Александр АНТИПОВ. АНГЕЛЫ СТРАЖЕЙ НА КРЫШЕ СТОЯТ... Стихи. Из материалов международного семинара молодых писателей «Мы выросли в России»

 

Александр АНТИПОВ 

АНГЕЛЫ СТРАЖЕЙ НА КРЫШЕ СТОЯТ...

 

* * *

Милая, это глупость,

Что я умру,

Даже когда я стану

Неосязаем.

Старые фото

Волей-неволей врут,

Но существуют

Вместо своих хозяев.

 

Старые фото

Передают черты

И никогда о будущем

Не пророчат.

Вспышка мигнула –

И по привычке ты

Замер в попытке

Собственного бессрочья.

 

Вот бы, как рану,

Память перевязать,

Сделаться копией

Мальчика с фоторамок,

Где у него

Честнее моих глаза,

Где вспоминать о прошлом

Смешно и рано.

 

Перед собой когдатошним

Я стою,

Осознавая: Боже,

Как время тонко!

Дети, взрослея,

Больше не узнают

Даже самих себя

На потёртых плёнках

 

И примеряют тени

Своих отцов,

Чтобы отцы всегда

Оставались живы.

Наша планета –

Чёртово колесо

С функцией

Обновления пассажиров.

 

Но, прорастая в детях,

Как новый сад,

Мы не сойти с неё

Получаем шансы.

Милая, это глупо –

Держаться за

Тех, кто не стал бы сам

За тебя держаться,

 

Тех, кто на старых фото

С тобой заснят,

Но от кого осталась

Живая пустошь.

Милая, я прошу до крика –

Держи меня,

Чтобы я верил в то,

Что ты не отпустишь.

 

Сердце возьми

И фото мои возьми,

Чтобы на фоне

Самых бедовых бедствий

Мы, сады листвой,

Поросли детьми,

Как горизонт в закат,

Прорастая в детство.

 

Нам умирать с тобою –

Вообще никак,

Даже когда закружится

Старость вальсом.

Наша прямая суть –

Не застыть в веках,

Но продлеваться, милая,

Продлеваться

 

Вдоль поколений

Звуком имён своих

В детях, что нашу молодость

Подобрали

И узнавать себя,

Узнавая их

На отпечатках будущих

Фотографий

 

* * *

В городе чайки над речкой подутренней

Кланялись небу, будя облака.

Ты, уходя, мне шептала: "Подумаешь...

Я и сама не хочу привыкать".

 

И отводила глаза свои карие,

Глядя на крохотных чаек в окне.

Но, уверявшая в непривыкании,

Неприкипании сердцем ко мне,

 

Ты мне врала, так по-детски наивная –

Только бы не показаться слабей.

С этим своим равнодушьем наигранным

Ты мне врала,

а как будто себе.

 

Девочка милая, девочка-умница,

Локон пушистый на смуглом плече,

Звонкая, словно апрельская улица,

Чем я помочь тебе мог? Да ничем.

 

Девочка, мне совершенно случайная,

Чью тишину не смогу я согреть,

Как ты похожа с московскими чайками

Наспех гнездящимися у рек.

 

То ли не видя от моря отличия,

То ли не зная вообще о морях,

Движимы чайки инстинктами птичьими.

Что же ты, птица ночная моя,

 

Так неразборчива и беззастенчива,

Сердце привыкшая оборонять?

Чайка, не вовремя ставшая женщиной,

Морем считающая меня.

 

Высохну я, обмельчаю безжалостно,

Не сберегу, ни тебя, ни прибой.

Не торопись с океаном, пожалуйста,

Если зовёшь океаном любовь.

 

Пусть будет наше прощанье небрежное,

Пусть будут слёзы с обидой и без –

Я не хочу стать концом твоей нежности.

Зная, что большее где-нибудь есть,

 

Не соглашайся со мною на меньшее –

Этим ты будешь смелее меня.

Девочка-чаечка, девочка-женщина,

Счастье не строят на голых камнях.

 

А по-другому у нас не получится.

Знать, что уже – ничего впереди,

Это, наверное, всё-таки лучше ведь,

Чем Вавилоны себе возводить...

 

Пыльное утро, и ставшая тесною

Комната, и подоконник в цветах,

И каблучки, что спускались по лестнице –

Всё это было неправильно так.

 

Та же листва распускалась над городом,

Те же соседи курили в окно,

И непохожие две наших гордости

Были по-прежнему заодно.

 

Мне не впервой провожать этих беженок,

Но в первый раз без уловок пустых

Перед обычной и маленькой женщиной

За нелюбовь я испытывал стыд.

 

* * *

Небо не спрячешь в тюрьму потолка.

 Детское племя крылато пока

 И никому эту тайну не выдаст.

 Ты удивишься, поняв, что рука

 За ночь внезапно твоя оперилась.

 Жизнь – это то, что даётся на вырост

 И потому для иных велика.

 

 Но протанцуй свою роль мотылька,

 Все мотыльки опаляют бока,

 Чтобы тела их огнём говорили.

 Даже когда от меня ни звонка

 И повзрослевшее небо закрыли,

 Думай о нём так, как думал Икар,

 Гордо нося самодельные крылья.

 

 Думай о небе сейчас и всегда

 В поезде, в доме, в осенних садах,

 Чтобы окрепли твои восковые.

 Лебеди на Патриарших прудах,

 Слышал я, гнёздышко новое свили.

 Значит, и мы возвратимся туда –

 В тысячный раз не откладывай вылет.

 

 В этом ребячестве нашем с тобой –

 То, что потом называют любовь,

 Если, конечно, дано ей свершиться.

 Небо не терпит ханжей и рабов,

 Так же как ты ненавидишь столицу.

 Небо – есть временный фотоальбом,

 Где облака заменяют страницы.

 

 Думай о нём, чтобы вспомнил и я,

 Как невесома фигура твоя,

 Чтобы могла ты заметить, не силясь,

 В наших глазах синеву по краям.

 Небу поведав про нашу двукрылость,

 Ангелы стражей на крышах стоят,

 Чтобы и в нас это небо случилось.

 

* * *

Человек до таланта словесного жаден

И к фатальности склонен, живя на Земле.

Оттого так уродливо выглядит жалость

У таких, кто себя привыкает жалеть,

 

Кто, в охотку рисуя стишками в блокноте,

Сокрушается, что одарённости нет,

Что стихи настоящие не приходят

И талантливость с ним не на нужной волне,

 

Кто уверил себя, что талант – это, в общем,

Что-то вроде подарка, а не ремесла.

Вот найдётся мальчишка, талантливый очень:

Как он пишет! Но скажут: природа дала.

 

И пускай станут мифом бессонные ночи,

Где мерцал паренёк огоньком у стола,

Побеждая в себе бесталанность построчно,

И пускай, упрекая его за талант,

 

Подытожат: везунчик! А парень кивает,

Соглашается с тем, что ему повезло,

Что, душой раскалившейся не отдыхая

И выбрасывая на неё угли слов,

 

Он куёт из металла словесного звенья,

Словно трогая пламя открытой рукой.

И когда превозносится вдохновение,

Как единственный повод для новых стихов,

 

Он всегда улыбается, зная иное,

Понимая всю ценность хорошей строки.

Поклонение пошленьким музам не ново,

Но от них никогда не родятся стихи.

 

И в поэтах великих, живых, а не книжных,

Тех, кто не захлебнулся в словесной воде,

Я стараюсь не бронзовый цвет, а мальчишек

Увлечённых, безжалостных разглядеть.

 

Разве мог бы Есенин писать под диктовку,

Даже если любовь его руку вела?

Разве мог ощущать Маяковский неловкость

За работу, что прозвана вами – талант?

 

Беззаботных и лёгких стихов не бывает,

Вдохновлённые рифмочки – все шелуха.

Вот когда их вымучивают, выгрызают –

Вот тогда я действительно верю стихам.

 

Суть поэзии – строить. И вместо бетона

Применять неостывшую массу души,

А не дамочек облюбовавши салонных,

Достигать в их глазах восхищённых вершин.

 

И в рабочую форму небрежно одетый –

В ней от ложной красивости нет ничего –

Всюду бродит талант. Но пустые поэты

Никогда узнавать не умели его.

 

* * *

В объятьях ламповых огней

В подземной клетке перехода

Играет парень о войне

На трёх аккордах.

 

Сползают пальцы по струне –

За уходящую эпоху

Играет парень о войне.

Играет плохо.

 

Гитару дёргая свою,

Поёт неряшливо, нетрезво.

Не так, как теноры поют

Под гром оркестра.

 

Иначе скажут "без огня",

Законы музыки нарушив.

Но отчего же так меня

У горла душит?

 

Конечно, кто-нибудь другой

И лучше спел бы, и умелей.

А так под Курскою Дугой,

Наверно, пели.

 

Серёга, Ваня и Петро,

Которых время обезличит,

Шагают в марше этих строк

Не канонично:

 

Едва выдерживая строй,

Так непохожи на героев.

А завтра Ваню и Петро

Фугас накроет.

 

На их могиле без креста

Не отыскать имён и званий.

Две похоронки, два листа –

Петро и Ваня.

 

Не в масть войне красивой быть –

Она имеет привкус рвоты.

И, значит, должен говорить

Об этом кто-то.

 

Я не глотал свинец и мне

Не плюнут в прошлое потомки,

Что ни черта о той войне

Не знали толком.

 

Здесь не салют, не ордена.

Но в переходе, в частоколе

Огней пропетая она –

Правдивей что ли.

 

До перехода сузив мир,

Я повторяю, память раня,

Что всей страной сегодня мы –

Петро и Вани.

 

Их кровь сегодня – кровь моя.

Я ленинградец, киевлянин,

Я белорус, я русский, я

Смертельно ранен.

 

И ощущаю всё верней,

Что паренёк, срывая горло,

Играет нынче обо мне

На трёх аккордах.

 

* * *

Есть очень страшная примета

Для нашей раненой страны –

Когда мы в шаге от войны,

Когда всё сказано и спето,

В стране рождаются поэты:

 

Не те, что вдруг из-за спины

Однажды вырвутся в чины,

Обив пороги кабинетов.

В стране рождаются поэты

Совсем нездешней глубины.

 

Они всегда обречены

Светить вокруг, не видя света,

Быть отражением портретным

Эпохи той, где мы больны.

Умы всегда обречены,

Ещё не понимая это.

 

Разнятся виды тишины.

И вот, заламывая руки,

На сцену лезут крикуны –

Они везде разрешены

И славе крохотной верны.

Интеллигенция по-русски?

Нет, врёте, силы не равны:

 

Интеллигенты не в чести,

Когда свирепствуют кликуши.

Поэт в России безоружен,

Пока в полях словесной чуши

Неловко слову прорасти.

 

Поэт в России вопреки –

Не свяжет если, так разрубит.

Интеллигенция разрухи,

Интеллигенция тоски.

 

Покуда сводятся концы,

Пока не бьют под дых прикладом,

А совесть пропита, и ладно –

Идёт обычный геноцид

Умов, науки и таланта.

 

Стандартизация в делах

И уравниловка в поэтах.

И ты встревожен, если где-то

Вдруг пробивается талант.

 

Ох! Это явно не к добру,

Ах, как бы что-нибудь не вышло.

Поэт в России еле слышен

До той поры, пока вокруг

Не затрубят. И звоном труб

 

Не подадут очередной

Сигнал к позору и погрому.

И лишь тогда поэт огромен,

Когда страна идёт на дно.

 

И лишь тогда он силуэт

Надежды с привкусом мессии.

Поэт, родившийся в России,

Не делай, как бы ни просили,

Стихов о будущей войне.

Не будь пророком этой силе,

Коль без тебя пророков нет.

 

* * *

Мы в девяностых вершин не брали,

Оставшись безвожаковой стаей,

Но, изменяясь, себя ломали:

В такие дни виноватых нет.

Мы, слишком гордые и босые,

Не признавали своё бессилье

И так хотели побыть большими,

Хоть мы пылиночки не крупней.

 

Как будто в духе шестидесятых

Мы были верой в себя объяты –

И "коммуняки", и "демократы",

Но доставалось, и тем, и тем.

А что свобода? Её – крупицы.

Но в честь свободы порвав границы,

Мы обложили себя гранитом

И перессорились насовсем.

 

На Институтской и на Неглинной

Казалось это необходимым.

И, беловежскую скинув зиму,

Мы были твёрдо верны весне.

И нам казалось, что мы в начале,

Что после будет, куда причалить,

Что революция очищает,

А получилось – куда грязней?

 

Ну как же так, что, пройдя сквозь годы,

Мы в ту же самую лезем воду?

И снова крики про "власть народу",

А власти не было, как и нет.

Ну как же так, что одно и тоже?

Неужто мы до того похожи,

Неужто мы без царей не можем,

А всех убогих опять к стене?

 

Мне не за прошлое жаль – за это

Слепое время, где спят поэты,

Где подхалимство и кабинеты

По старой дружбе опять сильней.

И если в наших домах кроваво,

Я ненавижу борьбу за право

Считать преступной любую правду,

Хоть чуть отличную от моей.

 

Я ненавижу делёж на страны,

Пальбу в семнадцатом и майданы.

Я не за тех, что над нами встанут –

За власть я глотку свою не рву.

Но помню танки на Красной Пресне.

Окно истории занавесив,

Из революции сделав песню,

Мы позывных её слышим звук.

 

Вот только тем он всегда и страшен,

Что на врага нет намёка даже,

Что это наши стреляют в наших,

Не собираясь себя жалеть,

Что мы под разное лезем знамя.

Когда-то было: "Москва за нами".

А что сегодня? Я сам не знаю.

И мне от этого тяжелей.

 

* * *

Идёшь, а город за спиной

Твоей маячит.

И в прошлом он почти такой,

Как в настоящем.

 

И ты к нему привык сполна,

Неотвратимо.

Всё те же люди и страна

Тебе любимы.

 

Всё те же чайки у реки

Орут ночами.

И ничему не стать другим

И, замечая,

 

Как постаревшая луна

Волну качает,

Ты даже рад, что жизнь одна

И ты – в начале,

 

Что май, который догорит,

Тебе приятен,

Что в жизни этой – ни обид,

Ни белых пятен,

 

Что поутих твой личный шторм,

Который кряду,

И никого и ни за что

Прощать не надо,

 

Что вечер кажется свежей,

Чем быть он может.

И ты, к себе почти уже

Привыкший тоже,

 

Идёшь, такой весь, как в кино –

Под фонарями,

А город за твоей спиной

В огни ныряет.

 

Но до него, ни слов, ни дел,

И к чёрту жалость.

Остановись. В седой воде

Не отражаясь,

 

Смотри, как звёзды над рекой

Рисуют прочерк

И помни эту жизнь такой,

Какой захочешь.

 

* * *

Говори со мной, говори.

Сколько раз мы невзрачной тенью

Монологи вели не с теми,

Принимая в ответ: "замри!

Ничего уже нет внутри".

А теперь прошу: говори.

 

Все сомнения подбери.

Голос твой – это очень много.

Мы прилично позлили Бога,

Уверяя Его: "замри!

Ничего уже нет внутри".

Он стоит сейчас у порога.

И поэтому говори.

 

Были мы – два пустых листа,

Два альбомных листа, но гибли,

Разрисованные другими,

Чьи слова – не слова, а гири.

А теперь тишина не та.

Мы опять два пустых листа.

 

Говори же со мной. Сейчас!

Промедление неуместно.

Говори с поворотом, жестом,

Не пугаясь, что я исчезну,

Не боясь, что пройдёт у нас.

Говори со мной без прикрас,

 

Без запретных и тесных тем –

Не надежды на что-то ради.

Я расслышал и так во взгляде

Даже большее, чем хотел.

Словно нет языков и тел

Говори, как ветра воде.

 

Говори со мной всякий раз,

Как сочится из горла шёпот.

Мы с тобой – это часть большого.

Нам казалось ещё вчера,

Что научимся замирать.

Но теперь говори. Пора!

 

В каждом звуке тебя полно,

В каждой чёрточке, в каждой доле.

Спорь со мной! Но не смей ладони

Отводить от моих ладоней.

Будь внезапной, подробной, но

Не умей замолчать со мной.

 

* * *

Мы состоим, как правило,

               из мелочей и памяти,

Мы состоим из чёрточек

               проверенных друзей.

Но вот уходят в прошлое

                дворовые компании,

И прошлое становится

                   обманчиво добрей.

 

Как простота музейная,

              как что-то очень давнее,

Где вечера отчётливей,

                         а небо голубей,

Где ты гулял вот с этими

              Наташками и Танями,

Что никогда не стали бы

                        супругами тебе.

 

Наверное, так правильно.

Наверняка, так правильно –

Расклад при всех немыслимых

                        не очень-то плохой.

Ну что бы ты оставил им,

                вот что бы ты оставил им

Помимо пары сотенок

                         написанных стихов?

 

Твои дела сердечные –

            не больше, чем мелькание.

Пора влюблённой юности,

              конечно, хороша.

Но вот уходят в прошлое

                   дворовые компании,

И этому движению

                    не следует мешать.

 

Где прошлое – там выжжено,

           там всё до корня выжжено,

И ревновать ко времени –

                    пустое, хоть убей.

Вон с малышами нянчатся

               твои подружки бывшие,

Что никогда не стали бы

                         супругами тебе.

 

Не жалость – осознание

             приходит. Осознание,

Что жизнь, она как будто бы

             пошла теперь быстрей.

И ты чуть-чуть завидуешь

                уже другим компаниям,

Что по весне с гитарами

                     гуляют во дворе.

 

И так порою хочется,

             о, как порою хочется

Связать когда-то вовремя

             разорванную нить.

Но к телефону тянешься,

               а в трубке одиночество –

По-счастью больше некуда

                         и некому звонить.

 

* * *

Я не знал Иисуса, не видел Будду,

Но считал, что правда не выйдет боком

И уж раз любить, то любить, как будто

Ты ничем не хуже любого бога,

 

Что важнее то, кем ты смог остаться,

А не то, какие иконы в доме.

Я всё чаще помню свои пятнадцать:

Я учился верить любому, кроме

 

Самого себя. И теперь я вижу,

Что короче дни, но сильней усталость,

Что наивней детства одна лишь старость

На примере тех, кто сегодня ближе.

 

Под ногами город, бетонка, площадь:

Я иду, себя представляя пьяным.

Оказалось, жить – это много проще,

Чем во что-то верить и строить планы.

 

Голоса грубеют, слова грубеют,

И число потерь не сочтёшь по пальцам.

Разлюбить бывает порой нужнее,

Чем бороться или сопротивляться,

 

Разлюбить без меры и без предлогов,

Без корявой лести и безответно.

Я не смог ни в чём поравняться с Богом,

И спасибо, Боже, тебе за это.