Андрей КАНАВЩИКОВ. «ЧТОБ В ДУШУ НЕ ШЛА ГАНГРЕНА…». О художественной выставке в Манеже

 

Андрей КАНАВЩИКОВ

«ЧТОБ В ДУШУ НЕ ШЛА ГАНГРЕНА…»

О художественной выставке в Манеже

 

Если революцию нельзя остановить, её нужно возглавить. Если советское прошлое нельзя отменить, его нужно адаптировать должным образом и подменить до неузнаваемости. Лучше полной.

Так, видимо, рассуждали организаторы выставки в Манеже под названием «Романтический реализм. Советская живопись 1925-1945». Для более эффективной промывки мозгов выставка имела свободный вход, а каждый посетитель получал бесплатный цветной буклет с подробным изложением того, как ко всему увиденному следует относиться.

Рассудим логически. Подмена понятий начинается уже в названии. Предполагая наличие некоего незыблемого «реализма», который, дескать, во времена СССР всем заправлял и всё направлял.

В действительности, реалистами не были ни Дейнека, представленный на выставке, ни тем более Лабас с его дирижаблями. Нельзя причислить к стану однозначного реализма ни Сарьяна, ни других, менее известных художников масштаба Адливанкина с его «Ударником».

Советская живопись была полифоничной, богатой на краски и оттенки, на героев и художественные приёмы. Ни в какое прокрустово ложе идеологии Советская власть искусство не загоняла.

Наоборот. Выставка в Манеже даже на пространстве 80 полотен из собраний ведущих картинных галерей страны самым упёртым и политизированным раскрывала глаза. Показывая, что советская живопись вовсе не цедила манную кашку бескрылого кондового реализма.

Что ей были близки все виды и формы выражения действительности. Что в этом полифоническом единстве строительства нового мира находилось место и И.Бродскому с его каноническим реализмом вроде «II Конгресса Коминтерна», и декоративно-солнечному В.Сварогу, и конструктивисту Н.Денисовскому с его принципиально-обезличенным «Выпуском чугуна», и лирической «Весне» К.Петрова-Водкина, и сюжетному психологизму С.Герасимова («Мать партизана»), А.Пластова («Фашист пролетел»), и нарочитой иконописности П.Корина в портрете Александра Невского…

Всему талантливому и стоящему в рамках советской действительности было не тесно. Все творили, взаимодополняли друг друга.

В отличие от нынешнего времени жесточайшей художественной цензуры, когда за изображение полового члена можно и Государственную премию отхватить, а портрет какой-нибудь передовой доярки не возьмут даже бесплатно и в прихожую провинциального ДК.

Показательно, что все подлинные художественные величины, прозвучавшие тогда, в эпоху Герасимова и Дейнеки, с успехом прошли проверку временем. И те, кто был на слуху, реально, являлись не дутыми, не вымученными, не назначенными кем-то творцами.

Тот же Исаак Бродский. Можно ёрничать на тему героев его полотен, хихикать в ладошку при виде Ленина, но художественный профессионализм, сюжетную точность, чувство цвета и композиции отрицать можно лишь из чувства противоречия или с некоторого идейного перепоя.

Советское искусство не выползло из пробирки, шевеля жалкими лапками. Оно не было рождено по разнарядке ЦК ВКП (б). Оно органически вырастало из всего предшествующего массива живописи, находясь логически выверенным ответом на вековечные вопросы, которые русское искусство изначально ставило себе.

Художник И.Н. Крамской говорил в письме В.В. Стасову от 20 апреля 1884 года: «Нужен голос, громко, как труба, провозглашающий, что без идеи нет искусства, но в то же время, и ещё более того, без живописи живой и разительной нет картин, а есть благие намерения, и только». И советская эпоха дала такой голос, дала такую живую и разительную живопись.

Кто-то, возможно, поспешит с «уточнениями». Дескать, по мере того как кровожадный и зловещий Сталин прибирал власть к рукам, в стране становилось меньше творческой свободы.

Но, может быть, это не «свободы» становилось меньше, а банальная пена в пивной кружке оседала? Когда тот же Лабас с его безликими контурами пафосного «Дирижабля и детдома», где есть только настроение и порыв, но нет ни живых людей, ни живой мысли, объективно, в исторической перспективе оказывался на голову ниже вроде бы таких же пафосных «Трубачей Первой конной армии» Грекова, где есть уже и живые люди, и живая мысль. Может быть, так?

Во всяком случае, советская живопись 1925-1945 годов была совершенно разной. Но уж никак не заведомо реалистичной, как заявляют организаторы выставки в «Манеже».

И романтизм если в той эпохе и присутствовал, то уж никак не в виде прилагательного. Скорее, был в наличии не «романтический реализм», а «реалистический романтизм», когда от мечтаний о полифонии и гармонии отечественная живопись начала выкристаллизовывать новую реальность. Советская система не мечтала о некоей «романтике», она её строила.

Это первая замеченная подмена. Но, далеко, не последняя.

Подозрительная бесплатная раздача буклетов оказалась именно тем, чем она и могла являться. Грамотной идеологической обработкой сознания.

Претенциозно и безапелляционно со страниц буклета на посетителей выставки вываливался набор изощрённых формул, не только не выдерживающих, но и не предполагающих, видимо, никакой критики.

Такое, например: «Выставка «Романтический реализм» – большое путешествие  по короткому отрезку горячего, пылающего времени, разглядывание застывшей лавы. Фиксация перехода искусства от свободного, ничем не сдерживаемого поиска к эстетике оптимистического конформизма. Не обязательно навязанного сверху, но определённо поощряемого».

Спрашивается, почему большое путешествие, если речь идёт всего-то о 80 работах? Почему художественная победа социалистического реализма объявляется застыванием лавы? Почему художественная определённость – это непременно «оптимистический конформизм»?

Или вот такое про время, когда «соцреализм почти вытеснил со сцены все прочие художественные методы – стремительно приобщающийся к культуре новый человек нуждался в буквальном воспроизведении действительности, без затей и лишних аллюзий».

Настойчиво проводится мысль, что в наличии имелась некая абсолютная свобода. Которую потом большевики методично «задушили» и явили миру нечто слабенькое, пропагандистски одиозное, «без затей и лишних аллюзий».

Утверждается, что советское искусство есть искусство деградирующее, чуждое затеям, аллюзиям, вообще, какой-либо глубине и живости. И, дескать, весь советский эксперимент следует рассматривать лишь как «идею подчинить искусство делу пропаганды», когда «реализм – «пережиток проклятого прошлого», невостребованный в первые годы советской власти, постепенно вытесняет со сцены авангардное, по всем статьям революционное, искусство».

Признаем, что схема выстроена логичная. Только вот упрощённая и неверная.

Даже при самых неблагоприятных политических обстоятельствах у советских художников всегда оставалась творческая отдушина. В буклете прямым текстом говорится об этом: «…просвещённые зрители видели в кавказских и среднеазиатских художниках героев эстетического сопротивления, нонконформистов, променявших удобства столичной жизни на свободу слова и дела».

То есть отклонения от генеральной линии в творчестве советского времени были возможны. Хотя и обставленные иными реверансами восточного или прибалтийского свойства, но возможны. Их разрешали, за них даже платили деньги.

Авангардное искусство советский соцреализм не уничтожил. И что самое главное: не стремился уничтожить! Полагая гораздо более важным не воцариться на горе трупов, а доказать диалектическое понимание действительности во всей её полноте и широте.

Известный анекдот про Брежнева не на пустом месте появился:

«Октябрь 1974 года. Брежнев читает западные и самиздатовские отзывы о «Бульдозерной выставке»: «Чудовищное преступление против свободы творчества... красный сапог на горле культуры... варварская выходка... гневно осуждаем... передовая общественность не допустит... деятели культуры протестуют».

Леонид Ильич отбрасывает эти бумаги, закрывает лицо руками и гневно шепчет:  «Быдло! Бескультурные, чумазые быдланы! Это же был перформанс! Бульдозер, сметающий картины – это же аллегорическое олицетворение хтонического ужаса, экзистенциальное воплощение протеста против агрессивных тенденций мироздания! Современное искусство обязано шокировать и эпатировать! Боже, какие же они бесчувственные и бескультурные быдланы! Осуждают они... Что эти дикари, вообще, смыслят в передовом акционизме?!».

Этот анекдот очень точно показывает весь парадокс так называемой советской борьбы с авангардным искусством. Когда чисто эстетический спор не затрагивал сугубо политических тем, он был и возможен, и даже мог находиться в официальных рамках.

Конечно, если художник не вылезал из вытрезвителей, а через слово пускал КПСС на разное количество букв, то, понятное дело, ему крепко-накрепко закрывали все дороги. Но если конфликт ограничивался лишь эстетическими аспектами, то советская машина не слишком упорствовала.

Например, просто сравним тиражи книг 1975 года, как раз после знаменитой «бульдозерной выставки», реалиста Александра Твардовского и авангардиста Андрея Вознесенского. «Стихотворения» первого  выходят в свет в «Современнике» тиражом 50 тыс. экземпляров, а у второго «Художественная литература» печатает «Дубовый лист виолончельный» 100 тысячами.

Более того. В 1976-м Твардовский ещё прежнюю книгу перелистывает, а у Вознесенского «Молодая гвардия» выпускает «Витражных дел мастера» теперь уже двумя тиражами в 130 и 150 тысяч.

Согласитесь, что советская система любила своих реалистов достаточно странной любовью. Во всяком случае, не такой, как сейчас пытаются доказать авторы буклета к выставке «Романтический реализм». Как говаривал Андрей Вознесенский по схожему поводу:

Голову ампутируйте,

чтоб в душу не шла гангрена…

 

Да и насчёт некоей, якобы востребованной революцией, авангардной волне. Этот миф о новом революционном искусстве старательно культивируется. Только вот зачастую не берётся в расчёт, что говорили об этом не осчастливленные авангардом массы, а сами авангардисты.

Вот, например, Алексей Кручёных пишет: «В те дни можно было часто видеть большие сборища народа и скопления остановившихся трамваев. Что такое? Это Давид Бурлюк, на углу Кузнецкого и Неглинной, стоя на громадной пожарной лестнице, прибивает к углу дома свои картины. Ему помогают зрители поощрительными возгласами, взрывами аплодисментов» («Наш выход», М.: ЛХА «RА», 1996. – с. 100).

Вроде бы налицо небывалый взлёт и звёздный час авангарда. Но не будем забывать, что говорит это пока только заинтересованное лицо, сам Кручёных. Масса лишь глазеет и забавляется.

Показательно, как Наталья Михайлова вспомнила один эпизод, касающийся археолога и искусствоведа Сергея Николаевича Юренева: «Помню, он рассказывал, как ещё в 1918 или 1919 году он организовывал выставку русских авангардистов в Великих Луках. И будто повесил одну «Композицию» Натальи Гончаровой верхом вниз, а она не него обиделась» («Москва», 1990, № 8, с. 162).

Словом, культурная жизнь в СССР текла в целом свободно и комфортно. И реалисты, и авангардисты требовали себе больше внимания, тянули одеяло на себя, но так как одеяло было большим и очень длинным, то укрываться им одновременно могли очень многие.

Не пускают художника в Москве, можно неплохо устроиться в национальных республиках, даже не вынув фиги из кармана. Не хочется восточно-прибалтийского камуфляжа – можно устроиться оформителем. Хоть витрин, хоть книг. Вспомним, что оформителями детских книг в те же советские годы процентов этак на 70-80 были явно не поклонники Исаака Бродского.

И не по некоей государственной разнарядке, а в честном соревновании идей и художественных приёмов побеждали в умозрительной борьбе за умы людей И.Грабарь с его картиной «В.И. Ленин у прямого провода» (1927-1933), Б.Иогансон – «Допрос коммунистов» (1933), Г. Ряжский – «Председательница» (1928), плюс многие другие из представленных и непредставленных на выставке в «Манеже».

Не политика обозначила их масштаб, но внутренняя художественная сила.

Ведь как ни выпячивай того же Лабаса, он так и остаётся обычным даровитым художником. С хорошим чувством цвета и выразительным рисунком. Но уж никак не соперником, равным по силе Пластову или даже Дейнеке.

Не было в действительности того конфликта, о котором так пеклись устроители выставки «Романтический реализм». И водораздел в советскую эпоху, равно, как и в любую другую, происходит совсем по иным границам.

Об этом давным-давно сказал хотя бы народный художник РСФСР С.П. Ткачёв: «…большой художник воспитывается на решении общественно значимых, социальных тем. И мой главный совет начинающим самостоятельный путь в искусстве: уже в молодые годы ставить и решать крупные задачи, достойные нашего времени. Пушкин и Толстой, Мусоргский и Глинка, Репин и Суриков, Шолохов и Пластов – во все века великие художники жили идеями своей эпохи и выражали их. Оттого они и велики».

Оттого, а не наоборот!

Жаль, если те, кто организовывал в «Манеже» выставку, кто развешивал там картины, придерживаются точки зрения, изложенной в своём же буклете. Тем самым, серьёзно обедняя себя. Подменяя реальный разговор об искусстве выдуманной схемой.

08.12.2015