Владимир ШЕМШУЧЕНКО. ЭТОТ СОН НАЯВУ БУДЕТ ДЛИТЬСЯ И ДЛИТЬСЯ… Стихи

 

Владимир  ШЕМШУЧЕНКО

ЭТОТ СОН НАЯВУ БУДЕТ ДЛИТЬСЯ И ДЛИТЬСЯ…

 

* * *

Ветер замёл под ковёр облетевшей листвы

Милые глупости и разговоры о лете.

Перелиставший Сервантеса северный ветер

Жестью на крыше грохочет… Ах, если бы вы

Или другой кто-нибудь на весёлой планете

Вместе со мной разделили  сегодня печаль…

Впрочем, о чём я – никто за меня не в ответе –

Сею стихи – собираю дамасскую сталь…

Некто однажды сказал мне: «Иди, дождь с тобою…»

(Был он, признаюсь, смешон и довольно нелеп).

После писал мне преглупые письма из Трои,

Ну а потом замолчал, потому что ослеп…

Чёртово время! Бегу, как собака, по следу

За показавшими гонор и прыть в человечьих бегах.

Если сегодня же ночью я Трою спасать не уеду,

То на рассвете в «испанских» проснусь сапогах.

 

* * *

Осыпаются мысли.

Опадают слова.

Перелески раскисли.

Оплыла синева.

 

Осязаема Нежность.

Невесом ветерок.

Очевидна небрежность.

Непричёсанных строк.

 

Без особого шика

Разноцветный наряд

Листопад-горемыка

Износил до заплат.

 

Ходит поздняя осень –

Гроздь рябины в косе…

И не рыжая вовсе,

А нагая совсем.

 

* * *

Пером и кистью по зиме

Позёмка пишет акварели.

Дрожат ресницы старой ели

И серебрятся в полутьме.

 

С зеленоглазою луной

Играет старый кот в гляделки.

Вживаюсь в роль ночной сиделки,

Поскольку сам себе – больной.

 

Пузатый чайник на плите

Пыхтит, вздыхает и бормочет,

Как будто мне напомнить хочет

О заоконной красоте.

 

Звездам нет счёта, бездне – дна-

От белой зависти немею,

И всё же выдохнуть посмею:

Россия – это тишина.

 

НАВОДНЕНИЕ

(на 100-летие Чёрного квадрата К. Малевича)

Перестарались служители зияющей пустоты

И рассердили ветер… Мне ли о том жалеть!

Теперь, сказавшись больными, дрожат, поджимая хвосты –

В наших краях от усердия немудрено заболеть.

 

Рядом с рекламной тумбой, ободранной догола,

Ходят серые волны с льдинами наперевес.

Если по недомыслию выйдешь из-за угла –

На шею электропровод тебе намотает бес.

 

Самое время мысли в строй загонять пером

Или сливать в санузел постмодернистский бред,

Чтоб из двора-колодца, как пустое ведро,

Чёрный квадрат подняли насмех, а не на свет.

 

И всё таки жаль плутишек (ну, тех – сДе Пари Нотр-Дам),

Их теперь, оглашенных, затопчет любая тень

И смоет большая вода с камней Великого города…

Я бы их спас, конечно, да что-то сегодня лень!

 

* * *

Ночь ещё пахнет снегом…

Выпьем же за весну

С Муркиным наглым побегом

Из форточки – на сосну!

Ну, и ещё за морзянку

Улиц, танцующих крыш…

Это душа наизнанку –

Разве за ней уследишь!

Это сердцебиенье,

 артериальная кровь!

Это неповторенье!

Это не в глаз, а в бровь,

Выгнутую рассветом –

Ну, вон у той, с зонтом…

Кабы я был поэтом –

Я бы за ней хвостом!

Март – не сезонный рынок

И словесный грим!

Где мой второй ботинок!?

После договорим….

 

* * *

Апрельское утро грачами озвучено.

Уходит в подлесок туман, не спеша.

Ещё две недели – и скрипнет уключина,

 И лодка пригладит вихры камыша.

 

Ещё две недели – и синяя Ладога

Натешится вволю, подмяв берега,

И в небе проклюнется первая радуга,

И рыба пойдёт нереститься в луга.

 

И ветер с Невы – аж до самого Таллина! –

Молву донесёт…  А пока среди льдин,

Как спящая женщина, дышит проталина

С лиловым цветком на высокой груди.

 

* * *

Украинская ночь домашним пахнет хлебом.

Здесь время не идёт, а тянется, как мёд.

На капли молока, пролитые на небо,

Во все глаза глядит ленивый рыжий кот.

 

Его пра-пра-пра-пра… якшался с фараоном.

Он по-кошачьи мудр. Он доктор всех наук.

По одному ему лишь ведомым законам

Он выскользнуть сумел из цепких детских рук.

 

Он знает, почему туман сползает с кручи,

И то, о чём поют метёлки тростника.

А я у костерка под ивой неплакучей

Никак не разберусь – зачем течёт река?

 

Динь-динь, динь-динь, динь-динь – проснулся сторожок!

(Похоже, крупный лещ польстился на наживку…)

Удилище – в дугу! Он сам себя подсёк!

Я вывожу его… как кралю, на тропинку.

 

И вот он – золотой! Должно быть, в два кило…

Танцует на песке последний в жизни танец.

Украинская ночь вздыхает тяжело,

И на её щеках – предутренний румянец.

 

Лизнула сапоги днепровская волна,

И лещ  пошёл, пошёл, качаясь с бока на бок…

Иди – мне жизнь твоя сегодня не нужна.

И сладок этот миг, и ветер тёплый – сладок!

 

МАРИНЕ

1.

Расскажи мне о море, расскажи о балтийских штормах,

О янтарной сосне, догорающей в топке заката,

О кочующих дюнах на острове Сааремаа,

О любви, что, как чайка, свободна, легка и крылата.

 

Разбуди, зацелуй, уведи за собой по волнам

В неразгаданный мир, где туманы ложатся под ноги,

Где о чёрные скалы когда-то разбилась луна,

Где, согласно легендам, живут белокурые боги.

 

Расскажи, расскажи о грустинках в углах твоих губ…

(Я их видел однажды, когда ты играла с волною).

Надвигается шторм… Ветер северный весел и груб –

Обнимает тебя и хохочет вовсю надо мною!

 

2.

Перебранка полешек, бормотанье огня,

И волос твоих рыжих волнующий запах…

Я тебя назову – свет осеннего дня,

Или, лучше, – предзимье на заячьих лапах.

 

А ещё – из камина возьму уголёк,

И на белом листке (только бы не проснуться!)

В простоте напишу всего несколько строк,

До которых потом не смогу дотянуться.

 

Полутон, полужест – между явью и сном –

(Только ты помолчи, а иначе – разбудишь!)

Это снег! Это – первый, большой за окном!

Я его полюблю, так, как ты его любишь!

 

3.

Ночь из двора-колодца

Вычерпала людей…

Снега хочется! Солнца!

Где моё солнце?! Где!?

 

Мне не угомониться –

Пасынку Караганды.

Лижет луна-волчица

В полночь мои следы.

 

Свет твоего окошка…

Соток ступенек – в миг!

Снега хочется! Солнца!

Рук твоих! Чёрт возьми!

 

* * *

Синее, синее, синее –

Из невозможных глубин…

Береговая линия,

И Александр Грин.

Что-то ещё… По осени

Солнце не жжёт, как оса.

У разбитной Феодосии

Рыжий каштан в волосах.

Вечер. Погодка купальная –

Пристань, кефаль, невода…

Не акварелька астральная –

А с огоньками вода.

Что-то ещё… Ранимое…

(Слышишь, как сердце стучит…)

Грустное… Неповторимое…

И наизусть заучить!

 

ПОЛНОЛУНИЕ

Свет лампы портьерами выпит.

Сгущается синяя жуть.

Сегодня – не мой выход.

И всё-таки я выхожу:

По клавишам стертых ступеней,

По тучам, по звёздам – туда,

Где слышится тихое пенье…

Сейчас или никогда!

К чертям все слова проходные –

В поэзии грош им цена.

Плевать, что мужчины земные

Тебя называют – Луна.

Простим их – убогих и сирых,

Расхитивших земли отцов…

Лишь женщины града и мира

Твоё повторяют лицо.

Ты кровь поднимаешь по венам,

Склонившись над ними во сне.

Они из телесного плена

Восходят к тебе в тишине.

Уходят всё выше и выше,

И нет в них ни капли вины.

Я знаю – они тебя слышат!

И вот уж – совсем не видны…

 

СТЕПНОЕ

Когда лязгнет металл о металл, и вселенная вскрикнет от боли,

Когда в трещинах чёрных такыров, словно кровь, запечётся вода, –

Берега прибалхашских озёр заискрятся кристаллами соли,

И затмит ослабевшее солнце ледяная дневная звезда.

 

И послышится топот коней, и запахнет овчиной прогорклой,

И гортанная речь заклокочет, и в степи разгорятся костры, –

И проснёшься в холодном поту на кушетке под книжною полкой,

И поймёшь, что твои сновиденья осязаемы и остры.

 

О, как прав был строптивый поэт – Кузнецов Юрий, свет, Поликарпыч,

Говоря мне: «На памяти пишешь…» (или был он с похмелья не прав?).

Хоть до крови губу закуси – никуда от себя не ускачешь,

Если разум твой крепко настоян на взыскующей памяти трав.

 

От ковыльных кипчакских степей до Последнего самого моря,

От резных минаретов Хорезма до Великой китайской стены, –

Доскачи, дошагай, доползи, растворяясь в бескрайнем просторе,

И опять выходи на дорогу под присмотром подружки-луны.

 

Вспомни горечь полыни во рту и дурманящий запах ямшана,

И вдохни полной грудью щемящий синеватый дымок кизяка,

И сорви беззащитный тюльпан, что раскрылся, как свежая рана,

На вселенском пути каравана, увозящего вдаль облака…

 

ДИГОРИЯ

Изгиб, излом, и нет дороги…

Нелепо, как в дурном кино!

И вспоминается о Боге –

Ему всегда не всё равно.

 

Ревёт мотор на грани срыва.

Чуть-чуть назад… Вперёд… Вираж…

Налево – лезвие обрыва.

Направо – зубы скалит кряж.

 

Потеет на спине рубашка,

Как в зной из погреба вино…

Водитель – на бровях фуражка –

Хохочет… Чёрт, ему смешно!

 

И на заоблачном пределе

Последних лошадиных сил,

Скрипя мостами, еле-еле

Вползает в небо старый ЗИЛ.

 

А вдалеке печальный демон

Несёт домой пустой мешок…

Я – наверху! Я занят делом!

И мне сегодня хорошо!

 

И я живу… Ломаю спички…

Курю, как будто в первый раз,

И вредной радуюсь привычке,

И пелена спадает с глаз.

 

Здесь солнце на сосновых лапах

Качается, как в гамаке.

Здесь можжевельниковый запах

Живёт в болтливом ручейке.

 

Здесь, как гигантские тюлени,

Слезятся утром ледники.

Здесь тучи тычутся в колени

И тают от тепла руки,

 

И, выгибая рысьи спины,

Да так, что пробирает дрожь,

Рыча, царапают вершины…

И дождь вокруг! И сам я – дождь!

 

ПЕТЕРБУРГ

1.

У зимы петербургской характер прескверный весьма –

У неё задарма на понюшку не выпросишь снега.

Безъязыкие жмутся на Невском друг к дружке дома,

А под ними подземка гремит допоздна, как телега.

 

Разгулявшийся ветер начистил Атлантам бока

И, как ловкий цирюльник, намылил гранит парапета.

В плиссированной юбке на берег выходит река

И с достоинством царским идёт в Эрмитаж без билета.

 

И опять всё не то! Как мальчишку, меня провела –

Вместо ярких полотен подсунула кинокартинки!

А над площадью Ангел уже расправляет крыла,

И Балтийское море мои примеряет ботинки.

 

2.

Я скользящей походкой, сам-друг, возвращаюсь домой –

Муза канула в ночь и свела (вот зараза!) Пегаса…

Рядом кашляет город, он пахнет тоской и тюрьмой

И ещё недержаньем горячей воды в теплотрассах.

 

Это надо же – вляпаться в эту чухонскую рань,

В этот выжатый воздух с душком топляка и сивухи,

И в уме сочинять не стихи, а тотальную дрянь,

И заснеженным львам, осердясь, раздавать оплеухи.

 

Просыпается город… Ему на меня наплевать,

Мною он пренебрёг и бесстрастно зачислил в потери.

Дома ждут меня стол, абажур и складная кровать,

И некормленый кот, и ворчливые старые двери.

 

Я домой возвращаюсь и тёплое слово – домой –

Языком непослушным по нёбу сухому катаю.

Я чертовски богат надоедливым задним умом –

Потому даже псы мне, рыча, отказали от стаи.

 

Я домой возвращаюсь… Я болен, я ранен тобой,

Мой, продутый ветрами, чахоточный, каменный город!

Знаю – ты не зачтёшь этот наглый словесный разбой

И снежинку прощенья уронишь за поднятый ворот.

 

* * *

Бросил в угол и ложку, и кружку,

И когда это не помогло –

На чердак зашвырнул я подушку,

Что твоё сохранила тепло.

 

Не ударился в глупую пьянку,

Не рыдал в тусклом свете луны,

А принёс из подвала стремянку,

Чтобы снять твою тень со стены…

 

* * *

Скоро утро. Тоска ножевая.

В подворотню загнав тишину,

На пустой остановке трамвая

Сука песню поёт про луну.

 

Вдохновенно поёт, с переливом –

Замечательно сука поёт.

Никогда шансонеткам сопливым

До таких не подняться высот.

 

Пой бездомная! Пой горевая!

Под берёзою пой, под сосной,

На пустой остановке трамвая,

Где любовь разминулась со мной.

 

Лунный свет я за пазуху прячу,

Чтоб его не спалила заря.

Плачет сука, и я с нею плачу,

Ненавидя и благодаря.

 

ПО  ОТВЕСНОЙ  СТЕНЕ

1.

Выглянул месяц, как тать из тумана,

Ножичком чиркнул – упала звезда

Прямо в окоп… В сапоги капитана

Буднично так затекает вода…

 

Через минуту поодаль рвануло.

Замельтешили вокруг светлячки…

Встать не могу – автоматное дуло

Прямо из вечности смотрит в зрачки.

 

2.

Белый день. Белый снег.

И бела простыня.

Бел, как мел, человек.

Он белее меня.

 

Он лежит на спине,

Удивлённо глядит –

По отвесной стене

Страшновато ходить.

 

«Помолчите, больной… Не дышите, больной…» –

Говорит ему смерть, наклонясь надо мной.

 

3.

Остывают страны, народы

И красивые города.

Я плыву и гляжу на воду,

Потому что она – вода.

 

А она и саднит, и тянет,

Словно соки земные луна…

Жду, когда она жить устанет

Или выпьет меня до дна.

 

Я плыву, как вселенский мусор…

На другом берегу реки,

Наглотавшись словесного гнуса,

Чахнут звёздочки-паучки.

 

Из какого я рода-племени?

Кто забросил меня сюда?

Скоро я проплыву мимо времени,

Опрокинутого в никогда…

 

* * *

Дождь походкой гуляки прошёлся по облаку,

А потом снизошёл до игры на трубе.

Он сейчас поцелует не город, а родинку

На капризно приподнятой Невской губе.

 

И зачес я лукавую женщину-осень,

С разметавшейся гривой роскошных волос,

Ради музыки этой безжалостно бросил!?

Чтоб какой-то дурак подобрал и унёс!?

 

Я по лужам иду, как нелепая птица,

Завернувшись в видавшее виды пальто.

Этот сон наяву будет длиться и длиться –

Из поэзии в жизнь не вернётся никто!

 

ПОСЛЕДНИЙ  ВЫХОД

Поворот головы… Эти тонкие нервные пальцы…

И летящая чёлка! И дерзкий мальчишеский взгляд!

Травестюшка… Фитюлька… Судьбу надевает на пяльцы

И смеётся над ней, как смеялась лет двадцать назад.

 

Всё ещё хороша… И без промаха бьёт из рогатки

На потеху жующей сладчайший поп-корн детворе!

И азартно играет с крадущейся старостью в прятки,

И заранее знает – кто будет повержен в игре.

 

О, великий театр! С чем твои треволненья сравнимы!

На ступеньках галёрки, в тиши запылённых кулис,

Я глотал твои слёзы… Я Гамлета видел без грима…

Я взлетал в поднебесье! Я падал, поверженный, вниз!

 

Непокорных – ушли… Никуда не попрёшь – перемены!

И не то, и не так, и не те не о том говорят….

Но выходит – она! – на поклон… И, как тень Мельпомены,

Молча руки роняет… И ржёт коллективный де Сад!

 

* * *

Луна продырявила дырку

В небесной большой простыне.

Сработаны, как под копирку,

Стишата, что присланы мне.

Вот, думаю, – делают люди,

Печатают эту пургу…

А я, словно овощ на блюде,

Стихи сочинять не могу.

И я совершаю ошибку,

И в корень не тот зрю…

Но сплёвываю улыбку

И сам себе так говорю:

«Зачем тебе глупая драка

За место на полосе…

Пиши – говорю, – Собака!

Печататься могут все!».