Андрей ТИМОФЕЕВ. НЕОБХОДИМОСТЬ МОЛЧАНИЯ или Во что должен вырасти дневник русского украинца? О публицистике и прозе Платона Беседина

 

Андрей ТИМОФЕЕВ

НЕОБХОДИМОСТЬ МОЛЧАНИЯ или

Во что должен вырасти дневник русского украинца?

О публицистике и прозе Платона Беседина

 

Информационная война, которую принёс нам украинский конфликт, привела к появлению огромного количества «экспертов», к Украине отношения не имеющих, но готовых рассуждать о ней бесконечно, – распознать таких можно по характерной безапелляционности оценок и обилию штампов, которые известны тебе ещё до того, как начал читать ту или иную статью. И потому так важны для нас, российских читателей, свидетельства людей, находившихся в непосредственной близости к происходящим событиям. Как раз таким человеком и является Платон Беседин, молодой писатель из Севастополя, автор книги публицистических заметок «Дневник русского украинца».

Вся история конфликта – от «нафталиновых» выборов 2012 года до вторых Минских соглашений – проходит перед нашими глазами в страстных статьях, написанных по горячим следам. И хотя во всём этом много подлинной боли, Беседин тем не менее умеет различать полутона и не кидаться с топором на врага, понимая, что настоящая жизнь гораздо сложнее схемы: «друзья – враги», к которой нередко сводится публицистика других авторов.

Он говорит о выборе христианина во время войны – о милосердии. Его потрясает проповедь в севастопольском храме, где священник обличает грехи киевского правительства – «резко, грубо, призывая к жутким в своей бескомпромиссности поступкам». Беседин помнит, как «раньше стоял на Майдане и слышал, как священники, работая кадилом, словно башенным краном, гнали на войну, убивать инакомыслие, инакомыслящих» («Твой судный час – здесь и сейчас»). Он призывает с одинаковой болью говорить о погибших в Одессе и украинских солдатах, отправленных в Донбасскую мясорубку не по своей воле («Умыться кровью»). Приветствует Минские соглашения как возможность остановить войну: «либо шаткий, сомнительный мир, либо чёткий, внятный финал с локальным апокалипсисом для всех и абсолютным торжеством Красного Смеха» («Горячее время собирать камни»).

Пожалуй, самой характерной и острой заметкой книги можно называть почти провокационное – «Россия больна Украиной». Здесь в полной мере проявилась позиция автора как «русского украинца»: его способность вставать и на одну, и на другую сторону конфликта, понимать и тех, и других. Беседин видит основные причины поражения России на Украине не в бандеровцах и НАТО, а прежде всего, в навязчивом желании части русских свысока смотреть на украинцев, поучать их, с нездоровым оживлением поддерживать любые нелепые вымыслы: «И фокус ведь не в том, что в Украине не было крови, бандеровцев, глупости, жестокости, фашизма, – были, конечно, – но в том, что россияне, часто не выезжая за пределы своего государства, знали обо всей этой инфернальной жути лучше, чем сами украинцы, находившиеся в красно-чёрной гуще событий. Знали и доводили до абсурда… Но гипертрофировать, утрировать проблемы – значит нивелировать, отрицать их. Значит, разжечь ненависть в тех, кто будет вынужден их решать, но, питаемый отвращением, никогда не обратится ни за помощью, ни за советом…». И вывод его, может, и обидный для многих русских, искренне болеющих за судьбу соседей, но в то же время честный и верный: «Россия давно и крепко больна Украиной, да. Но начинать оздоровление она должна с самой себя».

«Дневник русского украинца» это, прежде всего, записки пламенного очевидца, откликающегося на каждое событие, происходящее на его Родине, и желающего разоблачить поверхностность прямолинейных оценок. Конечно, в навязчивости этого разоблачения есть своя прямолинейность (ведь изобличить поверхностность ещё не значит спуститься на глубину), однако этот недостаток с лихвой компенсируется актуальностью материала и страстностью авторской позиции.

 

Актуальность и страстность – этого совершенно достаточно для публицистики. Но всё-таки слишком мало для прозы, в которой важен не столько сам опыт, сколько то, что вырастает из осмысления и преодоления этого опыта.

Посмотрим под этим углом на новую повесть Платона Беседина «Воскрешение мумий» («Наш современник» №10 2015 г. http://www.nash-sovremennik.ru/archive/2015/n10/1510-04.pdf), написанную уже после страшных событий на Украине, и попытаемся понять, что же нас может привлечь в ней. Прежде всего, это, конечно же, описание современной жизни в русском Крыму, разговоры крымчан, их настроения, какие-то нюансы, о которых мы, жители остальной России, не можем узнать по телевизору и интернету. Текст буквально оживает, когда автор начинает рассказывать нам о весенних днях 2014-ого: о митинге на площади Нахимова, о появлении Чалого, которому поверили простые севастопольцы, о молчаливых людях с автоматами, появляющихся в административных зданиях. Это тот самый рассказ «из первых рук», который с одной стороны так важен для нас, читателей, а с другой – напоминает просмотр любительских роликов с места событий и вызывает совершенно понятный интерес к конкретике материала, и только.

А если говорить совсем прямо, то по сути это та же публицистика, облечённая в прозаическую форму и иногда как бы вырывающаяся из «прозаических» оков, например, такими вот эмоциональными монологами: «Откуда эта его уверенность на железобетонной основе? Как и уверенность ещё сотен тысяч людей, с таким бесстыдством втюхивающих свою правоту, «разделяющую пуще греха». Готовые разобрать войну, как предложение: вот подлежащее, вот сказуемое. И жертвы – лишь подспорье в нескончаемой брани… Водила, подари мне частичку твоего бронебойного лба, расскажи состав раствора, коим скрепляешь шаткие мысли и проржавевшие слова в монолит личной правды, против которой бессильны любые ветра перемен». Иногда кажется даже, что читаешь не «Воскрешение мумий», а всё тот же «Дневник русского украинца» (сравните, например, заметку «Твой судный день – здесь и сейчас» и вот это: «На Евромайдане кропили святой водой тех, кто рвался в крестовый поход против русских, а на площади Нахимова проклинали украинских отступников, предавших истинную веру. И каждый был прав, и каждый был честен»).

По-человечески эта публицистичность понятна в ситуации, когда раны ещё не затянулись, когда хочется выговориться, хочется доказать свою правоту, – понятна ещё и потому что внутренне чувствуешь: за этим всем стоит человек неравнодушный. Но писатель ли сейчас Платон Беседин? Что же есть в этом тексте кроме актуальности и страстности?

Есть неуместные хохмочки (например, о поедании кошачьего корма). Есть набивший оскомину ещё в «Книге греха» странный приём: дать цитату великого человека, а потом обыграть её («Беда не в том, что мы пьём, а в том, что не поднимаем пьяных». Помню, Антон Павлович, помню. Но ведь часто беда ещё и в том, кого мы поднимаем). Есть постоянные сниженные эпитеты в описаниях людей то ли от рассказчика, то ли от самого автора, сильно понижающие и уровень самого текста.

Но это мелочи, а по-крупному – есть сюжет, основанный на мистике (появившаяся и исчезнувшая родинка, странный попутчик), но разваливающийся, как тесто. Есть художественная истерика, в которой сделана почти вся вторая часть (что опять отсылает нас к «Книге греха»), вместе с выходящими за рамки какой бы то ни было художественности – сценой у ларька и сценой избиения кавказцами. Есть нравственный посыл: связь доброго дела, совершённого героем, с исчезновением мистического проклятья и надеждой на будущий Новый Крым (который возникнет, когда все начнут поступать так же), но связь эта искусственна и вживлена сюда будто нарочно (вместе с цитатой из Чехова).

Впрочем, сам нравственный посыл ведь очень верный. А заявленное в повести противопоставление Крыма внешнего (где по-прежнему «адова кухня роста цен, ужесточения законов и транспортно-логических бед») и Крыма внутреннего (который родился в надежде весны 2014-ого года и который каждый русский должен пронести в себе, напитать добрыми делами и верой) – тема очень перспективная, и возможно когда-нибудь приведёт автора к художественной удаче.

 

Понимание различий внешнего и внутреннего при первенстве внутреннего – это не только слова о Крыме, но ещё и важнейший момент психологии творчества, в нём – ключ к осознанию самой сути деятельности писателя. Современный литпроцесс требует от авторов новых книг и новых выступлений как можно чаще, чтобы оставаться популярным, чтобы не выпадать из обоймы. Подобная установка вынуждает автора ориентироваться на внешнее, говорить много, но по сути не говорить ничего.

А между тем, как рождается высказывание внутреннее, хорошо описал Михаил Пришвин в своём дневнике «Дорога к другу»: жизнь бросала в него пульки и дробинки, оставляя в душе ранки, а когда ранки стали заживать, «где была ранка – выросла мысль». Так вот и от прозы (в том числе и от прозы Платона Беседина) мы ждём не демонстрации ран, а выражения тех самых выросших мыслей, ждём, что опыт кристаллизуется в по-настоящему глубокое внутреннее содержание.

Может, для этого должно пройти время. Ведь, например, наиболее значительные произведения о Великой Отечественной войне тоже возникали не сразу – потребовались годы для осмысления, для концентрации мыслей и чувств, наконец – для молчания.

Вот оно-то, наверное, и необходимо Платону Беседину сейчас больше всего.

Готов ли он пожертвовать публицистикой ради этого молчания?

И тот ли он человек, от которого мы могли бы ждать «внутреннего» слова о трагедии, разворачивающейся на наших глазах на Украине?

Хотелось бы верить, что это так.