ПРОЗА / Геннадий РУССКИХ. ВЫБОРЫ В ГОРОДКЕ Ы... Рассказ
Геннадий РУССКИХ

Геннадий РУССКИХ. ВЫБОРЫ В ГОРОДКЕ Ы... Рассказ

Геннадий РУССКИХ

ВЫБОРЫ  В  ГОРОДКЕ  Ы...

Рассказ

 

Как рано, как рано выпал нынче снег. Мокрый, тяжёлый он придавил в палисаднике ещё зелёную траву, лёг на не опавший куст сирени, склонив до земли гибкие ветки.

- Смотри, – говорит моя жёна, выглядывая в окно, – какой образ вызывает у тебя эта сирень?

- Всё за окном у меня вызывает только глухое раздражение, – ворчу я.

- А мне она напоминает изнасилованную женщину. У неё ветки – как раскинутые руки. И покорность.

- Это из жизненного опыта? – мстительно и пошло шучу я.

- Дурачок! – ласково, с пониманием треплет меня жёна по седеющей чупрыне.

Я вздыхаю – наверное, она права. Смотрю на сирень и думаю, что я тоже похож на изнасилованного обстоятельствами мужика. Я знаю от чего эта маятная хандра – я занимаюсь выборами, хочу стать депутатом Думы во второй раз. В первые выборы мне тоже было нелегко, я воевал с местным толстосумом и, благодаря своему упорству или упёртости, выборы всё-таки выиграл. А сейчас таких толстосумов оказалось двое и я приуныл.

Как и у большинства людей, всякие перемены вызывают во мне душевный дискомфорт. Тут Конфуций по всем статьям прав. Мозги включаются и лихорадочно начинают искать пути, как эти перемены преодолеть.

Пять лет я, где радиво, где не очень, возделывал огородец под названием избирательный округ. Я копал грядки – встречался с людьми, ухаживал за цветником – пробивал в администрации спортивные корты и площадки, окапывал приствольные круги – следил, чтобы вовремя вывозился мусор, собирал урожаи, порой удачный – получал благодарность, а иногда, не скрою, и ругань, в свой адрес. Народец наш непростой, всякому не угодишь. И вот пришли два энергичных хлопца и нахально заявили, что хотят отнять у меня мой возделанный огородец. Я попытался поговорить с тем и другим, мол, куда вы ребята лезете, тут всё схвачено и за всё уплачено, у меня опыт, электорат мне предан, я только свистну, и полчища избирателей потянутся к участковым урнам. Но ребята оказались не из пугливых и не менее упёртыми, чем я сам. Более того, сами предложили мне по-хорошему не идти на выборы, а то они сделают из меня… Ну, дальше всё нецензурно. Я был уязвлён, что ещё сильнее взвинтило мою упёртость, и чуть ли не в этот же день я зарегистрировался кандидатом в окружной комиссии, показывая всем своим видом, что и я не робкого десятка и готов идти до победного конца.

Но вскоре я понял, что погорячился, и что упёртость не лучший помощник и советчик в таком деле, как выборы. Мои соперники оказались людьми денежными, деятельными и оборотистыми. Начало избирательной кампании одного из них можно было смело сравнить с вражеским нашествием. С блиц-кригом. Он держал сеть аптек и своё состояние сколотил ещё в лихих 90-х, как поговаривали, на разбое, подпольной торговле водкой и наркоте. Его поддерживал мэр нашего городка и местная «элита». Его команда вошла в округ агрессивно и деловито, словно всегда занималась этой работой и собирается обосноваться здесь всерьёз и надолго. В самом центре округа был организован штаб, введены танки и артиллерия, построен аэродром, размещены полевые кухни. Началось всё с ковровых бомбардировок – в одночасье заклеены все электрические столбы, стены домов и магазинов листовками, на которых красовалась худощавая холёная физиономия, с аккуратной скандинавской бородкой. Потом начали свою страшную работу артиллерия и танки – по домам пошли агитаторы и пропагандисты. Дальше – пехота. В штате были даже люди такой редкой профессии, как чистильщики. Нет, не сапог. Они выгребали из почтовых ящиков всю «вражескую» агитацию – мою и второго соперника. За каждую сорванную и принесённую листовку в штабе выплачивалось в виде вознаграждения по пять «деревянных». Как когда-то в далёком Новом свете по пять «зелёных» платили за индейский скальп.

Второй соперник был не менее нахрапист. Иногда он мне напоминал вошедшего в силу петуха, который без зазрения совести, нагло и демонстративно топчет чужих кур. В другой раз он мне казался сильным хищным зверьком, с мгновенной реакцией и природным умом. Внешне он напоминал художника, и ему не хватало только мольберта: грива густых чёрных волос, которую он схватывал на затылке иногда аптечной резинкой, светлый плащ, дорогие рубашка и костюм. На встречах с избирателями он, как Горбачёв, говорил «ложат», «эслив» и «лекторат». Он возглавлял частное предприятие «Лес», которое в народе прозвали «Воруйлес». Когда-то в достославные времена на этом предприятии вкалывала днём и ночью, в жару и холод чуть ли не половина нашего городишки. Ревущие «Мазы-хлыстовозы» вытаскивали из вековой тайги драгоценную ангарскую сосну, потом она пилилась на километровых эстакадах на доски, брус и шпалы. Потом, в ельцинскую разруху, всё это порушилось и уже возродилось в жалком виде несколько лет назад. С десяток машин-воруек по оборышам бывшей тайги находили оставшиеся лесины, тут же их крежевали, забирая комлевую часть, сучья и вершинник бросали, превращая окрестности в пожароопасную зону. Нового кандидата поддерживала местная ячейка правящей партии, повесившая на полуразвалившихся воротах превратившегося в прах предприятия громкий лозунг «ЗА организованность, ЗА движение вперёд!» Как всё это двинется вперёд, партия, правда, не разъясняла, но плакат повесила.

Соперник был известен в этом городишке, оканчивал местную школу, ставшую теперь гимназией, и с первых же дней начал «окучивать» учителей и бывших одноклассников, кинувшихся воодушевлённо ему помогать. Несмотря на то, что он был моим оппонентом, он мне был даже симпатичен.

Его предвыборная тактика была иной: он вошёл в округ скрытно, без «шума и пыли», плетя по типу масонской, паутинку из братьев-одноклассников. Он быстренько перекупил мой, так называемый актив, ставший работать на него с удвоенной энергией.

От обоих я вначале отбивался тем, что проводил с избирателями встречи во дворах. Но кто-то из двух, а может оба, стали засылать на эти встречи провокаторов, «чмыривших» меня за то, что я, мол, ничего не делал в округе и т.д., и т.п. Я попробовал клеить листовки, насколько мне позволял скудный бюджет, но они в мгновение ока срывались «чистильщиками», причём очень аккуратно – всё-таки пятёрка за штуку! И я занялся выборной партизанщиной – хождением в народ, самой тяжёлой, но, по моему мнению, самой эффективной формой агитации – от двери к двери. В день я успевал проходить по нескольку десятков квартир и домов, мило улыбался, раздавал свои агитки, где расписывал все свои достоинства, взывая к электоральной совести, демонстрируя знание дела и жизненный опыт. Погода сопутствовала мне в этом – стояла замечательная погожая осень, обещавшая быть долгой, потому что сирень в моём палисаднике выкинула нежный белесоватый цветок. В воздухе была разлита желтизна от листьев тополей и клёнов. И вот сегодня погода дала сбой, запуржило, закружило, снегом замело.

Я с тоской смотрю на поникшую сирень – как там редкий осенний цветок, потом с ненавистью на уже повидавшую виды, потёртую, но ещё крепкую компьютерную суму. Она плотно забита агитками и листовками, которые мне предстоит раздать, тяжела и ненавистна. И сейчас мне предстоит её перекинуть через плечо и выйти в непогоду, в какую добрый хозяин и собаки не выпустит. В доме тепло и пахнет свежими щами. Неужели кто-то сегодня хлопочет на округе из моих соперников? Делаю вывод, что нет и облегчённо вздыхаю, потому что даже при моей партизанщине меня отслеживают и сразу начинают фотографировать и куда-то названивать по сотовым телефонам. Мне кажется, что я чувствую, как разреженный осенний воздух прорезают «вражеские» SMS-ки: «Ахтунг!Ахтунг! Он появился со своей сумой и выборы в опасности». Конспирология.

«А может никуда не ходить, устроить себе сегодня отдыхной? Разве я не заслужил?» От этой мысли сразу становится радостно. Я уж, пожалуй, и готов к тому, чтобы остаться, и уже мозги мои заработали в поисках подходящего повода, но тут моя жёна ломает все планы.

- Ну что ты маешься, – с улыбкой говорит она. – Сиди уж дома, никуда твои выборы не денутся. Хочешь, я тебе щец налью, со сметаной.

Мне хочется щей, но в душе капризный, как у ребёнка, протест: выслушай женщину и сделай всё наоборот.

- Не-е, – мрачно бурчу я, – сейчас каждый голос на счету. Отстанешь, потом не наверстаешь.

Ну что ж ты такой упёртый. Свет клином, что ль, сошёлся на этих выборах? А вообще, ты не задумывался над тем…

- А вообще, ты не задумывался над тем, что можешь проиграть эти выборы? – я уже давно не удивляюсь, когда моя жёна, порой, слово в слово читает мои мысли или мурлыкает уже застрявший в моей голове мотивчик.

- Задумывался, – почти кричу я. – Я выиграю эти выборы!

Жена чуть ли не демонстративно наливает себе в белую вместительную пиалку дымящееся золотистое варево, мелко крошит лук, перчит, кладёт полную ложку сметаны, режет хлеб. Хлебает вкусно и аппетитно. Я, конечно, могу запросто присоединиться, но я решил это сделать после того, как вернусь домой ближе к вечеру, когда щи настоятся. Я планов не меняю. Жёна нарочито громко прихлёбывает с ложки, поглядывает на меня с хитрецой, дразнит. Я знаю, она совсем не в восторге от моей публичности, ей ближе спокойная, подальше от людских глаз жизнь. И жёна, улыбнувшись и стерев с аккуратного носика капельки пота – уж больно щи горячи, сочувственно спрашивает:

- Дорогой, ну зачем тебе нужно это депутатство?

Вопрос давний, ещё с предыдущих выборов. За пять лет я так и не нашёл на него ответа. Его нашла моя жёна – этот вид деятельности не для меня. Что ни ухом, ни рылом я не вписываюсь в современные представления о народном избраннике. Я наперёд знаю, что мои доводы окажутся жидковатенькими супротив жёниных. Это наотмашь бьёт по самолюбию, и я ввязываюсь в спор.

- А зачем депутатство господину ... ? – я называю одного из своих соперников.

- Ты спрашиваешь из вредности? Ты ведь знаешь ответ.

- Ну, зачем? – упрямо бубню я.

- Чтобы заработать ещё больше денег. Ведь у него – бизнес. Или это для тебя открытие? Драйзер это давно и хорошо прописал, как можно воспользоваться бюджетными деньгами. Через эти, как их…

- Аффилированные предприятия.

- Верно. И ты вроде не вор, а честный бизнесмен-депутат. Поэтому они и рвутся во власть всякими правдами и неправдами

- Ты считаешь, что городское сообщество не может этого контролировать…

- А что такое городское сообщество? То же, что и мировое сообщество. Сотня прикормленных журналистов, адвокатов, общественных организаций. Ты же сам мне рассказывал, что как только кто-то из рядовых активистов, из низов, так сказать, начинает говорить вразрез с мнением администрации, тут же начинается его травля. Как говорится, кто платит девочке, тот её и танцует. А партия ваша?! На кой чёрт ты туда вступил? Почему она поддерживает твоего беспартийного соперника, а не тебя? Вот такое сообщество. Тот занёс в клювике деньжат и партийный товарищ уже не товарищ.

- Как-то ты всё через деньги.

- А через что? Время такое, – жёна улыбается.

- По-твоему выходит, что порядочных людей и нет вовсе?

- Почему? Есть. Ты у меня! – ласково смеётся жёна. – Хотя по отношению ко мне бываешь порядочным негодяем.

- Что за поклёп на порядочного человека? – юльнув глазами, делано возмущаюсь я.

- Напомнить?!

Я вижу как над жёниным переносьем, будто молния, мелькнула и разгладилась гневная морщинка.

- Нет-нет, – вовремя даю я задний ход.

Душа моя отмякает, я вздыхаю, но всё же продолжаю гнуть своё.

- Но я, как бы это поточнее…

- Трусоват.

- Нерешителен, – сердито улыбаюсь я. – Но один ведь в поле не воин.

- Вот поэтому тебе и не надо ходить в депутаты. Бизнеса у тебя нет, наглости тоже.

- А работа?! Я ведь освобождённый депутат и получаю зарплату на хлеб насущный. Щи вот.

- Тю-ю, была бы шея, хомут найдётся. Песни свои пиши, рассказы, романы. Ты ведь романтик, а не депутат.

- Убийственный аргумент. Пожалуй, налью-ка я себе немного щец.

Щи обжигают, бросают в жар, настраивают на философский лад, отодвигая суетную реальность.

- Знаешь, дорогая, – начинаю я рассуждать, а попросту тянуть время, – если бы я уснул в 80-х, а проснулся сейчас, мне показалось бы, что мир сошёл с ума. Всё что раньше было стыдным и позорным, стало нормальным и наоборот. Наше поколение мечтало стать лётчиками, мореходами, космонавтами, а нынешнее – бизнесменами. Купить-продать.

- Говори уж как есть – торгашами.

- Но русские купцы…

- Сравнил. Там были традиции, честь, совесть, богобоязнь. А сейчас что? Ни родины, ни флага. Одни деньги на уме, всё продаётся, всё покупается. И такие идут во власть. Хотя, наверное, и их в этом нельзя винить. Время беспутное. Но поверь мне, сейчас избирателей – кстати, они тоже стали другими – не агитируют, их просто закупают. Как товар. Не покупают, а закупают. Оптом. Не всех, конечно, но боюсь, что тебе можно надеяться только на чудо.

- Наверное, ты права, на это я и надеюсь, – во мне снова заговорила упёртость. – Ты меня воодушевила. До вечера.

- Ты всё-таки решил пойти?

- Труба зовёт, пойду сеять разумное, доброе, вечное.

Я подмигиваю жёне, перекидываю через плечо суму и выхожу в снежную круговерть. Знает ли далёкий абориген с Мальдивов, что вот так среди лета, может в одну ночь наступить зима? Небось, лежит там под пальмой греет своё пузо, а тут… Хлёсткий ветер со снегом воет в проводах, завихряется в карнизах домишек, сбивает с гнущегося тополя остатки листвы, колко летят в лицо мокрые хрусталики. Ухабистые улицы потонули в серой пелене, внизу, под горкой, разбрызгивая грязные лужи, бегут редкие авто. Я знаю, что там, где они пересекают одну из оживлённых улиц, стоит большой щит-баннер. На нём, суровое лицо с бородкой одного из моих соперников и броская, крикливая надпись: «Нас, горожан, за 150 рублей не купишь!». Кто-то, а может его команда, коряво подписала под низом щита: «Купишь, но за 160 рублей!» Смешно и грустно.

Городишко точно нахохлился, втянув голову в плечи. Сыро, неуютно. Настроение сразу делается подстать погоде, и я уже начинаю жалеть, что не послушался мудрого совета своей жены. Всегда в такие минуты начинаешь думать, что эта круговерть навечно и ты проживёшь в ней все оставшиеся годы. Хлюп-хлюп разлетается под кроссовками по сторонам снежная жижа, улегшаяся на ещё тёплую землю. Куда пойти, куда податься? Городишко наш небольшой, больше частно-одноэтажный, с фрагментами уже поизносивших многоэтажных микрорайонов. Решаю, что лучше уж в подъездном тепле, чем на улице. Хлюпаю к ближайшим многоэтажкам. Как назло все подъезды заперты железными дверьми. Терпеливо жду, когда же кто-нибудь из жильцов выскочит на минутку за покупками в какой-нибудь магазин. Как назло долго не открывают. С крыши льёт и даже под козырьком в лицо летит ледяная морось.

И мысли мои текут подобно воде, образуя то тихие заводи, то стремительным потоком несутся дальше. Перебираю в памяти недавний разговор с женой. Что же, в самом деле, вытолкнуло меня из тёплого жилища сюда под этот козырёк в такую непогоду? Только ли боязнь перемен и желание сохранить статус-кво, чтобы не потерять тех благ, которыми я пользовался последнее время? Но в первые выборы, пять лет назад, меня тоже что-то на это толкнуло? Что? Тогда ведь я даже не помышлял, что буду освобождённым депутатом с достойным жалованьем. Своего дела я не имел, редактировал нашу городскую газетку, что-то кропал ночами в «стол» для души, в надежде на лучшие времена. Амбициозность? Может быть, какой капрал не мечтает о генеральстве. Наверное, каждый в тайниках души млеет от мысли, что о нём станут говорить как о личности неординарной, носителе передовых взглядов, новых идей et cetera. Но, всё же, если откровенно, и тут я солидарен со своей женой, – мне не по душе безудержная публичность. Особенно, когда она не заслужена. Я понимаю, если человек становится известным благодаря своему таланту, который он развил упорным трудом. Но если случай выносит на олимп публичности пустую и серую личность – а это в последнее время стало нормой, у меня начинает сводить скулы. Так что же?

Я думаю. Но с какого бока не зайду, в мозгах вертится одно слово – правдоискательство. Не знаю, от папки ли с мамкой досталось оно мне в наследство, или приобрёл я его однажды. Но помню, что мне всегда хотелось раскрыть орешек весь, целиком, а не расковырять скорлупу и посмотреть, есть ли там зёрнышко. В полную силу это проявилось в университете, когда я стал сомневаться во всесильности и верности учения мерксизма-ленинизма. Ищущий да обрящет. Появились люди, литература, ну и органы КГБ соответственно. Кто ищет правду, тот вряд ли удобен любому режиму. Но это уже не имело значения, да и другая история. Почва была готова, и всходы проросли. Гармоничным общество может быть, когда оно основано на справедливости. Мысль не нова, конечно, но уж очень она мне грела душу. А справедливость может привнести в общество только власть. Ведь всё: образование, детское воспитание, медицина завязаны на неё. И я пошёл во власть. Господи, каким же я был наивным. Я не задумывался над тем, что на пути к справедливости во все века существовала одна неодолимая преграда – бюрократ-чиновник. Это живучее, как болотная ряска, сословие непобедимо и не подвержено никакой классовой борьбе. Оно жило, живёт и будет жить во все времена. И никакие масоны ему в подмётки не годятся. Для бюрократа не существует иных идеологий, кроме идеологии собственной выгоды. Он зарубит на корню любое доброе дело, если оно не сулит ему каких-то благ. Первая же написанная мною статья, на мой взгляд, вполне безобидная, вызвала в чиновничьих рядах змеиное шипение. Вопросы, которые я предлагал в ежегодные планы, каким-то образом оттуда исчезали. Но есть такое правило: если не можешь изменить ситуацию, измени к ней отношение. И я изменил. Я стал, как все. Мои благие порывы разбились об одну известную фразу – плетью обуха не перешибёшь.

«Да, приятель, не победил ты в себе дракона. Ну, да ладно, кто прошлое помянет... А сейчас-то кто тебя тащит во власть?» – подъелдыкнул кто-то.

 «Не знаю, не знаю, не знаю!»

«А ведь знаешь!»

«Прочь! Прочь!»

Ну что же так долго не открывают?  

Наконец слышатся долгожданные шаги, дверь со стальным стуком открывается, как будто включился высоковольтный пускатель, и я юркаю в душное, перенёсшее не одну канализационную аварию подъездное пространство. Я знаю, что здесь в основном живут люди преклонного возраста, и звоню в первую же дверь налево. Слышаться тяжёлые шаркающие шаги.

- Кто там? – одышный голос из-за двери.

- Я ваш депутат, пришёл встретиться с вами и пригласить на выборы.

За дверью недолгое замешательство, потом щелчок замка. Бабушка – божий одуванчик.

- Какой депутат. Мы же уже выбрали депутата. Этот, как его… – подумав, бабулька называет искажённую фамилию моего соперника. – Нам и деньги заплатили и мы расписа…

Видно решив, что она куда-то не туда гребёт, бабулька осекается, зовёт деда:

- Слышь, Василий, какой ещё депутат, мы же выбрали. Да вы проходите.

Я делаю два-три шага по узкому коридорчику и вижу суровую фигуру усатого, как я, сухопарого дедка, сердито глядящего в пол. Усы у него хохляцкие, пышные и сивые, не хватает только оселедца – и запорожский казак.

- Да были тут, – нехотя бурчит дедок, и неожиданно накидывается на бабульку. – А ты чё язык-то распустила. Ну, поговорили малость. А она… деньги, расписались… У-у.

Многозначительный жест деда заставляет меня скорчить скорбную мину, покачать головой и молчком выйти вон. Это ж откровенный подкуп!

 Возмущению моему нет предела. Как же так? Это ж ни в какие ворота! Это ж… Это ж… Да мы не оставляем людям выбора! Плох тот, кто покупает, и тот, кто продаётся. Получается вдвойне плохо. Тупик. И слышу я такое уже не в первой квартире.

- «Стоп, стоп, остынь, – я начинаю рефлексировать. – Ну что ты заладил. Наверное, плохо покупать людей. А если у них пенсия грошовая, если за квартиру нечем заплатить».

- «А совесть?»

- «Ты бы за двести рублей не продался?»

- «Не продался!» – громко и пафосно заявляет моя совесть.

- «А за 10 тысяч?»

- «Гм, наверное, нет».

- «А за сто, а за миллион? Дело ведь не в сумме, а в принципе. Что ты тут строишь из себя борца за высокие идеалы? У тебя худо-бедно зарплата вдесятеро поболее их пенсии, машина в ограде, щей вот со свининкой нахлебался. А ты видел, как они живут? Мебель ещё хрущёвских времён, полы вспучило, обои – одно название. Ты ещё в холодильник, да в шкафчик не заглядывал. А там наверняка кроме перловки да дешёвой кильки и нет-то ничего. Этих людей всю жизнь обманывали. Даже коммуняки обманывали, а уж о нынешней власти и говорить нечего. Вот ты, как власть, что для них сделал за пять лет? Какого чёрта вы, депутаты, вбухали бюджетные деньги в какой-то развлекательный центр? Ведь ты за это руку поднимал, голосовал. Кому он нужен этот центр? Этим старикам? А ведь таких, как они, чуть ли весь наш городишко. Это и есть тот самый кондовый народ, к совести которого ты призываешь. Он вырос и выживает в сплошном обмане, так почему он должен кому-то верить? И потом, кто-то ведь смотрит сквозь пальцы на то, что людей покупают. Что об этом не знают в окружных и в участковых комиссиях? Знают. Значит, вы, власть, и развращаете людей, а потом кричите о совести».

- «Гм, да!»

Раз ступенька, два ступенька. Звонок.

- Кто? – резкий злой голос из-за двери.

Я слово в слово пою свою заученную песнь, кто я такой.

- Пошёл вон! – голос переходит на более высокие тона. – Суки позорные, ворюги, ненавижу вас всех. Растащили всю Россию, виллы себе покупаете, яхты, а тут последний хрен без соли доедаем. Ещё раз придёте, из берданы пальну.

От последних слов я соколом взлетаю сразу на два этажа, с ужасом и смехом одновременно. Такой и впрямь пальнёт. М-да.

Звонок, барабанная дробь детских шажков, следом энергичные, молодые. Женщина, в уютном халате, с чересчур открытой шеей, что видна трогательная ложбинка. Взгляд внимательный и улыбчивый. Крепкие бедра обхватил симпатичный малыш.

- Ты кто, дядя?

- Я – ваш будущий депутат.

- Да? Смело! – лукаво усмехнулась мамочка. – А какая ваша программа?

«Программа моя проста и несложна, – мысленно декларирую я, – была бы жизнь у народа надёжна!»

А вслух, начинаю со знанием дела рассуждать о городском скудном бюджете, о программах и о том, что только я разъединственный во всём этом разбираюсь, и что спасти наш заштатный городишко могу тоже только я – действующий и будущий депутат городской Думы. Я лезу в суму, вытаскиваю несколько агиток, исполненных в красно-чёрных тонах, где я сам себя расписал таким хорошим, что потом, перечитывая, я кое-где ощущал неудобства от собственного бахвальства. Там было и про совесть, и про душу, и про то, что я пишу рассказы и песни, и даже была фотография, где я с вдохновенным взором снялся с одним известным политиком.

Продолжая улыбаться, женщина огорошивает меня:

- А мне про вас вчера звонили. Сказали, что вы лентяй, вор и пьяница.

- Вор?! – почему-то больше всего зацепило меня это слово.

- Ну да, вор, – со смаком повторила женщина. – Что вы на деньги городского бюджета строите два коттеджа – себе и сыну. А в округе ничего не делаете.

- Так уж и ничего?

- Ничего. А нам ваш соперник обещал построить в нашем дворе садик и бассейн, а в скверике разбить японский сад. А ещё в два раза снизить тарифы на ЖКХ и свет.

- А коммунизм он вам не обещал, нет? Ну, в отдельно взятом городе?

- Не надо так со мной разговаривать. Забирайте ваши прокламации, и...

Обдав меня волнующей парфюмерией, дверь захлопывается.

Меня захлёстывают злость и обида. Я вор. Вот те на... Они, наверное, думают, что в подвале городской Думы валом навалены деньги, и надо только спуститься и нагрести себе полные карманы. А не далее, как вчера, я держал в руках листовку, выполненную на ксероксе, где было написано, что я украл миллиард, а прошлые выборы выиграл подкупом и обманом. Да что ж это деется-то?!. Чёртовы конкуренты. Это всё их рук дело.

- «А что, если бы была возможность, ты бы стырил миллиард, а?» – начинает зудить моё эго.

- «Поди прочь».

- «Что трудно? Да, приятель, нелегко. А как ты думал, что тебя будут по головке гладить? Конкуренция. А не нравится, дак всего и делов-то, дойти до окружной избирательной комиссии, написать пораженческое заявление, что мол, не желаю участвовать в этом фарсе дальше, и ты вольный казак».

- «А ответственность перед людьми»?

- «Ну что ты заладил. Себе-то не ври. Какая ответственность? Перед сотней соседей в округе. А многие и слыхом о тебе не слыхивали, и так же быстро забудут имена и фамилии твоих конкурентов. Люди живут своей жизнью, своими заботами. И если ты проиграешь эти выборы и придёт другой, то что изменится? Ровным счётом ничего. Вон один из твоих соперников прописал, что если он придёт, то наступит новая жизнь. Тебе не смешно?».

- «Есть немного».

- «То-то и оно».

- «Но я за честные выборы!».

- «А миллиард?».

- «Прочь! Прочь!».

Раз ступенька, два ступенька.

 

Ударим

      по выборам

                высокой

                       явкой…

- Гм-м…

 

Нашей

     дружной

             солидарной

                       заявкой.

 

- А что, неплохо!

За Иванова

         голос отдать

                   есть основание.

Дружно

      идём

          на голосование!

Эх, явка, явка, будь она неладна. Только она может меня спасти. Но как выманить на участки этот чёртов электорат, какими коврижками? Хоть бы погода в день выборов была хорошая. А мои конкуренты уже вовсю используют досрочное голосование. Вчера звонил в окружную комиссию, сказали, что закупили, тьфу ты, привезли несколько сотен. И вчера же навстречу мне попалась подвыпившая пара, и я услышал отрывок их разговора, от которого скорбь моя усилилась:

- Как мы их обули, а? – возбуждённо долдонил хрипловатый женский голос. – По две сотки рубликов на брата. Это ж пивом можно залиться. Да за две сотки я готова хоть каждый день голосовать. На автобусе на участок отвезли и привезли, ну лафа! А менты-то, менты, ну лохи! Прям под носом у них. Ха-ха-ха.

Во как: не их обули, а они! Мне грустно. Чувствую, как за две сотни рублей с каждым избирателем уменьшается мой шанс на победу.

«Но не все же такие, – мысленно успокаиваю я себя, – основная-то масса это нормальный люд».

«Ты уверен?».

«Уже не знаю».

Звонок. На площадку тут же энергично выскакивает сытый пожилой дяденька, точно только и ждал, когда я приду.

- Что угодно?

Я представляюсь.

- Так, так... – деловито нетерпеливо помахивает мой визави головой в такт моим словам. Волосы аккуратно зачёсаны назад, старомодный галстук повязан на клетчатую байковую рубашку. Ладони белые, почти женские, не изработанные. В движениях лёгкая манерность человека, наблюдающего, как бы за собой со стороны. Взгляд чуть высокомерный, в котором проглядывается начальственная безапелляционность и строгость. Про себя думаю, что дяденька, скорее всего, из разряда тех, кому в жизни всё ясно и понятно, которые знают в какую сторону шашкой махать, не поступаются принципами и большие любители посещать курорты и санатории. От его коренастой, гладкой фигуры так и веет партноменклатурой 80-х.  По настрою чувствую, что я не ко двору.                                                                            «Точно спросит про партийную принадлежность», – думаю я. И он, тоном следователя спрашивает.

- Вы из какой партии?

- Самовыдвиженец, не путать с самозванцем, – улыбаюсь я своей угадке.

- Это вы вчера избирателям всучили подарочек – просроченную колбасу?

Я вздыхаю. Сегодня видимо, не мой день. Шансов обратить дяденьку в «свою веру» у меня никаких. И я, состроив участливую гримаску, спрашиваю:

- Вкусная?

- Гаже ничего не едал. Так это ваша инициатива? – в голосе грозовые нотки.

 И не слушая моё ни «да» ни «нет», заводится с пол-оборота.

- Вы что же это творите, а? Как вам не стыдно народ покупать за дрянную колбасу. Вот она ваша хвалёная демократия. Совесть-то где? Вот когда я возглавлял партийный комитет…

Я позорно бегу, слыша, как разоряется мой нечаянный собеседник мне вслед на весь подъезд. Выскакиваю под снежную круговерть. Стою, раздумывая – или идти дальше или вернуться домой. Светла ли моя печаль? С грустной улыбкой за своё позорное бегство опять проигрываю в памяти только что состоявшийся разговор. Наверное, дяденька догадывается, а точнее знает, чья это «инициатива». Просто на мне он выместил свою злость. Какая ему разница из какой я партии? Неужели он до сих пор не дотумкал, что те времена, когда он был партийным бонзой, безвозвратно канули в Лету? Сегодня партии-потешки, в том числе и его бывшая, варятся в одном казане и потом разливаются армейской разводягой, умным и хитрым баландочерпием, – каждому по заслугам. Лоялен – получи побольше, строптив – поменьше.

Отчего-то вспомнилось детство, как я с родителями иду радостно на кумачовый избирательный участок, где гремит оркестр, торгуют общепитом и разливным пивом. Папаня покупает мне сахарного петушка, а себе пивка. Я с тайным восторгом смотрю, как он торжественно опускает свёрнутую бумажку-бюллетень в урну, словно сотворил великое дело, проголосовав за блок коммунистов и беспартийных, какого-нибудь рабочего, колхозницу или просто домохозяйку. Говорят, тогда был тоталитаризм, а сейчас демократия. Да, домохозяйке теперь депутатство не светит. Хорошо это или плохо?

Третьего дня, кстати, звонил друг-сослуживец и земляк Володя Бурлаков. В гости звал, малую родину попроведовать. Живёт себе в своей тихой родной деревеньке на бережку Бирюсы и в ус не дует: три лошадёнки, три коровёнки, шесть поросяток, куры, гуси, тракторишко, крохотная лесопилка. Душа у Володи, как книга открытая, глаза ясные, улыбка доверчивая, почти ребячья, что всякий раз при встрече хочется перед ним чуть ли не исповедоваться. И в то же время такой стальной стерженёк жизненной силы чувствуется во всей его невысокой коренастой фигуре, что сразу первой мыслью приходит: такого не согнёшь. Вот такие и врезали фрицу под Москвой в 41-м. Приезжай, говорит, брусника в борах переспела, шишки – завались, гуси летят, тепло, даже кое-где на опята можно наткнуться, хоть и сентябрь перевалил за вторую половину. Побродим с ружьишком, молодость вспомним, на Подкове – озеро так называется, сетёшку бросим. Ну и по рюмочке за встречу, да и по второй. Костерок, ушица, хлеб домашний, зелёнка, овощи, грибочки. И заныла моя душа, затосковала – так потянуло в родные края. Вода в Бирюсе в это время особенно прозрачная. Спускается с малых речек в большую воду чёрноспинный хариус. На Подкове, на тёмной холодной воде, недвижно лежит, как в сказке опавший лист. По берегу, вперемежку с осинником, мохнатые, пышные ели, уткнулись верхушками в небо. По яру, за поймой, бегут, точно догоняя друг друга сосёнки. Они подпирают небесную синь, и кажется, что за ними уже ничего нет, конец света. Но если подняться по едва заметной тропе, там откроются уж убранные поля, тихие, пустынные, на которые, бывает, садятся при перелётах стада гусей. Воздух окурен жёлтой дымкой, блестит на солнце тенётник. Дали сквозные, не затуманенные, а ночи тихие и звёздные

- Я приеду, обязательно приеду, – орал я в трубку и, кажется, у меня подозрительно першило в горле. Я орал, тосковал и злился на самого себя, что вот уже какую осень подряд я обманываю близкого мне человека и в этот раз обману опять. Господи, чем я занимаюсь, на что расходую дарованные мне Всевышним способности, которых и отпущено-то всего ничего. Какой же мелкой и пустой показалась мне эта суетная беготня по подъездам, эти разговоры ни о чём, от которых бывает тоскливо и неуютно душе.

Что-то похожее на это состояние я испытал несколько дней назад. Тогда, непонятно какой силой, уже под вечер меня, уставшего и едва волочащего ноги, завернуло в приходской храм. Я присел на скамейку у стены противоположной алтарю и оглядел глазами расписанные стены. Храм был пуст и сумрачен. Прямо передо мной на шандале ярко горела лампада, а за ней прямо по курсу виднелись северная алтарная дверь с иконой архангела. Тёплое лампадное марево колебало воздух и казалось, что крылья небесного жителя шевелятся. Было тихо и пахло ладаном. Я посидел несколько минут и уже собирался уходить. Вдруг взгляд мой упал на икону Христа Спасителя, скромно притулившуюся к толстой стене на подоконнике. Это была даже не икона, а фотография в простенькой деревянной рамке. Я где-то читал о ней, что автор этой фотографии – компьютер. Кто-то заложил в программу данные о Спасителе, и машина выдала готовый лик. Я вглядывался в него, и мне не верилось, что это могло появиться в недрах бездушного железа и полупроводников. Такое одухотворённое, удивительно правильное лицо могло выйти из-под кисти только талантливого, если не гениального художника. А может, компьютер не обошёлся без вмешательства Небесных сил? Но что-то здесь не так, что-то выбивается из общего иконописного правила. Но что?.. Улыбка! Ну, конечно, улыбка. Извечный вопрос – улыбался ли Христос? Он улыбался! Вот так, одновременно грустно, жизнеутверждающе и по-доброму. Седая ранняя прядь, глубокие глаза, правильный нос, губы, как у ребенка. И улыбка. Едва заметная, как лучик света, как радостное воспоминание о Творце, накануне страшных событий.

И не верилось, что на эту удивительную, мягкокудрую голову некто смог надеть терновый венец, а черты лица могли исказиться невыразимыми страданиями. Странный шероховатый комочек поднялся от моей левой груди, и горлу стало неуютно. Но ради кого были нужны эти страсти? Ради нас, сытых и довольных, чтобы мы через две тысячи лет занимались глупостями и ерундой под названием выборы? И за это вгрызались друг другу в глотку? А может Христос, предвидя события, и улыбался с грустью, глядя на наши игры из глубины веков? А ведь те трагические события так были похожи на наши! Выходит, время идёт, а мы не меняемся?! Я разволновался. Незаметно началась служба, храм наполнился прихожанами, с амвона полетел благой призыв: Господу помолимся! Домой я вернулся в каких-то странных чувствах, душа моя была в легком смятении, и я был накануне принятия какого-то решения. Но говорят, между злыми духами есть бес, называемый предваритель. Он, едва мы продерём от сна глаза, является искушать нас и оскверняет первые наши мысли. И утром я снова надел свою ненавистную суму…

      

Неожиданно откуда-то вынырнул худощавый усатый мужичок в мокрой ветровке. Вид помятый. Под каждой подмышкой по бутылке пива. Увидел меня, выдохнул: трубы горят. Быстро нырнул в подъезд. Я вспомнил, что я видел уже этого мужичка раньше у пивного киоска погожим днём. Я тогда прятался в кустах от своих конкурентов, у бетонной плиты, поставленной для выборной агитации. Она была вся заклеена, точно обоями, листовками одного из моих соперников. Мужичок появился также неожиданно и стремительно, как в этот раз. Поддатенький, в клетчатой ковбойке, он удивленно остановился перед плитой и пробежал глазами каждый ряд листовок, точно читая газету и выискивая в каждом ряду что-то неожиданное для себя. Он стоял руки в брюки, покачиваясь с пятки на носок. Потом увидел меня в кустах и взнял брови:

- О! Выборы, депутаты-пидоры.

Подмигнул и так же быстро исчез, как и сейчас.

Я посмотрел вслед захлопнувшейся двери и решил ещё зайти в один подъезд. Но оглянувшись, увидел знакомую фигуру паренька, моего соседа, совсем молоденького, собирающегося нынче в первый раз голосовать. Кутаясь в ветровку, он приветливо помахал мне рукой.

- Здрасьте, дядь Ваня.

- Привет Санёк. На выборы собираешься?

- Конечно. Только за вас, дядь Вань.

- Ну, спасибо.

С этими словами я нырнул в, слава Богу, незакрытый подъезд и нажал первую кнопку.

- Что?! Это вы?! Наконец-то! – замок поспешно хрустнул как раздавленное яйцо, открываясь. На пороге явно молодящаяся мадам, но уже в серьёзных летах. Крашеные волосы, подведённые губы, маникюр. Одета в цветастый атласный халат.

- Проходите, проходите, я давно мечтала с вами познакомиться. Мы сейчас будем с вами пить чай с малиной. И разгова-а-а-ривать, – кокетливо сделала она ударение на последнем слове, произнеся его врастяжку. – Я читала ваши материалы. Вы любите Астафьева, Бунина. Я тоже без ума от них. Я слушаю чуть ли не каждый день ваши песни на диске. Особенно мне нравится про морщинки-тропинки. Это прямо про нас, уже немолодых людей. Я даже иногда плачу под эту песню. Вы знаете, мой муж давно ушёл из жизни…

И она стала рассказывать мне долгую историю про мужа-геолога, потом о том, что на даче нынче не уродились помидоры, потом про дочь, неудачно вышедшую замуж, про недавнюю поездку на Байкал, про тотальное безденежье.

С улицы в окошко уже лезли вечерние сумерки.

- А давайте я вам буду помогать, – неожиданно огорошила она меня. – Сколько вы мне заплатите? Я звонила в штаб вашего соперника, там...

«А при чём здесь Бунин?» – захотелось мне её спросить. Поймав мой понимающий взгляд, она осеклась.

- Да нет… вы не подумайте… я… но поймите, так удручает безденежье. Всё дорожает, пенсия маленькая. Если бы жив был муж…

Конечно, я не знал, не мог знать, что в день выборов молодящаяся мадам сделает вид, что не узнала меня, хотя мы столкнулись с ней на крыльце избирательного участка нос к носу. Бабулька – божий одуванчик, со своим дедком прошаркают мимо, упорно опустив глаза долу. Мамочка, пришедшая на выборы со своим малышом, насмешливо посмотрит в мою сторону, всем своим видом давая понять, что я не её избранник. Партийный дедок бросит мне фразу: нельзя обманывать людей, я буду голосовать против вас! А соседский пацан, и ещё несколько таких, как он, будут весь день внимательно и осторожно держа под локоть пожилых людей, охваченные проникновенной заботой, водить их на избирательный участок, а вечером не стесняясь, прямо у двери участка получат от одного из моих конкурентов несколько сторублёвок, за проделанную работу.

Но были и приятные минуты. Усатый неунывающй мужичок с редким чувством юмора устроит в участковой комиссии скандал. Когда он предъявит свой паспорт для получения бюллетеня, председатель участковой комиссии, крупная крашеная блондинка с крысиным взглядом и хрипловатым мужским голосом, рявкнет на него:

- Гражданин, вы уже проголосовали. Досрочно. Вот ваша подпись.

- Заберите свои вшивые (он так и сказал!) двести рублей, я хочу переголосовать за …, – и мужичок назвал мою фамилию. – Совесть дороже. Я имею, как гражданин, на это право.

Права, конечно, никакого он уже не имел, и его увела милиция.

Но это будет ещё впереди. А сейчас я вышел в сентябрьский вечер. Непогода утихла, и на западе заманчиво синела, угасая, полоска прояснённого неба. Было холодно и тихо. Улицы загорелись огнями, под ногами скользил подстывший ледок. Я поднял воротник куртки, поправил на плече немного «похудевшую» суму. Мне было хорошо. Оттого, что заканчивался день и я пойду туда где меня ждут, что завтра будет солнце и я обязательно попроведаю крохотный и нежный сиреневый цвет.

Но только я наметил путь домой, как из-за угла, обдав меня фарами, вынырнул большой чёрный джип. Он стремительно остановился в нескольких метрах от меня и мягко опустил дверные окна. В них показались две руки с сотовыми телефонами, снимавшими меня анфас и в профиль.

- Ахтунг, ахтунг! – прорезали мокрое небо сигналы и, отражаясь от рентрасляторов-тарелок, летели туда, где их ждали. – Он здесь, он здесь, выборы в опасности!

И мне показалось, что вся ноосфера над Россией пронзалась, точно магическая кукла иглами-сигналами, летевшими со всех уголков страны, и кто-то, совсем незримый и незнакомый мне, передавал какие-то инструкции, давал советы, безумно хохотал, ругался матом, потешался. Ревели турбины самолётов, стучали на стыках рельсов поезда, бешено неслись авто, тратились миллиарды «деревянных» и «зелёных» ради одной цели – купить, обмануть, но победить. Кого?! И, скрытый от меня, некто – «ликом чёрен и прекрасен» – взирал на это через большой экран, в диком и безумном восторге потирая когтистые ладони.

Господи, да что ж это деется-то?!

Я поворачиваю и почти бегу под горку. Ноги сами несут меня туда, где у легендарной реки красуется, точно алебастровый цветок в подсветках, Николо-Иннокентьевский храм. Пусть я успею хоть к концу службы, но я должен пойти туда. Там будет наверняка вести службу невысокий и скромного вида батюшка, с аккуратной плешинкой на макушке и титановым стерженьком веры в груди. Он сердито посмотрит на меня за моё опоздание и от его суровости мне почему-то станет легко и покойно.

Я знаю, что тотчас, как я войду, перекрещусь на алтарь, сразу включатся два насосика. Один будет откачивать всю мерзость, накопившуюся в душе за прошедший день, а второй будет вливать в меня что-то пока не до конца мне понятное, но лучистое и благостное. Голоса на клиросе будут свиваться в тонкую золотую нить, лететь вверх, к кресту антенне, чтобы передать на небо сигнал ангелам о том, что мы ещё живы, и ангелы будут петь вместе с нами. Будет тускло и скромно светить лампада у Николая Чудотворца, но свет её, пронзая стены храма, будет лететь, перегоняя все мыслимы и немыслимые скорости во Вселенную, управлять голубыми и розовыми гигантами, потоками астероидов, метановыми реками и неведомыми нам цивилизациями. В храм!

 

P.S. Чудес не бывает, депутатом я не стал. А может оно и к лучшему, а?

 

 

Комментарии

Комментарий #1453 23.09.2015 в 07:00

Ой, какая правда!!!!

Александр Гордеев-читинский 03.06.2015 в 02:46

Одного просвещенного учителя послали к людям со словами: «Вот толпа, которую ты должен повести за собой». Вскоре учитель вернулся со словами: «Это не те люди, которых я могу повести. Они настолько испорчены, что их ноги не сделают и шага, чтобы идти в ту светлую сторону, в которую могу вести я». Тогда к тем же людям послали другого учителя. Через какое-то время он вернулся сияющий: «Эти люди так испорчены, что их ноги не сделают и шага, чтобы идти в ту светлую сторону, в которую могу вести я, - сказал он, - но в их зачерствевших душах есть то, что откликается мне. И потому они не безнадёжны. Если обращаться не к ногам, а к сердцам и душам, то люди пойдут». Александр Гордеев.

Комментарий #1035 17.04.2015 в 20:00

Печально... втройне печально от того, что правда...