Александр ДОНСКИХ. БОГ ТРУДЫ ЛЮБИТ. Беседовал с автором романа «Родовая земля» критик Эдуард Анашкин

 

Александр ДОНСКИХ

БОГ ТРУДЫ ЛЮБИТ

Беседовал с автором романа «Родовая земля» критик Эдуард Анашкин

 

Эдуард Анашкин: Александр Сергеевич, до прочтения вашего романа мне встретилась рецензия на него. Вот несколько строк из неё: «Роман «Родовая земля» – это потрясающее сочетание эпичности с лаконичностью. В небольшой по объёму книге автор сумел сказать очень много, и всё – о главном. Никогда не была любительницей "деревенской" прозы и стиля, но здесь об этом забываешь ровно на втором абзаце…» (Любовь Кантаржи, журналист, газета «Российский писатель»). Признаюсь: нечто подобное произошло и со мной, а также с моим внуком, тоже, к слову, не большим любителем деревенской прозы, возможно, в силу своего ещё относительно юного возраста. «Родовую землю» мы в семье прочитали на одном дыхании; я, по давней привычке, с карандашом в руках, – и мне захотелось поговорить с автором. Писали вы о прошлом, о России конца 19-го – начала 20-го веков, но думали, догадываюсь, о сегодняшнем дне, о молодых людях, которые так подвержены всевозможным новомодным и – нередко – погибельным влияниям и веяниям.

Александр Донских: И о сегодняшнем дне, Эдуард Константинович, и, как говорится, о дне грядущем думал: что передадим нашим детям и внукам? Какую землю – разорённую, захудалую или цветущую, родящую? Эта земля нам наследована нашими пращурами, она – наша, родная, родовая, политая кровью и потом, и – намоленная. А ещё она, вся наша планета Земля, – живая. Стародавний человек называл землю Матерью (помните, «Мать-Сыра-Земля»?), а разве с матерью обойдёшься жестоко, отвергнешь её? Да, случается такое с некоторыми особями рода человеческого, но, как говорится, в семье не без урода. А дарованное нам понятие «Святая Русь» – ведь тоже о земле и людях, населявших её. Работая над «Родовой землёй» я думал и о хозяине, о Хозяине, что называется, с большой буквы, который холит и лелеет свою родовую землю, пусть это будет лишь только какой-то клочок, например, в городе у подъезда многоэтажки. Но когда все вместе, всем, как было принято на Руси, миром, с умом хозяйствуем, холим и лелеем, – тогда и цвести и плодоносить земле; тогда и для молодёжи в радость, а не в тягость, в «обязаловку», что, к великому сожалению, зачастую нынче наблюдаешь, жить и трудиться на полученной в наследство или, говоря высоким стилем, в наследие, земле. В молитвах и трудах – вот истинная жизнь. Неспроста появилась в русском народе поговорка: «Бог труды любит».

 

Эдуард Анашкин: Чем вас тронула, заинтересовала та, старая, дворянская, императорская, Россия? Когда пробудилось это увлечение? Судя по стилистике и фактажу романа, вы основательно, думаю, не один год, изучали эпоху, говоры, образ жизни и, возможно, мыслей и духовных запросов людей, живших в конце 19-го, в начале 20-го веков.

Александр Донских: Не просто годы, а более двух десятилетий, где-то с конца 80-х, я жил той, как вы правильно сказали, дворянской Россией, что там! – дышал воздухом её удивительной атмосферы культуры и быта! Хотя о самих дворянах в моём романе практически ничего нет – в Сибири представителей этого сословия было не много, – но именно они одушевляли своим нравом и деятельностью и сибирское, и всё российское общество в целом.

Вы, Эдуард Константинович, конечно же, помните, что в советское время не очень-то лестно историки, официальная пропаганда да и мы, простые люди, отзывались о так называемых «царских» временах. «Эксплуататоры», «мироеды», «мёртвые души», «хлестаковы», «трутни», «кровососы», «выморочное сословие» – не счесть грехов и эпитетов, которыми были щедро «наделены» дворяне, а также священники, купцы, чиновники, офицеры. А император Николай Второй числился исключительно в «кровавых», в «палачах народа», «зверем-царём».

 

Эдуард Анашкин: А его семью, вспоминается из статьи либерального деятеля той эпохи, именовали – «его змеиное царское отродье».

Александр Донских: Да, да! Многие, к слову, подобные «титулы» были присвоены дворянам и императору ещё до Октябрьской революции, либеральной и социал-демократической оппозицией, удивительным образом сомкнувшейся в своей патологической ненависти к дворянской России, и в последующем эти «титулы» были железобетонно закреплены в «Кратком курсе истории ВКП (б)» И.Сталина. Идеализировать представителей дворянства и самого императора, конечно же, не надо – они были прежде всего просто людьми, со всеми присущими нам страстями и предпочтениями. Однако нами ещё многое недопонято, недооценено, недоузнано, недоисследовано о той России, хотя в последние годы создано и научных, и публицистических, и художественных трудов немало. Порой возникает ощущение – что-то, однако, такое важное тебе всё же не сообщили ещё, что-то такое открытое, узнанное тобою истолковано иначе, что-то недосказано, а, возможно, и умолчано. Перечитывая наших великих и не очень великих классиков и критического, и социалистического реализма, живших в той России, и вовсе начинаешь путаться и настораживаться: так уж ли они, эти самые классики, правы и небезгрешны в своих выводах и оценках, щедро раскатывая по страницам своих произведений «свинцовые мерзости» дворянской России?

 

Эдуард Анашкин: Вы подошли к изучению дворянской России как учёный? Может быть, вы что-то открыли, собрали научные материалы?

Александр Донских: О, нет: я – не учёный! К счастью – или, может быть, к сожалению, – я живу частенько не головой, а чувствами, порывами души. Я попросту влюбился в эпоху позднего русского дворянства. Она мне представилась неким многоликим, многовекторным, многокрасочным ориентиром, к которому можно было бы стремиться в своём вырабатывании, самоуглублении современной России.

 

Эдуард Анашкин: Что же тогда была Россия?

Александр Донских: Это была держава, которая устремлённо и безудержно, но осмысленно и поступательно развивалась, сказочно богатела, взахлёб изучала и искала что-то новое, свежее, яркое. Нынешний Китай, к слову, по темпам экономического роста, думаю, далеко позади оказался бы, если сравнивать его нынешние стремительные, тигриные рывки с по-медвежьи тяжеловатыми, но уверенными подвижками той России. Не случайно, в Советском Союзе ориентировались по многим экономическим и промышленным подсчётам и сравнениям своего развития именно на 1913 –  предвоенный – год. При Николае Втором Россия, сама сытая, весь мир кормила – первенствовала в снабжении зерном, вообще злаковыми, другими товарами. Тогда массово, но надёжно-неторопливо нарождались различные акционерные общества, создаваемые, кстати, не только богатым, денежным людом, но и, что называется, работягами – крестьянами, рабочими, служащими. Не по дням, а по часам росло кооперативное движение. И росло-то откуда? – от низов! Зачем нужно было через несколько десятилетий сгонять народ в колхозы, когда миллионы людей уже были объединены в производственные и иного рода артели (хозяйства), кооперативы, общества?! Создавались и крепли уездные и губернские союзы кооперативов, чтобы, опять-таки, миром было легче вести как личные, так и общие дела. При этом, обратите внимание, практически без участия и подталкивания со стороны чиновников, за которыми именно тогда закрепилось прозвище – «Не пришей кобыле хвост»!

Если говорить о Сибири, то здесь у нас образовался крупнейший кооператив – «Закупсбыт». Его деятельность привела к тому, что, к примеру, общее поголовье скота к началу 20-го века увеличилось просто неимоверно, а пахотных земель стало немеряно. Во всех хозяйствах были маслобойни, и, к слову, «аглицкая» королева, ходил слух, не садилась завтракать, если в меню не значилось сибирское сливочное масло. Так-то! Всеохватно вошли в производственную деятельность крестьянина технически более совершенные сеялки, веялки, многолемешные железные плуги, жнейки, косилки и даже – трактора. И многое множество других и механических, и электрических, и другого рода-звания приспособлений становились обыденным делом, правда, в основном американского или немецкого производства; но и у нас технологические линии уже разворачивались. За несколько лет «Закупсбыт» вывез из Америки товаров на 4,2 миллиона долларов, – это огромаднейшая сумма для тех времён. Торгагенты закупали сельскохозяйственные орудия, инструменты, железные товары, электрические приборы и всякие другие «штуковины-диковины». А продал «Закупсбыт» той же Америке сибирской продукции более чем на 5 миллионов долларов. Вот и думайте, сравнивайте с современной действительностью!

Что ещё нужно отметить? Бедноты в Сибири не было. Ну, вот не было, и всё ты тут! Народ трудился, молился и – богател. В каждом подворье было по 17-18 голов крупного рогатого скота, лошадей, а остальной живности – неподсчётным оставалось, хотя какие-то цифры в официальных ведомостях назывались. А сколько храмов, монастырей народилось тогда! Есть подсчёты и мнения, что за всю предшествующую историю Руси-России столько не возводилось.

 

Эдуард Анашкин: Любопытно. Но что же дворянство, так сказать, высшее общество? Как оно себя проявляло?

Александр Донских: Я приведу несколько прелюбопытнейших документов, чтобы было понятно – дворянская, вскормленная в веках православием, самодержавием, народностью, культура пронизала собою всё, в том числе жизнь крестьянина, добытчика, заводчика, «государева человека» – сибиряка, одним словом. Мне посчастливилось где-то в конце 80-х, или в самом начале 90-х, годов ознакомиться с фондами маленького провинциального музея, что там! – музейчика: всего-то одну крохотную комнатку занимал он, приютившись при Иркутском институте усовершенствования учителей, в котором я работал методистом по проблемам сельских школ и который находился, к слову сказать, на улице Российской. А назывался он гордо и самостийно – «Музей народного образования». Помню: всюду стопки потёртых папок, фотоальбомов, вороха пакетов, мешочков, связок, рулонов, коробок, теснящихся по стенам стендов и чего-то, чего-то ещё и ещё, старинного, пропылённого, ветхого, самодельного. Всё-всё я дотошливо перебрал, переворошил, совершенно захваченный новыми для меня сведениями и свидетельствами, документами и артефактами, текстами и образами.

Это было преддверие тех самых шальных 90-х годов, когда наша страна, ещё Советский Союз, искала правды, каких-то новых смыслов, озираясь по всем сторонам света в очевидном отыскивании ответа на самой себе заданный, уже в который раз за века, сакраментальный, порождаемый, несомненно, её страдающей совестью вопрос – что делать? В нём высвечивались разные подвопросы: как жить, куда идти, кто наш друг, кто наш враг, то ли, так ли сделали? – и миллионы других вопрошающих вариаций, которые задавали себе и друг другу и мы, граждане страны. Я точно помню – жил как в тумане, не видя ясных путей в жизни. Ей-Богу, хоть кричи тогда, как в «Прощании с Матёрой». Помните? – «В конце концов, отчаявшись куда-нибудь выплыть, Галкин выключил мотор. Стало совсем тихо. Кругом были только вода и туман и ничего, кроме воды и тумана...». «Ма-а-ать! Тётка Дарья-а-а! Эй, Матёра-а!..».

 

Эдуард Анашкин: Не докричались герои повести Валентина Распутина. И мы, накричавшись тогда на съездах, митингах и собраниях, тоже ведь не докричались.

Александр Донских: Точно! А надо было не кричать, вернее, не только кричать, шуметь, суетиться, как на пожаре. Да и как, впрочем, сдерживаться было, Эдуард Константинович, если отовсюду – ура! – даёшь революцию! – даёшь перестройку! Но, тем не менее, не шуметь, не егозить надо было, а – глубже, зорче посмотреть в себя, в нашу общую память, в нашу историю, культуру, быт, язык, прислушиваясь прежде всего к большим писателям, таким, как Валентин Распутин. Но – не слышали их голосов! Себялюбимых слушали!

Вот мне тогда, в гуще стихий человеческих и государственных, неожиданно подфартило пристать к бережку в крохотной гаваньке и – увидеть нечто для меня тогдашнего совершенно необыкновенное, что отчасти поворотило мою жизнь, а потом мало-помалу подвело к тому, что я смог вглядеться и в себя, внешне нравственно разлохмаченного, как панк, и в русскую нашу историю, и радующую душу, но и нередко леденящую её своими сюжетами и разворотами, и к языку нашему чудесному приглядеться уловчился.

Среди тех документов и экспонатов встречались пожелтевшие, вылинявшие документы – свидетельства, удостоверения, аттестаты, дипломы, грамоты; роскошно были представлены 19-й и начало 20-го веков. В официальных, казённых, с орлистыми гербами и сургучными печатями документах чувствовалось необыкновенно бережное, великодушное отношение к человеку, будь он большим или маленьким по чинам или положению. Эти бумаги-свидетели удивляли, дивили меня, а порой даже до слёз умиляли. Например, в представлении на учителя К.Владимирцева, которое направил окружному инспектору Западно-Сибирского учебного округа директор Томского учительского института (март 1913 года), имеются такие строки: «В случае назначения Владимирцева учителем-инспектором могу искренне пожалеть свой институт, но не считаю себя вправе возводить ему из-за сего препятствия в его служебном повышении, коего он весьма достоин...». Как же мы обвально скупы сегодня на доброе, поддерживающее слово о человеке!

А в свидетельстве, таком большущем, с водяными знаками, как у ассигнаций, в роскошных виньетках листе, выданном Иркутским женским училищем, сообщается, что «…сие дано дочери умершего священника Еннавии Малковой, имеющей ныне 17-летие от роду». Перечисляются предметы и отметки, а далее – любопытнейшая запись: «Нынешнего 21-го числа июля текущего 1877 года, по случаю высватывания её воспитанником Иркутской духовной семинарии Иваном Титовым, с разрешения и утверждения Его Преосвященства... училищным правлением она, Малкова, уволена из старшего класса... для поступления в законный брак». Но главное ниже – с десяток подписей стоит! С десяток подписей сановитых людей, уважаемых в Иркутске – чиновников высокого ранга, банкиров, купцов, адвокатов, ещё кого-то. Такая забота о девочке-сироте, которую не столкнули лоб в лоб с сиротской судьбой её, а честь честью довели до «поступления в брак», не может не тронуть, не умилить. И все эти высокопоставленные, многоуважаемые подписанты обязаны будут отслеживать её судьбу, помогать ей, если понадобится, потому что тогда превыше всего были – честь твоя, слово твоё, совесть твоя. А – современное общество, государство? Мы отворачиваемся от тысяч и тысяч детей-сирот, лишённых родительского попечения, участвуем в их судьбе формально, «для галочки». Возможно ли даже представить, чтобы нынешние «миллионьщики», «чины» озаботились судьбой сироты? Слыхом не слыхивал о таких чудесах! Хотя, конечно же, какие-то отдельные случаи благородства и беззаветности и могут где-то происходить на просторах нашей необъятной отчизны.

Ещё документ позвольте привести: «Предъявительница сего свидетельства Савинская Александра Михайловна, урождённая Суровцева, жена младшего штатного контролёра Забайкальского акцизного управления Николая Викторовича Савинского... подверглась в мае 1920 года испытаниям за курс седьмого класса при Харбинской гимназии имени генерал-лейтенанта Д.Л. Хорвата...». Обратите внимание, какая сила и живучесть культуры, этикета: империи уже нет, дело происходит за границей, в Китае, у чёрта на куличках, люди измучены войной, неурядицами, потерей Родины, дома, близких, а – всё то же чуткое внимание проявляется к человеку – маленькому человеку: к какому-то безвестному «младшему штатному контролёру» с его женой.

В «Учительском катехизисе» конца 19-го века повстречал строки: «...обращаясь в целом к классу, не забывай, что у каждого ученика свои собственные возможности и способности, на них и ориентируйся». Вот вам современное разноуровневое обучение, о котором мы которое десятилетие кричим, а претворить в реальные дела не «могём». Школы наши в воспитательном и учебном отношении перекошенные, как старые заборы! И этими ужасными строениями отгорожены от жизни, от реальных треб ребёнка –  милости душевной со стороны нас, взрослых. А потом изумляемся, почему они вырастают эгоистами, верхоглядами, всякими там беспутыми.

В уставе сиропитательного дома иркутского купца Базанова встретил такую изумительную фразу: «…из девочек следует готовить будущих трудолюбивых жён». Сейчас в школьных уставах понапишут столько умных, грамотных, юридически выверенных фраз, что и не пробьёшься, как ни бейся, к смыслу – чему всё же хотят научить ребёнка? Вокруг да около бродят, словоблудствуют, а сказать просто и сердечно об идеале «трудолюбивая жена», «мастеровитый супруг» не решаются, хотя понимают или догадываются, в чём счастье семейной и общественной жизни человеческой.

Попались мне тетрадки с сочинениями гимназистов, гимназисток и воспитанниц 1910 года. Какая, скажу я вам, прелесть почерка! Но главное – мысли, мысли, в которых и логика, и душа. Вот пишет какая-то Анна Сницарева, воспитанница девичьего (благородных девиц) института Восточной Сибири имени Николая Первого: «Если меня выдадут за нелюбимого, я денно и нощно буду молить Матерь Божью о ниспослании мне любви к супругу моему, потому как счастливыми и здоровенькими наши детки будут только, если родятся от любви. Так говорила мне бабушка моя, Царствие ей Небесное. Ради деток вымолю любовь, хотя и изотрутся мои колени в кровь…».

 

Эдуард Анашкин: Гм, целый романный сюжет.

Александр Донских: Э-э, это ещё что, Эдуард Константинович! Послушайте-ка мужающий голос «вьюноши», гимназиста Ивана Савового из губернской мужской гимназии с улицы Амурской. Немножко малограмотно, правда, но зато, что называется, не в бровь, а в глаз угодил сорванец: «Я нынешним летом с моим брательником Кузькой из рогульки пулял по воронам. А они заразы вражьи наповадались на огородины подсолнухи выклёвывать да матушкины грядки похабить. Батюшка наш сказал нам: пуляйте, глаз пристреливайте смалу. А то неровён час войне быть, а вы разини разинями. Мы и пуляли во всю мочь, глаза пристреливали. Нам ить с Кузькой ежели чего так знамо Отечество защищать. Уж лучшея всего смалу обучиться как надо, чем опосля врагу послабу давать…».

 

Эдуард Анашкин: Не поспоришь: в глаз!

Александр Донских: Если уж говорим об образовании, то нужно отметить, что народное образование той поры было поистине народным. Например, в институте благородных девиц учились не только иркутянки, дети родителей, так сказать, благородных кровей, а – из тьмутаракани сибирской дети крестьян, мелких служащих, священников, солдат. И этот бойкий гимназистик Ванька Савовой явно не благородного происхождения. Народ не только богател, но и, где-то слышал словечко, грамотел.

 

Эдуард Анашкин: Я слышал, что несколько материалов из того музея вы использовали в «Родовой земле». Например, в главе 61-ой, на страницах 283-284 книги. Там рассказывается о прибытии будущего императора Николая Александровича летом 1891 года в Иркутск на пароходе с Байкала. Он возвращался из кругосветного путешествия в Петербург. Позволю себе зачитать небольшой отрывок: «Григорий Васильевич среди восхищённой пёстрой толпы горожан встречал цесаревича возле каменной триумфальной арки напротив острова Любви, размахивал картузом и отчего-то задыхался, выкрикивая приветствия, ура. Лобастый, строгий, но обморочно бледный городской голова Сукачёв с подрагивающими руками поднёс цесаревичу серебряное блюдо с хлебом-солью; а цесаревич растерянно и ласково улыбался. Звенели колокола Богоявленского и других соборов, люди кричали, плакали, молились, крестясь, кланялись. Цесаревич с облачённым в торжественные одежды грузным архиепископом Вениамином и духовенством вышел из арки, чуть принаклонился народу, и в какой-то момент Охотников встретился взглядом с цесаревичем. Ослабли коленки у Григория Васильевича, а дыхание так перехватило, что затуманилось в голове. Не помнит, как выбрался из толпы, слепо нашаривая дорогу руками и ногами, обессиленно привалился к жёсткой коре старого тополя, шептал пересохшими губами:

– Ангел Божий. Ангел... Господи, спаси и сохрани...

Всю жизнь любовно и трепетно вспоминал Григорий Васильевич глаза будущего императора, а что именно в них увидел и какие они были, не мог объяснить ни себе, ни людям. Только настойчиво и уверенно утверждал:

– Свет в евоных глазах стоял такой – даже вроде ослеп я на минутку-другую. Прошёл мимо меня цесаревич со свитой, а я уж ничё не вижу – ни людей, ни реки, ни деревьев, ни неба даже. Всё стало для меня светом. Вот оно как!..».

Александр Донских: Да, вот эти удивительные слова я и перепоручил, можно сказать, герою – незабвенному моему Григорию Васильевичу Охотникову, сельскому старосте. А повстречались они мне в письме одного старика, имени которого, к сожалению, на тех выжелтенных и излохмаченных временем листках не сохранилось. Он, как я понял, писал своей родственнице, писал о том, как волею случая в Иркутске на берегу Ангары возле Московских ворот встречал цесаревича Николая. «Соопчаю тебе Алфея Пиатровна што балыкался я по городу вымотался вусмерть ан дел не порешил зараза. Злой был точно гад ползучий. Ан каким-то ветром прибило меня к воротьям Московским. Сказывали цесаревич де подыжжат с Морю Батюшки Байкалу. Ну я ругаюсь отплёвываюсь не верю. Чиво за ересь де. Вот значица со всем народом иркуцким морился я на жаре как проклятушшый. Да как увидал ево самого то тык будто благотью остужной меня обдало с головы…». И далее вот эти слова, использованные в романе: «Свет в евоных глазах стоял такой даж вроде ослепло миня на минутку другу…». Так в оригинале.

Вот вам, Эдуард Константинович, крохотный, но сверкучий образец той народной закваски дворянской культуры, пробившийся к нам светом души простого, малограмотного русского мужика.

 

Эдуард Анашкин: И вы с тех, ещё советских, пор стали обдумывать «Родовую землю»?

Александр Донских: Для меня тогда важнее был не роман, а желание отчистить свою душу от скверны хандры, уныния, а голову, мозги – от всевозможных идеологических липучек, от наростов и копоти моей тогдашней суетной жизни. Мне хотелось стать лучше, чище, умнее, полезнее для людей. Я понял: важно трудиться душой, и она непременно засияет, и жить станет легче, когда внутри светло и просторно. И никакие внешние сумерки, а то и тьма не будут столь грозны и страшны, как раньше. А потому для меня работа над произведением – это прежде всего работа над собой. Я теперь точно знаю и могу и хочу говорить во всеуслышание: «Бог, дорогие мой сограждане, труды любит».

 

Эдуард Анашкин: Радует, что роман вышел приличным тиражом, в великолепном оформлении, с иллюстрациями замечательной художницы Марии Камзелевой, в крупном, всероссийского размаха издательстве «Зёрна-Слово». Знаю: славно оно тем, что приоритетом для себя ставит продвижение произведений не только высокого художественного уровня, но и духоведческой, нравственной направленности. Но самое отрадное, что ваш роман к печатанию и распространению одобрен Издательским советом Русской Православной Церкви, возглавляемым большим знатоком литературы митрополитом Калужским и Боровским Климентом.

Александр Донских: Для меня эта новость от директора издательства Игоря Николаевича Минина была неожиданной и даже – ошеломляющей. Я подрастерялся: какая ответственность теперь лежит на мне как авторе!

 

Эдуард Анашкин: Спасибо, Александр Сергеевич, за интересную, откровенную беседу. Творческих вам удач и озарений!

Александр Донских: Спасибо, дорогой Эдуард Константинович! И вам, и вашему внуку, и всем нам, гражданам нашей Богоносной России-Матери, желаю не только палат каменных, то есть достойной жизни, но, главное, трудов праведных, которые, замечено, и душу со здоровьем сберегают, и хлебом насущным обеспечивают сполна.

 

Москва – Самара – Иркутск

Декабрь 2015