Нина ЯГОДИНЦЕВА. И ДЛИТСЯ, ДЛИТСЯ ТАЙНЫЙ ПРАЗДНИК… Стихи

 

Нина ЯГОДИНЦЕВА

И ДЛИТСЯ, ДЛИТСЯ ТАЙНЫЙ ПРАЗДНИК…

 

* * *

О, эта жизнь захватывает дух

В неумолимый плен,

Не хлеб, но лёгкий тополиный пух

Даря взамен!

 

Протянешь руку – он летит в испуге прочь,

Замрёшь – и вот,

Наивный страх пытаясь превозмочь,

Он льстит и льнёт.

 

И как посмеешь этот дар принять?

А не принять?..

Боишься крылышки ему примять –

Учись пленять,

 

Как эта жизнь – жестоко и легко,

Одной тоской.

Как этот пух, которого легло

Невемо сколь.

 

* * *

Стояла ночь – зелёная вода.

Я слушала невнятный шёпот крови.

И неотступно, словно невода,

Метанье звёзд преследовали кроны.

 

Я распахнула в глубину окно:

Струилась кровь, и речь её звучала,

Как будто бы стекавшая на дно,

В магическое, зыбкое начало.

 

Я знаю всё, что я хочу сказать.

Но речь её была такая мука,

Что никакою силой не связать

Могучий ток неведомого звука.

                             

* * *

Кафешка, стёклышко, где мы с тобой сидели,

Где низок потолок, но всюду ариэли,

Летая по столам вперегонки,

Устраивали в сердце сквозняки...

 

Кафешка, закуток под боком шумной стройки,

Где окна в жалюзи линованы под строки:

Пиши что хочешь, благо, не видна

По синеве чернил голубизна...

 

Кафешка сломана. Её хрустальный воздух

Блестит в пыли, змеится в острых звёздах

Рассыпанного по земле стекла...

Я плакала бы, если бы могла.

 

Но ариэлям, беспрестанно вьющим нити

Для невесомой голубой канвы событий,

Нужна свобода. Воздух между строк

Бывает так же радостно жесток:

 

Погибшие слова лежат в столетнем хламе,

То, что не названо, в восторге бьёт крылами,

И ты стоишь в изнеможенье сил

Пред тем, что сам на волю отпустил...

 

* * *

Печаль становится блаженством,

Почти спасением, когда

Грядущее небрежным жестом

Бросает свет на провода.

 

Он мчится над сырым проспектом,

Собою подводя черту:

Была печаль – и стала светом,

И свет уходит в темноту.

 

И, осыпаясь лёгким звоном,

Зима летит издалека –

Младенцам, старцам и влюблённым

Стелить перины-облака...

 

И тише, тише тайный шёпот

О том, кто сгинет, что грядёт,

Какая ложь холодным шёлком

К ногам под вечер ниспадёт...

 

Но объясните, Бога ради,

Зачем, вступая в свой черёд,

Оценщик в городском ломбарде

Весь этот блеск на вес берёт?

 

* * *

...А скрипочка? Ну разве что скрепить

Зелёный сквознячок синичьим свистом,

Блеснуть на солнце мехом серебристым

И беглым блеском жажду окропить.

 

Да, скрипочка! Когда уста солгут,

Когда замрёшь, как тать, в немом испуге,

Вот – скрепочка: мы не разнимем руки,

Хотя глаза бесчинствуют и жгут...

 

Мир милосердной музыкой повит,

Но все кровоточащие разломы

Она соединяет по живому.

Что ж удивляться, коль душа болит?

 

И, стягивая рваные края

Той трещины, на дне которой – пламя,

Наивная, она звенит меж нами,

Не разделённая на "ты" и "я".

 

* * *

Унылая работа: штопать

Под лампою по вечерам

И слушать затаённый шёпот

Из растворённых рам.

 

Но и украдкой даже

Не поднимать свой взгляд

В весенний, золотистый, влажный,

В тенях скользящий – сад.

 

Да, я живу темно и скупо,

О хлебе плачу и молюсь,

Но этот сад весенний – губы

Уж вытвердили наизусть.

 

Когда часы ударят полночь,

Он, собеседник тайный мой,

Вдруг сновидения наполнит

Душистой сумрачной волной

 

И с шумной золотистой пеной

В холодных искорках огня

В чужой неведомой вселенной

На берег выплеснет меня...

 

* * *

Когда в распахнутый закат,

В Господень улей

Два белых ангела летят

В тревожном гуле,

 

Глубоко в небе выводя

Две параллели:

Финал растраченного дня,

Конец апреля, –

 

Тысячелетняя тоска

Любви и света

Бьёт прямо в сердце, как река

О парапеты.

 

Венецианская вода

Бессмертной жажды

Нам отвечает: никогда! –

На все "однажды...".

 

И сердце плещется не в такт –

Ладони ранит,

И всё обманчиво, да так,

Что не обманет.

 

* * *

Пади, вечерняя роса,

Роса вечерняя!

Прости за всё, за что нельзя

Просить прощения!

 

Пади, как падают в поклон

Пред виноватыми,

Сырой подол беря в полон

Лесными мятами!

 

Не зёрнышком среди хлебов,

Не рыбкой в неводе –

Пади, как падает любовь

Под ноги нелюби,

 

Пади на травы и цветы

Горючей влагою –

И он опомнится: «Да ты

Сегодня – плакала?..».

 

* * *

Домашнее вино в захватанном стакане,

Октябрь, похожий больше на раннюю весну…

Оставь меня, тоска! Я без твоих стараний

Сегодня не усну.

 

Неужто это всё – прокисшею отравой

Нам суждено поить привычную тщету?

Век минул золотой, и схлынул век кровавый –

И всё за ту черту,

 

Где ненасытна ночь, и в гибельных пучинах

Руины городов вмерзают в чёрный лёд.

Там царствует луна, и гасит кровь в мужчинах,

И слёзы женщин пьёт…

 

Оставь меня, тоска! Жестокою виною,

Вскормившею святой младенческий наив, –

Довольно, я сыта! А дальше – Бог со мною,

Суров и молчалив.

 

* * *

В нём тоже музыка живёт –

Искрою волчьего оскала

Порой блеснёт тоска такая,

Что долго-долго сердце жжёт.

 

Кого обманываем мы,

Себя на правду обрекая?

Полётов лёгкие лекала

Лежат на мягкой ткани тьмы.

 

В нём тоже музыка! Дотла

Сгорая в каждой новой страсти,

Она уже почти несчастье –

Но слава Богу, что была

 

И возвращается опять,

Но с каждым разом больше пепла.

Мне кажется, она ослепла,

Ведь музыка не может лгать...

 

В нём только музыка! И ей,

Ведомой, ведомо и зримо,

Как в тишине проходит мимо

Глухая вереница дней...

 

* * *

                                                           А.К.

Так тигр подходит к бабочке, смеясь

И в первый раз пьянея на охоте...

Он осторожно втягивает когти:

Откуда эта радужная вязь,

 

Откуда эта пряная пыльца

И воздуха неуследимый трепет?

Он морщит нос и любопытство терпит,

Как терпят боль, пощады не прося.

 

Он тянется, дыхание тая,

Он видит всю её, почти не глядя,

В разлёте крыл, как в крохотной тетради,

Прочитывая буквы бытия.

 

Потом уходит, мягок и тяжёл,

Своей кровавой славе потакая,

Легко угрюмый воздух обтекая,

Запоминая то, что он прочел.

 

Она живёт ещё какой-то час,

Ещё какой-то век своей свободы,

Со всей великой библией Природы

Одною этой встречею сочтясь.

 

* * *

Теченье донных трав, подобное дыханью,

Не отпускает взор; так ветер льстится тканью

Легчайшего плаща: коснётся – и отпрянет,

Весь в лепестках цветов и ароматах пряных.

 

Теченье донных трав, подобно заклинанью,

Не отпускает слух; так шелестом за тканью

Наивно поспешать: она скользит без звука,

Прохладой голубой обманывая руку...

 

Теченье донных трав, подобно ожиданью,

Не отпускает прочь – но обещает тайну.

Они текут, текут: отныне и доныне...

Опомнишься – зима. Оглянешься – пустыня.

 

* * *

Я помню столько иных созвездий!

Откуда память черпает тайны?

Прозрачными снами приходят вести –

Они отрывочны и случайны.

 

Как будто посланы на чужбину,

Усталыми путниками несомы –

А те перепутали половину,

Поскольку слова почти незнакомы…

 

Сколь ни выспрашивай – всё напрасно.

Их лица печальны, одежды пыльны…

Но я-то знаю примету братства:

Они там были.

 

* * *

Внезапный снегопад остановил часы.

Лавиною сошёл с невидимой вершины!

Как занавес, упал – застыли, недвижимы,

Привычные черты привычной суеты.

 

Нам некуда идти. Сырым тяжёлым гнётом
Деревья клонит ниц до хруста в позвонках.

И то, что вознесли до неба на руках,

Теперь лежит в грязи, плывёт холодным потом.

 

Всё будет хорошо. Растает, зарастёт,

Запустим время вновь – пойдут по кругу стрелки

На башне городской в золоченой тарелке –

Но этот снегопад, и ужас, и восторг

 

Останутся как весть о грозном, несказанном,

О родине стихов, о лежбище лавин,

Чей лёгкий синий флаг летит, неуловим,

И поднимает ввысь легко, одним касаньем.

 

* * *

Во тьме случайного ночлега

В глухом предчувствии беды

Душа у Бога просит снега,

Чтоб он засыпал все следы.

 

Я прислонюсь к холодной раме:

Как хорошо, что есть приют,

А там, за ветхими дверями,

Слепые ангелы поют.

 

Огонь в печи воздел ладони

И замирает, трепеща,

И на серебряной иконе

Подхвачен ветром край плаща,

 

И длится, длится тайный праздник,

Душа пирует налегке,

И лишь свеча всё время гаснет

На неподвижном сквозняке.

 

* * *

Ива как люстра сияет усталому небу предместья,

И мотыльками слетается в ласковый свет малышня,

И запоздалое, горькое чувство обиды и мести

Медленно-медленно, но покидает меня.

 

Богу, наверно, виднее, пока эта люстра сияет

Зеленью, золотом, нежностью или сырой пустотой:

Он в октябре осторожно летучее пламя снимает,

Чтобы себя не обжечь и её не нарушить покой.

 

Он озабочен, наверно, цветными её мотыльками –

Всё бы огонь им разглядывать, смуглые лапки тянуть...     

Он иногда раздвигает ветвистую крону руками,

Чтобы на них беспокойно и нежно поближе взглянуть.

 

Что ж, заводская общага, по-чёрному пьющая пойло,

В слабые жилы вонзающая пыточную иглу, –

Плачь, но живи, если Бог полагает, что стоило

Иву как люстру зажечь и в этом печальном углу.

 

* * * 

Вспоминая Сыростан,

Вспоминаешь неземное:

Словно снег несёшь устам,

Истомившимся от зноя.

Словно тает он в горсти,

Между пальцев ускользая,

Словно молишься: прости! –

О своей вине не зная.

 

Словно ищешь наугад

В темноте избы фонарик,

Словно острый зимний град

На крыльце в глаза ударит,

 

Словно, жёлтою звездой

Освещая путь железный,

Прогрохочет пустотой

Товарняк из гулкой бездны.

 

Словно плачешь: Бог с тобой,

Не всегда блажен, кто верит.

Словно каменный прибой

Выплеснул тебя на берег –

 

И поплыл бесшумно вспять,

Не будя посёлок сонный.

Словно входишь в избу – спать,

Благодарный и спасённый.

 

* * *

Время ли ветром проходит сквозь сердце,

Воли ища –

Только пыльца серебристая сеется

С крыльев плаща.

 

Не отнимай, что судьбою не взято –

Малую часть!

Не наглядеться не то что на завтра –

И на сейчас.

 

Кажется, свет, что собрали по капле,

Весь пролился.

Кажется, сон. А спохватишься: так ли? –

Всюду пыльца.

 

Только душа со своею тоскою

В оба крыла –

Знает ведь, знает, что это такое –

И солгала...

 

В Лето Господне, в туманное лето

Жизни земной

Ей всё равно – тот ли век, или этот,

Или иной.

 

* * *

Едва отхлынут холода,

На берег оттепели вынесен,

Останется прекрасный вымысел

О гулком времени, когда,

 

О воздух каменный искря,

Россия падала, как колокол,

И мы тепла искали зря,

Облиты насмерть медным холодом:

 

Сума, тюрьма и синема

На перепутье обозначены.

А что поделаешь – зима

Всегда по снегу чертит начерно.

 

От огонька до огонька –

Звезда ли там, или пожарище –

Живи, прошу! Люби, пожалуйста!

Храни меня издалека.