Валерий ДАНИЛЕНКО. ЧЕЛОВЕК СРЕДНИХ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫХ СПОСОБНОСТЕЙ. О романе-эпопее А.М. Горького «Жизнь Клима Самгина (Сорок лет)»

 

Валерий ДАНИЛЕНКО

ЧЕЛОВЕК СРЕДНИХ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫХ СПОСОБНОСТЕЙ

О романе-эпопее А.М. Горького «Жизнь Клима Самгина (Сорок лет)»

 

Честь и хвала Виктору Титову, снявшему прекрасный фильм «Жизнь Клима Самгина» по одноимённому роману А.М. Горького! Но отсюда не следует, что сам роман можно не читать. Фильм снят великолепно, но он всё-таки лишь бледная тень самого романа. Сергей Герасимов тоже снял гениальный фильм «Тихий Дон» по одноимённому роману М.А. Шолохова, но разве может он заменить сам роман? Экранизация – капля в море самой книги. Разве может кино показать цыпки на ногах у восьмилетнего Мишки (соседа Мелеховых), на которые Дуняшка смотрела с завистью, поскольку ей тоже хотелось пробежаться босиком по дождю, как этот Мишка. Даже самая длинная экранизация любой книги не может конкурировать с самой книгой. Тем более, если речь идёт о великой книге. Тем более, если речь идёт о текстообразующей роли главного героя в художественной литературе. Именно о такой роли пойдёт речь в настоящей статье.  

Между прочим, грандиозный труд Алексея Максимовича Горького (1868-1936) имеет скромный подзаголовок: «Повесть». Легко сказать: «Повесть»! А ещё труднее – прочитать. А написать? Эта «повесть» состоит из четырёх увесистых томов! Её автор день и ночь трудился над нею почти двенадцать лет. Всё боялся не успеть! Так и случилось: смерть не дала довести этот изнурительный труд до конца. С горьковским подзаголовком литературоведы не согласились ещё при жизни автора. Они нарекли эту «повесть» не просто романом, а романом-эпопеей. К жанру романа-эпопеи в дальнейшем стали относить и другие романы большого размера – «Войну и мир» Л.Н. Толстого, «Жан-Кристофа» Р.Роллана и др.

В эпопее Ромена Роллана, как и в эпопее А.М. Горького, повествование ведётся хоть и от третьего лица – лица автора, но оно пропускается сквозь призму главного героя. Вот почему главный герой в обеих этих эпопеях выступает в качестве ведущего текстообразующего фактора. Но всё дело в том, что между главными героями Р.Роллана и А.М. Горького имеется существенная разница: у первого он – великий композитор, обладающий мощным интеллектом, а у второго он – лишь человек средних интеллектуальных способностей.

А.М. Горький собирал своего Клима Самгина по частицам. По его собственному признанию, в нём есть частицы, взятые от разных прототипов – от видного кадета, историка и публициста С.П. Мельгунова, редактора популярного «Журнала для всех» В.С. Миролюбова, талантливого книгоиздателя К.П. Пятницкого и др. (Горький М. Собрание сочинений в 16 томах. Т.11. Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). М., 1979. С.529-531). Была в Климе Самгине, как утверждал его творец, и частица не кого-нибудь, а Ивана Алексеевича Бунина! А что вышло? Вышел, как ни странно, человек средних интеллектуальных способностей. В одной из заметок А.М. Горький писал о своём Климе: «Этот тип индивидуалиста, человека непременно средних интеллектуальных способностей (курсив мой. – В.Д.), лишённого каких-либо ярких качеств, проходит в литературе на протяжении всего XIX века» (с.528).

Подозреваю, что к этому типу он относил Онегина, Печорина, Обломова, Рудина и других главных героев русской классической литературы. Почему? Все они, как и Клим Самгин, неприкаянные. В следующем веке галерея неприкаянных пополнится не только горьковским Климом Самгиным, но и Григорием Мелеховым у М.А. Шолохова, Виктором Зиловым у А.В. Вампилова, Лёвой Одоевцевым у А.Г. Битова и др.

Было в Климе Самгине что-то такое, чего не понимал и его творец. Он сам в этом признался в письме Н.С. Сергееву-Ценскому 15 августа 1927 г., когда была издана первая часть его эпопеи: «В сущности, эта книга о невольнике жизни, о бунтаре поневоле и ещё по какому-то мотиву, неясному мне, пожалуй. Вероятно, «неясность» эта плохо отразится на книге. Ну, ладно!» (Горький М. Собрание сочинений в 16 томах. Т.11. Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). М., 1979. С.528).

Неясность здесь, я думаю, кроется в природе неприкаянности: почему неприкаянный не может выбрать, к кому примкнуть? Истина от него ускользает. Он поневоле вынужден метаться между людьми, которым отрылись их истины. Но они его не устраивают. Вот почему он вынужден быть бунтарём против них поневоле. Он с радостью сбросил бы с себя ношу бунтаря, если бы чужая истина стала его собственной. Но такой правды-истины он не находит. Своя правда остаётся для него неясной. Неясным остаётся и её неприкаянный носитель. Неясным как для самого себя, так и для других.

Почему Клим Самгин искал правду, но не находил? Почему он так и остался у разбитого корыта неприкаянности? Две главные причины: 1) недоверчивость к чужой правде; 2) средние интеллектуальные способности. Впрочем, первая черта вытекает из второй. Эти черты обнаружились в нём уже в детстве. Уже в детстве он не рассчитывал на собственные интеллектуальные способности в поиске правды, а допытывался о ней у взрослых. Но их правда его не удовлетворяла. Она ему казалась сомнительной. «Клим довольно рано начал замечать, – читаем у А.М. Горького, – что в правде взрослых есть что-то неверное, выдуманное» (там же. С.16).

Пытался маленький Клим узнать от взрослых и правду о народе. Что из этого вышло? «Слово "народ" было удивительно ёмким, оно вмещало самые разнообразные чувства. О народе говорили жалобно и почтительно, радостно и озабоченно. Таня Куликова явно в  чём-то  завидовала народу,  отец называл его страдальцем, а Варавка – губошлёпом. Клим знал, что народ – это мужики и бабы, живущие в деревнях, они по средам приезжают в город продавать дрова, грибы, картофель и капусту. Но этот народ он не считал тем, настоящим, о котором так много и заботливо говорят, сочиняют стихи, которого все любят, жалеют и единодушно желают ему счастья. Настоящий народ Клим воображал неисчислимой толпой людей огромного роста, несчастных и страшных, как чудовищный нищий Вавилов» (с.17). Как будто он добрался до правды о народе? Но отец всё испортил. Объясняя один из библейских мифов, он заявил Климу: «Бог – это народ» (с.19). Вот и разберись! «Отец говорил долго, но сын уже не слушал его, и с этого вечера народ встал перед ним в новом освещении, не менее туманном, чем раньше, но ещё более страшноватом. И вообще, чем дальше, тем всё труднее становилось понимать взрослых, – труднее верить им» (там же).

Так будет у него всю жизнь. Всю жизнь он будет не своей головой додумываться до правды, а выведывать её у других. Результат будет всё тот же: в их правде он будет находить что-то неверное, выдуманное. Так и будет жить, лавируя между чужими правдами, сам по себе, особняком, но изображая из себя оригинала, у которого своя, особая, независимая правда – между да и нет: «Клим Самгин легко усваивал чужие мысли, когда они упрощали человека. Упрощающие мысли очень облегчали необходимость иметь обо всём своё мнение. Он выучился искусно ставить своё мнение между да и нет, и это укрепляло за ним репутацию человека, который умеет думать независимо, жить на средства своего ума» (с.82).

Клим паразитирует на чужих мнениях. Но они не заполняют пустоты, которая прячется в глубине его души: «В них нет ничего, что крепко прирастало бы к нему, что он мог бы назвать своим, личным домыслом, верованием. Всё это жило в нём как будто против его воли и – неглубоко, где-то под кожей, а глубже была пустота, ожидающая наполнения другим содержанием» (с.203). Казалось бы, думай сам, живи своим умом! Не тут-то было! Бог ему дал вовсе не исключительные, как думали многие и как с детства он привык думать сам, а лишь средние интеллектуальные способности.

На средних интеллектуальных способностях Клима Самгина А.М. Горький настаивал. Об этом свидетельствует наречие «непременно» (см. выше). Между тем повествование в своей эпопее он ведёт от лица Клима. Что же получается? Получается, что он доверил вести повествование в своём итоговом произведении от лица человека непременно средних интеллектуальных способностей.

В сложное положение А.М. Горький себя поставил: оценку многочисленным героям его эпопеи даёт не автор, а её главный герой, а он – человек средних интеллектуальных способностей. Как выйти из положения, чтобы этой оценкой не чересчур принизить описываемых героев, чтобы не чересчур потерять объективность? 1. Наполнить книгу бесконечной прямой речью. 2. Приписать Климу незаурядные способности в познании людей. Вот почему, с одной стороны, по обилию диалогов эпопея А.М. Горького напоминает драматическое произведение, а с другой стороны, его главный герой – весьма преуспевает в изучении окружающих его людей, в тонких наблюдениях над ними.

Что же мы имеем в результате? Бесчисленными диалогами и тонкой наблюдательностью главного героя автор «Жизни Клима Самгина» компенсирует избранный им способ повествования в романе от лица человека непременно средних интеллектуальных способностей. Более того, volens nolens он вынужден делиться со своим главным героем собственными знаниями о мире и людях, живущих в нём. Но делится он этими знаниями, как говорил Ф.М. Достоевский, «не показывая рожу сочинителя».

У читателя не возникает даже иллюзии автобиографизма в эпопее А.М. Горького. Он даже и не подозревает, что в Климе Самгине есть изрядная доля Максима Горького. Попробуйте их отделить друг от друга, например, в таких словах: «Религиозные настроения и вопросы метафизического порядка никогда не волновали Самгина, к тому же он видел, как быстро религиозная мысль Достоевского и Льва Толстого потеряла свою остроту, снижаясь к блудному пустословию Мережковского, становилась бесстрастной в холодненьких словах полунигилиста Владимира Соловьева, разлагалась в хитроумии чувственника Василия Розанова и тонула, исчезала в туманах символистов. Достоевского он читал понемногу, с некоторым усилием над собой и находил, что этот оригинальнейший художник унижает людей наиболее осведомлённо, доказательно и мудро. Ему нравилась скорбная и покорная усмешка Чехова над пошлостью жизни» (там же. Т.14. С.9).

Эти слова автор «Жизни Клима Самгина» вкладывает в сознание своего главного героя, но по существу мы видим здесь их слияние. Подобные мысли мы можем найти у cамого А.М. Горького в его статьях. Подобное отношение к Ф.М. Достоевскому, например, выражено в его статьях «О “карамазовщине”» и «Ещё о “карамазовщине”» (там же. Т.16).

Однако самое главное, что Клим Самгин унаследовал от Максима Горького, состоит в ироническом отношении к описываемым героям. Это отношение он актуализирует не только через Клима, но и других героев (в особенности – через Томилина, Варавку, Дронова, Туробоева, Лютова). Горькой иронией в результате пронизан весь роман Горького. Она охватывает по существу весь уклад русского общества на рубеже XIX-XX веков.

Но не следует сближать А.М. Горького с главным героем его эпопеи чересчур усердно: между ними – «дистанция огромного размера». Автор эпопеи, вместе с тем, опасался такой перспективы. Вот почему он позволил себе неординарный писательский приём: несколько раз он вставляет свою фамилию в роман и позволяет его персонажам выносить суждения о её хозяине. Вот что, например, говорит о нём Клим Самгин: «Ещё Герцен, в сороковых годах, смеялся над позитивистами, которые считают жизнь ступенью для будущего. Чехов, с его обещанием прекрасной жизни через двести, триста лет, развенчанный Горький с наивным утверждением, что "человек живёт для лучшего" и "звучит гордо", – всё это проповедники тривиального позитивизма Огюста Конта. Эта теория доросла до марксизма, своей ещё более уродливой крайности...» (там же. Т.14. С.151). Звучит нелицеприятно! Тем лучше для автора эпопеи! Лучше – в том смысле, что таким образом он предостерегает читателя от соблазна сблизить автора с главным героем его произведения.

Лиха беда – начало! А.М. Горький делает себя предметом суждений о своём творчестве и со стороны других героев. Красавица Тося, любовница Дронова, говорит о нём: «Этот, иногда, ничего, интересный, но тоже очень кричит (как и Достоевский. – В.П.). Тоже, должно быть, злой. И женщин не умеет писать. Видно, что любит, а не умеет» (там же. С.174). А сам Дронов заявляет о М.Горьком: «Этот – кончен, да он и не философ, а теперь требуется, чтоб писатель философствовал. Про него говорят – делец, хитрый, эмигрировал, хотя ему ничего не грозило. Сбежал из схватки идеализма с реализмом» (с.183).

Но главная задача А.М. Горько – отделить себя от Самгина, поскольку повествование в романе ведётся по преимуществу от его лица. Автор оказался в положении своего главного героя. Он оказался «бунтарём поневоле», «невольником» избранного им способа повествования.  

Только в редких случаях А.М. Горький позволяет себе говорить от своего лица. Горькую иронию он позволяет, например, в начале романа в адрес Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого: «Гениальнейший художник, который так изумительно тонко чувствовал силу зла, что казался творцом его, дьяволом, разоблачающим самого себя, – художник этот, в стране, где большинство господ было такими же рабами, как их слуги, истерически кричал: "Смирись, гордый человек! Терпи, гордый человек!". А вслед за ним не менее мощно звучал голос другого гения, властно и настойчиво утверждая, что к свободе ведёт только один путь – путь "непротивления злу насилием"» (с.8).

В начале книги за спины своих героев спрятаться особенно трудно! Но, как только появляются герои, автор становится незаметным. Надо быть очень искусным эквилибристом, чтобы в душу маленького ребёнка вложить, например, такие переживания: «Их (гимназистов. – В.П.) назойливое любопытство было безжалостно, и первые дни Клим видел себя пойманной птицей, у которой выщипывают перья, прежде чем свернуть ей шею. Он чувствовал опасность потерять себя среди однообразных мальчиков; почти неразличимые, они всасывали его, стремились сделать незаметной частицей своей массы» (с.52).

Манера повествования от лица героя средних умственных способностей, между тем, заставляла А.М. Горького делать из этого героя человека вдумчивого: «О многом нужно было думать Климу, и эта обязанность становилась всё более трудной» (с.45).

Трудный выбрал для себя путь и автор приведённых слов в своей главной книге: с одной стороны, средние интеллектуальные способности у его главного героя, а с другой, необходимость пропустить через его сознание сложнейшие перипетии, через которые российское общество прошло на рубеже XIX-XX веков. На исходе своей жизни он писал: «“Самгин” ест меня. Никогда ещё я не чувствовал так глубоко ответственности своей пред действительностью, которую пытаюсь изобразить. Её огромность и хаотичность таковы, что иногда кажется: схожу с ума» (с.534).

Когда люди сходят с ума? Не только от хаоса, но и от раздирающих душу противоречий, от мучительной двойственности, от отсутствия душевной цельности. А.М. Горький, выбрав в качестве своего доверенного лица Клима Самгина, оказался в двойственном, противоречивом положении. С одной стороны, его ограниченные умственные возможности, а с другой, грандиозный замысел его создателя.

В двойственном, противоречивом положении не мог не оказаться и главный герой горьковской эпопеи. С одной стороны, его мучают сомнения в своём уме, а с другой, его распирает самомнение.

С одной стороны: «Клим Самгин не впервые представил, как в него извне механически вторгается множество острых, равноценных мыслей. Они – противоречивы, и необходимо отделить от них те, которые наиболее удобны ему. Но, когда он пробовал привести в порядок всё, что слышал и читал, создать круг мнений, который служил бы ему щитом против насилия умников и в то же время с достаточной яркостью подчёркивал бы его личность, – это ему не удавалось. Он чувствовал, что в нём кружится медленный вихрь различных мнений, идей, теорий, но этот вихрь только расслабляет его, ничего не давая, не всасываясь в душу, в разум. Иногда его уже страшило это ощущение самого себя как пустоты, в которой непрерывно кипят слова и мысли, – кипят, но не согревают. Он даже спрашивал себя: "Ведь не глуп же я?"» (с.305-306). С другой стороны: «Человека более интересного и значительного, чем сам он, Клим ещё не встречал» (там же. Т.12. С.105).

Двойственная, противоречивая оценка своих возможностей заставляет Клима искать цельность, заставляет его на чём-то остановиться. Он завидует цельности Кутузова: «Клим… почувствовал, что ему приятен небрежный тон, которым мужиковатый Кутузов говорил с маленьким изящным евреем. Ему не нравились демократические манеры, сапоги, неряшливо подстриженная борода Кутузова; его несколько возмутило отношение к Толстому, но он видел, что всё это, хотя и не украшает Кутузова, но делает его завидно цельным человеком. Это – так» (с.108).

Самгин терзает себя за то, что не может примкнуть ни к народникам, ни к марксистам, но успокаивает себя всё тем же – своей непохожестью на других, своей независимостью. Он даже пытается поймать цельность своего «я» на сознании своей независимости от чужих мнений: «Самгин решил, что в воскресенье он не придёт. Но уже по дороге домой он рассердился на себя: до какой поры будет он скрывать своё истинное я? Каково бы оно ни было, оно – есть. Нет, он, конечно, пойдет к Прейсу и покажет там, что он уже перерос возраст ученика и у него есть своя правда, – правда человека, который хочет и может быть независимым» (с.99).

Как молитву, Самгин повторял слова о своей внутренней независимости: «Я ни с чем и ни с кем не связан. Действительность мне враждебна. Я хожу над нею, как по канату» (там же. Т.13. С.118). Но независимость – это не правда, а лишь условие, обеспечивающее приближение к ней.

Иногда Самгину казалось, что он близок к своей правде-истине, даже если её формулировка принадлежала не ему, а другому человеку: «Порою Самгин чувствовал, что он живёт накануне открытия новой, своей историко-философской истины, которая пересоздаст его, твёрдо поставит над действительностью и вне всех старых, книжных истин. Ему постоянно мешали домыслить, дочувствовать себя и своё до конца. Всегда тот или другой человек забегал вперёд, формулировал настроение Самгина своими словами. Либеральный профессор писал на страницах влиятельной газеты: "Люди с каждым днём становятся всё менее значительными перед силою возбуждённой ими стихии, и уже многие не понимают, что не они – руководят событиями, а события влекут их за собою". Прочитав эти слова, Самгин огорчился, – это он должен бы так сказать» (там же. Т.13. С.32-33).

Но эта истина ненадолго задержалась в сознании Самгина: «И, довольствуясь тем, что смысл этих слов укрепил его настроение, он постарался забыть их, что и удалось ему так же легко, как легко забывается потеря мелкой монеты» (там же. С.33).

До подлинной правды Климу Самгину не даст добраться до конца Максим Горький. До самого конца эпопеи её главный герой будет болтаться между небом и землёй, не находя своего места под солнцем. А.М. Горький обрёк его на участь неприкаянного. Таким оказался его неумолимый замысел. Он остался верен ему до конца.

Любой текст – категоризация, но в разной мере – по числу и составу категорий и по проникновению в их суть. По числу и составу категорий, выведенных в художественном произведении, мы судим о его содержательной глубине.

Образцом категориальной насыщенности стала эпопея Ромена Роллана. Иначе и не могло быть. Её автор был человеком категориальным. Что это означает? Сосредоточенности на категориях – вере и безверии, истине и лжи, прекрасном и безобразном, добре и зле, справедливости и несправедливости, единении и разобщённости – Р.Роллан подчинял свою духовную жизнь – стиль мышления, манеру чтения, образ жизни, а в конечном счёте – художественный метод. Он с молодости писал имена категорий с большой буквы (Любовь, Ненависть, Смерть и т.д.). В своём дневнике, например, он писал 16 июня 1888 г.: «Во имя всемирной Республики грядущего, во имя Разума, во имя Любви надо заглушить Ненависть…» (Мотылёва Т.Л. Ромен Роллан. М., 1969. С.20).

Свою категориальность Р.Роллан унаследовал от Л.Н. Толстого. Так, прочитав «Войну и мир» Л.Толстого, он увидел в ней её главную категорию – категорию любви (добра). Особенно ярко эту категорию высвечивают у Л.Н. Толстого контексты смерти – самой смерти (старого князя Н.А. Болконского и его сына Андрея) или её близости (у Пьера Безухова, Наташи Ростовой и др.).

Кристоф у Р.Роллана через страх перед смертью глубже проникает не только в категорию любви, но и в другие – мужества, гордости, стыда: «С этого дня (со дня неожиданной смерти соседского мальчика Фрица. – В.Д.) всё его существование было отравлено мыслью о смерти… Сколько раз он переживал предсмертные муки, сидя в двух шагах от матери, а она и не догадывалась! При всём своём малодушии Кристоф имел достаточно мужества, чтобы скрывать страх; его побуждали к тому самые разные чувства: гордость – он не желал ни у кого просить помощи; стыд – он не хотел признать себя трусом; любовь – ему жаль было беспокоить маму» (Роллан Р. Жан-Кристоф. Т.1. М., 1982. С.84).

Категоризация в «Жизни Клима Самгина» размытая, неясная. Вот где сказалась «неясность», о которой А.М. Горький писал Н.С. Сергееву-Ценскому («Вероятно, «неясность» эта плохо отразится на книге»). Опасения А.М. Горького не были беспочвенными: рассуждать о категориях (истине, красоте, добре и т.п.) он доверил своим бесчисленным героям, а резюме делает человек с сомнительными умственными способностями. До сути категорий Клим не добирается. О высоких материях он думать не умеет: «Он не умел думать о России, народе, человечестве, интеллигенции, всё это было далеко от него» (там же. Т.11. С.131).

Более того, сущность категорий в эпопее А.М. Горького теряется в бесконечных «словотечениях» её героев. Это явно снижает её категориальную глубину. Вот что Кутузов сказал о «бесплодных мудрствованиях»: «У Гризингера описана душевная болезнь, кажется – Grubelsucht – бесплодное мудрствование, это – когда человека мучают вопросы, почему синее – не красное, а тяжёлое – не легко, и прочее в этом духе. Так вот, мне уж кажется, что у нас тысячи грамотных и неграмотных людей заражены этой болезнью» (с.42). Клим отреагировал на эти слова Кутузова так: «Да, эволюция! Оставьте меня в покое. Бесплодные мудрствования – как это? Grubelsucht. Почему я обязан думать о мыслях, людях, событиях, не интересных для меня, почему? Я всё время чувствую себя в чужом платье: то слишком широкое, оно сползает с моих плеч, то, узкое, стесняет мой рост» (с.45-46).

Ох, нелёгкая это работа – плутать в хаосе чужих мыслей, жизней и событий, не умея привести их в порядок и прийти к самому себе. Как? Как не потерять себя в толпе своих двойников? Надо на чём-то остановиться! Нельзя служить всем богам сразу. Да, но средние интеллектуальные способности не позволяют.

Далеко Климу Самгину до Кристофа Крафта! Последний остановился на человечности: «Нужно быть не просто человечным, а человеком… человечным! Бог с ним, с вашим худосочным гуманизмом! Нельзя любить двадцать вещей сразу, нельзя служить нескольким богам!» (Роллан Р. Жан-Кристоф. Т.2. М., 1982. С.324).

Что же мешало нашему Климу Самгину стать не просто человечным, а человеком человечным? Дело здесь не только в его средних умственных возможностях, но и в непомерном обособленчестве от людей, в бесплодной погоне за непохожестью на других, в его пожизненном индивидуализме.

Человечность – вот качество, отличающее человека от животного. Человек – существо культуросозидающее, а животное довольствуется лишь предкультурой. Кристоф Крафт у Р.Роллана – великий композитор. Он вносит свой вклад в развитие музыкальной культуры. А Клим Самгин у А.М. Горького? В сущности – он бездарен. Ни одного своего замысла он не доводит до конца. Как и Мерсо у А.Камю, он – посторонний в этом мире. Его главная цель – пользоваться благами культуры, не им создаваемой, и упиваться своей оригинальностью и свободой мысли: «Он, Клим Самгин, ещё в детстве был признан обладателем исключительных способностей, об этом он не забывал да я не мог забыть, ибо людей крупнее его – не видел. В огромном большинстве люди – это невежды, поглощённые простецким делом питания, размножения и накопления собственности, над массой этих людей и в самой массе шевелятся люди, которые, приняв и освоив ту или иную систему фраз, именуют себя консерваторами, либералами, социалистами. Они раскалываются на бесчисленное количество группочек – народники, толстовцы, анархисты и так далее, но это, не украшая их, делает ещё более мелкими, менее интересными. Включить себя в любой ряд таких людей, принять их догматику – это значит ограничить свободу своей мысли» (там же. Т.14. С.154).

Клим Самгин нашёл метод, который позволяет ему выгодно отличаться от других. Это метод упрощения. Он направлен на всех, кроме себя. Себя, в соответствии с этим методом, упрощать не нужно, а напротив, возбуждать в себе «приятное сознание своей сложности, оригинальности, ощущение своего внутреннего богатства» (там же. Т.13. С.118). На таком фоне очень легко выиграть перед другими, если их упростить. Упростить до чего? До системы фраз, до одной какой-нибудь яркой черты, до животного – до чего угодно.

Вот вам образец для практического применения метода упрощения: «Все люди более или менее глупы, хвастуны, и каждый стремится хоть чем-нибудь подчеркнуть себя. Даже несокрушимая Анфимьевна хвастается тем, что она никогда не хворала, но если у неё болят зубы, то уж так, что всякий другой человек на её месте от такой боли разбил бы себе голову об стену, а она – терпит. Да, хвастаются и силою зубной боли, хвастаются несчастиями. Лютов – своим уродливым и неудачным романом, Иноков – нежеланием работать, Варавка – умением хватать, строить, богатеть. Писатель Катин явно гордился тем, что живёт под надзором полиции. И все так» (с.203). Метод упрощения здесь применён с целью сведения всех людей к глупым хвастунам.

Клима Самгина А.М. Горький наградил завидной начитанностью, но он же лишил его способности любить. Клим не любит даже мать. Умер Лев Толстой – никакого огорчения. Даже на похоронах жены он умудряется эгоистически сосредоточиться на своей персоне. В его отношениях с женщинами на первом месте, как у пикапера, зоологические потребности. Своей будущей жене он заявляет: «Искусство пытается прикрасить зоологические требования пола, наука помогает удовлетворять запросы желудка, вот и всё» (с.111). Метод упрощения здесь применён с целью сведения человека к животному. Это заявление – чистейшей воды анимализация человека. Как всё просто, когда низводишь человека до животного!

Клим Самгин был лишь начинающим теоретиком пикапа. Да и не очень он ему нужен был, этот ваш пикап! В отношениях с женщинами он был скорее ведомым, чем ведущим. Инициатива исходила в большей мере не от него, а от Маргариты, купленной матерью, от Нехаевой, боящейся умереть не познав радостей любви, от Лидии, исследующей страсть. Нечего говорить о Дуняше и Елене. Да и для соединения с будущей женой особого искусства соблазнения не потребовалось. Другое дело – наше время. Под искусство соблазнения теперь подводится этологическая основа: чтобы соблазнить женщину, нужно разбудить в ней самку. Только и всего! Как? Пусть вам об этом расскажут Р.Джеффрис, Э. фон Марковик, Ф.Богачёв и А.Лесли. Главное в пикапе – анимализация отношений между мужчиной и женщиной. Стало быть, главное здесь – возвращение к нашим животным предкам.

Не одни теоретики пикапа, порнографы и тележурналисты возвращают нас к животным предкам. Есть анимализаторы и поэнциклопедичнее. К ним относится, например, А.П. Никонов. Он блестяще показал, как современному человечеству возвратиться к своим предкам – обезьянам. Главное в этом деле – поощрительное отношение к обезьяне, которая сидит в каждом из нас. Более того, заявив о себе, как о «технаре, вооружённом методологией общего эволюционизма» (Никонов А.П. Апгрейд обезьяны. М., 2005. С.267), он превращается в певца разврата, наркомании, самосуда с помощью индивидуального оружия и прочих прелестей культурной инволюции, которую он называет «новой (либеральной) нравственной парадигмой» (с.307). Если вы не хотите прослыть ретроградом (ханжой), то толерантно принимайте всё, как есть, – проституцию, гомосексуализм, однополые браки и т.п. А уж о таком пустяке, как супружеская измена, и говорить, с точки зрения новой нравственной парадигмы, излишне.

Такая разнузданная свобода мысли Климу Самгину даже и во сне не могла присниться. Ему, скорее, не свобода собственной мысли была нужна, а свобода от чужой мысли. Ради этой свободы он был готов пожертвовать доброй половиной своего окружения, если бы это помогло очистить его растерзанный мозг от их выдумок и домыслов: «“Зачем нужны такие люди, как Сомова, Иноков? Удивительно запутана, засорена жизнь”, – думал он, убеждая себя, что жизнь была бы легче, проще и без Лидии, которая, наверное, только потому кажется загадочной, что она труслива, трусливее Нехаевой, но так же напряжённо ждёт удобного случая, чтоб отдать себя на волю инстинкта. Было бы спокойнее жить без Томилина, Кутузова, даже без Варавки, вообще без всех этих мудрецов и фокусников. Слишком много людей, которые стремятся навязать другим свои выдумки, домыслы и в этом полагают цель своей жизни» (там же. Т.11. С.282).

Тщетные мечтания! Его создатель уготовил ему в своей эпопее текстообразующую роль – роль связующего звена. Так до конца своей жизни он и будет мотаться между людьми. Так и будет без конца выслушивать чужие словопрения, переполняя свой несправляющийся мозг их выдумками и домыслами. Так он и не найдёт своей правды-истины на этой земле.

Главному герою «Жизни Клима Самгина», тем не менее, хватило средних интеллектуальных способностей, чтобы увидеть, что его независимость и оригинальность – блеф. Вот итог, к которому Клим Иванович Самгин пришёл к концу своей пятидесятилетней жизни: «Он видел вокруг себя людей, в большинстве беспартийных, видел, что эти люди так же, как он, гордились своей независимостью, подчёркивали свою непричастность политике и широко пользовались правом критиковать её. Количество таких людей возрастало» (там же. Т.14. С.483).

Печальный итог, если вспомнить, с какой трепетностью Клим Самгин холил всю свою жизнь мысль о своей неповторимости и внутренней независимости. Но и другим героям эпопеи не легче. «Мы все несчастные, – пророчески говорила в молодости Лидия Варавка, – и непоправимо» (с.340). Причины разные. Одну из них, очень болезненную для русской интеллигенции, сформулировал Владимир Лютов: «…я давно уже привык думать о себе как о человеке – ни к чему. Революция окончательно убедила меня в этом. Алина, Макаров и тысячи таких же – тоже всё люди ни к чему и никуда, – странное племя: неплохое, но – ненужное» (там же. Т.13. С.29). У ровесников Клима, окружающих его, как и у него самого, нет детей. А сколько преждевременных смертей! Туробоев, Лютов, Зотова, Сомова, Варвара, Спивак, Тагильский…

Виктор Титов отдал Клима Самгина на растерзание революционной толпе. Но этого нет в романе-эпопее А.М. Горького. Роман заканчивается февралём 1917 года – в преддверии двоевластия между Временным правительством и Советом рабочих и солдатских депутатов. Не войдёт в роман и триумф В.И. Ленина. Но в черновых набросках его финала у А.М. Горького отмечено, что Клим его не принял («Всё, что он говорил, было очень просто и убедительно – тем более не хотелось [Самгину. – Ред.] соглашаться с ним» (там же. Т.14. С.539). Чего и следовало ожидать!

Два финальных наброска «Жизни Клима Самгина» щемят душу – «Конец» и «Мешок костей». В первом читаем:

«– Уйди! Уйди, с дороги, таракан. И-ех, тар-ракан!

Он оставил ногу назад, размахнулся ею и ударил Самгина в живот…

Ревел густым басом:

– Делай своё дело, делай!

– Порядок, товарищи, пор-рядок» (там же).

Во втором:

«Кровь текла из-под шапки и ещё откуда-то, у ног его росла красная лужа и казалось, что он тает. Женщина наклонилась и попробовала пальцем прикрыть глаз, но ей не удалось это, тогда она взяла дощечку от разбитого снарядного ящика, положила её на щеку» (там же).