Вадим АНДРЕЕВ. НА СМЕРТЬ СТАЛИНА. Стихи

                                           

Вадим АНДРЕЕВ

 

НА СМЕРТЬ СТАЛИНА

К «Ближней даче» стягивались тучи.

Холод. Хмарь. Визжали до утра,

словно эпилептики в падучей,

тысячеголосые ветра.

 

Над Москвой ревмя ревела вьюга.

На Садовой, сплющенной, как медь,

скоморохи с севера и юга

кликали под вой сирены смерть:

 

«О, приди, косая вертихвостка!»

К «Ближней даче», выплюнув горбыль,

пахнущие ладаном и воском,

выстроились в очередь гробы.

 

И, как духи мщенья из Аида,

совершив насилье над гербом,

молотом над миром тряс Никита,

а Лаврентий Берия – серпом.

 

И земля, как будто впав в безумье,

загудела в тыщу голосов,

в тыщу подголосков: «Сталин умер!».

«Умер вождь» – шла весть со всех концов.

 

«Сталин умер» – гласом демиургов

время в вены впрыскивала яд,

вызывая шок у металлургов,         

у крестьян, рабочих и солдат.

                              

Верещали злыдни: «Умер Сталин!

И какого, собственно, рожна

от Москвы до самых до окраин

плачет эта глупая страна?».

 

Говорили плотники из Пресни,

сталевар, рыбак и коневод:

«Нам послал отца Отец Небесный

Был он крут. Но как нам без него?».

 

И, казалось, вне пути земного,

для любого, в общем, сорванца

в те года он заменил родного

на войне погибшего отца.

 

И, забыв о драках, передрягах,

посмотреть на освященный прах

шли к нему бездомные бродяги,

огольцы с заточками в штанах.

 

Над Москвой неслись пурга и вьюга –

ангелы-архангелы зимы.

Нищенками, загнанными в угол,

кланялись березы до земли.

 

И срывая с веток заскорузлых

почки, что пробились лишь вчера,

по всему Советскому Союзу

безутешно плакали ветра.

 

ОТРОК

Мороз, цепляясь за шиповник,

стоял над темною водой,

где вместе с куполом церковным

уже тонули избы, дровни,

кресты антенн и ряд неровный

заборов в корке ледяной.

 

Заводы, пашни, лесопильни

и новый пятилетний план,

как галактическою силой,

как черным воинством Атиллы,

над новым Римом закружило,

втянув в холодный котлован.

 

Те годы были горше чачи.

И у людей, летевших вниз,

кривились лица горьким плачем.

Пусть кто-то думает иначе,

но смерть его на «Ближней даче»

не меньше значила, чем жизнь.

 

Эпоха стала тоньше нити.

Но полон был его приход,

куда, примкнув к кремлевской свите,

пришли рабочий и учитель,

его поклонник и хулитель,

короче говоря, народ.

 

В день похорон, в пыли и грязи,

на приснопамятной Тверской

толпа, шалея от экстаза,

давила ближних, дальних, разных,

чтоб впереди хоть краем глаза

взглянуть на лик его святой.

 

Точь-в-точь как на Ходынском поле,

народ пошел давить, крушить.

Сплелись тела. Чернее смоли

был цвет небес. От адской боли

здесь каждый был над каждым волен

всё что угодно учинить.

 

Есть эгоизм любви народной,

когда пред идолами ниц

он падает толпой голодной,

клеймя позором чужеродных,

к любви всеобщей непригодных,

ей неугодных единиц.

 

Но есть и эгоизм другого

характера людской любви.

От идола толпы земного

он просит в общем-то немного:

свободы мысли, дела, слова,

ну, и любви – не на крови.

 

Два эгоизма, две юдоли

под вещий колокольный звон

скрестились на Ходынском поле

и на Тверской, по чьей-то воле

оспаривая крест и доли,

как до и после похорон.                        

 

Слезами горькими, словами

беду с бедой не примирить.

И над толпою взмыл, как пламя,

плакат «Сплотимся! Сталин с нами,

как наше боевое Знамя,

в наших делах, наших сердцах!».

 

Тогда ещё одно «сраженье»

Москва дала вождю вождей,

провозгласив его правленье,

как «культа личности» явленье,

как «искривленье», «искаженье»

марксистско-ленинских идей.

 

И начались повсюду «чистки».

Ну, кто у нас ещё за «культ»?

«Враги народа», «уклонисты»,

врачи, писатели, артисты, –

все записались в коммунисты,

все побывали тут.

 

Но к телу не было прохода.

И гул стоял по всей земле.

И в дни всеобщего осмотра

в гробу лежал не вождь народов,

не строгий муж, а бледный отрок

с печатью горя на челе.

 

Вне войн, вне смуты и раздоров,

лик отрока был чист и бел.

И в этот миг над грозным ором,

незримый для простого взора,

над колокольнями соборов,

по небу ангел пролетел.