Евгений ТРУБНИКОВ. НЕТ СРОКА ДАВНОСТИ ДЛЯ СЕРДЦА МОЕГО. Поэмы, баллады

 

Евгений ТРУБНИКОВ

НЕТ СРОКА ДАВНОСТИ ДЛЯ СЕРДЦА МОЕГО

 

ЭРА  ПРАВОСЛАВИЯ.  ВОСХОД

                          Умом Россию не понять…

                           …в Россию можно только верить…

                                                                        Ф.Тютчев

Град Киев, в могучих заплотах –

град стольный. А вкруг, по бокам

славянство сидело в болотах,

молилось древесным богам.

 

Мешать стал Перунище-идол.

И полустепняк этот, князь,

подале других он провидел,

знал путь – укрепить свою власть.

 

Да только и в этом ли дело?

Младенчества снять скорлупу,

раздвинуть славянства пределы,

задать исторический путь!

 

Огнём и мечом изольются

идеи, в реальность войдя.

И это была революция

(хоть слова не знали тогда).

 

Да! Вещь революция – злая,

крутейший духовный излом.

Проплачено Православие

немаленьким жизней числом.

   

Шла новая вера нашествием,

шла палом горящей травы,

шла вглубь по  общинам и весям,

облавой – не скрыться живым.     

                                 

Шла вера не гладеньким полем –

на крови славянских племён.

Из трёх был один непреклонен,

из трёх был один изведён.

 

Конечно, сквозь время не плаваем,

как рыбы, туда и сюда,

но суть, но душа Православия

заоблачны раз навсегда.

 

Прощупавши годы и вёрсты,

умом пролистнувши века,

не разумом – сердцем поймёшь ты,

чем наша натура крепка.

 

Той Веры, что полнит нас силой,

в нас, истинных, есть сублимат. 

Но, как и саму-то Россию,

умом это вряд ли понять.

 

ДМИТРИЙ  ДОНСКОЙ

Поэма  

                    

ПРОЛОГ

История не дружит с математикой,

где логика господствует одна.

Чтя предков, прочитаем же внимательно

послания их, знаки, письмена.

 

И, коль История – субстанция живая,

событие есть точка болевая.

 

Река истории, о как твоё забито русло!

Вот вам попытка честной реконструкции

(всего-то лишь, отнюдь не революции):

событья отделить от злонатащенного мусора.

 

…Историки! Их сонмища немалы!

А много ль тех, что можно доверять?

Достойная фигура – Костомаров.

ЦэУ, уверен я, ему не поступало

ни от Политбюро, ни от царя.

Не ангажирован, как нынче говорят!

 

А есть тюремщики, на вышках вертухаи.

Скрыв истину в архивах, как в тюрьме,

ощерившись: «Не подходить! Стреляю!»,

елико можно, хоронят концы во тьме.

 

О Родина моя, плохая и хорошая!

Тебя ни оком, ни умом не обоймёшь.

Страна непредсказуемого прошлого,

с которым что и делать, не поймёшь.

 

ДМИТРИЙ. ПОРТРЕТ НА ФОНЕ…

Русь и Орда. Вот симбиоз смертельный!

Вторым столетием покорства и тоски,

свой жданный час предчувствуя, терпели

(хоть не всегда!) славянские клинки.

 

Но невозможно кровопьющей стали

прожить безгрешно, кровушку не лья!

И кровь славян без сожаленья проливали

славянские же, братские князья.

 

Меж бранями, в Орду являясь за ярлыком,

торгуясь, донося и суетясь,

перекупали Княженье Великое,

и верх держал московский Дмитрий-князь.

 

Итак, Иванович он, князь московский, Дмитрий.

Он молодой, он энергичный. Хитрый!

Внук Калиты, неординарный он политик,

прибрал к рукам соседей, подчинил.

Их «выход» (дань Орде) через себя пустил.

(А что? Ярлык! Не просто князь – Великий!)

 

Тем и богатства предостаточно собрал.

Дружина – воины, один другого краше.

Смел! Славы воинской заслуженно стяжал.

И – круг соратников, «себя молодшими признаша».

 

Средь них Владимир-князь-Андреевич – вернейший.

Себе порою так не верил, как ему!

Звездой двойной начертано в дальнейшем

рассечь им историческую тьму.

 

МАМАЙ. ПОРТРЕТ НА ФОНЕ…

Звезда Орды давно стояла на закате,

былая мощь Чингиза жиром заплыла.

Жизнь сытая любое войско разлагает,

и рты плодятся – несть же им числа.

 

Тарантулы, сойдясь, друг друга поедают.

Вот так и ханы. Силы разбредались.

 

Славянство ж, голову заметно поднимая,

Орде угрозой скрытой становясь,

всё больше беспокоило Мамая.

И как никто другой – Московский Дмитрий-князь.

«Сойтись – не миновать! Гадай тут, не гадай…».

 

…А кто ж он – заслонивший всех Мамай?

 

Безродный, но влиятельнейший темник,

он полевой, сказали б нынче, командир.

На тропах власти обувь истоптал до дыр,

и надоело ханов возводить никчемных.

 

«Мороки только с ними новые плодить.

Ленивы, вялы, в гоноре вельможном.

Величья духа – нет! Им не дано, ничтожным,

могущество Чингиза возродить.

 

Отныне сам владыкою Орды

себя провозглашу могучим рыком.

А путь Руси – путь горя и беды!

Русь накажу побоищем великим!

В слезах кровавых вспомнят Бегича и Вожу,

славянству Русь огромным станет смертным ложем!

Сотру навек!».

                               Наёмников собрав –

черкесов, генуэзцев и аланов,

своих туменов полчища набрав,

надумал вырвать власть у ханских кланов.

 

«Чингизом новым стать – не побоюсь!

Своё предназначенье в этом вижу.

А наперво – дотла зачищу Русь,

чтоб не осталось ни полушки Тохтамышу…».

 

ПРЕЛЮДИЯ

Провидел Дмитрий – схватке быть. Да и какой!

Лазутчики исправно доносили

и о разладе темника с Ордой,

и собранной им несусветной силе.

 

Знал: Русь Мамаю – в горле главной костью,

к ней не иссякнет он своею волчьей злостью.

 

Ширь, даль, всего обилье, многолюдство –

натуре волчьей можно ль это всё терпеть?

Знать, небом предначертано столкнуться,

не разойтись на жизненной тропе.

 

Провёл большой дипломатический поход.

Князьям расклад доказывал воочью:

пойти не под одной рукой, вразброд –

как прутикам сломаться в одиночку.

 

«Врождённая особность всех – беда и горе.

Как устоять Мамаевой грозе?..».

 

Очнулась Русь. Воззрила взором горним.

Подвиглась Русь, сплотилась. Да не все…

 

«Ну, этих не склонить. Их отрезай.

Им давняя вражда судьбы Руси дороже.

Нижегородцы, тверичи… Рязань!

Вот он, Олег, он и пойти с Мамаем может…».

 

…Текли, заполнив дол, со стороны Коломны

с хоругвями походные колонны.

Вернутся ли? Родимый край, прощай, прости!

И знак Божественный был – явлена икона!

«Угреша» сердце всем – спасённой быть Руси!

 

Шли русские, исполняясь горних сил,

и, Русь поя духовною энергией,

солнцеподобный Радонежский Сергий

на страстный, страшный бой благословил.

 

«…Промедлить нам нельзя, тут дело тонкое:

Ягелло движется к нему – матёрый тоже волк!

Мамая встретим на Дону – места там топкие,

не развернуться коннице его…

До места избранна – останний день пути.
Засаду скрыть до времени легко там –

дубравы. С флангов нас не обойти.

Да и Рязань мешать не будет – за болотом!».

 

И, упредив с Литвой Мамая съединение,

Дон перешёл: «Мамай, иду на ты!».

Себе ж пути отрезал к отступлению

и – сжёг мосты!

 

БИТВА

И солнце медлило долину озарить,

туман прогнать и  росы испарить,

и очень медленно, к полудню лишь настал

тот миг двух ратей страшного свиданья…

Совокупления известный ритуал –

двух лучших воинов взаимное заклание.

 

Томленье схватки войску до поры уняв,

под звуки труб и барабанов два красавца

(едва ль возможно им в живых остаться)

вплывают в круг на огнедышащих конях.

 

Вдруг резко, с грохотом ударили друг друга,

и потрясённо охнула округа.

 

И ринулась орда, заученным ударом

сбив русский полк сторожевой, как бы замок с амбара.

Передовой вступил – новина! – пехотинцы.

Своими жизнями заслон для главных сил.

Сбиваясь в группы, копьями щетинятся,

но нет спасения – рой стрел ряды скосил.

 

…Боярский сын, Великий князь, дружинник ли простой –

равны в труде великом, страшном, вдохновенном,

и кровь ли, пот ли по челу рекой,

железа гром и лязг, и павших – по колено!

И, дополняя адовую жуть,

сто тысяч конских глоток страшно ржут.

И солнце очумелое стоит,

забыв на время обо всей Вселенной…

 

…Прёт вражья мощь. Великокняжий знаменщик убит,

любимец князя, молодой боярин Бренок…

 

Цвет воинства славянского загублен,

князь без сознанья, ранен, княжий стяг подрублен…

 

Смят полк срединный! В тыл орда влетает,

как за спину оленю волчья стая.

 

Грядёт погибель?! На холме своём

Мамай, предчуя славу, засопел надсадно…

Но чёрной птицей вдруг, заполнив окоём,

голодной стаею клинков ударил полк – ЗАСАДНЫЙ!

 

Ударом сим исход решился сечи!

Взошла заря победы в полный рост.

Уже не войско – стадо – до Красивой Мечи,

кромсая, гнали полусотню вёрст.

Остановил расправу только вечер.

 

Как дым зари, исчезло воинство Мамая.

С трудом Мамай ушёл, коней меняя.

 

А в тот же час на правобережье донском

не лязгали мечи, не пели стрелы.

Быстрей орды, не помня ни о чём,

без боя побеждён, бежал Ягелло.

 

…Шакалья радость по Орде разносится:

«Акела промахнулся! Добивать!». 

И Тохтамыш немедля следом бросился

прибитого Мамая загрызать…

 

Ещё упомянуть, пожалуй, надлежит

интриги ради, лишь чуть-чуть оставшейся:

Мамай в Крыму был генуэзцами убит,

как карточный игрок нерассчитавшийся.

 

ОЛЕГОВЫ МУКИ

С дыханья первого до судороги смертной

в Рязани, как нигде, беды несметно.

Как будто в воздухе самом разлито рвотное –

преследует Орды дыхание зловонное.

 

Так близко, что парализует волю –

один полёт стрелы с Дикого Поля.

…А с Дмитрием идти – дороги слишком узкие.

Москва подале всё же. Хоть и русские…

 

Пока Орда – судьба дрожать, как мышь.

Мамая нынче нет. А лучше ль Тохтамыш?

С Мамаем не связался (Бог отринул!) –

не стал пока ещё врагом Руси.

Но вот неймётся же проклятому ордынцу –

пошёл на Дмитрия. О Господи, спаси!

 

Открой дороги, говорит. Легко ли –

остаток жизни дотерпеть, казнясь?

Но где Москва и где Дикое Поле?

А вот она Рязань. А я ей – князь…

 

НАБЕГ

Решил Димитрий, в упоении победой:

«Конец покорству! «Выход»? Вот те шиш!». 

Меж тем почти без промедленья, следом

Орда опять на Русь идёт набегом.

Очнулся – к горлу нож! Не ждали? Тохтамыш!

 

Тайком готовился – учёл Мамая опыт.

«Изгоном», налегке, не воевать, но грабить шёл,

сгребая дань со всех попутных сёл,

казну опустошённую пополнить.

 

А что тем часом о Великом князе молвить?

 

Синклит бояр попечься о здоровии

настойчиво советовал ему.

Москва-де стенами надёжно оборонена!

И он с семьёю отбыл в Кострому.

 

Соблазн немалый – из героя сделать труса.

Эффектный исторический кульбит!

Но жизнь сама без лишнего искусства

жестокие сюжеты сочинит.

 

Москву препоручил митрополиту Киприану.

Того же унесло каким-то ветром в Тверь.

И быть Димитрию прокляту, окаянну 

за страсти, что народ снесёт теперь!

 

Пришла Орда. У стен стоит несметно.

Кто в городе готов для драки смертной?

Вооружились – что смог каждый где-то выдернуть –

посадские, да иноки, да смерды…

Нет воинства – дружина вся с Димитрием.

 

Однако стены крепки. Тохтамыш,

несолоно хлебав, уйти не хочет.

Его мурзы умы, как шашель, точат –

московитян нестойкие умы.

 

О глупая славянская доверчивость!

Ты, как вериги. Или как увечность,

с которою и стены не спасут.

И вот посланцы подношения несут;

врата ж московские распахнуты беспечно!

 

Враг на беспомощность был зверством обуян.

Страшна была резня московитян.

Враг не щадил ни детвору, ни жён,

до стен кремлёвских город был сожжён.

 

А Тохтамыш своим набегом скорым

на север, дале щупальца заслал.

Уже не сыт лишь грабежом-побором,

сжёг и сравнял с землёй Переяславль.

А дале на пути – Можайск, Звенигород…

Грядёт Руси невиданный разгром?!

 

Но войско неизменного Владимира

в который раз врагу даёт облом!

 

«Ужо тебе, проклятый хан, кругами,

над нашей Родиною вороном летать!».

 

Отброшен из-под Волока-на-Ламе,

покатится обратно. Уж не рать,

и даже не походная колонна,

но стая волчья, обглодав Коломну,

но всё несытая, нахлынет на Рязань

(беда Олегу!) вновь её терзать

(немаловажное, заметим, обстоятельство –

не помогло недавнее предательство!).

 

А что там, в Костроме, при всей своей героике

Димитрий делал, что он ожидал?

Расскажут нам потом борзоисторики:

он ополченье, дескать, собирал…

 

МЩЕНИЕ? САМОУБИЕНИЕ!

Как попуститель, низведён, унижен.

Резня Москвы – клеймо позора на челе.

Так погоди же, погоди же, погоди же,

рязанский князь! Ужо тебе, Олег!

 

Не слава, но бесславие обрящется:

великокняжья ради самоутверждения

неслись зондеркоманды по Рязанщине

и резали славян без снисхождения!

 

Что? Неожиданно? Сумей набраться мужества!

Вглядись, не опуская нервных век.

Да не отшатывайся в праведнейшем ужасе:

«Да полно! Тот ли это человек?».

 

ТРЕЗВО

Историки! Ну где ж единство русское?

И где же наш былой объединитель?

Прочь, прочь, скорей от толкованья узкого.

От фактов – не уйдём, хотите, не хотите ль.

 

Сейчас легко претензий накатить,

через века читая назиданья:

во что, мол, славную победу обратил,

продлив Орды почти немощной издыханье?

 

Да будем здравы! Ожиданья ложные –

опаснее их нету ничего.

Политика – искусство взять возможное.

Он был политиком, сын был века своего.

 

Русь вновь поднять? Теперь – нет перспектив.

Во вводной разницу легко вы уловите:

кто был такой Мамай? Сепаратист!

А Тохтамыш? Вассально признанный правитель.

 

ЭПИЛОГ

Поэма, говорят (ну, боле-мене!) удалась мне,

не думал даже, что удачу заблесню.

Усопшие, да и живые классики,

спокойно спите – вас не потесню.

 

Мне незачем быть чьей-то бледной тенью,

и – возраст, мудрость – не страдаю самомненьем.

 

Я о другом – о трезвости в оценках.

У нас она, увы  – всегдашний дефицит.

То в грязь втоптать, то вознести на щит.

А взвешенность (вот не поймём никак!) – бесценна!

 

Шестивековый помню битвы юбилей.

Проплешины на нивах исторических.

«Осанна» подвигу звучала. Тёк елей,

и Евтушенко врал панегирически.

 

А восемь лет спустя – привет! Канонизация.

А не поспешно ли? Как в баню, заголясь.

Со тщанием в вопросе разобраться бы.

Ан нет! Вожжой взмахнули – понеслась!

 

А что нам исторические нивы!

Ведь мы всегда нелюбопытны и ленивы.

В святые? Ну так что ж? Никто не ропщет.

Ну, если что не так – вернём назад.

Нам из святилища извлечь кумира мощи –

легко! Как пару пальцев об асфальт!

 

Да, ёра неуместна, понимаю,

в высокой теме сленг – не комильфо.

Но что поделать, коль меня ломает

историко-духовный дискомфорт?

 

Вот вывод мой (пусть не предстанет дерзким) –

вполне себе логичный и простой:

он человек, а вовсе не святой.

Делами мечен, что и встарь и ныне – мерзки.

 

Но – Куликово поле! Подвиг свят.

В веках не замолчать и не стереть его.

А люди – люди. Нет противоречия,

пусть персонажи и грешны стократ.

 

Так – в горнем отрешеньи, в безоглядности,

в святой, бессмертной к Родине любви

творятся подвиги далёкими от святости

и вовсе даже грешными людьми.

 

P. S.

Вот что всё лезешь? Всё воздать пытаешься

сестрам всем по серьгам… А им оно,

с ума сойти, настолько нужно, знаешь ли,

ну, как на скотной ферме кимоно.

 

На соснах ананас? Не жди, не вырастет.

Пора уже прочувствовать тщету

искания «вселенской справедливости».

Давно был окрик: «Подвести черту!

 

Век был такой… Сама земля в огне…

Кровь – что вода… Не нам судить его…».

А мне рязанцев жаль. Хоть дело давнее –

нет срока давности для сердца моего.

 

И – кто по штату, кто и добровольненько,

пугая пляской многосмысленных теней,

прилезут с Аристотелевой логикой,

толпу созвав, размажут по стене.

 

А век не заставляет уж геройствовать.

Не выставлена на кон голова.

Есть право на достойное спокойствие:

стоящим прямо что с того, что тень крива?

 

 

ИВАН СУСАНИН: ЗА ЦАРЯ И ЗА МАЛЬЧИКА

Баллада

 

Моё изложение вольное

историки пусть извинят.

 

…Народными бедами, войнами

века полыхают, дымят.

Не правду дотошного фактика,

а Факта Истории суть,

а правду Поступка, Характера

пусть строки мои донесут.

 

…Была без следа Власть рассеяна.

И лишь Гермоген-Патриарх,

с ним старцы из Троице-Сергия –

владыками в русских умах.

 

В безвременьи – личность ярчайшая!

Воззвах – и бысть слышно везде:

…народу… стояти крепчайше

на польских, литовских людей…

 

Пытались сломить Гермогена.

Да где там!

                      Духовный гигант.

Не вышед из польского плена,

голодной был смерти предан.

 

Но бестолку ворону каркать!

Стране не закат и не вечер.

Откликнулось Патриарху

нижегородское вече.

 

И, силой народною всполнена –

нет, нас не стереть, не убрать! –

воспряла Русь, Матушка-Родина,

шатнулась набеглая рать.

 

Впервые не просто в покорности

сообщество русских людей

взросло, восхотело соборности,

созрев до державных идей.

 

Соборно из смуты-погибели

(разора лет будет на сто)

Русь-матушку вынесли, вывели…

А далее – что?

    

В умах озаренье содеяв,

неведомый с никоих пор

явился спасенья идеей

всерусский Земский Собор!

 

От многих сословий посланников

собрала Держава-земля.

Собора пошли заседания

в Успенском соборе Кремля. 

 

…Но некому взять всю ответственность,

чтоб путь проложить на века!

Герои, но люди посредственные

страну представляли пока.

 

Царь Фёдор был, сын Иоаннов –

династия им пресеклась.

Всех ближе родством к ним Романовы;

вот им и идти-то во власть.

 

Есть отрок. Невидный, из сонмища,

особо-то не одарён.

Да пусть он не самый способнейший,

но будет удобнейшим он.

 

Ещё он не венчан на царство,

ещё он в сомнениях сам,

но ждан он  дворянством, боярством,

крестьянам он люб и купцам.

 

Стрельцам, казакам и посадским –

всем был всенародный опрос,

и Русью отвечено: «Царствуй!».

Вердикт её краток и прост.

 

«Чтоб не было лютостей снова,

чтоб дни благодатно текли,

чтоб Грозного ли, Годунова

и призрак не встал из земли!

Чтоб сердцу державы забиться,

подняться – в какой уже раз…».

Но послан с заданьем: «Не сбыться!»,

как нынче б сказали, спецназ.

 

Не дремлют стратеги враждебные,

вершат упреждающий ход:

идея Руси возрожденья

пускай в колыбели умрёт.

 

Заданием сим озабочен, 

не зная препон и преград, 

идёт, на убийство заточен,

помянутый выше  отряд.

 

Вот хутор. Добротный дом с краю.

Командует главный: «Зайти!».

Подворье. Выходит хозяин.

Что ж, есть провожатый в пути.

 

Мужчина с обличьем крестьянским,

ядрёная русская стать,

с прямою, не рабской осанкой.

А кто он – откуда ж им знать.

 

Боярский он домоправитель  –

крестьянин Сусанин Иван.

Он нянька юнцу и учитель,

Михрюткой тот ласково зван.

 

 «Есць рядом деревня Домнино? 

То добже, когда ты не врёшь.

До разу туда ты сведи нас.

Заплатим. А нет – здесь умрёшь».

 

Не стало для мудрого тайною

звериное,  волчье нутро.

«Да, есть тут дорога недальняя.

Но будет, панове, мокро…».

«Веди же!»

 

                       Заброшенной гатью

 (ведёт в преисподнюю гать!)

всё вязче, всё топче шагать им,

всё глубже уходит нога.

 

Веди их, упорно, размеренно,

свой след им назад не сыскать.

Не сбейся, шагай же уверенно.

Погибель (победа!)  близка.

 

Твой подвиг не станет замалчивать

и через столетья молва.

Ты – и за царя и за мальчика,

что пестовал ты сызмальства.

 

Как тонко всё было, как хрупко…

Но Богом твой путь озарён.

Да будет спасён твой Михрютка!

Да будет Россия с Царём!