Станислав ГРИБАНОВ. «В БЕЛОМ ВЕНЧИКЕ ИЗ РОЗ…», или Как и где увековечить память жертв репрессий

 

Станислав ГРИБАНОВ

«В БЕЛОМ ВЕНЧИКЕ ИЗ РОЗ…», или

Как и где увековечить память жертв репрессий

 

Много лет назад из страны холодной, жестокой, где водятся люди, чьи пращуры за пять долларов снимали с местных индейцев скальпы, а нынче там казнят на электрических стульях, пришло письмо от некоей Виктории Швейцер. Адресовано оно было Анастасии Ивановне Цветаевой, сестре замечательного русского поэта Марины Цветаевой. Человека высокой культуры и образованности, одну из последних представителей русской интеллигенции ушедшего в историю серебряного века эта американка решила учить жизни — как следует думать, о чём судить-рядить, о чём писать и не писать. Её послание в виде «открытого письма» было опубликовано в одном из европейских журналов, и мадам надеялась получить на него ответ. Швейцер возмущало, почему Анастасия Цветаева ничего не пишет о сибирских лагерях, где сидела, спрашивала так, будто она — жертва контрреволюции, а Цветаева — следователь с Лубянки, пытавший её.

За компанию в письме досталось и мне. Злая Швейцериха как бы мимоходом лягнула мою публикацию о сыне Марины Ивановны Георгии, поиском неизвестной судьбы которого я занимался не один год, и эта работа увенчалась успехом. «Что он пишет, — гремела американка, хорошо знакомая с терминологией агитпропа со Старой площади, — сделал из сына Цветаевой отличника боевой и политической подготовки!». Мол, мальчик попал в среду диких людей, уголовников, едущих на фронт, поэтому ничего о нём неизвестно.

Это уж так. В представлении и наших доморощенных демократов, лукавых киношников: в Красной армии воевали штрафники да не раз судимые, отпетые братишки. «Как Дамоклов меч, долгие годы над нашей семьёй висел навет на Георгия, мол, его направили в штрафной батальон, где и расстреляли, а ещё, мол, он перешёл к немцам...» — с горечью рассказывала о брате Ариадна Сергеевна и помогла мне в поиске его солдатской судьбы письмами с фронта. Сейчас в белорусской деревне Друйка стоит памятник, на котором надпись: «Эфрон Георгий Сергеевич погиб в июле 1944 г.».

А тогда на «открытое письмо» Швейцер мы решили не отвечать. «Будем выше этого!» — сказала Анастасия Ивановна, и была права. На мой вопрос, кто вообще эта Швейцер, по какому праву она, сидючи где-то там, за океаном, поучает, о чём следует писать, как писать — и всё это подано в виде склоки на кухне коммунальной квартиры, — Анастасия Ивановна заметила: «Так, окололитературная дама. В ЦДЛ билеты у входа проверяла...».

Признаться, сибирский период Анастасии Цветаевой интересовал и меня, но она не стала рассказывать ни о лагерях, ни о своей ссылке. Запомнилась мне её добрая улыбка, внимательный взгляд — в глаза — и родниковой чистоты голос: «Зачем всё это ворошить? Людям и так трудно живётся»...

 

Да, заканчивалось царствие Никиты-кукурузника. «За выступления против неразумной, а в ряде случаев и вредной для страны деятельности Хрущёва и его приспешников я, начиная с 1961 года, подвергался различным внесудебным репрессиям», — вспоминал о том времени генерал П.Григоренко. В годы войны за боевые заслуги он был награждён орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденами Красной Звезды, Отечественной войны I ст. и вот результат: Хрущёв выгнал его без пенсии из армии, незаконно арестовал и посадил в «психушку» — изобретение поры «нашего дорогого Никиты Сергеевича».

Никаких чрезвычайных обстоятельств для заключения в психбольницу не требовалось. Больным можно было объявить любого. Теоретически болезнь и повод для заключения в «дурдом» получила название «вялотекущая шизофрения». «Психушки» ломились от узников! Туда заключали, причём бессрочно, совершенно душевно здоровых людей, которых подвергали жестоким истязаниям, «лечению» лекарствами, влияющими на психику человека, делающими его безвольным, а иногда и сумасшедшим. Скажем, делали человеку сразу 2-4 инъекции в разные части тела запрещённого в иных-то царствах-государствах сульфазина. «Это вызывало не только сильную головную боль и временную потерю двигательных функций, но и высокую температуру (до 40°), жажду», — рассказывает партийный идеолог А.Н. Яковлев. А ещё, замечает Александр Николаевич, вводили газообразный кислород под кожу. Это вызывало опухоль, многодневную боль. Инъекции аминазина вызывали цирроз печени, амнезию.

Старый идеологический работник товарищ Яковлев знал, как обрабатывали инакомыслящих. А вот ещё была мера наказания для несогласных с властью «царя Никиты», так называемая укрутка. Владимир Буковский описывает ту пытку: «Это — использование влажной парусины, которой обматывался пациент от пяток до головы. Обматывался настолько плотно, что ему было трудно дышать. Когда эта парусина начинала сохнуть, она садилась, сжималась, и человек чувствовал себя ещё хуже...». Проще говоря, как свидетельствуют узники Хрущёвских «психушек», на все отделения тогда раздавались вопли истязуемого — и так порой 10 дней подряд... А там, глядишь, инакомыслие-то и улетучится... Если, конечно, человек не сойдёт с ума...

Точное число жертв нового, чудовищного метода борьбы с политической, культурной и научной общественностью страны определить, конечно, невозможно. Доподлинно известно, что главным поставщиком «больных» в спецбольницы был Институт судебной психиатрии им. Сербского в Москве. Политзаключённых закрепляли там в 5-м отделении, которым руководил профессор Д.Лунц. Сотрудник КГБ, он открыто щеголял в мундире полковника и в том институте, и в больницах. Авторы сборника «Казнимые сумасшествием», изданного во Франкфурте-на-Майне, пишут: «На его совести — муки сотен честных, абсолютно здоровых людей». Так он признал невменяемым генерала П.Г. Григоренко.

Невменяемым был объявлен скульптор и писатель Михаил Александрович Нарица — за публикацию в журнале «Грани» автобиографического романа. Затем арестовали и заключили в психиатрическую лечебницу им. Кащенко писателя В.Я. Тарсиса — тоже за публикацию за бугром двух своих повестей. Валерий Яковлевич потом напишет: «Мне удалось подсчитать, что во всех сумасшедших домах и лагерях не менее 70-75 % составляла молодёжь в возрасте не старше 23-24 лет».

Об этом свидетельствует и Сергей Разумный. «После смерти Сталина, — пишет он в самиздатовской статье, — наказанию через суд стали подвергаться лица, в отношении которых находили хотя бы самые незначительные, но формальные основания, могущие лечь в основу их обвинения. Это были члены весьма многозначительных подпольных или полуподпольных молодёжных групп». Заодно с судьями хлопотали и садисты в белых халатах. Имена некоторых из них дошли до нас в письмах и документах времён «царя Никиты»: Вот они: Д.Лунц, Я.Ландау, А.Бришке, Л.Дигуре, З.Витенберг, А.Лившиц, Б.Шостакович, Р.Наджаров...

В распоряжении докторов-психиатров, кроме их генерального штаба Института им. Сербского, был ряд спец-психбольниц рангом поменьше в Москве, Казани, Ленинграде, Минске, Днепропетровске, Черняховске, в Полтавской, Киевской областях. Доктор С.Кирсанов замечает, что созданием этих «медицинских» учреждений «Хрущёв и его наследники, видимо, сделали попытку разрешить проблему политических заключённых в СССР (Хрущёв в своё время заявил, что в СССР политических узников нет)».

Чуть позже глава КГБ Ю.Андропов, анализируя работу своего ведомства в отношении уголовного преследования «диссидентов», в докладе ЦК признает другое: при Хрущёве только за один 1958 год по статье 70 УК РСФСР («Антисоветская агитация и пропаганда, направленная на подрыв или ослабление Советской власти») было осуждено 1416 человек! Докладывая ЦК о преследовании «диссидентов», шеф КГБ подчеркнул, что в том году, «т.е. в период, который на Западе нередко называют «периодом либерализации» и к которому относятся заявления Н.С. Хрущёва (27 января 1959 г.) об отсутствии «фактов привлечения к судебной ответственности за политические преступления», число осуждённых составляло «почти столько, сколько за все последние девять лет».

В 1962 году писатель Валентин Овечкин, автор известных произведений о жизни русской деревни, выдвинутый кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР, прямо сказал своим избирателям о новом культе личности — Хрущёва. Такая кандидатура «царю Никите» не подходила. А вскоре представился случай и расправиться ещё с одним из «наиболее страдающей категории советского населения». Осенью Овечкин подал в ЦК записку с предложением колхозной реформы по югославскому образцу — его тут же и отправили в дурдом.

Только под давлением мирового общественного мнения Валентин Владимирович был освобождён. Но больше его никто нигде не печатал, особенно после того, как он отказался писать очерк о Калиновке — месте рождения Хрущёва...

Так что не случайно писатель В.Войнович назвал Никиту «ловким придворным интриганом, ради карьеры совершившим столько преступлений, что кончить он должен был виселицей»!

В 1963 году один из правозащитников, известный писатель Владимир Константинович Буковский, был заключён в специальную тюремную психиатрическую больницу в Ленинграде и пробыл там полтора года. У него в квартире при обыске обнаружили две фотокопии книги Милована Джиласа, югославского политического деятеля, и это послужило основанием признать писателя Буковского сумасшедшим. Через два года его снова арестовали — за организацию демонстрации в защиту находящихся под следствием писателей А.Синявского и Ю.Даниэля. «Хрущёвская реабилитация было гораздо менее честной, чем большинство тогда думали, — пишет он. — Например, как выясняется из записок в ЦК тогдашнего главы КГБ Семичастного, до конца правления Хрущёва семьям тех, кто был расстрелян по приговорам троек, просто лгали о судьбе их пропавших без вести родных».

Вот строки одной такой записки: «В результате пересмотра уголовных дел с 1954 по 1961 годы из общего числа расстрелянных в несудебном порядке около половины реабилитированы. В отношении большинства из них родственникам объявлены не соответствующие в действительности сведения о смерти, якобы наступившей в местах лишения свободы».

Есть такой архив — ЦАОДМ. Не специалист не вдруг-то и расшифрует его аббревиатуры, да и не всякому интересны его фонды, описи, дела. Центральный архив общественных движений Москвы — уже понятно, чем он занимается и что хранит. Так вот, видно, в этом скромном учреждении смерды поганые тоже кое-что не досмотрели, прошляпили записочки о царёвых-то проделках. А может, и руки не дошли до каких-то там общественных движений. Таких движений, поди, полно было и в северной столице, и в Киеве, и на Кавказе... За всеми не уследишь.

Тем более что архивы на святой Руси были покруче этого — тот же архив КГБ!..

Так что читаем писульку из речи Хрущёва на пленуме МГК ВКП(б): «Арестовано только (!) 308 человек. Надо сказать, что не так уж и много мы арестовали людей... 308 человек для нашей Московской организации — это мало».

И всё-таки, в цифрах «вражья сила» выглядела довольно внушительно. «Сообщаю, что всего уголовных и кулацких элементов, отбывающих наказание и осевших в гор. Москве и Московской области, учтено 41 305 чел. ... Имеющиеся материалы дают основание отнести к 1-й категории уголовников 6500 чел. и ко 2-й категории — 5272 чел. Кулаков, отбывших в г. Москве и районах области, учтено 7869 человек. Имеющийся материал даёт основание отнести из этой группы к 1-й категории 2000 чел. и ко 2-й категории — 5869 чел.».

Такую вот записку в ЦК ВКП(б) сгонобобил Никита и просил при этом утвердить «тройку» — этакую инквизицию в составе начальника управления НКВД, заместителя прокурора по Московской области и себя лично. Энергии у Хрущёва хватало не только на те «тройки». «По свидетельствам очевидцев, Никита Сергеевич неоднократно присутствовал при допросах на Лубянке арестованных партийных работников. И регулярно вносил наверх предложения об усилении борьбы с «подозрительными элементами», — пишет доктор исторических наук, главный научный сотрудник Московского городского объединения архивов А.Н. Пономарёв и приводит ещё несколько цифр, скрыть которые было невозможно: «К 1938 г. значительная часть московского актива была буквально выкошена органами НКВД. Из 38 секретарей МК и МГК, работавших на этих должностях в 1934-1937 гг., избежали репрессий лишь трое. Было арестовано 136 из 146 секретарей горкомов и райкомов, многие руководящие советские, профсоюзные работники, руководители предприятий, специалисты, деятели науки и культуры».

Итак, в первопрестольной легкодумная Фортуна несла Никиту на всех парусах всё выше и выше. В феврале 1938 года он является на Украину — уже первым секретарём ЦК компартии! — а в июне на XIV съезде украинских коммунистов призывает их доистребить кой-кого из «врагов народа»: «У нас на Украине состав Политбюро ЦК КП(б)У почти весь, за исключением единиц, оказался вражеским. Приезжал Ежов, и начался настоящий разгром. Я думаю, что сейчас мы врагов доконаем на Украйне...».

Доконаем... А потом всё это дело свалим на Сталина — злой грузин виноват! К слову, репрессии в Москве прекратились именно с уходом Никиты. Он же, как вспоминает председатель Моссовета В.П. Пронин, «будучи уже на Украине, на Политбюро в 1938 году настаивал на репрессиях и второго состава руководителей Московского городского комитета партии».

Ну, а в Украине «царь Никита» «доканывал» с размахом и штатских, и военных. Сохранился документ — Постановление Военного Совета Киевского военного округа «О состоянии кадров командного, начальствующего и политического состава округа», подписанное командующим округом Тимошенко, членами Военного Совета КВО комкором Смирновым и секретарём ЦК КП(б)У Хрущёвым. Так вот и сюжет того «слова о полку...»: «В итоге беспощадного «выкорчёвывания» троцкистско-бухаринских и буржуазно-националистических элементов на 25 марта 1938 года проведено следующее обновление руководящего состава округа: командиров корпусов на 100 %, командиров дивизий на 96 %, командиров бригад на 55 %, командиров полков на 64 %, комендантов УРов на 100 %, начальников штабов корпусов на 67 %, начальников штабов дивизий на 72 %, начальников штабов полков на 58 %, начальников отделов штаба округа на 84 %...

Из частей Киевского военного округа по политико-моральным причинам было уволено 2922 человека, из них органами НКВД арестовано 1066 человек...»

Старый идеолог А.Н. Яковлев в своё время возглавлял Комиссию Политбюро по реабилитации жертв политических репрессий. В докладной записке его Комиссия подтверждает, что Никита лично давал согласие на аресты партийных и советских работников, сам направлял документы с предложениями об их арестах. Всего на Украине при Хрущёве только за 1938 год было арестовано 106 119 человек. Репрессии продолжались и в 1939 году — тогда арестовали около 12 000 человек, и в 1940-м — около 50 000.

Но Никита никак не мог сдержать свой партийных темперамент, и в Кремль летели задушевные послания: «Дорогой Иосиф Виссарионович! Украина ежемесячно посылает 17-18 тысяч репрессированных, а Москва утверждает — не более двух-трёх тысяч. Прошу принять срочные меры. Любящий Вас Н.Хрущёв».

Сталин ему ответил: «Уймись, дурак!»

Спустя годы А.Н. Шелепин, будучи при Хрущёве председателем КГБ, признал, что расстрельные списки, на которых стояла подпись Никиты, были изъяты из архивов и переданы ему, как Первому секретарю ЦК партии. Об этом рассказывает (как, видимо, и не хотелось бы) генерал Д.Волкогонов. И он вынужден был признать, что «многие документы уже после XX съезда партии исчезли».

Архив Политбюро со всеми протоколами его заседаний и решениями — начиная с 1919 года! — был присоединён к президентскому архиву Горбачёва, в Кремль, а уж туда без специального разрешения президента физически не проникнешь. Разве что на танках. Из Кантемировки...

 

Как-то с товарищем по работе, редактором Воениздата капитаном I ранга Г.Ивашкиным, мы посетили компетентный орган на Лубянке. Меня интересовали дела, протоколы допросов Василия Сталина, Полины Жемчужной и Тухачевского. В отличие от образов суровых чекистов представитель Лубянки по связям с общественностью был с нами, как мне показалось, вполне откровенен и между делом показал стоящую на его столе штучку, от кумулятивного действия которой «человеческие мозги на стенки летели» — это о расстреле Ельциным депутатов Верховного Совета. Потом он подвёл нас к окну и указал на двор: «Там жгли расстрельные дела, которые подписывал Хрущёв». А об интересовавших меня архивных материалах прямо сказал: «Два первых дела дадут, а Тухачевского не дадут». Я спросил, почему, и чекист ответил: «Вот посмотришь...».

Не знаю, удалось ли кому добраться до того архива, прояснить подробности подавления Тухачевским вместе с Троцким восстания кронштадтских матросов в марте 1921 года, когда каждый пятый из них был расстрелян? А подавление Тамбовского крестьянского восстания? 20 июня 1921-го в распоряжение Тухачевского были направлены из Москвы пять интернациональных команд (латыши, китайцы) и две тысячи химических снарядов. Против деревенских мужиков с берданками да охотничьими ружьями — только у 2,5 тысяч из 15-20 тысяч восставших — у Тухачевского было 32,5 тысячи штыков, 8 тысяч сабель, 463 пулемёта и 63 орудия. Кроме этого он затребовал против крестьян и броневики, и бронепоезда, и авиацию, а также, чтоб привлекли войска ВЧК, ВОХР и ЧОН.

В результате только у села Пахотный Угол отравляющими газами было убито 7 тысяч человек. Две недели закапывали крестьяне-заложники своих близких. Потом их расстреляли, а семьи отправили в концентрационные лагеря. За колючей проволокой на голой земле держали женщин вместе с грудными детьми. За родство с восставшими, за недоносительство приказом Тухачевского и Антонова-Овсеенко тоже расстреливали. Число жертв карателей доведённых до отчаяния крестьян Тамбовской губернии огромно даже на фоне уже привычных массовых репрессий против «классовых врагов».

В 1923 году друг Ленина Цедербаум-Мартов, выступая на стороне меньшевиков, писал: «Как только большевики стали у власти, с первого же дня они начали убивать. Зверь лизнул горячей человеческой крови. Машина человекоубийства пущена в ход. Господа Троцкий, Медведев, Бруно, Петерсон... засучили рукава и приступили к работе мясников».

И вот пошли установки вождей Октября 1917: «Мы должны превратить Россию в пустыню, населённую белыми неграми, которым мы дадим такую тиранию, какая не снилась никогда самым страшным деспотам Востока. Разница лишь в том, что тирания эта будет не справа, а слева, не белая, а красная, ибо мы прольём такие потоки крови, перед которыми содрогнутся и побледнеют все человеческие потери капиталистических стран...» — это установка комиссара Троцкого.

Не уступал ему и Ильич. «Мы компрометируем себя: грозили даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозили революционную инициативу масс вполне правильно.

Это не-воз-мож-но!..

Надо поощрять энергию и массовидность террора», — писал он в июне 1918-го председателю Петроградского Совета Овсею-Герш Ароновичу Апфельбауму, известному среди товарищей, как Зиновьев.

К тому времени уже вовсю кипела работа «чрезвычайки». Пришельцы с чужого берега, картавые, плохо говорящие по-русски, жестокие и мстительные, входили в жизнь России под треск пулемётных очередей, рубку мужиков и такие пытки «чрезвычаек», какие средневековым инквизиторам и не снились.

«У каждого провинциального отдела ЧК были свои излюбленные способы пытки. В Харькове скальпировали череп и снимали с кистей рук «перчатки». В Воронеже сажали пытаемых в бочки, утыканные гвоздями, и катали, выжигали на лбу пятиконечную звезду, а священникам надевали венок из колючей проволоки. В Царицыне и Камышине пилили кости пилой. В Полтаве и Кременчуге сажали на кол. В Полтаве были таким образом посажены на кол 18 монахов и сожжены на колу восставшие крестьяне. В Екатеринославле распинали и побивали камнями. В Одессе офицеров жарили в печи и разрывали пополам. В Киеве клали в гроб с разлагающимися трупами, хоронили заживо, потом через полчаса откапывали». Это свидетельствовал Павел Милюков — министр иностранных дел Временного правительства, и с 1921 года возглавлявший в Париже эмиграционную газету «Последние новости».

А вот что писал князь Н.Д. Живахов: «В Крыму чекисты, не ограничиваясь расстрелом пленных сестёр милосердия, предварительно насиловали их, и сёстры запаслись ядом, чтобы избежать бесчестия. По оригинальным сведениям, а мы знаем, насколько советские «официальные» сведения точны, в 1920-1921 годах, после эвакуации Врангеля, в Феодосии было расстреляно — 7500 человек, в Симферополе — 12 000, в Севастополе — 9000 и в Ялте — 5000; итого — 33 500 человек. Эту цифру нужно конечно удвоить, ибо одних офицеров, оставшихся в Крыму, было расстреляно, как передавали газеты, свыше 12 000 человек, и эту задачу выполнил жид Бела Кун».

В марте 1922 года газета «Таймс» опубликовала материалы по «массовидности» террора за 1918-1919 годы. 1 766 118 истреблённых большевиками жизней! Из них:

28 епископов

1215 священников

6775 профессоров и учителей

8800 докторов

54 650 офицеров

260 000 солдат

10 500 полицейских офицеров

48 500 полицейских агентов

12 950 помещиков

355 250 представителей интеллигентов

193 350 рабочих

815 000 крестьян

Денно и нощно в подвалах чрезвычаек трудились опричники Бронштейна-Троцкого. В Московской ЧК под руководством Дзержинского командные должности занимали чекисты Ривкин, Циткин, Блюмкин, Финес, Кнейфис, Цейстин, Закс, Гольдин, Кронберг, Шкловский, Размирович, Леонтович, Бизенский, Ройтенберг, Гальперштейн, Делафарб, Хайкина, Г Свердлов...

В Киеве в чрезвычайке председательствовал Блаувштейн. И вот его команда: Кац, Каган, Шуб, Цвибак, Лифшиц, Гринштейн, Финкельштейн, Рубинштейн, Фаерман, Бабичев, Шварцман, Манькин... По объявлениям, опубликованным в «Киевлянине», с февраля по август 1919 года ими были расстреляны: профессоры университета святого Владимира Армашевский, Флоринский, директор 6-й гимназии Янковский, ученики той же гимназии Фомин, Бушмакин, братья Сабанеевы, юнкер Солнцев, сестра милосердия Мартынова и так далее.

В 1918-м для политических противников большевиков начали создаваться трудовые концентрационные лагеря. Этим хозяйством руководили специалисты Главного управления принудительных работ (позже ГУЛАГ). Для жертв политических репрессий заработали тюрьмы-политизоляторы, было создано Управление Соловецкого лагеря принудительных работ особого назначения.

«Милостивый государь, Владимир Ильич, для Вас давно не тайна, что громадное большинство Ваших сотрудников и помощников пользуется незавидной репутацией среди населения, их нравственный облик не внушает доверия, их поведение некрасиво, их нравы, их жизненная практика стоят в режущем противоречии с теми красивыми словами, которые они должны говорить, с теми высокими принципами, которые они должны провозглашать», — это письмо Ленину перед эмиграцией в 1919 году написал председатель Учредительного собрания, разогнанного большевиками, В.Чернов. Идейный противник Ленина, в дни, когда Ильич прокатил через воюющую с Россией Германию и его обвиняли в политической продажности, службе немецкому правительству, Виктор Михайлович Чернов счёл долгом чести защитить его перед рабочими Питера. И вот, спустя год, он обращается к Ленину:

«Теперь — другое время. Теперь Вы на вершинах власти почти самодержавной, теперь Вы в апогее Вашей славы, когда Ваши восторженные приверженцы провозгласили Вас вождём всемирной революции... Ваша власть взошла, как на дрожжах, на явно обдуманном и злостном обмане. Ваш коммунистический режим есть ложь — он давно выродился в бюрократизм наверху, в новую барщину, в подневольные каторжные работы внизу... Ваши комиссары развращены до мозга костей своим всевластием и бесконтрольностью».

Вот комиссары, чьи имена до сих пор несут названия улиц, площадей, населённых пунктов, станций метрополитена. Так комиссар продовольствия Войков, один из членов Уралсовета, был организатором репрессий на Урале, с приходом его там перестали работать многие заводы, с торговых прилавков исчез хлеб. Одобрив решение Ленина и Свердлова о расправе с Царской семьёй, он вошёл в историю, как цареубийца, а в столице России его именем названа одна из станций метро и шесть проездов.

Комиссар Союза северных коммун по делам пропаганды и агитации Володарский (настоящее имя и фамилия — Моисей Гольдштейн) был одним из самых жестоких богоборцев, пропагандистов насилия и террора. Под Питером в Сестрорецке и Колпино есть улицы Володарского, в Ульяновске был патронный завод имени этого террориста, где работали мои отец и мать.

Семнадцатилетний комиссар А.Гайдар служил в карательных частях особого назначения в Башкирии, затем в Хакассии. Его имя наводило страх на местных жителей. По свидетельствам хакасов, он лично выстрелами в затылок убил более ста человек. При его появлении люди бежали в панике с криками: «Хайдар! Хайдар!». А молодой комиссар связывал хакасов верёвками и живыми отправлял под лёд. Реформатор России Егорушко Гайдар — внучок, достойный своего деда.

Массовые карательные акции проводила в Крыму комиссарша Розалия Самойловна Залкинд, известная как Землячка. Вместе с Бела Куном после ухода Белой армии только за первую неделю они убили более 8 тысяч офицеров, поверившим обещанию им амнистии.

«Жалко на них тратить патроны, — заявила комиссарша и приказала: — Топить их!». С привязанными к ногам камнями русских офицеров живыми сбрасывали в море. Однажды туда опустился водолаз и когда его подняли наверх, он был полностью седой. Жуткая картина явилась ему в том месте: в морской глубине стояли полки людей с обглоданными хищными рыбами ногами и от волнения моря шевелились, будто живые...

Репрессии комиссарша Залкинд проводила с помощью частей особого назначения. За 1920-1921 гг. в Крыму было убито около 75 тысяч человек. Обречённых расстреливали из пулемётов, погружали в баржи и топили в море.

Прах Землячки-Залкинд бережно хранится в Кремлёвской стене, а на улице Пятницкой в столице висит, охраняется государством мемориальная доска в честь этой комиссарши.

Комиссар московских почт и телеграфа Подбельский ввёл строгую цензуру в своём ведомстве, участвовал в подавлении восстаний — в Ярославле, Тамбове. Похоронен на Красной площади, а именем его названы улица и станция московского метро.

В Москве и Петербурге есть улицы и комиссара по военным делам Подвойского. Он один из руководителей захвата Зимнего дворца, ареста членов Временного правительства и расстрельщик юнкеров, 28 октября выступивших против большевиков.

Политическим комиссаром осенью 1918-го стал Д.Фурманов, организатор карателей восстания против большевиков в Ярославе. Любое упоминание о репрессиях он объявлял антисоветской агитацией и предлагал «частью сажать в тюрьму, а самых опасных и крикливых — расстреливать».

Комиссарство — это иезуитское изобретение Лейбы Троцкого, разлагающий людей институт выслеживания, доносительства долго работал над «человеческим материалом» в городах и весях святой Руси. В армии комиссары вели надзор за политической благонадёжностью командиров и красноармейцев. Словом, это был такой же репрессивный орган, как и ЧК. В чёрных кожаных куртках, с маузерами под девизом: «Кто не с нами — тот против нас!» — они так и шли парой — чекист и комиссар — боевая единица в борьбе с любым упоминанием о бедствиях народа, репрессиях, инакомыслии...

Жертвами их насилия стали в 1918-1922 годах 25 миллионов человек! В 1936-1938-х — 0,6 миллиона человек. Эти истинные наши потери приводит в своих исследованиях Вадим Кожинов, известный публицист, историк, чьи работы высоко оцениваются специалистами в поисках правды о трагическом прошлом России.

Похоже, не случайно арбатский гитарист и певец Окуджава ещё задолго до своей кончины напевал:

И комиссары в пыльных шлемах

Склонятся молча надо мной...

 

А что им было говорить? Может, признаваться, раскаиваться в содеянном перед лицом смерти? Сам-то сын комиссара Шалвы Окуджавы на закате лет вспоминал: «Знаете, у меня было счастливое детство. Отец занимал большие посты...». Ещё бы — не счастливое. Батюшка добрался до кресла первого секретаря Тбилисского горкома партии и «пыльный шлем» комиссарский наверняка хранил в сундуке с нафталином.

Чудом сохранились в годы хрущёвского «потепления» свидетельства бурной деятельности опричников Лейбы Троцкого. Вот несколько строк: «Комиссары станиц и хуторов грабили население, отбирали скот и продукты в свою пользу... Трибунал разбирал по 50 дел в день. Людей расстреливали на глазах у всей станицы сразу по 30-40 человек, с издевательствами, раздевали догола. Над женщинами, прикрывавшими свою наготу, издевались и запрещали это делать... С гиканьем, свистом, при всём народе...» (ЦГАОР СССР, ф. 1235 оп. 82, д. 15, л. 174-177).

Тогда в правительство народных комиссаров было обращение Войскового Круга Великого войска Донского и его Атамана: «Руки ваши в крови, совесть ваша черна, и все злодейства, совершённые безумцами на протяжении всей мировой истории, превзойдены вами. Боясь за свою власть и за роскошь своей жизни, когда русский народ голодает, — вы уничтожили всякую свободу в свободной русской земле, опираясь на штыки латышей, китайцев и других инородцев...».

Куда там! Уже полгода спустя после убийства Царской Семьи на свет явилась Директива ЦК РКП(б), подписанная Свердловым, которая требовала проводить самую беспощадную борьбу с казачеством путём поголовного их истребления. Донское бюро тогда добавило в собственной директиве:

«Во всех станицах, хуторах немедленно арестовать всех видных представителей данной станицы или хутора, пользующихся каким-либо авторитетом, хотя и не замешанных в контрреволюционных действиях, и отправить как заложников в районный революционный трибунал. (Уличённые, согласно директивам ЦК, должны быть расстреляны)» (Ростоблпартархив, ф. 12, оп. 23, д. 51, л. 11).

Так и трудились «комиссары в пыльных шлемах»: расказачивание, раскрестьянивание, раскулачивание, массовые бессудные расстрелы 1918-1922 годов. 25 миллионов человеческих жизней...

 

75 лет спустя расстрелом мирных жителей из танков аукнулся маленький комиссаров оркестрик «под управлением любви»...

Арбатский гитарист Окуджава тогда откровенно сказал: «Для меня это был финал детектива. Я наслаждался этим. Я терпеть не мог этих людей, и даже в таком положении никакой жалости у меня к ним совершенно не было. И, может быть, когда первый выстрел прозвучал, я увидел, что это заключительный акт».

За две недели до этого «акта» — расправы в Доме Верховного Совета — состоялась встреча с президентом Ельциным группы так называемой «прогрессивной интеллигенции». Среди них были: А.Нуйкин, В.Оскоцкий, Ю.Черниченко, Л.Разгон, А.Приставкин, А.Борщаговский, Я.Костюковский, А.Дементьев, Р.Рождественский, А.Афиногенов, В.Савельев, А.Иванов, К.Ковальджи, Н.Панченко, Р.Козакова, Т.Кузовлёва, Ю.Карякин, В.Селюнин, М.Чудакова и М.Чулаки.

Пять часов на даче КГБ эта интеллигентская братва обрабатывала президента. Кратко их мысли записала и опубликовала Мариэтта Чудакова.

Л.Разгон: «Нельзя сделать яичницу, не разбив яиц. Мы всё время сидим в глубоко эшелонированной обороне».

А.Нуйкин напомнил, что в офицерском уставе за промедление в бою полагаются большие наказания.

М.Чулаки говорил о борьбе с депутатской оппозицией: они должны почувствовать давление двоякое — сверху и снизу.

Поэтесса Т.Кузовлёва «эмоционально и женственно» призывала Ельцина защищать интеллигенцию: «Когда пытаются убрать с политической арены наших соратников — где вы, наш президент?».

М.Чудакова давала конкретные установки, которые президент выслушивал «с вниманием и пониманием»:

«Мы хотели бы сейчас от президентской власти решительности».

«Ради русской демократии сейчас надо проявить волю».

«Сила не противоречит демократии... Сила — это защита демократии, без неё нам не обойтись. И не нужно панически бояться социального взрыва, которым пугают журналисты со страниц полярно противоположных изданий».

«Президенту незачем сейчас бороться за лавры миротворца... Мы хотим последовательности действий президента в отношении правительства. Мы доверяем А.Чубайсу... Наконец, мы ждём и требуем динамизма»...

«За ужином беседа продолжалась и набирала обороты. Ельцин говорил, что в самые ближайшие дни он объявит о своих очень решительных шагах», — так, спустя год, до слезы умиляясь встречей и застольем с Ельциным, Чудакова вспоминала, как они, «цвет русской интеллигенции», давали президенту установки, просили не бояться «социального взрыва», но и припугнули матёрого партократа, мол, если ослушаешься их, то «придёт на какое-то время третья сила», а так как они её не потерпят, «то взрыв будет неминуем».

...Через несколько дней президент Ельцин продемонстрировал обещанные этой кучке людей свои «очень решительные шаги». Произошло то, что должно было произойти в условиях разрушения великой державы и появление власти компрадорской, предательской по отношению к национальным интересам.

Всё началось ещё весной 1993-го. 12 марта в Москве VIII съезд народных депутатов отменил постановление «О стабилизации конституционного строя» и решил съездом определять функции правительства и Верховного Совета. «Демократы» взвыли: «Коммунистический переворот!», «Захват власти Советами»!

20 марта Ельцин обратился к народу через телеящик, объявив о приостановке действия Конституции.

26 марта IX съезд обсуждает вопрос об отрешении Ельцина от должности. А он собрал митинг на Васильевском спуске и заявил, что решениям съезда подчиняться не намерен и власть не отдаст!

25 апреля состоялся референдум — Ельцин удержался у кормила и кормушки. А дальше пошло: 1 мая временно отстранён от власти вице-президент Руцкой. В тот же день милиция и омоновцы разгоняют Первомайскую демонстрацию (по неофициальным данным, только убитых было не меньше 20 человек).

12 сентября в Ново-Огарёве собрались братки Ельцина: министр обороны П.Грачёв, министр внутренних дел В.Ерин, председатель Совета министров В.Черномырдин, и.о. министра безопасности Н.Голушко, начальник главного управления охраны М.Барсуков, начальник охраны тела Ельцина А.Коржаков, ещё был Андрюша Козырев, он руководил министерством иностранных дел. Заговорщики назначили дату разгона съезда и Верховного Совета — 18 сентября, в воскресенье, когда в Доме Советов никого не должно было быть. Прикинули перекрыть все входы в здание и не пускать внутрь всех этих народных депутатов.

Ну, а 15 сентября трогательная встреча с застольем кучки интеллигентов — «мозг нации» — их боевитые призывы: бить по яйцам, чтобы «сделать яичницу»! И 21-го Ельцин объявляет по телеканалам, что он подписал Указ № 1400 «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации», то есть «караул устал, расходись по домам!» — и Съезд народных депутатов и Верховный Совет РФ.

Законно это было или не законно — потом разберёмся! 22 сентября на экстренной сессии Верховный Совет объявил о попытке государственного переворота и прекращении президентских полномочий Ельцина.

К 10 часам утра у Дома Советов собрались его защитники — казаки, чернобыльцы, шахтёры, общественные организации Союза офицеров, Союза социально-правовой защиты военнослужащих, ряд организаций социалистической направленности, отряды дружинников, при чём не только москвичи — жители Питера, Нижнего Новгорода, Воронежа, Белгорода, Новосибирска, других городов России. К концу дня их было несколько тысяч. Это тогда на русский народ обрушился поток ярлыков: «красно-коричневые», «коммуно-фашисты», «нацисты», просто «фашисты».

А в Доме Советов уже было всё отключено — связь, электричество, водоснабжение, канализация. Милиция и ОМОН оцепили здание, жителей домов, попавших в зону оцепления, пропускали только по паспортам.

27 сентября вокруг Дома Советов было установлено заграждение из запрещённой колючей проволоки Бруно, прекратился подвоз продовольствия, медикаментов, к людям не пускали наряды «Скорой помощи».

3 октября митингующие на баррикадах Нового Арбата заняли здание мэрии. Затем часть сторонников Верховного Совета, молодые ребята, безоружные, кое-кто с палками забрались в грузовики омоновцев — прямо с ключами в замках зажигания — и двинулись к телецентру в Останкино. Во главе колонны ехал генерал А.Макашов. Одновременно туда прибыли отряды спецназа МВД «Витязь» и дивизии им. Дзержинского. Здесь, в темноте, началась бойня, расстрел России. Беспощадная расправа над безоружными сторонниками Верховного Совета продолжалась около часа. В 23.00 генерал Макашов приказал отступать...

Утром 4 октября в город вошли войска. Приказ о привлечении войск министерства обороны Ельцин подписал в 4 часа утра. План захвата Дома Советов разработал заместитель Коржакова, хранителя тела «всенародноизбранного», руководитель центра спецназначения Г.Захаров. В 7 часов Ельцин подтвердил свой приказ о штурме Дома Советов и бэтээры дивизии особого назначения МВД им. Дзержинского начали движение. Одну машину противники «реформ» олигархического режима Кремля забросали бутылками с зажигательной смесью, и тогда древняя Москва содрогнулась от танковых залпов.

В работу вступили снайперы. Их заказали из одной из стран Ближнего Востока. Встречал профессиональных убийц в аэропорту «Внуково» Коржаков, всем заранее были определены места — на крышах и верхних этажах зданий, расположенных вблизи Дома Советов. Моя жена и соседка Люба Соколова умудрились подняться на самый верх углового здания — на Смоленской набережной, но вовремя опомнились и спикировали по винтовой лестнице вниз. На их глазах снайперская пуля сразила мужика, собравшегося, было, заснять картину кровавой бойни. Из высотки на углу Нового Арбата и Новинского бульвара несколько раз снайпер шарахнул по противоположной стороне, в район магазина «Маргарита» да так, что моя боевая подруга свалилась с подоконника мирного торгового заведения.

А в 9 часов 20 минут с Калининского моста начался обстрел кантемировскими танками верхних этажей Дома Советов. Генерал С.Микоян, один из сыновей уцелевшего от казни бакинского комиссара Анастаса, по этому поводу с невинностью гимназистки заметил: «А «расстрел парламента» был, скорее, моральный, чем фактический». Генерал Руцкой так не считает: «Первый снаряд попал в зал заседаний, второй — в кабинет Хасбулатова, третий — в мой. Причём били фугасными снарядами, а не болванками, как утверждают сегодня. От болванок здание гореть не будет».

Интеллигенты специального назначения (не о них ли товарищ Ленин заметил: «Интеллигенция это не мозг нации, а говно») торжествовали. Не скрывал своей радости от расстрела восставших против самодура Ельцина и его окружения не только арбатский гитарист Б.Окуджава, говорят, хасид А.Козырев выплясывал на площадке «Свободы» семь-сорок. Артистка Л.Ахеджакова верещала: «Где наша армия?! Почему она нас не защищает?». В.Черномырдин взывал: «Это же нелюди, зверьё! Никаких переговоров!.. Надо перебить эту банду!». Ему вторил Б. Немцов: «Дави, дави, Виктор Степанович, времени нет. Уничтожайте их!».

Ну и русскоязычные писатели от «прогрессивной интеллигенции» «глаголом жгли сердца людей». «Раздавите эту гадину!» — в лютой ненависти к жертвам тонущего «корабля смерти» кричал Ю.Чередниченко. На следующий же день «Известия» опубликовала так называемое «Письмо 42-х». «Мастера культуры», среди которых были всё тот же гитарист Б.Окуджава, Д.Гранин, Д.Лихачёв, В.Астафьев, призывали Ельцина запретить «все виды коммунистических и националистических партий, фронтов и объединений», ввести жёсткие законодательные санкции «за пропаганду фашизма, шовинизма», закрыть ряд газет и журналов, объявить нелегитимными и Съезд народных депутатов, и Верховный Совет. Жертв политических репрессий в этом письме мастера изящной русской словесности уже привычно называли «коммуно-фашистами», «красно-коричневыми», «тупыми негодяями».

 

По официальным данным, убитых при расстреле Дома Советов было 149 человек. Но это ложь. Президент Калмыкии Кирсан Илюмжинов 4 октября 1993-го побывал там и утверждает, что видел сотни убитых: «В большинстве своём это были люди случайные — без оружия. К нашему приходу насчитывалось более пятисот убитых. К концу дня, думаю, это цифра выросла до тысячи».

Илюмжинов был в Доме Советов с президентом Ингушетии Р.Аушевым. Они обратились к Черномырдину с призывом вывести из здания стариков, женщин, детей, раненых и прекратить убийство безоружных людей. На что тот категорически отказал: «Никаких переговоров!»

Виктор Михайлович Сурженко, секретарь Пролетарского райкома КПРФ, в прошлом десантник, боевой офицер, был свидетелем расстрела людей в Останкино. Хорошо зная подземные ходы и тоннели города, он прошёл в Дом Советов, чтобы доложить Руцкому ситуацию в районе Останкинской телебашни. И вот вспоминает, как в тёмном проходе Дома оказался по щиколотку не то в воде, не то в какой-той жидкости. Когда осветил ноги фонариком, всмотрелся — оказалось, что это была людская кровь...

Руцкой рассказывает в интервью «Комсомолке»: «После того, как из здания Верховного Совета вышли все, оттуда всю ночь баржами вывозили трупы... С набережной, прямо от «Белого дома». Это помогло спрятать концы».

Дом Советов ещё был оккупирован войском МВД, когда «Независимая газета» опубликовала 30 октября такое вот письмо:

«Я офицер внутренних войск и для меня вопрос чести сообщить вам, что я знаю. В «Белом доме» было обнаружено 1500 трупов, среди них женщины и дети. Все они были тайно вынесены оттуда через подземный туннель, ведущий из «Белого дома» к станции метро «Краснопресненская» и далее за город, где были сожжены. Об идентификации и речи не было. Где жгли — не знаю».

Ещё письмо — москвича И.Артёменко:

«Я отставной майор МВД. А моя дочь живёт напротив здания парламента через Москву-реку. Три ночи — с 5 на 6 октября, с 6 на 7 октября и с 7 на 8 — моя дочь видела ночами на реке суда с широким остовом, возможно, баржи, в которые из здания парламента военные перегружали что-то, переносили в мешках и на широких полотнищах. Дочь наблюдала всё это в театральный бинокль. Но выйти из дома и рассмотреть поближе, даже думать не приходилось: комендантский час, строго. Я допускаю, что это вывозились останки погибших в расстрелянном здании и не спасённых раненых».

В тот чёрный октябрьский день расстрела к нам в дом пришла одна из свидетельниц зверства омоновцев в Доме Советов. Московский врач, эта женщина пришла на баррикады по долгу — бороться за дарованную Богом жизнь любого человека. Мне запомнились её руки, вернее, ладошки. Они были коричневого цвета. И мы услышали рассказ о жестокости людей, которые так лихо демонстрировали когда-то и «комиссары в пыльных шлемах»:

«Женщин и детей омоновцы, под страхом расстрела, заставляли ползти по длинному парламентскому коридору, натёртому мастикой. Стоял жуткий мат! Под дулами автоматов, кто мог, ползли, а всех раненых омоновцы расстреливали...».

Не могу не привести ещё одно свидетельство кровавой расправы ельцинского режима — письмо 20-летней Валерии Воронцовой.

«Осенью 93-го года я была у «Белого дома». Пришла туда потому, что ненавижу ложь, цинизм, подлость, ограниченность, тупость, человеческую жестокость, хамство — короче, всё, что в избытке у г-на Ельцина, его приспешников, и его режима.

Держалась я там тихо-скромно, громко не кричала, тележурналистам на глаза не лезла — других дел было много... Когда началась настоящая бойня, на моих глазах убили подругу, с которой мы дружили больше десяти лет. А потом я оказалась между раненным в живот мужчиной и спецназовцем с перекошенным от ненависти лицом. Я крикнула ему: «Не стреляй, он же ранен!» — на что спецназовец мне ответил: «Ранен, но не убит же...». Я бросилась и заслонила того мужчину, думала, в женщину тот подонок не выстрелит, но пули вошли в мою спину...

А потом в замызганном грязном подъезде меня, раненую, всё время теряющую сознание, насиловали два омоновца. Я до сих пор слышу их слова о том, что, мол, эти мучения «причитаются Руцкому и Хасбулатову, но нам до них не добраться, поэтому всё сполна получишь ты...».

Я пришла в себя через четыре дня в больнице. А вышла из больницы только в марте 1994 года. Знаете, выйдя из больницы, я не могла жить в Москве. Не могу видеть этот (мой родной) город и его жителей. В каждом омоновце я вижу одного из тех двоих. И до сих пор (уже больше полугода прошло) я кричу по ночам... Я, по-прежнему, каждую ночь вижу во сне ту бойню...

Ещё раз повторяю: я не жалуюсь и ни о чём не жалею. Просто я хочу дожить до часа расплаты. Придёт ли он?..

Поймите, октябрьская трагедия не кончилась, для некоторых она продолжается и будет продолжаться до тех пор, пока не поплатятся за содеянное ельцины, филатовы, грачёвы, ерины, яковлевы, шахраи, бурбулюсы и другие...».

Летом 1994 года Валерия Воронцова, не вынеся душевной травмы, покончила с собой.

Год спустя после расстрела людей по приказу Ельцина, когда критикесса Чудакова умилялась по поводу встречи с ним кучки «прогрессивной интеллигенции», была гражданская панихида по убиенным. От лица многих матерей вот что сказала Наталья Павловна Пескова, мать убитого 18-летнего сына:

«Прошёл ровно год с того страшного дня, когда мы пережили это горе. Наши дети — это Юра Песков, Женя Виноградов, Марина Курышева, Кирилл Матюхин, Дима Обух, Роман Денисов... Они не занимались политикой, но многие из них хотели разобраться в сложившейся ситуации, своими глазами всё посмотреть. Мой сын, когда в последний раз собирался в центр Москвы, так и заявил: «А что я скажу своим детям?». Теперь он ничего не скажет.

Наших детей убивали зверски. Марину Курышеву застрелили на седьмом этаже, стреляя в окно квартиры. Она была студенткой первого курса юридического факультета, красавица, обаятельная девушка. Матюхина Кирилла расстреляли в упор пять омоновцев с чулками на глазах. Ребята — студенты электромеханического института — пришли на крышу посмотреть, что же происходит. Но эти звери даже не выслушали их. Ребята кричали: «Мы студенты, безоружные, мы просто пришли посмотреть, что происходит». Эти звери делали своё дело. Обуха Диму, студента архитектурного института убили в затылок. Мой сын Юра получил четыре ранения: два в ногу, одна пуля со смещённым центром в живот и одна в спину. Наших детей расстреливали, причём зверски, посреди белого дня, в любимом городе, по указу президента».

И вот убиты: Костя Калинин (14 лет), ученик 8 класса; Роман Денисов (15 лет), ученик 10 класса школы № 981; Марина Курышева (16 лет), студентка Международного политологического университета; Роман Верёвкин (16 лет), ученик техникума; Сергей Кузьмин (17 лет); Дмитрий Артамонов (17 лет); Олег Иванов (17 лет), ученик 10 класса; Юрий Песков (18 лет); Дмитрий Обух (18 лет); Иван Пантелеев (20 лет).

Так жертвами политических репрессий одичавшего от вседозволенности властолюбца стали даже невинные юные души. О жертвах тех окаянных дней есть такие вот жуткие сообщения:

У Юры Пескова тяжёлое огнестрельное ранение в ногу, в спину, смертельное сквозное ранение пулей со смещённым центром тяжести в живот с поражением внутренних органов.

У Наташи Петуховой огнестрельные ранения: в ногу, четыре — в грудь (от плеча до плеча), в затылок. На лице и теле ссадины и синяки, выбиты зубы.

У Кости Калинина ранения в шею, бедро, голень и грудь. На лице ссадины от удара тупым предметом (прикладом?), перебит нос, руки чёрные — отбиты ударами тяжёлого тупого предмета.

Сергей Кузьмин: множественные пулевые ранения из крупнокалиберного пулемёта БТР.

Слава Бондаренко: огнестрельное пулевое ранение груди, ножевое ранение (удар штык-ножом).

Сергей Парнюгин: жестоко избит, резаные раны коленных суставов, множественные пулевые ранения, добит раненый выстрелом в голову...

«Люди попирали нравственные принципы и пролили невинную кровь, эта кровь вопиет к небу, и как предупреждала Святая Церковь, останется несмываемой каиновой печатью на совести тех, кто вдохновил и осуществил богопротивное убийство невинных ближних своих. Бог воздаст им и в этой жизни, и на Страшном суде своём», — это слова Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II в «Обращении к народу» 8 октября 1993 года.

 

Спустя 22 года после расстрела Верховного Совета, людей не согласных с политикой президента Ельцина, кучка интеллигентов, именуемая себя «прогрессивной», выступила с предложением увековечения памяти жертв политических репрессий. Среди членов «Конгресса интеллигенции» журналист Н.Сванидзе, архивист Ю.Пивоваров, правозащитники Л.Пономарёв, С.Ковалёв.

«Мы должны конкретизировать наши цели, иначе приятные встречи продолжатся, но не будут иметь никакого результата», — призвал своих единодумцев на «Конгрессе интеллигенции» Сванидзе, и Пономарёв поддержал товарища по «прогрессивной части» русской интеллигенции. Он сообщил, что на днях председатель правительства Медведев уже подписал бумагу, в которой определена концепция по увековечению памяти жертв политических репрессий, и подчеркнул, что в последнее время власть ничего похожего не говорила и что «этот документ нужно использовать».

Не знаю, состоялась ли встреча «прогрессивной части» с президентом РФ Путиным, как это было в сентябре 93-го на даче КГБ с Ельциным, но в канун памятной даты массового убийства Владимир Владимирович издал указ об установке мемориала жертвам политрепрессий.

«Из 336 самых разных по замыслу и стилю проектов был выбран один — с ёмким, говорящим названием «Стена скорби», — сказал Путин и указал место, где предполагается мемориал установить. Это на пересечении проспекта Сахарова и Садово-Спасской улицы.

«Стена скорби»... Действительно, ёмкое название, охватывающее трагические страницы нашей истории. У евреев есть «Стена плача», но это совсем не то. Вот после смуты 1905 года, которую почему-то называют «русской революцией», вышел многотомник «Книга Русской Скорби» — выдающийся исторический памятник русского народа, посвящённый погибшим в борьбе с внутренними врагами Отечества в начале XX века.

Стихийный народный подъём 1905-1906 гг. стал школой организации русских людей против организованной антирусской смуты. Ценой многих тысяч жизней патриотам удалось тогда подавить крамолу, революционные бандформирования, тайные секты и общества. И «Книга Русской Скорби» была настольной во многих русских семьях.

Мнится мне, и мемориал «Стена Скорби» будет отвечать горькой правде истории ушедшего века. Помните, у Александра Блока в поэме «Двенадцать»:

Товарищ, винтовку держи, не трусь!

Пальнём пулей в Святую Русь —

В кондовую,

В избяную,

В толстозадую!

Эх, эх, без креста!

 

Пальнуть-то пальнули, да сколько миллионов жизней стоила та пальба...

И опять идут двенадцать,

За плечами — ружьеца.

Лишь у бедного убийцы

Не видать совсем лица...

 

И конец поэмы:

Так идут державным шагом —

Позади — голодный пёс.

Впереди — с кровавым флагом,

И за вьюгой невидим,

И от пули невредим,

Нежной поступью надвьюжной,

Снежной россыпью жемчужной,

В белом венчике из роз —

Впереди — Исус Христос.

 

«Стена скорби» — это «времён связующая нить». Она, как и была в жизни, расстрелянная, задымлённая от огня, чёрная стена... Белого дома. От неё, по брусчатке, с ружьецами за плечами идут за вьюгой блоковские двенадцать.

... И идут без имени святого

Все двенадцать — вдаль.

Ко всему готовы,

Ничего не жаль...

 

Наконец, место для мемориала — оно должно быть доступным и москвичам и гостям столицы. Приедет, скажем, парень из Синих Ляпигов — где ему искать проспект Сахарова? Проспектов в Москве много. Да и кто такой Сахаров?.. Ну, как не знать Сахарова! Ты что, паря, не проходил в армии про атомную бомбу? А про водородную? То-то и оно...

А место для исторического мемориала давно готово. В центре города, на старом Арбате, есть площадка, довольно просторная — чуть ли не площадь! — на краю которой стоит странный, особенно для иностранных туристов, человек. Сгорбленный, руки в карманах, огромная голова и совсем нечеловеческих размеров штиблеты — это внук кантора, сын комиссара Шалвы, известный в 60-е годы кумир кухонных посиделок Окуджава.

Так вот, если площадь, для одного человека явно излишнюю, чуток уплотнить, как это бывало после 1917-го с нахлынувшими в белокаменную местечковыми комиссарами; на противоположном краю от гитариста возвести расстрелянную задымлённую стену Белого дома, от которой «идут державным шагом» — «за плечами ружьеца» — Ванька, Андрюха да Петруха, то «Стена скорби» станет поистине горьким напоминанием о жертвах насилия, тревожащих души не только кучки «прогрессивной части интеллигенции».

...В белом венчике из роз —

Впереди — Исус Христос.