Михаил ЖУТИКОВ 
Михаил ЖУТИКОВ
И ТЕБЕ ОТОЛЬЁТСЯ ПО ПОЛНОЙ...
БАРАНОВОЛК
…Дабы сковать течение обманов,
Растратой сил не оскорблять веков,
В единстве вольном дабы ни баранов
Не продолжалось в мире, ни волков…
Сбылось! Ядрёной мысли воплощенье,
Научно обоснованных кровей,
В пылу надежд, к высокому служенью
Барановолк выходит из степей.
Дороден. Взгляд бараний, волчье ухо,
На пастбище усиленно нагнут:
Осознаёт свободу-через-кнут –
На благо общества утешить брюхо,
Ко прочей туп… но проблеснёт, как сталь,
В глазу Освобожденная Мораль.
Чуть углядев в соседе нерадивость,
Рвануть спешить под мордой у него
(он именует это: справедливость),
Ну, а не выйдет… это ничего.
Что до руна – хоть мастью и пригож,
Как ни щелкай, клока не сострижёшь.
Повеет ли неясными ветрами,
Спешит за спины (покосясь на лес),
Но жалкий вой доносит вечерами,
Что воли дух в бедняге не исчез,
Что стыло, в этой сумеречной тяге
Нечуждой непокорностью дыша,
В том пере-недокрещенном бродяге
Томится двупорожняя душа.
Тогда неважен вид его. Корежут
Красавца судорги, во взоре две луны
Шевелит боль – хоть вроде и не режут,
И ружья по нему запрещены.
Уют потьмы и, бок о бок, собрата
Широкий бег – и дух, и чернота
Открытой крови – въяве, и тогда-то
Кнута себе он требует, кнута!
Не то он пасть улыбчиво оскалит
И, опевая выдох и полёт,
Собрата скорой, волчьей хваткой валит
На спину и по-волчьи горло рвёт.
ЛЕВ
Теперь молчи. Избыта, что ли,
По капле будущность – пока
Короткий путь до львиной доли
Ты мерил силою прыжка.
Тем быстрым воздухом не веет
И в снах. А явь куда ярей –
Они почти уже не верят
Улыбке царственной твоей,
Когда железным коридором,
Ливрейной сворой провожён,
Тянуть опилочным позором
Нелепый хвост ты отряжён.
Не одолеть ягнячьей стыни,
Стреляет бич, и в пасть суёт
Башку в поганом брильянтине
Тебе отважный идиот.
В протухлом мельтешенье света
Под барабанный пустослов
Ты стерпишь, царь, кружное это
Рукоплескание ослов.
Должно быть, лакома арена
Забывшим правду божества –
Им дней бесчувственная смена
Не доставляет торжества,
Их выходки глухи, нежданны,
Нелепы горести труда,
Как настоящий зверь саванны
Не поступает никогда –
Ненужной злобою упито,
Предусмотрительно-подло,
Несчастно и недаровито
Тысячерылое кубло.
…Но ты не явишь им презренья.
Уверь мучителей своих,
Учись их страшному терпенью
И стереги сторожкость их:
Раз ошибётся чернь тупая,
Засов не звякнет на тюрьме.
И вот тогда, легко ступая,
Ты улыбнёшься им во тьме.
КУКУШКА
1.
Чем знаться с нуждой неисходной –
Чем строить, страдать, дорожить –
Гражданкою леса свободной
Куда как вольготнее жить.
В трудах изнемогут простые,
Для умных готовое есть –
Где губят гнезда родовые
И глупых наседок не счесть.
Готовая кладка в глубинке
Такой вот открыта, рябя,
Где каждая в ложе пушинка
Нащипана ей из себя.
Безвестной нуждой увлекаясь,
В отлучке мамаша: лети.
Не этой роптать утесняясь
И где ей считать до пяти.
Теперь упорхнуть, успокоясь,
Усевшись не так далеко –
Была бы нечистая совесть,
А всё остальное легко.
О гордом уме и гоненьи
Втолковывать гулким лесам,
Скитальцей в общественном мненьи,
А этот потрудится сам.
2.
Свои могут медлить, удаче
Доверясь в родимом дому,
Он должен быть первым, иначе –
Иначе не хватит ему.
В налипших доспехах, едва из
Яйца, а уж жизни заказ
Нерадостен. Но, не вдаваясь,
Нацеленно выкачен глаз.
Что, мокрому, дрожи по жилам,
Забот от рожденья иных!
Ему тяжело, не по силам
Выталкивать этих своих.
Внизу, к их дурацкому горю –
В объятья дурацким судьбам –
Достанутся умному хорю,
Колючим союзным зубам.
А тут уже тянется шея –
Старайся, мамаша, таскай,
О вечно голодном радея,
Ему одному успевай.
И жутко же крови веленья
Расслышать, и то ли слышней –
За хлопотами прокормленья
Куда там опомниться ей,
Пока зажелтеют денёчки,
Прозрачнее солнышка свет:
Родимые где же сыночки?
– Ку-ку, – раздаётся в ответ.
ВЫХОДЦЫ ИЗ ПЕСКА
Как тяжесть больная мира
Провалит ходы, веска –
Выходят, выходят в дыры
Выходцы из песка.
Их много, их всё прибудет,
Шурша жестяной тропой, –
Мерцают, одеты будто
Хитиновой чешуёй.
Пустынен их путь убогий,
Где сохнет вослед трава.
Пересыпают немногие
Между собой слова:
В них осыпь шурфа и шлака
И праха взвитых бархан –
Песочных часов у мрака
Бездн, где сухой туман,
Где в жажде росы задохлись
Песчаник, солончаки,
Где у кореньев ссохлись
Костные желваки.
Не ждать – не осветят верой
И не глядят назад
Выструенные ветром
Голые их глаза.
В виду уже улиц серых
Их вал, легион, кортеж,
Находят колонны первых
На гребень и на рубеж,
На город с последней птицей,
Глядящей угрюмо вдаль –
Призрачные вереницы,
Как в косяке кефаль.
Укрыты пыльцой беспутиц –
И, словно не чужаки,
Взирают на них тех улиц
Стеклянные мертвяки.
* * *
От кровавой ли Мэри
И горячей собаки
Оскоромились мы, дорогой –
Что осталось у двери
Уклониться от драки,
Поклянясь, что сюда ни ногой.
И лелея проклятья
И кульки на дорогу
Обнимая с улыбкой кривой,
От привета по платью
До плевка от порогу
Весь визит волоча за собой,
Вновь убожество, вчуже,
Узнавая недвижно
Под бурьяном, в родимом дому –
Видеть: стал ещё хуже,
И уму непостижно,
До чего ж ты не нужен ему.
А в дому твоём плохо:
В доме пляшут чужие,
С петель дверь, и к окошку приник –
Где хозяйка-дурёха,
Где твои все родные? –
В уголочке хозяин-двойник.
Может, это ошибка,
Зазеркалье ли, к ночи?
Бедный дом о тебе позабыл?
И с кульками, пришиблен –
То ли вот захохочет,
То ли намертво зубы сцепил?
BELETAGE
Управленье финансо-потоком –
Подневольный невидимый труд.
В обореньи недугов жестоком,
Что ни месяц, подельники мрут.
Опостылело с ними светиться,
Растирая слезу кулаком,
Паханеть и советь, и креститься,
Воздыхать и тащиться с венком.
Для хозяев ты вроде насоса,
Что саднит – не втолкуешь вовне
То предчувствие русского сброса
В оборделенной этой стране,
Где расчётам нет весу ни грана,
Где обычай совсем не таков –
Не полипам смирить урагана,
Не гиенам возглавить волков.
Лес милее родимому волку
И ощерены зубы во тьму,
А и кинуто сколько без толку,
Чтоб не помнить о том самому.
Чьим до шкуры не бритвенный холод,
Океана ласкается медь –
Не узнать этой жути ухода,
Эти волчии очи не зреть,
А тебе у того океана
Занимается отсвет иной –
Взалчут чёрные духи тумана,
Взыщет ад головы удалой,
А тебе отольётся по полной
Возвращенье лесного дружка,
И не выхаркать чёрные волны
Океанского – у – бережка.
…Секретутки же не разумеют,
Разбирает дешёвок азарт! –
Что и плотен, и так розовеют
Брылья щек до ушей, и глаза
Так-то бронзово в душу щелятся,
Точно вправду чертяка здоров,
Что «Давид, промывающий яйца»,
Обнаруженный близ Сандунов.
* * *
Всегда умыт, подвит умело,
Нимало, право, не спесив –
Сам Чёрт Иваныч режет мыло:
Он так, он так трудолюбив.
Не привереда – не осудит,
Готов невежливость простить,
Он здешний, только не отсюда
И обожает погостить.
Все огорчения забудем:
Зачинщик славной суеты –
Напомнить, там, шутя, бабуле
Её девчоночьи мечты
Или давно немолодую
С каким-то седеньким вполне
Пустить томиться ночь-другую
И обниматься при луне.
Умильный крой на чуткой морде –
Изящен, в духе, скромный взгляд,
И рожки по последней моде:
Sic! Полумесяцем назад.
СТАРЫЙ ШАКАЛ
Урод, вонючка, поношенье стаи –
За ней плетёшься злобным чужаком,
И шутит смело низость молодая,
Тебя сманив прожжённым котелком.
В нем запах сала, горечи кострища,
Прогорклой пищи в угле и песке –
И сунув пасть, защемленную в днище,
В железной маске ты – и в колпаке.
Ты молча возишь морду в этой каске
В песке, и лапой отдирая край,
В своей крови – ты в самолучшей ласке,
И по душе тебе собачий лай.
Не поминать – тот гон и гам, и воздух
На перекатах, что теперь тихи,
И небеса, обрызганные в звёздах,
И тот горчащий запах требухи.
В траве алей от сыплющего крапа
И на сердце – сосущая змея,
Пустой живот, трясущиеся лапы
И кровь на рыле – выслуга твоя.
…Отстала лишь молоденькая злючка,
Не по родству ль? – сочувствуя всегда,
Её не ждал в ощеренной трясучке
И укусил от страха и стыда.