Наталья ИВАНОВА 
Наталья ИВАНОВА
ЗЕМНЫЕ ДИРИЖАБЛИ
* * *
Для будущих ёлок в Немеции вам – Жар-птица!
Мгновенье – и санки привязаны к колеснице.
И поезд заснеженный – узкой, широкой колейкой.
«Я буду писать».
«Я не буду».
Поди одолей-ка
ту силу холодную: дунет на окна узорно,
и вот вам – ледовый дворец, и – прощайте, покорно!
И двери в морозных наклейках: снежинки, снежинки.
О, табель о рангах! О, вечность! Не хватит слезинки,
чтоб вымыть осколок и сердце смягчить и оттаять.
Поэтому – жаркая птица. И жгучая стая
за санками мчится и перья роняет по следу.
«Я буду скучать».
«Я не буду».
Я тоже уеду.
* * *
Затевая долгий крылатый путь,
Выбирая сердце по благородству,
Ты просил меня выдумать как-нибудь
Да не с белой птицей, а с чёрной сходство.
Я чернила волосы и лицо,
Только сажа, впитываясь, белела,
Высоко сияло твоё крыльцо
От того, что белой вороной села
На фамильном дереве, на гербе.
И тебя твои же потомки спросят:
Кто была та птица в твоей судьбе –
Все гербы прогнили, а наш – белёсый.
* * *
Над какой бы рекой ни жил, на какой горе:
философской, масличной, а может быть, рукотворной,
Не пуская корней, ты стремишься обвить – скорей
и покрепче – чужое гнездо и чужие корни.
Ну и что из того, что река текла по щекам.
Все шатры сложились, обозы в воде по пояс.
Никакая гора сама не идёт к горам.
Отплывай, мой друг, о нежном не беспокоясь.
Отплывай, мой друг, и не жди телеграфных слов.
Все слова записаны там – на речных скрижалях.
Провожать тебя вышло сколько таких голов –
И не счесть уже с твоей высоты и дали.
* * *
Вдоль дороги пальмы и хижины «сделай сам».
Ананасы растут в ползучей траве и колкой.
Поезда над обрывом сигналят летучим псам.
И снуют – тук-тук – жестяные мотодвуколки.
Мне бы тоже крылья – повиснуть сомненьем вниз.
Или двигатель лёгкий, газ – и уже свобода!
Где-то чашка о блюдце звякнет: дождись-дождись…
Я в дороге – и это лучшее время года.
* * *
Самовар? Я на Цейлоне.
Чайный лист здесь в каждой капле.
И земные дирижабли –
первобытные слоны –
поднимаясь к чайным склонам,
мне кивают на ожог:
«А у зелени калёной –
Ярче дым и злей глоток…».
Милый друг, как я замёрзла
у медовых самоваров,
за столом о чайных парах,
где холодный разговор
не сластит пилюля мёда...
Не зови меня на двор,
чёрно-входный, не парадный,
продуваемый насквозь.
Счастье – будь оно неладно –
в холодах не прижилось.
* * *
Ожидания вирус не лечится Аюрведой.
Горизонт, как глобус, прокрутится вдоль оси.
Долгожданный гость, непременно к тебе приеду
На крылатом змее, на ласточкином такси,
На летучем лисе –
и кожаный, чёрно-рыжий
Распахнётся зонт: я не Мэри, но ветер ждёт.
В разных странах, как в разных спальнях, – куда уж ближе,
Если есть шагрень, огниво и самолёт.
Если входишь в сон, и сцепляются искры в кремне,
И спешит собака с глазами, как жернова…
Расскажи, мой друг, какие стыкуют клеммы,
Чтобы так терялись время и голова.
Помечая мелом ворота любых собраний,
Где маршруты сходятся людно и не видны,
Я иду навстречу нежному «до свиданья»
Сквозь стекло, с его изнаночной стороны.
* * *
Землемер переехал в Замок с семьёй, собакой.
Собирает цифры, чертит и ставит подпись.
И земли не стало.
Не стало последней балки,
что держала звёздность,
и звёздность скользнула в пропасть.
Заросли дороги.
Письма разъела плесень…
Но подземный туннель всё глубже,
вода серебрится.
Даже если меня не слышно – я та из песен,
что придёт к тебе по новой чертить границы,
что течёт по жилам – уже внеземным и грозным –
и зовёт тебя камень сдвинуть с колодца в Замке.
Выходи на башню – смотреть, как из песни розы
лепестки теряют и липнут к оконным рамкам,
и летят к фонтанам, где плещутся пёс и дети,
и румянят воду в купальне прекрасной дамы.
Выходи на башню –
в прощальном беззвёздном свете
покажу долину –
какая там нынче яма.
* * *
Только в Китае лягушки бывают белыми,
Яшмовой – флейта, лодочки – поднебесными,
Я бы хотела, я бы с тобой хотела
Складывать из бумаги простую песню.
Чтобы четыре угла – и все были главными,
В окнах – чешуйки, двери – гостеприимными.
Чтобы взлетала клетка в качанье плавном.
А на качелях мы – и всегда взаимно.
Чтоб никогда ни резать, ни рвать, ни склеивать,
Только сложенья – бумаги чернильной, маревой.
В красных фонариках все до одной аллеи…
Как же нам петь, если больше не разговаривать?
* * *
А крупа солёная на лотке
равновесна стала пудовой глыбе.
И в солёной трапезе – мне одной
за двоих...
Но, даже ложась на дно,
остаётся пресной морская рыба...
* * *
Что вы во мне, деревенской, высмотрели?
Свежую кровь? Жемчуговский крой?
Я крепостная – до первого выстрела.
Дальше – не тронь.
Дальше поднимутся Преображенские,
Следом – Семёновские полки.
Жемчуг? Прасковье? Ах, это про женские
Прелести… И вопреки
Происхождению, крепости дарственной,
Как ни скреби серебрец,
В каждом корыте, как в зеркале, – здравствуйте! –
Царский венец.
* * *
Мне кажется, если к тебе прикоснуться словами –
Господь поразит язык.
Метель, а в корзине – младенец. Барашки, солома.
Я только в гостях, но когда-нибудь буду как дома.
На ёлках звенят колокольца… Когда-нибудь встану впритык
К воротам, к просящим – в заснеженных шалях-тулупах.
Монетки-ладошки… За каждую: «Дай-то вам Бог…»
Канатом в иголку паломники разных эпох
До самой Канавки проходят и щедро, и скупо.
Сосед мой безногий на ящиках стелет ковры:
В них – ладан, и масло, и мёд, и товары младенцам.
Идёшь на Голгофу – протянут тебе полотенце.
Идёшь в Вифлеем – обозначат звезду и дары.
И будем, как дети, как сёстры, сухарики печь.
Пшеничные, квасные – ставить в чугунные ниши.
Горчичные зёрна… Волшебные палочки свеч…
И бисер снежинок – под ноги… под крылья… под крыши…