Владимир СКИФ 
Владимир СКИФ
НА ПОСЛЕДНЕЙ ВЕРШИНЕ
* * *
Вспоминаю детство без усилья,
Старый пруд, весенний краснотал.
Мне ночами снятся мои крылья,
На которых – в детстве я летал.
Это было далеко-далёко:
Я из детства в юность убегал.
Раздавался ястребиный клёкот,
Я свой меч из рук не выпускал.
Это было давнее начало…
Я бежал сквозь плотный чернобыл.
И вослед мне бабушка кричала:
– Ангел мой, ты крылья позабыл…
* * *
Скрипит вселенская рессора,
Повозка времени скрипит.
Меж сном и явью нет зазора,
И потому весь мир не спит.
Достигший перенаселенья
На всей земле,
он ждёт, когда
Начнётся светопреставленье,
Взорвутся скалы и вода.
Взовьётся лавою Везувий,
Проглотит старца и раба.
И никого не образумит
Помпеи гибельной судьба.
Не станет силы у природы
Спасти народы и леса.
И будет много всем свободы
Уйти навечно в небеса.
БЕССМЕРТНЫЙ ПОЛК
Нет, он навеки не умолк!
Он – в каждом человеке…
Бессмертный полк,
бессмертный полк,
Он будет жить вовеки.
Разлился он по всей стране,
Сильней и твёрже стали.
Все те, кто пали на войне,
Ожили и восстали.
Все те, кто пали на войне
И те, кто возвратились,
В одном строю,
в родной стране
Навек соединились.
И не возьмёт Европа в толк,
Откуда эти реки
Людей, портретов?
Это полк,
Оживший в новом веке.
В нём не угас
священный долг
И дух неукротимый.
Идёт, идёт
бессмертный полк
По всей Руси родимой.
С ЧЕХОВЫМ
Опять по небу длинно-длинно
Плывут живые облака.
– Откуда вы?
– Из Сахалина! –
Как будто выпали слова.
Неужто с острова? Оттуда,
Где шёл я с Чеховым в туман,
И сполохом большого чуда
В меня вливался океан.
Он – то разнузданный,
то льстивый
Щенком ложился подле ног.
А Чехов тихий, не спесивый,
Мне говорил: «Суров восток,
Порой жесток. Тут не до смеха.
Я с ним пытаюсь говорить…»
И замолкал смиренный Чехов,
Забывший спорить и острить.
Мы с ним по берегу бродили,
Где в синеве закат дрожал…
Как будто в норы заходили,
В землянки хмурых каторжан.
Он знал их многих. Перепиской
Он занимался много дней,
Лечил, расспрашивал о близких
И становился им родней,
Чем те, кто дома ожидали,
Или не ждали: время – дым…
Но видел Бог – они страдали,
И Чехова направил к ним.
В БОЮ
Я каждый день живу в бою,
В атаке неприкрытой.
Я вижу Родину мою
Развенчанной, убитой.
И я с утра вступаю в бой
Со злом и фарисейством,
С чиновной сворою тупой,
С холуйством и плебейством.
Порою, загнанный, как зверь,
Смотрю в окно слепое
И задыхаюсь от потерь
Проигранного боя.
А рядом тысячи врагов
Идут за мной по следу,
Готовят лёд глухих оков
И празднуют победу.
Не спят мои леса, поля,
Свод неба нависает.
Меня родимая земля
Находит и спасает.
Стою, к Байкалу прислоняясь,
И посреди планеты
С ним чую родственную связь
Повстанца и поэта.
Я на победное крыльцо
Взлетаю легкокрыло
И в бой иду. Своё кольцо
Не зря ты подарила.
СНЕГОПАД
Был свет на улице потушен…
Вдруг с неба рухнул снегопад.
Ах, нет! С небес летели души
Убитых на войне солдат.
Я думал, что летят снежинки,
Минуя Лондон, Амстердам,
А это души, как пушинки,
Летели к русским городам.
Летели души и искрились,
Дымились рощи и поля.
Их было столько, что покрылась
Летучим саваном земля.
Я видел – это были жизни
Солдат, погибших на войне.
И дрожь прошла по всей Отчизне,
И болью вскрикнула во мне.
ТАТЬЯНА ПЕТРОВА
Не смею Господнего слова
Коснуться, но вечных красот
Коснётся Татьяна Петрова
И тайных достигнет высот.
Ей ведома сила полёта
Романса, его глубины,
Тоски и душевного гнёта,
И вещей сердечной струны.
Она – изваянье оплота,
Надежда простой голытьбы,
И свет, что идёт от киота
До сердца народной судьбы.
* * *
Я себя совершенно не знаю,
Может, чернь – я,
а, может быть, – знать.
Среди многих и прочих, страдая,
Я пытаюсь себя распознать.
Я себя совершенно не знаю
И гадаю порою: кто я?
А любовь моя – рана сквозная,
А любовь – гильотина моя.
Я себя совершенно не знаю,
Постигаю себя каждый день.
Рядом – кто-то… Ты кто, дорогая?
– Я твоя безутешная тень.
У меня покосилось сознанье,
И сказал я себе или всем:
– Я себя совершенно не знаю
А тебя я не знаю совсем.
И ответила тень: – Я похожа
На тебя всею кровью своей,
Всею болью,
любовью,
всей кожей.
И тогда-то поверил я ей…
ВОСЬМИТОМНИК БЛОКА
Неужто я – предатель Блока?
Я путь свой к Блоку начертал,
С ним был и жил. Я видел Бога!
Но как-то бедствовал жестоко,
Чуть было Блока не продал.
Его могучий восьмитомник
Уже в коробку отгрузил,
Уже отправил на подъёмник,
Но Блок – учитель мой и скромник –
Мне из коробки погрозил.
Нет, не грозил! Но я увидел,
Как он плечами вдруг поник.
Неужто Блока я обидел?
И я – себя возненавидел
И – неуклюжий грузовик.
Прости меня, великий гений!
Я, как летучую звезду,
Без колебаний и сомнений
Твоё собранье сочинений
Догнал и сдёрнул на ходу.
Мой восьмитомник, обещаю
Хранить, как тайну, твой огонь,
Где Незнакомка очищает,
И мне грехи мои прощает
Христа пробитая ладонь.
* * *
Не упасть бы, не разбиться
Посреди разломов дня.
Расхитители, убийцы
Тайно смотрят на меня.
Им неведомо, наверно,
Что испытан я собой,
И надеждою безмерной,
И бессмертною судьбой.
Что ведёт меня прямая
Сквозь разломы бытия.
…Я-то знаю, понимаю:
Для врагов – загадка я.
* * *
Я – русского мира поборник,
Пришедший к нему на века.
Я – стражник, радетель и дворник
Живого его языка.
Я равным той силе не буду,
Что тайной гудит в языке,
Но рад я великому чуду,
Что светит в библейской строке.
ЯСТРЕБ
Раздался в небе клёкот ястребиный,
Перечеркнул небесный окоём,
И ястреб, словно роковой убийца,
Вдруг вырвал сердце бедное моё.
Схватил, понёс над чёрными полями,
Над пылью трактов, пеной городов.
Из сердца – в небе – исходило пламя.
Я умереть, казалось, был готов.
Но вдруг с земли
раздался верный выстрел…
Я знал, я чуял, что стреляла ты,
И пуля небо рассекла со свистом,
И ястреб рухнул с белой высоты.
Я жизнь терял, я умирал как будто,
Среди железных вышек и людей,
Жизнь сорвала, как паутину, путы,
И сердце мне вернула из когтей.
ОСИНА
Ночью в окно мне тревожно стучала осина:
Грезилось ей, что она – моя младшая дочь.
Я припадал к ней, но время меня уносило…
Вслед голосила осина сквозь тёмную ночь.
С белой луны опадали последние листья,
В серой степи тарбаганы кричали с утра.
Битвы – меня – возвращали к осине –
молиться,
Греться душой у её золотого костра.
Будь же, осина, моею стозвонною силой,
Сбей с меня темень и жадные вопли врагов.
Больно тебе, моя горькая дева-осина,
Вместе со мной умирать среди чёрных оков.
Словом пристрастным пронзила мне душу осина:
«Бейся с Иудой, ты сможешь его превозмочь.
Бейся и помни, во мне твоя крестная сила.
Помни, что я – твоя самая младшая дочь?»
ОСЕНЬ-ЛЮБОВЬ
(триптих)
1.
Осень, родня моя! Буйная, знойная осень!
Кровосмешенье багровой и жёлтой листвы.
Тайна и спесь. Всё смешалось,
всё близости просит,
И поцелуев, и сладкой истомы травы.
Осень-любовь, не гляди на меня в изумленье,
С бритвой опасной лечу на восторге любви.
Осень-любовь,
сохрани эти годы-мгновенья,
Чтобы измазать меня в своей сладкой крови.
2.
Я люблю тебя, осень! Ты рыжая и золотая,
Ты мне стоны свои,
свою жгучую страсть сбереги.
Я в тебе уже весь, я в изгибах твоих пропадаю,
Только ты меня жди и спаси на пороге пурги.
Там зима упадёт на тебя – загорелую, осень,
И, наверно, сгорит от багрянца рябины твоей.
Это вьюга меня по лыжне звездопада уносит,
Но я снова с тобой,
хоть и жить мне на небе вольней.
3.
Разожгу свою душу среди белопенного поля,
Где кочуют снега и где мыши в соломе снуют.
Разве осень ушла?
Разве нет уже счастья и боли?
А на небе созвездья о доле небесной поют.
Осень, где ты сейчас? Я тебе освещаю дорогу
Своим рыжим огнём,
источающим пламень души.
Выйди, осень-любовь, из-под снега до Бога!
Ты спасала меня! Я спасаю тебя! Поспеши!
ПАРАД ПЛАНЕТ
Твой шаг ко мне – и радость, и вниманье,
Где я, как будто, святорусский князь.
Твой шаг ко мне – земное бытованье
И некая космическая связь.
Я различаю многоцветный голос,
Где ласточки живут среди высот.
В веках небесная раскрылась полость,
Ты выпала из неземных красот.
В огне моё расплавилось сомненье,
Исчезла неизбывность бытия.
И понял я: есть высшее стремленье
Создать тебя, и это был бы – «Я».
Я – это ты. Так выпало на картах.
И звёзды не воздвигли слово «НЕТ».
И выстрел был. Ты сорвалась со старта.
И в небе начался Парад Планет!
ДОСТОЕВСКИЙ НА КАТОРГЕ
«...я там себя понял, голубчик... Христа понял...
русского человека понял и почувствовал,
что и я сам русский, что я один из русского народа.
Все мои самые лучшие мысли приходили тогда в голову,
теперь они только возвращаются, да и то не так ясно».
Фёдор Михайлович Достоевский
(из письма Владимиру Соловьёву)
Тобольска гул. Пропал из виду Невский.
Позёмка выла посреди времён.
Из Петербурга прибыл Достоевский,
Вернее, был в застенки привезён.
Тобольск и Омск. Четыре долгих года
Он в тюрьмах вопрошает сам себя:
Что есть душа? Чем стала несвобода
В его судьбе? Как выживать, скорбя?
Он будет жить суровой снежной далью,
Евангелием тёплым и родным,
Подаренным Фонвизиной Натальей…
Здесь Достоевский вызревал иным:
Не псом побитым вовсе, не страдальцем,
Невзгоды собирающим в клубок.
Он пребывал Господним постояльцем,
К нему на нарах прикасался Бог.
А каторжане – воры и убийцы,
Непостижимый, подневольный сброд:
Не толстосумы и не кровопийцы,
А кровный, русский, страждущий народ.
Да, каторга ломала самых дерзких,
Тюрьма – страшнее язвы моровой.
Но здесь, в тюрьме, родился Достоевский –
Великий гений мысли мировой.
ВИКТОР АСТАФЬЕВ
Всё ещё впереди! Как не вспомнить Белова,
Цепким взором смотрящего в тёмную даль.
И Астафьева, длившего радугу слова,
И Рубцова, дарившего миру печаль.
…Мы не знали, что будет сегодня и завтра.
Перестройка громила Советский Союз.
Это понял Белов! Это видел Астафьев,
Но оставил сомненья последнего груз,
Где тревожны желанья, печали разлиты,
Где в астафьевском слове иной разворот:
Воевавшие – прокляты или убиты,
Виноват перед Богом весь русский народ.
У народной души столько скорби и вмятин,
Не воспрянет душа, как в крови батальон.
Столько чёрных нашли мы у русского пятен –
Никогда от вины не оправится он.
Что ещё нам сказал на прощанье Астафьев?
Что ему посветило в последние дни?
Он ушёл одинок! Ни Белова, представьте,
Ни Распутина рядом. Ушли и они…
Был Астафьев не прост. Уходил, как на дыбу.
Стяги славы своей по земле разметал.
Но мы помним его «Звездопад» и «Царь-рыбу»,
Матерок-говорок и во взгляде металл.
…Тектонический взрыв русской доли и боли –
Раскатился по склонам любви и потерь.
Всё мы помним и все – наши сыграны роли.
Где мы? Кто мы на свете? – не знаем теперь.
Русской прозы воздвигнута Красная книга,
Где Астафьев – одно из гремучих имён.
Тектонический сдвиг. Среди этого сдвига
Мы отвесим ему свой Последний Поклон!
АЛЕКСАНДР ВАМПИЛОВ
В небесах облака. Там укрылся Вампилов –
Во Господних селеньях, на райских лугах.
А родная земля – Александра любила,
Не желала никак, чтоб он жил в облаках.
Вот родной Кутулик. Посмотри и послушай:
Над родною землёй свет небесный разлит,
Снег скрипит во дворе,
как скрипит волокуша,
На которой он сено в Алари копнит.
Никуда от сибирских просторов не деться,
Никуда не уйти из родного двора.
Прозвенело, как лето сверкнувшее, детство,
За собою позвали Байкал, Ангара.
Из печали к нему птица Сирин летела,
Мельпомена за пьесою пьесу несла.
А со сцены волна, будто сабля свистела,
Полюбила сперва, а потом предала.
Шквал судьбы налетел,
как стремительный коршун,
Полыхнул из байкальской расщелины свет.
И Вампилов погиб меж грядущим и прошлым,
Будто пал со скалы своих зримых побед.
…Нынче бредит театр извращённой потехой,
Исчезает – тревогу хранящая – мысль.
Но Вампилов сияет не сбитою вехой,
Где высокие русские смыслы сошлись.
БОЛЬ
Ты где-то реяла в ночи,
В глубинах рая или ада
И мне кричала: – Не молчи!
А я молчал и в бездну падал.
Твердела ночь и жизни соль,
Во мне звенел твой дерзкий голос.
Я ощущал такую боль,
Как будто сердце раскололось.
Казалось, что не унести
Мне тяжкой боли.
Жизнь пропала.
И вдруг откуда-то «Прости!»
Сверкнуло и у ног упало.
Я еле двигался в ночи,
Боль из души не уходила.
Ты мне шептала: – Не молчи!
Ведь я тебя всегда любила.
Заря разлилась из горсти
Живых небес. Ушла тревога.
Услышал я твоё «Прости…»
И счастье вымолил у Бога.
* * *
Ты мне нужней день ото дня:
В земной тиши, в живом полёте.
Ты вырастала из меня,
Из сердца нежного, из плоти.
Ты выбегала, как ручей,
Навстречу мне весной гремучей.
…Среди летучих дней, ночей
Нас обуял безумный случай.
Тобою ранен я насквозь,
Ты сто веков меня любила…
И потому – земная ось
Одним ударом нас пробила.
БЕСКРЫЛЫЙ АНГЕЛ
– Где ты, Россия, и где ты, Москва? –
В небе врагами зажатый,
Это бросает на ветер слова
Ангел с последней гранатой…
Юрий Кузнецов
1.
В штольнях века плыли наркоманки,
Пел убогий или Божий птах.
По России шёл бескрылый Ангел
В синяках, коростах и шипах.
Покрывалось время серой пылью,
Всюду билась дольняя печаль.
– Где, бескрылый,
потерял ты крылья? –
Чёрный Демон Ангелу кричал.
– Эй, пернатый!
Что ты ходишь-бродишь?
Не летаешь в Божьих небесах? –
Раздавались голоса в народе,
И звучала горечь в голосах…
Ангел, видно, многого не помнил,
Он смотрел в тревоге на людей.
Крыльев нет – он это сразу понял,
Где найти их – не было идей…
Перед ним Москва огнём горела,
На Арбате шёл блядей парад.
И вдали до самого предела
Простирался современный ад.
2.
Ангел вспомнил: вечером остылым
Он спустился с облачных небес…
Это где-то над Полтавой было,
Мимо мчался торопливый бес.
Всё, как будто, рядом, близ Диканьки,
Но среди размолотой земли
Пахло чёрным порохом и танки
По дорогам Украины шли.
И не пел Боян, а пуля пела,
Разрывался гробовой снаряд.
Ангел посмотрел оторопело
На убитых хлопцев, лёгших в ряд.
Он увидел мир несовершенный,
Понял: что-то на земле не так…
Закричал, как будто оглашенный,
И пошёл с гранатою на танк…
…Он очнулся в тёмных катакомбах,
Его били много дней подряд.
Ангел жил, но превратился в зомби,
Его крылья оторвал снаряд.
А когда во тьме его подняли,
Он бескровен был и очень плох.
На «укропа» ночью обменяли
У ручья, который пересох.
…Покрывалось время чёрной пылью,
Мир тяжёлой злобой истекал.
Видел я: меж небылью и былью
Ангел крылья белые искал.
ИГЛА
Просвистела на небе игла,
Со звездой и душой наигралась,
И в стогу на закрайке села
Мировая игла затерялась.
Что её в этот стог занесло?
Кто ей дул в её чуткое ушко,
Чтоб упала она на село,
Где молчит даже ржавая вьюшка?
Стог ворочался в белом снегу,
Каркал ворон чугунно и долго.
И стонала, и выла в стогу,
Занесённая с неба иголка.
Вдруг откуда-то в мёртвом селе
Заискрились пустые окошки,
Замычали коровы в тепле,
Петухи закричали и кошки.
Вон и тройка взвилась по зиме,
Пели девки в селе без умолку.
Даже старый казак в полутьме,
Словно саблю, почуял иголку.
Всё живое метнулось искать
В плотном сене иглу мировую,
Стали девки из стога таскать,
То пырей, то осоку сухую.
И явилась из стога игла,
Деревенскому люду мигнула.
И разбитые судьбы села
Стали шить, и деревня уснула.
Век уставший прилёг на кровать,
Приутихли – печаль, укоризна.
А игла продолжала сновать
И сшивать лоскуты русской жизни.
* * *
Белый Ангел пролетает,
Чёрный бес глядит в окно.
Ночью звёздами блистает
То ли небо, то ли дно.
Будь для русских,
белый Ангел,
Путеводною звездой.
Сбрызни мёртвые полянки
Животворною водой.
Чтобы Родина святая
Снова крылья обрела…
Белый Ангел, пролетая,
Уронил свои крыла.
…Сверху чёрт свои обманки
Тоже кинул в этот миг,
И пошли утюжить танки
Русский дом и русский крик.
Бедной Родины останки
Разметало, как грозой.
И умылся белый Ангел
Горькой Руссою слезой.
ТАНЦУЮЩИЕ ЗМЕИ
Я видел змей, танцующих под небом
Среди песка и тёсаных камней.
Их танец тайной для природы не был,
Он был изъяном красоты скорей.
А змеи танцевали, обнимались,
Шипели, поднимались над песком,
То распадались, то опять свивались
Живым узлом, клубящимся клубком.
Мы – матросня – тяжёлыми ломами
С лица земли срывали старый дот,
А змеи дот японский обнимали
И людям загораживали вход.
Но вот мы смертный круг образовали
Над ними, танцевавшими в кругу…
О, как мы их ломами убивали,
Крошили на пустынном берегу!
Потом купались и орали громко
У океана Тихого в горсти…
И только Мишка Яковлев из Ровно
Сказал змее растерзанной: – Прости!
* * *
У Ивана пустела изба
И душа, и Россия пустела.
И свистела печная труба,
По ночам то и дело свистела.
Было дело – мечтал наш Иван
Увидать свою землю большую
И край света,
и множество стран,
Хоть не жаловал землю чужую.
Шёл Иван или ехал куда,
Чуял сердцем – плохая примета:
Ужимались земля и вода,
Подвигались до крайнего света.
Кто-то баял, что будет в раю
Жить Иван среди вечного лета…
А труба-то свистит на краю,
Вот и прибыл Иван
на край света.
ГНЕЗДО
После Третьей войны Мировой
Всё исчезло на грешной земле.
Будто язвой смело моровой
Всех, кто в городе жил и в селе.
Сколько минуло лет? Может, сто
После Третьей войны Мировой.
…И кружилось на небе гнездо,
Может, в нём кто остался
живой?
ИСТУКАН
1.
Раз мужик опрокинул стакан
То ли браги какой, то ли водки.
Глянул в окна – стоит истукан,
Бьёт щелчками по каменной глотке.
Мотанул головою мужик:
Ну, уж нет! И рванул из стакана.
Он один напиваться привык,
Не хватало ещё истукана.
И тогда сквозь окно истукан
Протянул свою длинную руку,
И рванул самый полный стакан,
И сказал мужику, словно другу:
«Всё на свете с тобою пропьём,
Будем мерить Россию стаканом.
Хорошо напиваться вдвоём!»
Двадцать лет
пьёт мужик с истуканом.
2.
Чёрным камнем стоит истукан
На пустынной российской развилке.
Только полночь
сомкнёт свой капкан,
Истукан выпускает закрылки
И летит над Россией моей,
И незримые бомбы бросает
В души русских людей и полей,
И на части страну разрезает.
Хорошо б истукана поймать,
Затянуть крепкий трос на затылке,
Бомболюк и закрылки сломать,
И башку – на российской развилке.
ПУСТОМЕЛЯ
Пустомелей прозвали его,
Потому что болтал без умолку.
Заболтал и себя самого,
И деревню.
И зубы – на полку.
Пустомеля по жизни идёт,
С ним пустоты замкнули полсвета,
В поднебесье летит пустолёт,
И до неба растут пустоцветы.
Пустомеля дошёл до Кремля,
Сел в Кремле,
будто лёг на постели.
Что там пустоши, что там поля!
Вот бы щуку ему, как Емеле.
* * *
Чем старше я, тем строже выбор
Красавиц, здравиц, новизны.
И, как ни странно, я не выбыл
Из песен, музыки, весны.
Чем старше я, тем больше толку
На свете – стало от меня,
Хотя враги меня, как волка,
Зафлажили в колючках дня.
Чем старше я, тем достоверней
Мысль, что спасёмся красотой.
И мне всё ближе Достоевский,
Чем Короленко и Толстой.
Чем старше я, тем гуще время
Замешивает жизнь мою.
И всё отчётливее кремний
Скрипит у бездны на краю.
* * *
Высохла травка солодка,
Сникла у старых ракит.
А из небесного лона
Снежная крупка летит.
Высохла травка солодка,
Заиндевела душа.
В поле скирдуют солому…
Ворон летит, не спеша.
Чёрными крыльями машет,
Будто проносит тоску,
И ничего мне не скажет,
Сев на сосновом суку.
Выставит лапу, как гребень,
И посреди пустоты
Душу мою растеребит,
Где ещё прячешься ты.
ТЬМА
Тьма кромешная настала,
Небесам зашила рот,
Будто бы не рассветало
И вовек не рассветёт.
Тьма всё глуше, всё кромешней,
Стала каменною мгла,
Да такою, что скворечник
Оторвался от ствола.
Тьмы глубокая траншея
Утопила свет берёз,
Будто камни им на шею
Кто-то каменный принёс.
Ой, темно, темно в Отчизне,
Не объять её длину,
Будто тьма всей нашей жизни
Занавесила страну.
ВАРЬКА
В холодном, пустынном углу,
неприглядная, корчится,
Судьбу проклиная за кружкой палёной бурды,
Бомжиха бездомная – бывшая Варька-уборщица,
Упавшая в злую воронку российской беды.
Ей сытой не быть,
ей волчицей не быть, но утробою
Она ощущает несчастья в родимом краю.
Бомжиха напьётся и в жизнь улетает загробную,
А утром опять прилетает на свалку свою.
С ней дружат вороны и псы, тёмным небом прижатые,
Им Варька бросает – замёрзшими комьями – хлеб,
Почти в преисподней,
в огромном российском бомжатнике,
Ей – Варьке – не сладко. Теплее – подвал или хлев.
Но Варька сидит
на картонных коробках расплющенных,
Палёную водку по кружкам разлив на троих.
И с нею бомжи, эту водку зальделую пьющие,
Собак и ворон принимают за братьев своих.
И Варька поёт им про дуб и рябину-зазнобушку,
И пёс подзаборный, отдав ей частицу души,
Как волк подвывает,
и тянут с ней вместе «Коробушку» –
На смятых коробках – зарытые в свалку бомжи.
СКАКУН
Мчал скакун по тернистой дороге,
Звёзды неба из скал высекал.
Синей тьмой покрывались отроги,
И в долину закат протекал.
Мчал скакун сумасшедший, как ветер,
В его взоре клубилась тоска,
Звал скакун из далёких столетий,
Из небесных полей ─ седока.
Но молчали селенья в долине,
В небесах леденела луна…
И сошлись на последней вершине
Свет заката и путь скакуна.