Елена ОСМИНКИНА. РЯБИНОВЫЕ БУСЫ. Стихи

 

Елена ОСМИНКИНА
РЯБИНОВЫЕ БУСЫ

* * *

Рябиновые бусы
На листьях кружевных

Как символ тайны русской
Души и старины.

В сиреневых закатах,
В туманах берегов
Неистово и свято
Молились на Покров.

Славянские истоки –
В ромашковых полях,

В озёрах круглооких,

В березовых кудрях.

И словно эхо предков
Рябиновая гроздь.

Всё – сладко, горько, терпко –

В судьбе переплелось.

 

* * *

По деревне гуляют ветер
и сибирский седой мороз,
тускло месяц горбатый светит
с горстью мелких безмолвных звёзд.

И застыл молоком из крынки
снег повсюду, куда ни глянь.
Над чекушкою свекор Зинки
захрапел – и утихла брань.

Разлилась тишина в округе,
затаилась в дворах домов.
Даже утром в деревне Луки
не слыхать молодых шагов.

Затерялись в лесочке здешнем                             
снегом вытканные деньки.
Проживают февраль неспешно
позабытые старики.

* * *
В доме тихо, наконец:
не слышны ни брань, ни крики.
В пьяном сне сопит отец,
на стене трепещут блики

уличных огней: вокруг,
за окном её квартиры,
жизнь – своя. А здесь – испуг,
липкий страх неукротимый

и желание бежать
прочь от глаз осоловелых,
драк, в которых шепчет мать:
«Не реви, терпи: за дело».

Но бывают дни, когда
счастье здесь находит место:
трезв отец, и мир – в цветах,
пирогами пахнет тесто.

Сон коснулся детских век,
тают в гуще ночи звуки,
а во сне: отцовский смех…
мамы ласковые руки…

* * *
Старушка, щурясь, выбирала брошь,
И не было сомнения и скуки
В лице, когда натруженные руки
Тянулись к украшению. «Не трожь! –

Товарки голос глухо прозвучал. –
Зачем тебе? Уже совсем седая.
А вдруг уронишь? Ты немолодая!».
Легла на плечи старые печаль,

Крылом подбитым дернулась рука,
Глаза потухли, усмехнулась горько:
«Да я хотела посмотреть лишь только,
Брошь для меня, конечно, дорога».

И отошла, скрывая хромоту, –
Товарка отвернулась равнодушно,
Забыв, что женщине и старой нужно
Почувствовать былую красоту.

 

НЕ ТОРОПЛЮ!

                         Кто понял жизнь,

                              тот больше не спешит.                            
                                                  Омар Хайям
Какая, право, тишина

в квартире, городе, вселенной,

где желтощёкая луна
в немом пространстве и безмерном
 

почти  как давний, близкий друг,

готовый мудростью делиться:

вся жизнь не карусель, не круг –
в ней время есть остановиться
 

и рассмотреть без суеты
ночную карту звёздных точек,

принять оттуда, с высоты

живую нить озябших строчек.

В осенний день, как всякий раз,
идти, чуть огибая лужи,

прислушиваясь: ветер-бас

сипит фальцетом, что простужен.

 

Часы теперь не тороплю,

орёл ли выпадет иль решка.

И повторить тебе: люблю –

не помешает больше спешка.

 

ЛЕТНИЙ САД

Литьё ажурное ворот –
я в Летний сад иду неспешно,
чтоб вновь мирок заветный, здешний
дал ощутить души полёт.

Царят покой и тишина,
гармония и форм, и цвета.
Я нахожу на всё ответы,
когда бываю здесь одна.

Брожу среди скульптур живых,
что лишь на миг остолбенели
от птичьей голосистой трели
и острых запахов травы.

Наверное, под шум листвы
сам Пушкин рифму ждал от музы,
а нынче парочка из вуза
сидит, хмелея от любви.

И сеет солнце благодать,
и, выгнув шею, лебедь белый,
взмахнув крылом слегка, несмело,
разбил воды зеркальной гладь.

И зреют новые стихи,
торопятся нахлынуть строчки,
без запятых и нужных точек,
и своенравны, и легки…

ВСТРЕЧА С УЛИЦЕЙ ПУШКИНА

В БУДАПЕШТЕ

Брожу по центру Будапешта

И вдруг – готова заплясать:

Средь улиц малых и неспешных

Читаю: Пушкин. Чудеса!

Ведь не славянская обитель:

Иная речь, культура, быт.

Так далеко Москва и Питер,

Но Он и здесь не позабыт!

Наряд домов как будто строже,

Чуть приглушён, неярок свет,

И для меня теперь  дороже

В столице этой места нет.

Одно лишь имя, как награда,

И словно в воздухе звенит

Высокой нотой грусть и радость,

И русским пахнет от земли.

Я постою ещё немного,

О нём тихонько помолюсь.

Я знаю: Пушкин там, у Бога,

Всё также воспевает Русь.

 

ПАРИЖ И ЦВЕТАЕВА

Парижская жизнь эмигрантов

для многих – грошовый обед

в кофейнях дешевого ранга,

где слышно «бонжур» и «привет»,

 

где  горькая жизнь заливалась

рубиновым кислым бордо,

и шатко, и валко шагалось

обратно в измятом пальто

 

на съёмно-чужую квартиру

года в нищете доживать,

неметь от хозяйских придирок,

швыряя счета под кровать.

 

Марине в Париже нет места:

здесь жизнь из числа дорогих,

судьба, как хозяйка из теста,

всё новые лепит долги.

 

Она поселилась в Кламаре,

и Мёдон, и Ванв был знаком –

везде только ветер в кармане

и в горле – из горечи ком.

 

В стихах не затёртая правда

стонала и билась строкой,

и всё-таки муза отрадой

являлась над Млечной рекой…

 

А в Ванве (французские дали!)

из мрамора память о ней,

о том, как в Париже рождались

стихи из душевных огней.

* * *
В русских пейзажах таится

Прелесть прозрачной печали,

В ней над сиреневой далью

Вновь журавлей вереница.

Прячут туманы в сединах

Вечером тихим речушку,
И на холмистой горбушке
Тянется к небу осина.

Дремлют степные раздолья,

В поздних букетах – поляны,

Где лишь сорви – и увянет

Лютик, презревший неволю.

Словно размыты легонько
Краски живой акварели –

Голову, будто бы хмелем,
Кружат и сладко, и горько.

 

ОСЕННИЙ СПЛИН

Ветер сутулит спины
жёлтых берез атласных.
Вечер печально-длинный
чёрным кострищем гаснет,

стелется под ногами,
там, где пестрит гербарий
листьев сухих. Дождями,
серостью дней и хмарью

сломлена я в унынье –
не помогает чаще
чай-бергамот с малиной
в розово-хрупкой чашке.

Верное средство всё же
есть и в таких печалях:
заворожит, встревожит
глаз бирюзовых пламя.

* * *

Белолицая зима
снежно дунула на окна.
Да! январь, но все же я
на хрустально-стылых стёклах
не готова принимать
серебристые приметы
от морозов и внимать
плачам ветра безответным.

Мне так хочется весны
с бело-вишенной метелью,
чтоб в сиреневые сны
счастье птицей залетело,

чтоб кружилась голова,
чтобы сердце вновь запело.
Только снежная листва
на деревьях стынет белых.

* * *

              Свет луны, таинственный и длинный,
             Плачут вербы, шепчут тополя.
                                                     Сергей Есенин
Отчего-то лунность ночи
неизбежно грусть рождает,
словно что-то нам пророчит,
прежде чем в рассветах тает.

И в серебряную реку
обронила верба где-то
слезы, вновь (как в прошлом веке!)
вдохновив собой поэта.

И в таинственные луны
ворожит листва на клёне,
стоит ветру только дунуть
на зелёные ладони.

 

Симферополь