Мария ВЕЛЬЯМИНОВА. К ВОПРОСУ О ПРОЧТЕНИИ одной из строк поэмы Сергея Есенина «Чёрный человек»

 

Мария ВЕЛЬЯМИНОВА

К ВОПРОСУ О ПРОЧТЕНИИ одной из строк поэмы Сергея Есенина «Чёрный человек»

 

В поэме Сергея Есенина «Чёрный человек» есть строки:                              

Голова моя машет ушами,

Как крыльями птица,

Ей на шее ноги

Маячить больше невмочь.

 

Вот уже много лет они служат отправной точкой для до­гадок и предложений. При­чина – странный, непонятный, неесенинский образ «шея ноги».

В начале 70-х годов вокруг загадочной десятой строчки развернулся спор, продолжавшийся более двадцати лет и завершив­шийся канони­зацией ва­ри­анта «шея ноги» в академическом издании сочинений С.А. Есенина. При этом коммен­таторами дано следующее объяснение со­стоявшегося реше­ния: «В процессе подго­товки наст. изд. было проведено спе­циальное текстологиче­ское исследование белового автографа поэмы и установ­лено, что в ст. 10 написано "г", а не "ч": "…букву "г" Есенин пи­сал так, что её можно читать и как "г", и как "ч"; а вот "ч" везде такое, что его нельзя спу­тать с "г". Стало быть, здесь не "ч". А если так, остаётся одно: "Ей на шее ноги"». Выводу тек­стологов, вероятно, следует доверять, хотя в ряде рукопи­сей поэта всё же встречается напи­сание «ч» как «г» (в том числе в черновиках «Чёрного человека»).

Вопрос, на наш взгляд, заключается в другом. В своё время известный поэт В.Фёдо­ров в интересной статье, посвящённой загадочной строке, ещё раз подчеркнул, что шея ноги – это абсурд, нелепость, совершенно чуждый Есенину образ, и внешне убе­дительно обосновал версию, согласно кото­рой в строке должно быть «на шее ночи». По мнению В.Фёдорова, Есенин специально «нагнетает» звук «ч», ис­пользуя такой приём, как звукопись. В спорном слове ударение падает на первый слог, т.е. «всё это продолжа­ется не одну ночь», следовательно, нужно читать: «Ей на шее ночи маячить больше невмочь».

Иной вариант – тоже с буквой «ч», но при использовании предлога «в» – при­водится в книге С.Ю. и С.С. Куняевых «Сергей Есенин»: «Ей на шее [в] ночи маячить больше не­вмочь». В таком виде строка приобретает смысловую точность и лёгкость (в от­личие от несколько тяжеловесного «на шее ночи»), сохраняя при этом аллитерацион­ный эф­фект. Но, хотя в стихотвор­ных текстах Есенина (согласно проведен­ным нами под­счётам) пред­ложно-именное сочетание «в ночи» и встречается три раза, черновики, бело­вые авто­графы, списки, корректурные листы «Чёрного человека» не содержат даже на­мёка на ис­пользование поэтом предлога.

Иначе говоря, и В.Фёдоров, и отец и сын Куняевы вполне резонно не принимая чу­ж­дый есенинской поэтике образ «шея ноги», предлагают версии, противоре­чащие как ре­зульта­там текстологического анализа, так и словесному ряду, содержа­щемуся в рабочих мате­риалах поэмы. Именно поэтому варианты с «ч» (тем более с предлогом «в») не могут быть приняты. Несмотря на их кажущуюся большую убедительность по сравнению с «шеей ноги», они  являются  искусствен­ными,  привнесёнными  в  текст  (пре­жде всего по принципу созву­чия). И уж совсем чужеродным по отношению к есенинской поэтической вязи явля­ется образ «шея ночи» или «шея ночи». Образы у Есенина часто были не­про­стыми, многоплано­выми,  глубокими,  но – вот что удивляет – вполне  реа­листичными и прозрачными в смы­словом от­ношении. Вспомним: «Оренбург­ская заря красно­шерстной верблюди­цей рассвет­ное роняла мне в рот молоко»; или: «В тихий час, когда заря на крыше, как котёнок, моет лапкой рот»; «И те­чёт заря над полем с горла неба перерезан­ного». А «ночь с шеей» – нечто из ар­сенала модернистс­кой, сюрреалистической по­этики, и в этом отношении такой образ ничем не отли­чается от «шеи ноги».     

Правда, А.Марченко считает, что «шея ноги» – вполне прием­лемая вер­сия, так как в поэзии С.Есенина присутствует мысль, что «человек – чадо де­рева». С образом чело­века-де­рева, на взгляд А.Марченко, и связана невообрази­мая «шея ноги». «Ведь если чело­век мо­жет обратиться к старой осине: "Здравствуй, мать голубая осина", если старость для него – "безлиствен­ность" ("Скоро мне без листвы холо­деть"), если он может стоять, "как дерево, при дороге на одной ноге", то по­чему бы ему не уподобить своё туловище – ту­ло­вищу де­рева, у которого шея – пря­мое про­должение ноги: всё нога и всё – шея!

"Шея ноги" не единственный знак родства с зелёным братом. Смысловой ключ к этой метафоре Сергей Есенин даёт в первой же строфе: "То ль, как рощу в сентябрь, осы­пает мозги ал­коголь" – голова уподоблена облетающей роще; от­сюда уже совсем не­далеко до головы-птицы…».

Всё это, однако, лишь интерпретация текста, к тому же весьма сомни­тельная с точки зрения доказательной базы. В 1926 году художником-авангарди­стом Хуаном Миро была на­пи­сана картина «Персонаж, бросающий камень в птицу». Она дока­зывает, что «шея ноги» вполне имеет право на существование. Здесь изображены ог­ромная нога, тоненькая шея и голова. Но любому непред­взя­тому поклоннику поэзии Есенина с первого взгляда на ра­боту Миро станет ясно, насколько далеки друг от друга художест­венные миры поэта и живо­писца. Плоскост­ное, неживое, тяготеющее к геометрической расчле­нённости и – в общем – негума­нисти­ческое полотно Миро – и пластичная, орга­ничная и глубоко чело­вечная поэзия Есе­нина. Контраст очевиден. Да и, кроме того, хорошо из­вестно неприятие Есениным модерни­стской поэтики – в частности, по­этики рус­ского фу­ту­ризма, весьма близкой художественным принципам Миро.

Нам представляется, что наиболее убедительной является версия, сводящаяся к тому, что есенинская строка должна читаться следующим образом: «Ей на шее-ноге мая­чить больше невмочь».

Самое странное заключается в том, что такой вариант объективно имеет гораздо больше прав на существование, чем все версии с буквой «ч», и уж никак не меньше, чем вер­сия с «шеей ноги», но не принимается во внимание ли­тературове­дами.

Известно шесть списков поэмы, выполненных С.А. Толстой-Есениной. Список V (на ли­нованной бумаге) предназначался уже для печати, но после него по каким-то причинам появился список VI (на нелинованной бумаге). Этот список – рабочий. Датирован он 13 и 14 ноября 1925 года. В нём в ст. 10 первона­чально написано: «Ей на шее-ноге», потом дефис за­чёркнут, а в слове «ноге» «е» заменено на «и». Возникает закономерный вопрос. Почему С.А. Толстая-Есенина сначала внесла в список вариант «шея-нога» (совершенно ясный и ор­ганичный для есенинских тек­стов образ), а затем произвела (и она ли?) его кор­ректи­ровку? Вспомним, что у тех, кто слышал поэму в исполнении автора, ни­каких во­просов и недоуме­ний по поводу дан­ной строки не возникало (видимо, на месте «шеи ноги» стояло что-то дру­гое, имеющее смысл, очевидно, «шея-нога»), но уже некоторые современ­ники поэта, знако­мившиеся с текстом «Чёрного человека», со­мневались в прочтении этого слова как «ноги».  К примеру, в спи­ске,  отправ­ленном в  «Бакинский рабочий»  в конце но­ября 1925 г., «справа против ст. 10 было постав­лено два вопросительных знака, между ними написано рукой неустановлен­ного лица слово "ночи" и дважды подчеркнуто». А в «Красной газете» ст. 10, ви­димо, ввиду её, как по­казалось редактору, бессмысленности, вообще напе­чатана в усечён­ном виде: «Ей маячить больше невмочь». «В не­рабо­чих гранках по­эмы из "Нового мира"… буква "г" в слове "ноги" исправлена два­жды кор­ректор­ским знаком простым и красным карандашом на "ч"», но в пе­чатном тексте вновь – «ноги».

Заслуживают самого серьёзного внимания суждения коллег Есенина по писа­тель­скому цеху. Так, Н.Асеев считал, что «шея ноги» – деформированный образ, «следо­вало бы "на ноге шеи"». Думается, что в художественном отношении это вряд ли многим лучше, но в смысловом – весьма близко к «шее-ноге». С.Злобин видел в «шее ноги» «логи­ческую бес­смыслицу, совершеннейшее отсутствие образа». В данном случае вполне естественно довериться литературному чутью и вкусу известных мас­теров слова.  

Правомерным представляется предположение о внесении изменений в список VI без ведома самого Есенина, т.к. к работе с черновиками он отно­сился без должного вни­ма­ния, а «корректуры… не держал» вообще. Удивительно, что вариант «шея-нога» оказался отбро­шенным исследователями лишь на том основании, что в одном из рабочих списков был кем-то «скоррек­тирован». В его пользу говорят прежде всего следую­щие со­ображения:

1) он полностью согласуется с выводом текстологической экспертизы («г», а не «ч»), принятым редакционной коллегией ПСС Есенина.

2) образ «шея-нога» реалистичен, точен и органично вписывается в сис­тему есенин­ских образов.

Так, в стихотворении «Прощание с Мариенгофом» Есенин использует образ «ушей-вёсел»:

Другой в тебе меня заглушит.

Не потому ли – в лад речам –

Мои рыдающие уши,

Как вёсла, плещут по плечам?

 

Думается, куда обычнее выглядит сравнение из «Чёрного человека»: «го­лова моя ма­шет ушами, как крыльями птица».

Целый ряд подобных образов содержит текст поэмы «Пугачёв». И это далеко не слу­чайно: некоторые исследователи подчёркивают, что именно во время работы над «Пуга­чё­вым» и зародилась мысль о «Чёрном человеке».

Вот лишь несколько примеров:

Не удалось им на осиновый шест

Водрузить головы моей парус.

------------------------------------------------

Отчего, словно яблоко тяжёлое,

Виснет с шеи твоя голова?

-------------------------------------------------

Эту голову с шеи сшибить нелегко.

Видел ли ты, как коса в лугу скачет,

Ртом железным перекусывая ноги трав?

Оттого что стоит трава на корячках,

Под себя коренья подобрав.

И никуда ей, траве, не скрыться

От горячих зубов косы,

Потому что не может она, как птица,

Оторваться от земли в синь.

Так и мы! Вросли ногами крови в избы,

Что нам первый ряд подкошенной травы?

Только лишь до нас не добрались бы,

Только нам бы,

Только б нашей

Не скосили, как ромашке, головы.

 

Все образы совершенно понятны и легко уклады­ваются в рамки наших обыч­ных пред­ставлений. «Ноги трав»? Ничего необыч­ного. Ещё проще то, что «не может она [трава], как птица, оторваться от земли в синь». «Вросли ногами крови в избы»? Это о кровной связи крестьянина со своим домом, с хозяйством, с землей, о вековом сне рус­ского мужика, о его неподъёмности, о знаменитом «моя хата с краю». А «голова ромашки» естественным обра­зом порож­дает ассоциации: «стебель-шея» и «стебель-нога», а в итоге – «шея-нога».

Прыгают кошками жёлтыми

Казацкие головы с плеч.

------------------------------------------

И в луны мешок травяной

Он башку незадаром сронит.

---------------------------------------------

Ваши головы колосьями нежными

Раскачивал июльский дождь.

 

Последнее сравнение (голова – колос на стебле) практически идентично «голове ро­машки».

Голова, отделяющаяся от тела, прыгающая кошкой с плеч или пытаю­щаяся вспорх­нуть птицей, – повторяющийся образ у Есенина. И с ним орга­нично связан образ «шеи-ноги»: го­лова – тело птицы, шея – её опора, нога. Поэт-птица – рвётся ввысь, нога-шея – увязла в земном. Трагическая раздвоен­ность, столь характерная для лирического героя Есенина, отчёт­ливо звучит в этом образе. Вспомним:

Розу белую с чёрною жабой

Я хотел на земле повенчать.

 

Можно назвать и вполне конкретные источники образа «шеи-ноги».

В воспоминаниях Н.Толстой-Кран­диевской находим рассказ о том, как Есенин и Ку­си­ков в берлинском Луна-парке паяс­ничали перед оптическим стеклом – тогда этот ат­тракцион был новинкой. Зеркало «то раздувало человека наподобие шара, то  вытягивало унылым чер­вем». И Есенин видел в кри­вом страшном зеркале свою го­лову, словно машу­щую крыльями-ушами, и своё тело – как бы превратившееся в ногу-шею.

Не следует сбрасывать со счетов и образ «людогуся» в поэме Владимира Маяков­ского «Пятый Интернационал» («себя вытягивай за уши», «леса перерос и вос­стал голо­вою», «голова под­нялась над лесами», «шея растягивается – пожарная лестница») и очерке «Париж (Записки Людогуся)» (оба произведения – 1922 г.). Кроме того, необходимо принять во внима­ние сказки Л.Кэрролла о при­ключе­ниях Алисы, где в одном из эпизодов героиня пре­враща­ется в человека, состоящего из го­ловы и шеи, т.е. шея становится опорой, ногой для го­ловы: «"Ну вот, голова, наконец, освободи­лась!" – радостно воскликнула Алиса. Впро­чем, радость её тут же сменилась тре­вогой: куда-то пропали плечи. Она взглянула вниз, но увидела только шею невероятной длины…». Весьма показательна ил­люстрация к этому эпизоду, вы­полненная самим писателем. Добавим, что издания Кэрролла на русском языке (в различных пере­во­дах) выхо­дили в 1879, 1908, 1909, 1913, 1923, 1924 го­дах. Конечно, было бы неверным утверждать, что есенинский образ «шеи-ноги» – некое заимствование из Мая­ковского или Кэрролла, (он имеет абсо­лютно иное смысловое наполнение и художественно совершенно оригинален), но наличие неких ассоциатив­ных связей здесь вполне может быть.

Нельзя не согласиться с замечанием В.Фёдорова, хотя он – сторонник иной точки зре­ния: «Стоило спорить из-за какой-то буквы? Ведь читал же я раньше "на шее ноги", и ни­чего со мной страшного не происходило. Нет, стоило! Реставраторы кар­тин не терпят на полотнах великих живописцев ни одного посто­роннего мазка. А разве поэзия таких масте­ров, как Есе­нин, не то же самое?»

Действительно, если ваше любимое стихотворение коверкают, становится не­при­ятно. Именно поэтому даже одна буква в есенинском шедевре значит очень много.