Татьяна ЛЕСТЕВА. НЕПРЕДСКАЗУЕМЫЙ ВИКТОР ОЛЕГОВИЧ, или Объединённый «Смотритель» Пелевина

 

 

Татьяна ЛЕСТЕВА

НЕПРЕДСКАЗУЕМЫЙ ВИКТОР ОЛЕГОВИЧ, или

Объединённый «Смотритель» Пелевина

 

1.

После романа «Любовь к трём цукербринам», где, казалось бы, был вынесен окончательный приговор современному бездуховному обществу потребления, который обжалованию не подлежал, встреченному почти заговором молчания критики и СМИ, включая и мировую паутину – ещё бы, представители обречённого мира узнавали в персонажах романа  свои шаржированные портреты (!) – я не раз задавала себе вопрос, куда же теперь направится изощрённо фантастический и ядовито саркастический взгляд Виктора Пелевина. Увы, реклама «Эксмо» на Московской книжной выставке меня не порадовала: писатель решил взглянуть вглубь истории России, во времена правления Павла I.

«И ты, Брут!», – с грустью подумала я.

…Ох, уж эта любовь к мадам Клио, кто из писателей не попадал в её сети. Вот и Виктор Пелевин, если верить рекламе издательства…

Но 9-го сентября в Доме Книги и «Буквоеде» появился «Смотритель» собственной персоной и… в тот же миг оказался в моей личной библиотеке. (Этому событию предшествовало письмо на Фэйсбуке с предложением дружбы от Пелевина! Новое создание «Флюида» под именем, увы не Виктор, а Андрей? Вот они реалии пелевинской мистики, подумала я, прочитав роман.)

Итак, Виктор Пелевин об истории России. Первое, на что обращаешь внимание, – роман адресован читателю 16+ в отличие, например, от «цукербринов», где читательская аудитория обозначалась как 18+, несмотря на оригинальные расшифровки в сносках некоторых слов, заменённых звёздочками, например: «Обстоятельственно-определительное наречие места, меры, цели и способа, образованное из слова на букву "х", написанное слитно с предлогом "на". – Прим. авт.». Но историей интересуется и молодое поколение, да и расширение читательской аудитории весьма благотворно не только для издательства, но, хочется надеяться, и для автора. Так что – ожидаемая «приятность» – в романе нет не только ни единого слова обсценной лексики, но даже намёка на неё.

Впрочем, это неудивительно: действие романа происходит в «Идиллиуме». Высокий куртуазный стиль и обоснованный пропуск описаний времяпрепровождения детей высокопоставленных чиновников и бюрократов, вынужденных жить в столице этого государства. «Это были купающиеся в роскоши бездельники (…). От них не зависело ничего в мире, кроме прибыли дорогих гипноборделей и ресторанов.

В их среде было принято звать друг друга по прозвищам, яростно прожигать жизнь (стараясь, впрочем, чтобы дыма было поменьше, а огонь не перекинулся на казённую мебель) – и никогда не говорить о государственных делах или занимающихся ими родичах. Такое могло плохо кончиться. (…) Действительность, однако, меня шокировала – наркотики оказались просто ядами, убивающими мозг. (…) Я не мог поверить, что эти порошки, пилюли и жидкость в таком ходу у позолоченной молодёжи. (…) Понять, как мои сверстники могут находить радость на дне этих волчьих ям сознания, было невозможно. (…) Действующие на сознание препараты и вправду напоминали пупочный пирсинг, только гнойные раны в этом случае появлялись не на животе, а в мозгу». Нравоучительно, не так ли? Недаром адресовано читателю 16+, в данном пассаже можно было бы и снизить планку, хотя бы до 14 или 12, тем паче, что (вниманию родителей!): «Если вы выросли в строгости и простоте, позже трудно привить себе вкус к пороку даже при наличии серьёзного энтузиазма» (курсив мой – Т.Л.). Простим герою повествования это морализирование, поскольку, во-первых, он воспитывался в монастыре, как говорится, без женской ласки, и, во-вторых, его готовили к высшей должности Идиллиума – Смотрителя. Порок и власть, хотя бы в Идиллиуме, несовместимы. Самая нетолерантная, как мне показалось, фраза романа звучит так: «Кто это, кстати, первым сказал про голого короля? Кажется госпожа де Монтеспан? Дура, он потому голый, что сейчас драть тебя будет».

Пелевин отошёл от своей саркастичной метафоричности в сторону критического реализма? К счастью для читателя, – нет. Намёки, метафоры, многопластовые смыслы пронизывают весь роман – я, естественно, говорю о его первой вышедшей в свет части. Сюжет романа основан на теории Месмера, развив которую император Павел I, нашедший способ воздействовать на Флюид, создал своего двойника, которого должны были убить и убили заговорщики, но предварительно пообещав ему воскресить его в «Идиллиуме», Смотрителем которого стал сам император. Павел выполнил своё обещание, это «новое живое существо» – «поручик Киже» воскрес в Идиллиуме, причём по договорённости c Павлом Смотрителями Идиллиума должны быть только его потомки. От имени одного из них Алексиса II де Киже и идёт повествование, так сказать автобиография – от детства в монастыре, обучении, до борьбы за предназначенную ему свыше должность Смотрителя двадцатидвухлетнего Алексиса, хотя он к ней и не особенно стремится.

С чем и кем только не познакомится на этом пути Алексис, – а с ним и читатели романа, – фантазия автора неисчерпаема.   Остросюжетный авантюрно-мистический роман с призраками, ангелами, включениями излюбленной Пелевиным темы о любви и психологии женщины, как всегда у Пелевина, остросовременен, несмотря на заявленную «историчность» событий двухсотлетней давности, подкрепляемых даже дневниковыми записями императора Павла I.

Аналогии очевидны. Автор противопоставляет марксистско-ленинскому – «мы наш, мы новый мир построим» – результаты изысканий «трезвых прагматиков» общества «Идиллиум», согласно которым «новое творение (…) может существовать лишь до тех пор, пока оно скрыто в тени прежнего. (…) Главное не нарушать предписанных тени границ». Оглянемся по сторонам – теневая экономика, теневые кабинеты, а когда границы перейдены, то порой появляется Следственный комитет, хотя, как правило, и без особых последствий в суде, – за ним след в след идут либо госпожа Амнистия, либо добросердечие и склонность к помилованию самого Верховного Правителя. Это только у Пелевина в этом «Ордене жёлтого флага» есть «Комната Бесконечного Ужаса», а в современном мире, как на кладбище, «всё спокойненько, одним словом, одна благодать». Конечно, это не та «благодать», которую вырабатывает Менелай – наставник Алекса де Киже, будущего Смотрителя «Идиллиума», крутя рукой «маленькую молитвенную мельницу», создавая тем самым энергию для моторов монгольфьера.

И если на Ветхой Земле было «слишком много истории», «у всего там был прецедент», то и в Идиллиуме единственным методом творения был «метод проб и ошибок». «Творящая воля человека не должна создавать радикально новых форм», – таков закон Идиллиума. «Новое творение (…) может существовать лишь до тех пор, пока оно скрыто в тени прежнего». Нельзя высовываться, – учит Смотритель своего преемника, а в тени Ветхой Земли можно делать, «всё что захотим». Вот и вся история перестройки и постперестроечной России налицо: от социализма – к олигархическому капитализму с его теневой экономикой, а если какие-нибудь березовские или ходорковские выходят из тени, то… Дальнейшие их судьбы хорошо известны россиянам.

Или: Павел Алхимик (император Павел I), изучив теории Месмера, вопреки историческим сведениям не был убит, а, сумев подчинить себе Флюид, создал двойника «новое живое существо». Как тут не вспомнить не только овечку Долли, но и суррогатных матерей наших дней, правда, в случае Павла Алхимика, автор, следуя канонам постмодернизма, даёт ему роль «суррогатного отца». А появление этого «суррогатного отца» ставит важную для наследников проблему: если их отца создал Павел из Флюида, то какова же их собственная сущность, какова их родословная: «Я никогда не придавал значения своему происхождению, считая его просто счастливым – или несчастным – лотерейным билетом. Но теперь выходило, что билет… был не то чтобы фальшивым, раз по нему давали выигрыш, но каким-то очень сомнительным. Чей же я потомок? Лабораторной крысы?». Ответ Ангела Воды Алексису II, Смотрителю Идиллиума, читатель сможет узнать сам, прочитав книгу. А пока вернёмся к её тексту в контексте (простите за каламбур) «прошлое для современников».

Простатит. Информация о профилактике и лечении этой болезни не сходит с рекламных роликов на телевидении, в бумажных СМИ или интернете. Пропустить столь благодатную тему Пелевин, естественно, не мог: устами Смотрителя Никколо Третьего он даёт действенный рецепт, (причём не за 990 рублей «подарком только для вас», как на большинстве интернетовских сайтов рецептов для здоровья, а совершенно бесплатно), рецепт, проверенный двумя веками истории со времён Павла Великого до наших дней.

 Фашисты – тоже тема сегодняшнего дня. Они появляются рядом с Алексисом II в виде двух монахов – «секретарей-телохранителей (а может быть, отчасти и шпионов)», которые должны всюду таскать за Смотрителем его фасции и шляпу треуголку. Пелевин, помещая в Идиллиуме фашистов, не решает ли таким образом вскользь отметить 70-летие со дня смерти Бенито Муссолини? Ведь, как известно, фасции – символ власти в Древнем Риме – дуче использовал при создании своей партии.

Геи – наваждение нашего времени – они также присутствуют на страницах романа то в виде двух монахов, «томных и бледных, стоящих в обнимку друг с другом», а то ещё раньше адъютантом Павла. Цитируем тайный дневник Павла I, который  «изобразил великий гнев. Разбил стеклянную ширму, ущипнул беднягу адъютанта. Он покраснел, улыбнулся – и посмотрел на меня так, что покраснел уже я. Я до этого и не подозревал, что он le bougre или, как говорят у них в казарме, жопник. А ведь я присматриваюсь к людям… Верно, впредь надо будет принюхиваться». Авторская оценка гомосексуалистов не может вызвать разночтений.

Детство и воспитание. Автор не обходит и эти проблемы: «Детство, проведённое в строгости – залог счастья в зрелом возрасте. Просто потому, что обойдённому усладами долго не надоест всё то, чем пресытится человек, утопавший в развлечениях с младенчества». Поэтому Алекс, которому предназначена в будущем особая миссия, воспитывается в монастыре, тем паче, что: «Постижение тайн Флюида уничтожает не только низкие, но и высокие желания. Прикасаясь к силе, Создающей Вселенную, невозможно сохранить личные интересы». И: «Тот, кто управляет Флюидом не склоняется перед чужой силой и тем более чужой правдой». Таким видится Пелевину нравственный облик руководителя – Смотрителя. Приходится только сожалеть о том, что сей идеал, увы! недостижим.

И, конечно, отклик на модную тенденцию последних лет – «неравных» браков. Вспомним одноименную картину В.Пукирёва. Правда, в отличие от юных невест 60-х годов ХIХ века современные юные невесты отнюдь не заплаканы, а наоборот чувствуют себя безмерно счастливыми, когда их ведёт под венец учитель лет на 60 старше своей ученицы, как например петербургский артист Краско. В Идиллиуме другие порядки. Смотрители не женятся на специально выращиваемых для них «зелёнках» – юных, не старше 19 лет красавицах – для решения определённых проблем «физиологического свойства», мотивируя это заботой о здоровье Смотрителя. Никколо Третий делится своими воспоминаниями о его воспитании путём медитации над «безобразием женского тела. Меня учили мысленно расчленять самое совершенное существо на кожу, кости и физиологические жидкости – кровь, желчь, мочу, слюну, костный мозг и так далее. Целью упражнения было победить чувственность, и в этом качестве оно оказалось очень полезным». Правда, как оказалось «предписанное наставниками воздержание» таки стало проклятием его жизни, особенно в преклонном возрасте, когда пришлось ему прибегнуть к помощи «зелёнок» – подруг не старше 20 лет, но, – Смотритель подчеркнёт свою приверженность закону – и не младше 18. Воспитанный на секс-откровениях Эдуарда Тополя в его «Жидолюбе» и бульварных романах, читатель будет разочарован целомудрием Виктора Олеговича – никаких тебе секс-сцен Никколо Третьего с юными целительницами он не увидит в романе. Только полунамёк, впрочем, свидетельствующий о том, что открытия в этой сфере постаревшего В.Розанова Смотрителю известны. И, как часто у Пелевина, всё логично: Смотрители Идиллиума имели доступ к фондам библиотеки Михайловского замка от времён Павла Великого по сей день.

Не встретит читатель откровенных описаний не только любовных наслаждений преемника Никколо – Алексиса, но даже просто портрета его возлюбленной: «Уродливую женщину можно припечатать словом бесконечно точно и метко, а вот с красавицей такой фокус не пройдёт. (…) Красота неизъяснима. То, за что может зацепиться язык – уже не она». Наставник Алексиса Галилео при выходе юноши из монастыря в мир даёт ему совет не искать «счастья, опирающегося на построения ума, ибо наши мысли зыбки. "Счастье" – просто химическая награда амёбе за то, что она делится. Иди к награде напрямик. Соответствуй природе своего тела». Но молодость не внемлет советам: нет, Алекс, вопреки попытке Галилео «привить ему дозу здорового цинизма», не бросился в пучину «святого разврата», наоборот он стал искать «Женщину с большой буквы. Не просто юную и красивую, но вдобавок умную и возвышенную. То есть идеальную». Пелевин остроумно излагает якобы трактат якобы маркиза де Ломонозо «Математика и любовь», который разложил любовь в ряд Фурье, правда отсутствие «здорового цинизма» у будущего Смотрителя восстаёт против представления любви в виде математической функции: «Логика де Ломонозо подкупала своим научным подходом. Но я не хотел обнимать ряд Фурье». Алексу повезло – идеальными женщинами являются «зелёнки», которых учат «отдавать не только тело, но и душу». Эти «самураи любви» – остроумный термину введён Пелевиным – никогда не предадут своего господина, им не оставлено другого выхода, кроме полной самоотдачи. Почти целомудренный Алекс, никогда не посещавший гипноборделей, констатирует, что его «зелёнка» Юкка ни разу не оскорбила его проявлением «вульгарной умелости»: «Когда мы оба иссякли, у меня осталось чувство, что мне сделали бесценный подарок».

Многие страницы романа – общение Алекса и Юкки – пронизаны тонким лиризмом. Мне уже приходилось отмечать, что лиризм свойственен Пелевину почти во всех его романах: как тут не вспомнить трогательную лисичку А Хули, кончающую жизнь самоубийством после ухода от неё возлюбленного. Но при этом блестящее знание автором женской психологии не позволяет ему отойти, да простит меня Виктор Олегович, от чисто феминистического взгляда на мужчин. И если только в минуту проигрыша в простенькой игре даже наивный Алекс раздражённо говорит Юкке: «вас учат не только превращать мужчин в свиней, а ещё и лишать этих свиней остатков самоуважения», то умудрённый женофобским воспитанием Никколо Третий выносит женщинам приговор: «Они как бы делают мир добрее своей наивностью. Мы думаем – если эти трогательно нелепые (Стыдитесь, Виктор Олегович! Курсив мой – Т.Л.) существа ухитряются выживать рядом с нами, может быть, наш мир не такое жестокое место, как мнится? Только постигнув, насколько хитра эта бесхитростность, понимаешь, до чего безжалостен мир на самом деле». И снова авторские противоречия: при вынесении решения четырьмя Ангелами (есть и такие действующие лица в «историческом» романе) о том, прошёл ли Алекс испытания на должность Смотрителя, Ангел Земли отмечает, что Юкка  помогла Алексу сдать второй и третий экзамен, и он готов допустить, что экзамен «в некотором роде сдала эта особа. («Нелепое существо», Виктор Олегович? – Т.Л.) Она выглядела куда убедительней». Но всё-таки, признавая порой несомненные преимущества женщин перед мужчинами, Пелевин в итоге отдаёт пальму первенства последним. И если наивный Кеша в «цукербринах» наслаждается любовью с виртуальной японочкой, причём способом, не описанным не только в «Камасутре», но даже у Эдуарда Тополя – через отверстие в мембране, а его толстой немногословной женой оказывается Бату Караев, то и в «Смотрителе» автор намекает, что идеальная женщина Юкка – это всего лишь… Думаю, что читателю с удовлетворением, а в особенности читательницам – с негодованием, следует самим узнать из текста, кто же она.

А вслед за этим «кувырком мысли» (такой подзаголовок автор дал «Смотрителю») следует продолжение – обратный кувырок? – где возведённому в ранг Смотрителя Алексису II де Киже придётся осваивать покорение Флюида. Ждём-с… с нетерпением.

И в заключение: рекламируемый как исторический роман «Смотритель» порадовал меня отсутствием модной ныне «историчности» и тем, что Виктор Пелевин остался верен себе, сохраняя и развивая постмодернистские традиции в иронически-сатирическом видении, как современной действительности, так и её в историческом развитии.

 

 

2. Новый Пигмалион Пелевина

Виктор Пелевин «Смотритель. Железная бездна» (т.2, М., 2015)
 

Судя по всему, медиумы Идиллиума отслеживают события на Ветхой земле. Не успела я пожелать Виктору Олеговичу поскорее продолжить его авантюрный роман (обычно он радует читателей одним романом в год), как всего лишь две недели спустя второй том романа «Смотритель. Железная бездна» появился на прилавках книжных магазинов. Не обошлось, конечно, и без «кувырка»: то ли издательство «Эксмо» решило схохмить, то ли Виктору Олеговичу не хватило фантазии ещё на одну тетрадь, а договор «дороже денег» даже с издательством, но первый том заканчивается Дневником Павла Алхимика, а второй им же и открывается. Возможно, это дань тому великому, что он сделал – создал новый мир, хотя… самому обрести бессмертие ему не удалось, даже в виртуале. Неужели Ницше прав, и «бог умер»?

Но с небес вернёмся на землю, то есть в Идиллиум, где нового Смотрителя ждёт удар, как говорится, ниже пояса. Юка, женщина не только приятная во всех отношениях, но просто идеальная оказывается… «овеществлённой галлюцинацией. Сгущением флюида». Ангел сообщает Алексу, что идеальной женщины не может быть, интересный собеседник она потому, что ей готовит ответ специальная группа медиумов, находящихся в ином временном измерении, и даже мимику «зелёнке» отрабатывают мимы-драматисты! Шоковое состояние юного Смотрителя объяснимо: «Значит, каждый раз, когда мы остаёмся с ней в спальне вдвоём, (…) несколько почтенных монахов всё время смотрят эротический водевиль со мною в главной роли? Даже не смотрят, а, так сказать, во всю участвуют?». Алексиса не утешает, что его предшественника – Никколо это обстоятельство не только не смущало, но он даже дал ему название изысканного деликатеса – паштета из печени гусей, откармливаемых по специальной диете – «фуа-гра любви». И любовь сменилась отвращением: «Вместо того чтобы улыбнуться, как это произошло бы до разговора с Ангелом, я представил себе небольшой творческий коллектив, десять минут обсуждавший эту фразу в растянутом времени, прежде чем вывалить её на меня. И вместо волны обожания испытал отвращение». Юка исчезла. Правда, надо отдать должное Алексу – слеза всё-таки скатилась, «искривляя пространство». Ох, уж эти скупые мужские слёзы! Искупают ли они по-мужски жестокое решение о разрыве, когда любимая несколько минут тому назад женщина должна не только уйти из его жизни, но и из жизни вообще?

Но положение обязывает, а тем паче, когда Ангел (ох, уж эти «ангелы»! бесплотны, а туда же в женофобы!) рекомендует Алексу заглянуть в обычную женскую головку, где он бы «узрел весь синклит населяющих её демонов, чертей, леших и кикимор, не говоря уже о древних рыбах и звероящерах», требует забыть о женских юбках и даёт ему поручение создать Сибирь. Нефтяные короли Ветхой земли могут спать спокойно – нефть не определяет финансовое благосостояние «Идиллиума» в отличие от современной России. Сибирь нужна для того, чтобы сослать туда де Киже и по дороге нещадно бить его в специальных «порочных избах» по указанию Павла Великого.

За что же такая немилость? За оказываемые им секс-услуги самым красивым женщинам, не исключая и Юку? Ревность – вот движущая сила истории человечества! Или… зависть перед превосходящими мужскими достоинствами соперника? «Самым же страшным был хриплый стон, хорошо мне знакомый по собственной спальне. (…) У Кижа это каким-то образом получилось без всякого труда, с первой попытки – даже времени прошло не так много». За это «преступление» и в Сибирь?! Жестоко, Виктор Олегович. Тем паче, такого поклонника женской красоты! «Самая красивая была у Антона Второго (…), потому что сам скульптор был, классического разумения человек. Он её из греческой статуи приспособил. (…) себе, конечно с руками, всё как положено. Она хоть в теле была (…) А нынешние… Ни подержаться, ни ущипнуть. Как на пустой телеге ехать – только синяки набьёшь. Последние сто лет вообще безмясые, одна видимость». Прямо-таки бальзам на сердце русским красавицам кустодиевского типа!

Сибирь же Алексу пришлось создавать, и в процессе созидательного труда ему открывается собственное эго: «"я " – преграда, отделяющая человека от его вечного источника». Алекс, вспоминая детскую забаву создания нового маленького воздушного шарика из обрывков резины лопнувшего большого, чтобы потом его с грохотом взорвать, ударив об стену, внезапно понимает, что он «моделировал свою собственную суть – и рождение, и смерть».  Глубокая философия!

Но в «Идиллиуме» философия не чужда и Ангелам. Наставник Алекса Ангел Воды предостерегает его от идеи повторить подвиг Пигмалиона – оживить Юку, отсоединив её от потока Флюида, сделав её настоящей женщиной: «Если ты это сделаешь, ты накажешь себя, ничего не приобретая. Юка потеряет свою идеальность. Ты изменишь, как говорят философы, её фундаментальную онтологию – но не лучшим образом (…). Говоря коротко, сейчас она отражается в тебе, а потом будет отражаться в мире – но то, в чём отражается мир и ты сам останется прежним». Комплекс Пигмалиона, по-видимому, уже века превалирует над мужским разумом и даёт автору возможность насладиться на многих десятках страниц женской любознательностью (любопытством) на фоне не умеющего мыслить и добираться до сути вещей мужского ума. И хотя Алекс не скрывает лёгкой иронии в описании всех шагов Юки, осваивающей новую для неё жизнь без подсказок группы медиумов: «ей хочется узнать про мир что-то новое, а мне – не слишком», позиция не только влюблённого Смотрителя, но и автора очевидна: они симпатизируют своей героине. Так смотрят взрослые на невинные шалости детей.

Что же касается Алекса в его поисках своей родословной, – они продолжаются и во втором томе романа,– то в порочной избе Киж открывает ему, что он отнюдь не из его рода, а всего лишь овеществлённый поток Флюида и делали его в карете: «Ты происходишь не от меня, – протянул он почти что нежно. – Ты… ты происходишь от… кареты. (…) Всех Смотрителей делают в этой карете. Уже почти сто лет. Чтобы вы были какие надо и не рыпались. (…) Запомни. Не "де Киже", а "де рыдван". И он захохотал».

Сам же Алекс – туповат, не склонен к анализу, верит всему, чему его учили, и безропотно выполняет все просьбы Юки, которая всё чаще позволяет себе иронизировать над своим возлюбленным Алексом «де рыдван»: «Она права, меня сделали из кареты, чтобы я ехал по чужим делам и не отвлекался на посторонние маршруты». Галлюциногенный «самурай любви» первого тома превратился из идеальной женщины Юки просто в женщину, причём в строгом соответствии с законами постмодернизма отнюдь не в чадолюбивую Галатею из древней легенды. Трагическая развязка приближается.

Киж сообщает Алексу, что Смотрителей убивает Фехтовальщик, и они «нужны всё новые! Этих Николашек было штук двадцать, пока на тебя, дурака, не поменяли». Напряжение нарастает. Тут и серийный убийца Смотрителей – никому не известно откуда он возникает, – и шпионские страсти – монахи «железной бездны» отслеживают технические новинки Ветхой Земли и переносят в Идиллиум, начиняя их вместо электричества «ангельской благодатью».  И Ангелы, отнюдь не бессмертные и не всемогущие, поручившие «Алексу де рыдван» создать небо, и раздвоение личности Смотрителя, который не понимает, человек он или призрак, и «героическое» бегство от Фехтовальщика: «Страх и истощение произвели в моей голове странную реакцию. Я словно бы сдался какой-то грустной и безнадёжной силе, отступился. Наверно, подумал я, это моя судьба – быть призраком». Борьба не на жизнь, а на смерть: или – или… Можно ли в таком калейдоскопе событий и действующих лиц обойтись без масонов? Конечно, нет: «уже несколько минут я знал – Галилео и есть враг. Вот только я думал не о том, как победить, а о том, как остаться в живых, а это верный путь к смерти» (курсив мой – Т.Л.). Вот она – идеологема победы и победителя. Дань юбилейному году Победы?

Галилео оказывается иллюминатом: «Прекрасно подготовленным шпионом (…). Два века назад иллюминаты поклялись отомстить Месмеру и Павлу за то, что их не пустили в новый мир. (…) Возможно, они исправляли то, что казалось им чудовищной ошибкой их секты… Но сейчас это уже не важно. Они больше нам не страшны».

Эти слова автор вкладывает в уста Ангела, но прав ли он? До сих пор со страниц печати не сходят исследования масонства, тайного мирового правительства, заговора мировых спецслужб… Да и последние слова шпиона Галилео перед его растворением в потоке Флюида весьма красноречивы: «Этот мир… абоминация[1]… страшный грех… мерзость… последний поворот… храм не может существовать (…). Мы должны… исправить ошибку». Ну, что касается мира, то не на разрушение ли великой державы в лихие девяностые внутри и внешними врагами намекает автор?

А вот относительно храма… В последнем дневнике Павла – «Апокрифе» – Пелевин поднимает вопрос о роли личности в истории: «Мы уверены, что повелеваем мирами и стихиями, и наша воля – есть мы сами. Но это то же самое, как если бы облака решили, что управляют небесным ветром, поскольку имеют форму королей и Ангелов». Человек – это ничто, всего лишь «самоуверенная зыбкость». Построение нового мира – Идиллиума – это была лишь попытка создать мост в Эдем, чтобы «встретить Змея и постичь его тайны». Пелевин недаром называет этот дневник Павла «Апокрифом», то есть не вошедшим в Библию и не признаваемым церковью. «Змей – Вечный и Совершенный Человек – показал Адаму, для чего тот был создан: не для себя самого, а для иного высшего и невнятного смертной душе. (…) Но даже ужаснувшись своей никчёмности, Адам отказался служить благой цели – и был изгнан в хаос». Масоны «и иные посвящённые Ветхой земли играли в игры, смысла которых не понимали».

Поиск истины – вот цель. Пелевин обыгрывает гегелевскую спираль развития: «Мы идём к истине кругами (…), как бы приближаясь к ней по сходящейся спирали. Это значит, что мы почти всё время уходим от неё прочь, но в известный момент делаем маленький поворот, который направляет нас в нужную сторону… К истине ведут именно эти еле заметные повороты – и какой-то из них станет последним».

И в романе появляется небесный чертог – храм Последнего поворота, созданный из Флюида в небесной выси Франц-Антоном. Павел и Бенджамин отвергают «оцепенение вечности, выбрав бег мгновения». Франц-Антон предпочитает «покой вечности, отвергнув суету мгновения». Из трёх Возвышенных именно он станет Богом в Идиллиуме. Пелевин вкладывает в уста Франц-Антона объяснение Гётевского «Остановись мгновение»: «бег мгновения нужно уравновесить вращением Флюида так, чтобы его воронка отбрасывала время назад с той же скоростью, с какой оно бежит вперёд. Мгновению придётся замереть на месте, не переходя из прошлого в будущее – и тогда, как выражались на символическом языке древние, оно остановится и станет прекрасным. Это означает, что мы увидим в нём Бога». Пелевин отнюдь не стоит на материалистических позициях: «всё, из чего состоит любой человеческий опыт во сне и наяву, – это просто симуляция, которой нет нигде, кроме как в неуловимом мгновении, рисующем мираж нашего мира».

Здесь нет ничего нового. Пелевин пользуется метафорами Змея, волны, и некоторыми понятиями оккультных наук. Вспомним самую знаменитую пьесу Кальдерона «Жизнь есть сон».

К храму Последнего поворота Алекс идёт по решению Юки, благодаря неисчерпаемому её любопытству (любознательности). Собирательный женский образ: Юкка – Галатея – Ева. Увы, урок Менелая (нет, это не древнегреческий царь, о метафорическом смысле имён читателю приходится только догадываться) о счастье – «никогда не стремись узнать то, без чего можно обойтись. И не держись за то, за что можно не держаться. В этом залог счастья» – Алекс воспринимает слишком поздно. Трагические страницы путешествия в храм Последнего поворота. Спасая Алекса, Юка превращается в каменное изваяние: «Перед зеркалом стояла Юка. Зеркальная Юка стояла напротив неё – она казалась просто тёмным силуэтом. (…) Я увидел каменное изваяние Юки. Потом я увидел её идущей ко мне от края террасы. Один шаг, другой, третий – и вокруг стали появляться повторения Юки, её выхваченные из прошлого трёхмерные копии из камня, похожего на мраморную соль. (…) Это действительно было похоже на волну, проходящую по змеиному телу, – только само тело возникало лишь вслед за волной». Спираль сделала очередной виток – ожившая Галатея превратилась в каменную статую к неописуемой боли Алекса.

Следует отметить весьма остроумную интерпретацию человеческой жизни в представлении Тройки Возвышенных – «особое постижение, которое они называли "мудростью Змея"». Пелевинская трактовка библейской легенды такова: «Истинный человек представлялся им как бы длинной змеёй, сложенной из всех дней его жизни, существующих в некой высшей реальности одновременно. Вернее не одновременно, а вне времени вообще». Вот эту змею из множества окаменевших Юк и видит Алекс в Храме последнего поворота.

В эпилоге романа – почти хэппи энд: Юка вернулась к Смотрителю следующим же вечером, правда, на новом витке спирали: «Теперь её вновь создавали медиумы и шивы Оленьего парка. Но это уже не вызывало во мне никаких возражений. Не вызывает и сейчас: меня не тянет повторить свой безумный эксперимент, потому что я знаю, чем он закончится и для меня и для неё». И бесспорный вывод: «Древний адамов грех не просто жив – он увлекает нас в бездну ежесекундно» (Курсив мой – Т.Л.), правда, отнюдь не в «железную». Жизнь оказывается лучшим учителем по сравненю с Менелаем, Галилео, Кижем и даже Ангелами.   

Алекс делится обретённой им в путешествиях и в Железную бездну и в небесный чертог мудростью: «Смешнее же всего, когда прямо во сне, набив полный рот слов, разные клоуны начинают рассуждать о реальном и подлинном». Явный плевок в сторону всевозможных новообращённых философов и культурологов. 

При этом в весьма оптимистичном финале романа  Смотритель Алексис де Киже воздаёт должное Творцу. Но какому?! «Чтобы создать новую Вселенную, не надо Трёх Возвышенных. Кто угодно, водя пером по бумаге, способен порождать другие миры. Они будут также реальны, как и мы сами…». Думаю, что этот финал Виктор Олегович посвящает 2015 году Литературы.

А вот Смотритель, несомненно, ошибается: чтобы создавать другие миры, нужно быть «единственным и неповторимым» Виктором Пелевиным. Трудно не согласиться с данной рекламной оценкой издательства «Эксмо» своего постоянного автора: его «кувырки» всегда непредсказуемы и всегда интересны.

Санкт- Петербург

 

---

[1] Абоминация (лат.) - отвращение, ненависть.