочем, как оказалось, отец тоже мог ошибаться. Верил тем, кто не заслужил доверия. Иначе не пригрел бы столько ядовитых змей». Затем ты называешь имена тех, «кто предал идеалы социализма», подчёркиваешь, что тебе никогда не нравились Хрущёв и Булганин, которые «отталкивали своим чрезмерным угодничеством... спешили поздороваться со мной первыми, наперебой говорили любезности, поддакивали». Маленков, «наоборот, был слишком чванливым. Ходил, задрав нос, смотрел на всех свысока».
А вот Анастас Иванович, как ты пишешь, на тебя «производил хорошее впечатление». Это впечатление, думаю, круто изменилось бы – доведись услышать, что мне говорил о тебе Микоян при наших встречах в Кремле. Так что, милостивый государь, как твоя доверчивая мать, Надежда Аллилуева, легко ошибалась в людях, в том же Никитке Хрущёве, косившем под простака, так и ты верил многим, предавшим тебя в трудную минуту.
Выходит, отец был прав, по опыту революционной борьбы заметив однажды: «Не бойся, что про тебя забудут товарищи, и не надейся, что забудут враги». Забыл тебя тот же сталинский нарком Микоян, да не забыл, валя всё с больной головы на здоровую, главком Новиков...
Читаю и перечитываю, Василий Иосифович, главы твоих запрещённых мемуаров и, знаешь, рад, что они уцелели, дошли до нас. От каждой их страницы, как лёд под ледоколом, трещат ложь о Сталине, наветы на тебя. Пришедная к нам из Китая твоя книга стала той трибуной, с которой ты мечтал «сказать правду об отце громко, на весь мир».
Царство тебе небесное, «Сокол»!