Роман СЛАВАЦКИЙ 
Роман СЛАВАЦКИЙ
ВЕНЕЦИЯ
Сонеты
СНИМКИ
Виталию Хитрову
Сквозь ледяные гроздья, сквозь бред Коломны –
колкое пламя – как будто в нарядном стразе.
Лики Венеции блещут – стекла обломком,
словно цветок хрустальный в прозрачной вазе.
Купол Константинополя грозным князем
пышно простёр над Лагуной шатёр огромный;
краски мозаик кропят византийской вязью
мраморный траур и готику гулких комнат.
– Это всего лишь пепел, упавший в волны!
Это всего лишь снимки, всего лишь волглый
призрак Венеции, скованный рамкой ровной.
...Тлеет огонь дисплея зрачком Исиды.
Время считает капли пустой клепсидры,
сквозь бахрому созвездий, сквозь бред Коломны!
ПОЛОТНО
Михаилу Абакумову
Волны лепечут сонно
солнечную кансону.
Рим позабыт огромный,
спутанный паутиной,
словно каменоломня
рыжего травертина.
Манит роскошным пиром
скатерть Лагуны мглистой,
как пожеланье мира
Марку-евангелисту.
Призрак воды и света,
мраморная решётка.
В небо плывёт Венето –
лёгкой резною лодкой!
КАНАЛЕТТО
Город-картина, картон потаённой маски,
мир, зачарованный прелестью Каналетто!
Рай декорации, блеск итальянской сказки,
царская панорама – венок Венето.
Мраморные подзоры узорной вязки
выстроились вдоль моря на склоне лета,
словно краса-грандесса с лукавой лаской
смотрится в зеркало со своего портрета.
Пышный и пёстрый праздник на Гран Канале!
Город-картина, забытый на карнавале,
будто нарядный воин, почил на лаврах.
Солнце – на блёстках платьев, на водном плёсе...
Люд замирает: под грозные взмахи вёсел
движется туча громадного «Буцентавра»!
СТЕКЛО
Юлии Чугуевской
Узором на холсте и росписью на ткани
цветными красками прозрачного стекла
в лазурной тишине заклятая веками
венком среди воды Венеция легла.
И звонкая лазурь, и трепетная зелень,
и древних крепостей цветная старина –
движением руки, неведомым весельем
в прозрачный лёгкий сон навек заключена.
Как будто золотой венецианский храм
мозаикой звенит в окошках свежих рам.
И дремлет на воде таинственная ряска
и строгий гондольер ворочает весло...
На ткани и холсте, в мелодиях и красках
Венеция горит сквозь тонкое стекло!
ПОНТЕ ДЕИ СОСПИРИ
Последний вздох, что уже оборвётся вскоре,
последний взгляд сквозь мраморную решётку –
в точёных оконцах сверкают остро и чётко:
налево – древний канал, а направо – море.
Последние сольди отдай палачу на водку,
последний шаг по дороге к посмертной доле –
и нынче тебе отплачется чьё-то горе,
когда клокочущей кровью наполнят глотку.
Твой дух подвешен меж старым Палаццо Дожей
и тяжкой Тюрьмою; и как ты теперь ничтожен
на арке меж тьмой и светом, где сердце глохнет...
Нарядною смертью в часах протекла минута.
Венеция пляшет, и в танце летит баутта,
стуча каблучками у моря, у Моста Вздохов.
ДУХ ГОРОДА
Павлу Зеленецкому
Волны у берега плещут кудрявым бризом
и часовыми чернеют столбы причала,
а на солёных плитах – нездешний Призрак –
чёрный археоптерикс венчает скалы.
Маски бесполой белый бесстрастный череп;
кажется статуей шёлковая хламида,
чёрным венком распушились тугие перья...
И шатёр Колокольни как пирамида
реет на горизонте. Часы проверьте:
скоро ли Апокалипсис? Только Книга
знает о дате жизни его и смерти,
час, когда город оставит земное иго.
Час, когда сгинут колонные его и фризы,
и на солёных плитах – нездешний Призрак.
РЫЖИЙ АББАТ
Светлане Безродной
В небе над Городом алое солнце играло,
туча блеснула крылом, как серебряный кречет,
в латах оплавленных медленно двигался вечер
и на глаза надвигал золотое забрало.
Груда небесных углей в очаге догорала
сном ювелира, дыханием тигельной печи.
– Вспыхните ливнем, скрипичные звонкие речи!
Хлыньте потоком, залейте кипенье металла!
Пусть над апрельским цветеньем повеет прохлада
мглою жемчужной, весной итальянского лада,
пусть веницейское эхо звучит многократно!
...Рыжий маэстро Вивальди раскладывал ноты,
Свечи горели во тьме, как медовые соты,
бархатным сумраком царствовал кратер театра...
ПАСТЕЛЬ
Владу Татаринову
Венеции ветер и плеск Лагуны,
пронизанный солнцем просторный воздух
прозрачною рамкой схватил рисунок,
стеклом узорным, лазурной розой.
Черкнёт по сердцу любви заноза
сонетной строчкой, напевом струнным.
Летучей кистью, вином морозным
в холсте небес – облаков лакуны.
И перст Кампаниллы, и тень Сан Марко
поёт и плещет строкой Петрарки,
крылатой кошкой рычит с колонны,
и солью шуршит в серебре пастели,
чтоб волны Венеции заблестели
в багряной чаше, в кремле Коломны!
ВИТТОРЕ КАРПАЧЧО
Лев тёмноликий раскинул крылья
венецианский причал означив.
Веют зелёной морскою пылью
чары Карпаччо.
Словно кресты, корабли застыли,
храмы – как мачты – вдали маячат;
венецианцы – пестро столпились
меж колоннад – не сыскать богаче!
Меж островов – пролегли мосты им;
стражи, сенаторы и святые
скромно лелеют своё величье.
А невдали – за оконной рамой
всё коротают две знатных дамы
скучный досуг – меж собак и птичек.
ПЕТРАРКА В ВЕНЕЦИИ
В Венеции – цветной и невесомой,
вдали от розни, ярости и крика,
в мозаике узорной и великой
легко слагать сонеты и кансоны.
Смешалось всё: и строгие законы,
квартал еврейский – здесь же, по старинке,
и суета невольничьего рынка
и на галерах – гордые знамёна.
Но как же иногда бывает скучен
причал, что теснотой жестоко скучен;
где волны отдают унылой вонью!
Когда туман ползёт зимой промозглой,
так хочется порой согреться возле
Воклюза – в суматошном Авиньоне!..
ГРАФ ГОЦЦИ
«Ну что ж поделать! Я – Карло Гоцци,
старинный мастер прекрасных сказок.
с комедией масок навеки связан,
и вот – с Гольдони пришлось бороться!
И он – повержен, и сдался сразу!
Театром правя, как верный лоцман,
писал я реплики, как придётся,
в записках актрис поправляя фразы.
Но Дух театра жестоко злится!
Бывало – пристроишься помочиться,
и вдруг – из парадного выйдет дама!..
Идёшь, мечтаешь – ума палата –
и в лужу вступишь! Везде – расплата
за вход без спросу в Волшебный замок…».
ТИНТОРЕТТО
Чадящий факел Тинторетто:
фигур натруженные груды:
Христос на Вечере секретной,
и тень безумного Иуды.
Палаццо гулкие сосуды,
и храмы, сумраком одеты –
про них молчит зоил занудный,
напуган сталью пистолета.
Заклято время и пространство:
со стен глядят венецианцы
из потемнелой плави лака.
И плещется вечерним светом
великий город Тинторетто:
Венеция огня и мрака!
КАЗАНОВА
Полгода – карнавал! Венеция устала
тащить войну и торг в тысячелетний путь.
Теперь пришла пора немного отдохнуть,
покуда плоть Луны во тьме парит опалом,
и сотнями свечей в ночи сверкает зала,
и прелесть казино тебе не даст уснуть!
Готова пламя ласк принять младая грудь,
Венеция – твоя! Вперёд же, славный малый!
Дублоны и вино, и колкий холод риска,
театр и Каббала, любовные записки,
и пряный аромат, и жадный поцелуй!..
Тебя благословит резной хрусталь Венето,
и ты сорвёшься вдаль – звенящею монетой,
катящейся стремглав на мраморном полу!
ПОЭТЫ
Те же каналы, и храмы и колоннады;
в чёрной гондоле снова плывут поэты.
В зыбком тумане стоят острова-армады,
словно морозный дух петербургской Леты.
Призрачный странный город в плаще неброском;
в зимней Венеции шепчутся Рейн и Бродский.
Словно верблюд пустыни – узлы Отчизны
тащит поэт усталый сквозь дым и Время;
и шелестят страницы старинной жизни,
в пепельнице стеклянной дымится «Кэмел».
Перечитайте каменные анналы,
тропкою Тициана в тиши пройдите!
Смотрится на заре в зеркала каналов
сказочная Венеция – южный Питер!
ОСТРОВ МЁРТВЫХ
Стеной охвачен остров, точно крепость;
пристанище ушедшим: Сан Микеле;
ряды надгробий – пепельные кельи,
печаль и пристань – скованные скрепы.
Плыви, Харон, медлительно и слепо!
Молчания печать – на смертном теле,
а душу голубиную – отпели;
смотри: летит, летит – небесный слепок!
Веди меня, таинственный Вергилий
простой тропой – к единственной могиле,
за аркою вон той – в кирпичном тыне.
Там, где скрестились грустные дороги,
и где светлеет русское надгробье
строкою беломраморной латыни.
ДЖОРДЖОНЕ
Нам не понять, как звучит молчанье.
нам не постичь, как светлеет вера…
Вон – через Лету челнок отчалил;
кто там – у мраморного барьера?
Медленно меркнет гроза в начале;
нежное тело белеет перлом;
между улыбкою и печалью
в бархате зелени спит Венера.
Льётся и длится концерт чудесный
сладкою влагой, неслышной песней –
тихою лютней и флейтой мерной.
Тени таятся в зелёной купе…
Розовой ножкой Юдифь наступит
ночью – на голову Олоферна.
ТЕОФИЛЬ ГОТЬЕ
Опять украсила улыбка
Венеры алые уста,
и влагою лазурно-зыбкой
шутя, играет красота.
И драгоценным камнем – слово
ласкает мраморную даль,
повторенное Гумилёвым –
в камеи, в гладкую эмаль.
И плещет солнечной капелью
узорчатое ожерелье!
Рассвет его устами тронет,
повеет в каменном витье,
как полированный сардоникс
в бокале пьяного Готье!
МАГИЯ
Сны о Венеции: Байрон, Гофман!
Сотни художников и поэтов!
Чем-то магическим пахнет кофе
ночью на Площади разодетой.
Странною властью влечёт, плеская,
вечный прибой – серебристой сканью…
Тянет заочной печалью сирой
ризы коснуться – хотя бы словом,
из оснежённой лесной России –
жаждою Пушкина и Козлова,
вместе с Ахматовой оказаться
в море гостей – среди пёстрой рати,
в магии наших имён и наций –
в золоте каменной Голубятни!
КОНИ САН МАРКО
Сколько же добра наворовала
пышной Адриатики царица!
Самоцветов яркие развалы
и мощей священные частицы…
Не простит предательства потопы
проданный тобой Константинополь!..
Не вертись, коварная флюгарка,
не юлите, водные барашки!
На фасаде старого Сан Марко
бронзовые плачутся коняшки,
подняты печальные копыта,
жадине-купчихе нету веры:
– Тресни, золочёное корыто!
– Потони, гружёная галера!
НОЧНАЯ ВЕНЕЦИЯ
В ночи танцует Саломея,
казнён закованный Пророк…
И смотрит, в ужасе немея,
на блюдо золотое – Блок.
А море тянется тенями,
горит манящими огнями
меж ресторанов и бистро.
И пенное спуманте брызнет
на пряное кипенье жизни,
на ворох, брошенный пестро.
Жаркого запах ноздри дразнит,
хрусталь разбит на мостовой;
и длится бесконечный праздник
перед Войною мировой!
ТЕНЬ
Точно печатью Тайны – свинцовой пломбой,
с дипломатической почтой примчался поезд…
Шествует по Венеции тень Коломны,
кутаясь в горностай, в меховую полость.
Что ей, чудной колдунье, во мраке надо? –
полюбоваться на каменные громады?
Жадною горстью просыпать огней алмазы,
страсти хлебнуть, от которой мы все зависим,
склеить хрустальный морок разбитой вазы,
и отыскать забытую пачку писем?
Нам не понять этой прихоти бред случайный! –
бродит Коломна – красавицей страшной сказки.
…Странный герой, о котором читал Чаянов,
ищет своей любви восковую маску.
РАКОВИНА
Алине Чадаевой
Шумят ветра – небесные качели,
морские нимфы водят хоровод…
Венеция – Венерой Боттичелли
на гребешке распахнутом плывёт!
Летит она – прелестною капелью,
и золото волос роскошно вьёт;
и плещет Город – песней и весельем,
а синим волнам – вторит небосвод.
– Но кажется, что раковина эта
заснеженным Бореем – резким ветром
с далёких берегов принесена…
И пенится прекрасным поединком
меж солнечным теплом и русской льдинкой
бокал прозрачный белого вина.
СТРАНИЦА
Какою-то лукавой ласкою
Лагуны полнится поток…
Коломенский «сонет Славацкого»
летит – исчерченный листок.
Промчится тихое двустишие –
нездешней тенью, вешней вишнею…
О чары сладостной Италии
и виноград латинских книг!
Как часто мы в тиши листали их,
касаясь Прошлого на миг!
Не зря, быть может, строчки выпалят?
И через полтораста лет
из чьей-то книги на пол выпадет
случайно брошенный сонет.
МАГНИТ
Ларисе Морозовой
Бархат каштановый – женщины Тициана;
Светлый туман Беллини – о чуде грезит;
а виртуозный мастер – творец обманок –
смотрит со фрески насмешливый Веронезе.
Слышится говор Гёте и шёпот Манна,
слог Мандельштама блещет алмазной резью;
трудится Бунин, и Блок, постоянно пьяный,
и Гумилёв – изощрённый знаток поэзий.
О Серениссима! Сколько тебе, Светлейшей,
песен воспето! И шёлком цветным увешан,
пряный причал коварных твоих коммерций!
Сколько красы и грации в пышном стане!
…И бесконечно тянет, влечёт и тянет
чёрный магнит Венеции в нашем сердце!