Геннадий МАЛЕЕВ. НЕ ОТ МИРА СЕГО. Стихи

 

Геннадий МАЛЕЕВ

НЕ ОТ МИРА СЕГО

 

* * *

Когда б и чем ни ведал,

но, верный лет с пяти,

он никого не предал

на жизненном пути.

Ну вот такое кредо –

с уклоном в старину.

Он Ельцина не предал,

предавшего страну.

И как живая тень его

однажды поутру –

он мерзость запустения

не предал топору.

С мочиловом в сортире,

с засучкой рукавов,

в стране и в целом мире –

не предал никого.

Ни тех на Украине,

кто предал и сбежал,

а этих и в помине,

с кем рейтинги стяжал,

ни в пятницу, ни в среду,

ни враз, ни про запас –

он никого не предал…

Ну, не считая нас –

кто с совестью какой-то

живет, не разведен,

и, не имея кольта,

заряжен и взведен.

Мы – долгозапрягатели

и я – один из них –

зову и жду предателя

предателей моих.

 

ПРИЗРАК

По Европе бродит призрак,

но вполне реален факт:

не хотели коммунизма –

получите халифат!

 

ОТЦУ

               Но пораженья от победы
               ты сам не должен отличать.
                                          Борис Пастернак
Над рваной синевой Невы
плывут туманы стылой рани.
Глаза твои – больные раны,
осколки рваной синевы...

Ты там – где ухает фугас,
и гильза звякает пустая...
Всё меньше вас, всё больше нас,
и эти раны ваших глаз
зовут туда и не пускают.

А ты впусти. Нас тьмы и тьмы,
но не темним, нам знать нелишне,
откуда с боем вышли мы?
Или не вышли?..

Или живём себе в плену,
не замечая окруженья,
и не планируем побег,
не отличая пораженья,
как говорится, от побед?..

Или, пройдя огни и воды
и трубы медные, и вой
друзей, дичающих от войн, –
во власти новой непогоды
стоим задумчиво, как вы,
над рваной синевой Невы?

 

ДЕВАЛЬВАЦИЯ

Как лавровое пахнет липовым!
Как лавировали и лавируем, –
девальвируя ли "великое"
иль "народное" девальвируя.

Как румяным – анаэробное
(нам биологи говорят),
не бывает толпой – "народное"
и "великое" – всем подряд.

Сколько новых высоток, Боже!
И народу в них, Боже мой!
Ты не ной, ты великий тоже
и народный, но ты не Ной.

Все ж опять повторится с Ноя
(нам историки говорят),
все однажды потопом смоет,
и останется Арарат,

и на всем поднебесном шаре,
для начала собрав концы –
тот ковчег и в ковчеге – твари,
как бы твари, а не творцы.

 

И ТЫ, БРУТ…

Мы в спорах опухли
и, словно бы выпав из-под стрехи,
в прокуренной кухне
клевали с портвейном сырки и стихи.
Гоняли по кругу
гитару, один уступая другому.
Мы были друг другу
дороже,
чем каждый себе, дорогому...

Теперь же – как Брута
брутальные клоны – не можем собраться.
Замешаны круто.
И в чём-то таком мы замешаны, братцы,
что нам до стихов ли,
которые ведь не рубли, чтоб печатать?!

И если не сдохли,
то стали пьяней от халявы початой.

И много ж металла
в крови открасневшей мы с вами носили,
что нас разметало,
а не примагнитило к сердцу России –
с её золотыми
бесценными слитками слов и звучаний,
что не на латыни
"Любите и верьте!" – всегда означали.
Любите до блажи –
к богам по-японски взбираться по яме...
Пусть предали даже, –
любите Россию, что предана вами…

Не время ли – сдаться
спасённому Цезарю, бывшему другом?
И, может, воздастся
впервой – не халявою, а по заслугам.

 

* * *

(По Фрейду)
Едимая Россия,
которую ест
"Единая Россия"  –
состоящая из ед-оков,
рассевшихся за длиннющим – от Балтики до Сахалина – столом.

На столе – самобранка из нефти,
ГАЗированные напитки
и соки русского народа...

Все мы тоже поёдываем ЕЁ – обслуживая это застолье,
этот пиар во время чумы,
этих громогласных лилипутов,
исполненных чахлого либидо
от длительной нелюбви к богатой, но простоватой, Великанше...

Россия – не медведь,
Россия – огромная русская баба,
тоскующая по огромному русскому мужику –
дабы рожать великое, а не смешное...

Где же ты, русский Великан?

 

БЫЛА СТРАНА

В виду прогнозов, часто чёрных,
с тоской я думаю про это:
была у нас страна учёных,
была у нас страна поэтов.
И от Голгофы не "косила",
и не прощала зла Иуде, –
такой она была – Россия,
такими были эти люди.
Их тахтамыши не добили,
ни даже гитлеровцы в пытках...
На то у нас свои дебилы –
для добиванья недобитков.

Нам наше прошлое – не знамя,
не герб, светящийся на нём.
Лица истории не знаем,
но трупы все опознаём, –
которые всегда покорны,
и значит, вешай, опера,
на них серийные реформы 
убийц с пером из топора...

Порою слышу от дебилов
в крутых разборках ДТП,
что мы уже страна, де, Биллов –
ну вроде Гейтса и т.п.
Хотя т.п. и Биллы Гейтсы
не жмут на газ при знаке STOP,
и плохо верится, что греются,
как мы, сжиганием мостов...

И вновь мне слышится: "Ну чо ты,
опять про то? Пиши про ЭТО...".
Была у нас страна учёных,
была у нас страна поэтов…

 

ИДЕЯ

Господин президент!
Идея не спёрта:
чтоб Отчизна стала хоть на рупь целей,
предлагаю сделать ОЛИМПИЙСКИМ ВИДОМ СПОРТА –
БОРЬБУ С КОРРУП-ЦИЕЙ!

(Из всех борьб эту борьбу выбрав,
мы БЕЗ КОНЦА боремся за народное счастье,
ведь и в олимпийских играх
главное – не победа, а участие.)

Не надо ни серпа, ни молота,
надо только идею протолкнуть где надо,
и тогда всё олимпийское ЗОЛОТО
завоюет наша команда!..

 

КОГДА  ФУТБОЛ  УЙДЁТ  СО  СТАДИОНА

                                      Стадион – от слова "стадо".
                                Из словаря новейшей этимологии
Когда футбол, пресытившись, как Рим,
всевластием, уступит стадионы
игре метафор, вымыслов и рифм, –
тогда вернутся дивные девоны,
и рядом с рифмой встанет логарифм!

И физики, отвыкшие от физик
(как скульптор – от того, чего не высек),
и лирики, отвыкшие от лирик
(как от похвал – тот пан, что панегирик), –
все вновь увидят замысел простой:

весь этот мир – для физик и для лирик!
И не пинай, как мячик, этот мирик –
пускай и круглый, но ведь не пустой…

Цивилизация с раскосостью монгола,
что золотое иго воротил,
пришла на стадион, и голод гола
стада голов забитых породил;
и пустыри – отечество футбола –
растоптаны ордою воротил…

Нет, этот мир не для голов забитых
(попробуй вместе с ними не заблей),
не для страстишек – глупых и запитых
коктейлем пива, крови и соплей!

И я всё жду, не прекословя всуе,
на стадионе, гулком, как Везувий,
от вузивел и всяческих безумий,
сижу и жду – не со времён ли оно? –
когда футбол уйдёт со стадиона.

 

ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ

Я нигде на свете не плевал в колодец,
что бухтит, бывало, из глубокой тьмы:
"Шёл бы ты, любезный, не смущал народец.
Мы здесь отродяся, тутошние мы".

Я не тот оседлый, что подобно илу
оседает там, где вся его родня.
Я повенчан с ветром, я прирос к кормилу, –
жить осёдло – значит – оседлать коня!

Запрягаю тройку и гоню, как деспот!
Что, тряхнём, буланый, славной стариной?
"Мы здесь отродяся" – коренные, дескать...
А по мне – кто тянет, тот и коренной.

 

НОВОГОДНЕЕ

Одна – неброского росточка,
с другой – танцовщицу Дега
писал, похоже.
Мать и дочка –
проездом в лучшие года.

В обеих притаились скифы,
глаза раскосые при них.
Дега бы срисовал изгибы
их судеб – голых и прямых.

Их "клеят" липкие с усами,
но, невзирая на усы,
они под башенкой с часами
глядят с надеждой на часы.

Откуда, ни мертвы, ни живы,
как будто россыпи секунд,
срываясь, россыпи снежинок
их лица тёплые секут.

Забыты битые тарелки,
и в полночь, битые людьми,
они сливаются, как стрелки
под скрежет сердца и любви.

И – редких пассажиров кроме –
чуть устремлённые вперёд,
они встречают на перроне –
за годом год, за годом год.

 

ЮБИЛЕЙНОЕ

Всё чаще всматриваюсь в лица,
желая в душу заглянуть.
Моим друзьям уже за тридцать
и мне за тридцать, как-нибудь.
И всё, что сделано, и всё, что
переломал попутно ты –
как ношу доблести несёшь ты,
а не как бочку пустоты.
Как будто жизнь идёт как надо,
и не казалось: всё не так,
когда достойная награда
была достоинством в пятак.
Как будто не было тревоги,
и ввек её не обрести,
как будто
подвести итоги
тебе – что душу отвести.
Как будто нет рожна и толка
всех обойти на вираже.
Как будто тридцать – это "только",
как будто это – не "уже"...

Ах, это вечное предстартье!

А старта не было и нет.
Моим друзьям и мне, представьте,
уже почти что триста лет.

Мы жили не с клинком на чресле,
не бой, а ругань –
наша брань.
Нам было поздно, даже если
была предутренняя рань.

Наверно, большее могли бы,
но как убогость ни прети –
боимся, чтобы до могилы
вдруг не убили по пути...

Какая жалкая планида –
когда живёшь, в мундштук трубя,
и почитает всяка гнида
приличной вошью и тебя.
Вошь – под тобой и вошь – на троне,
совсем завшивела страна,
как будто все мы посторонни,
и наше дело – сторона...

Нам было поздно в прошлом веке,
а в этом – всё ещё дрянней...

Мне в этом веке снятся греки,
которых не было древней.
Как в их ли славную эпоху
или спустя чуток эпох –
я пёк скоромную лепёху
и скромно ел её, как бог.
Играл богине на гитаре,
сводя с небес на сеновал.
И были мне послушны твари,
которых я насоздавал.
И, равно всех обеспокоя,
всемирный выдался посев,
и что-то сеяли – такое,
чего хватило бы на всех...

Ах, этот сон к почтенной дате!

Нет, не Создатель ты, а Мот,
и не издатель – издаватель
восьмых каких-то хлипких нот.
И будет приз тебе и премия,
в себя не верующий бог, –
когда, как слон,
наступит время
и втопчет в пыль своих дорог.

 

* * *

Я родился на 1000 метров выше уровня моря.
Рос, приучаясь смотреть
сверху вниз –
на мельтешащую толпу,
где мне не было места.
Закон перспективы подсказывал,
что внизу
даже самые высокие чувства
превращаются в точку.

И меня не тянуло вниз.
И я думал:
я не потому выше вас, что лучше,
а просто потому,
что я там родился –
там, куда вам не надо –
на 1000 метров выше уровня мира,
вашего мира,

из которого вырываются горы и скалы –
гордые, сильные
и безлюдные...

Не умея опускаться,
я ждал – когда вы подниметесь ко мне.
Но вы поднимались не ко мне,
а по мне –
ободрали всего, обокрали,
но так и не поняли,
что побывали на 1000 метров выше
уровня вашего мира.