Алексей КУРИЛКО. ПРАВДИВЫЙ ЛЖЕЦ ГРИГОРИЯ ГОРИНА. Эссе

 

Алексей КУРИЛКО

ПРАВДИВЫЙ ЛЖЕЦ ГРИГОРИЯ ГОРИНА

 

Я никогда не боялся быть смешным…

Это не каждый может себе позволить...

Григорий Горин

1.

Не поверите! Но! Правдиво о всемирно известном бароне Мюнхгаузене, почти что никто не писал. А уж я и подавно ничего о нём не писал. Хотя один из лучших в XX веке литературных образов, созданный на основе его жизни и приключений, особенно близок и дорог сердцу моему. Оно и понятно! Я давно подметил, подобное тянется к бесподобному!

Желал бы начать с главного, но вынужден повести свой рассказ аж от самого начала, чтобы когда речь зайдёт о главном, я уже не отвлекался на всякие подробности, без знания коих вы не поймёте и половины из того целого, о чём я намерен с вами поделиться.

 Ничего сверхнового я по большому счёту не расскажу! Все факты, какие по ходу эссе будут приведены, более-менее общеизвестны, взяты из разных открытых источников, но ведь важны не столько факты, сколько то, что за фактами скрыто. К тому же сухие биографические данные – дают лишь общее представление о жизни человека, меня же всегда интересует сам человек, а в данной работе, рассмотрев поближе некоторых реально живших людей, я намереваюсь разобраться в личности литературного героя, затмившего собой целый ряд своих предшественников.

Его уже и нельзя отнести к тем, кто был бездумно, веселия ради, использован другими литературными мастерами, ремесленниками, любителями, талантливыми или бездарными… Всякими многими, разными… Нет! Этот – самый последний и самый обаятельный герой из всей огромной и немалочисленной мюнхгаузениады… Да что я, право слово! Он ведь словно бы рядом со всеми другими многочисленными «баронами» находится в каком-то смысле даже в родстве, однако стоит он явно отдельно, чуть в стороне, обособленно, а самое интересное – он, имея с ними столько общего, абсолютно иной. Он типично наш герой не нашего романа; естественно, лишний герой, но наш, отечественный!.. И под его сложным германским именем живёт, и уже пережил своего создателя наш простой (из гоголевской брички, в мундире Белкина, в чеховском футляре, что открывается просто, как ильфа-петровский ящик, с булгаковским аристократизмом, но такого народного, деревенского шукшинского или городского венедиктоерофеевского склада) чудик, интеллигентный, добрый наш приятель, старый знакомый, безобидный до поры до времени, с виду мирный и весёлый; но такого только задень за живое, он-то по натуре гуманист, но готовый в случае чего пролить кровь и устроить из-за сущего пустяка целую трагедию. Для него идеи и принципы всегда дороже материальных благ… Его ничего не стоит обвести вокруг пальца, обмануть, хотя это не оттого, что он лопух, а исключительно потому, что «сам обманываться рад»! Предугадать его действия легче простого, вот почему он кажется таким непредсказуемым порой… Он ради справедливого мира готов объявить всему миру войну, а из любви готов возненавидеть. Он только потому и воин, что безоружен и один в поле, а против него прёт бесчисленная рать, вооружённая до зубов… Только из любви и сострадания, после долгих раздумий и колебаний, он вдруг решится возглавить бунт – бессмысленный и беспощадный… чтобы затем бороться с его последствиями или погибнуть от рук своих вчерашних соратников и последователей! За сложным иностранным именем, за дорогим камзолом, прячется наш рубаха-парень, со своей ещё более сложной славянской душой.

Однако же я вновь спешу с выводами!.. Всё не как у людей! Начал с финала… Нормально? Вот же, чудак-человек… Нет уж, увольте! Так нельзя! Давайте-ка, всё по порядку… И, само собой, издалека, но по прямой и чтоб поскорее вплотную!..

 

2.

Мы, дети советского времени, знаем, как минимум, о трёх баронах Мюнхгаузенах! Все они очень разные и каждый знаменит по-своему. Один из них существовал на самом деле, а двое других, хотя и списаны с первого, являются явными антагонистами и противоположны друг другу во всём, у них не так много общего, кроме ценного таланта блестящего рассказчика. Этим талантом – рассказывать занимательные истории – все трое обладали в совершенстве.      

Начну с того, о ком большинство людей почти ничего не знают, хотя он не плод чьей-то фантазии, а реальный человек – Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен, родившийся 11 мая 1720 года в Боденвердере, маленьком городке неподалёку от Ганновера. Он прожил длинную жизнь и вполне мог бы и сам написать огромную книгу о своих приключениях, к тому же человеком он был образованным, в его доме была богатая библиотека, да и по воспоминаниям современников, он был истинным книголюбом. Его мемуары имели бы успех. Он много чего повидал, путешествовал, воевал… В семнадцать лет, в качестве адъютанта герцога Антона Ульриха, отправился вместе с русской армией в знаменитый поход против турок. После войны с турками Мюнхгаузен получил чин корнета Брауншвейгского кирасирского полка. Через год его уже производят в поручики. Наверное, мог дослужиться до фельдмаршала, для этого у него имелось всё: ум, храбрость, амбиции и связи... Но именно связи его и подвели. Не стану вдаваться в подробности всех интриг и всяких сложных противостояний разных партий императорской семьи, но однажды карьерный рост Мюнхгаузена неожиданно замер, и весьма надолго, лишь девять лет спустя он получил чин ротмистра…

 Унаследовав родовое имение в Боденвердере, вышел в отставку, чтобы зажить частной жизнью в своём поместье. Отныне его дни были заполнены управлением имением, чтением и охотой. А по вечерам они с женой, лифляндской дворянкой, дочерью городского судьи Якобиной фон Дунтен принимали гостей, устраивали званые ужины.

 

3.

Ему было бы что поведать миру в мемуарах. Но красноречивые люди редко берутся за перо, предпочитают демонстрировать своё мастерство рассказчика в устной форме. После удачной охоты, подогревая себя алкоголем в трактире, стареющий барон щедро угощал знакомых и малознакомых не только напитками, но и остроумными историями из военной и охотничьей жизни. Само собой, истории, связанные с далёкой, почти что сказочной Россией, многим казались неправдоподобными. Кто мог поверить в «сорокаградусный мороз», или в то, что в предместье города можно встретить волка, или в то, что барон сопровождал в столицу России нынешнюю императрицу и впоследствии она передала ему табакерку из чистого золота? А ведь это было.

Современник барона Мюнхгаузена вспоминал, что пригубив из дымящейся кружки с пуншем, барон закуривал и начинал своё изумительное выступление. Начиналось оно вполне степенно, но вскоре: "он жестикулировал всё выразительнее, крутил на голове свой маленький щегольской паричок, лицо его всё более оживлялось и краснело, и он, обычно очень правдивый человек, в эти минуты замечательно разыгрывал свои фантазии».

Заметьте, кстати, ни слова о лжи или обмане. Напротив! «Обычно очень правдивый человек» (!), важная деталь. Хотя в финале присутствуют слова «разыгрывал свои фантазии». В данном случае, вероятно, демонстрировал в лицах.

Нет, конечно же, я не исключаю, что, старея, барон для пущего интереса немного привирал, преувеличивал или приукрашивал, рассказывая всякие случившиеся с ним истории… Но банальный выдумщик и лжец имел бы соответствующую славу изначально. А в те времена барон пользовался лишь славой увлекательного и умелого рассказчика… Нет, нет, выдумщиком и вралем его никто тогда называть не смел!

Однажды в числе его слушателей оказался некий молодой человек – княжеский советник, хранитель древностей и библиотекарь. В поисках древних манускриптов он разъезжал по старым монастырям и замкам. Именно с этой миссией он и посетил Боденвердер. В тот вечер барон был в ударе. Занимательные истории сменяли и превосходили друг друга. Молодой тридцатипятилетний учёный слушал Мюнхгаузена открыв рот. Звали его Рудольф Эрих Распе. Через несколько десятков лет эти два имени поместят на обложку книги, чья слава на сотни лет переживёт людей, носивших эти имена.

О Распе я расскажу совсем коротко. Хотя судьба у него – не дай кому Бог! Представьте! Человек он был талантливый. Много читал. Сам неоднократно увлекался литературной деятельностью. Причём в совершенно разных жанрах. Им написана одноактная комедия «Пропавшая крестьянка», поэма «Весенние мысли»… Он автор огромного романа о рыцарях, имевшего длинное название и весьма короткую славу.

Сын простого мелкого чиновника, получив вполне сносное образование, мечтал стать великим учёным, но имея по натуре весёлый и лёгкий нрав, будучи человеком увлекающимся, слегка авантюрным, острым на язык, он нигде не мог долго удержаться и вечно попадал в какие-то истории.

Одна из таких историй чуть не стоила ему свободы. Вечно нуждаясь в деньгах, Распе однажды попытался поправить свои финансовые дела не совсем честным образом. После чего ему не оставалось ничего другого как уповать либо на чудо, что тайное не станет явным, либо на Господа Бога. Чудо не случилось, а Господь Бог в финансовых махинациях не помощник. И в результате, узнав, что уже выдан ордер на его немедленный арест, он вынужден бежать из страны. Бросив семью, даже не попрощавшись с женой, он покидает город на рассвете, вместе с безлунной ночью… Ночь скоро в город возвратится, Распе не вернётся уже никогда…

 

4.

Первое издание разошлось мгновенно. Скоро вышло более полное второе издание. Книга была дополнена ещё и предисловием, в котором автор, сохраняя анонимность, сообщал, что «Повествования» обязаны своим рождением подлинному барону Мюнхгаузену, принадлежащему к «одному из первых дворянских родов в Германии», живущему в наши дни в родовом поместье, человеку знатному, «оригинального склада мыслей», чудаку, но при этом «редкого благородства»! Из предисловия также следовало, что книга (а значит, и автор) преследует цель высмеять извечные человеческие пороки... Но витиеватое предисловие, разъясняя цели книги, напустило вокруг героя и автора густого туману. Было непонятно, один и тот же это человек или же два совершенно разных, а предисловие – лишь литературный ход?

Автор, устраивая долгую и счастливую жизнь литературному герою, отнимал, вернее, калечил жизнь прототипу! Понятно, что всё произошло не нарочно. Но тому, кого убивают не нарочно, от этого не легче, не правда ли?

А ведь мог же автор – а это был именно Распе – хотя бы намекнуть, что он, высмеивая в своей книге лжецов, хвастунов, кичливых гордецов, глупцов и выдумщиков, использовал имя человека, чьи рассказы если и не содержали в себе чистую правду, то были хотя бы по большей части правдивы, однако молва, передавая их из уст в уста, делала их всё более и более невероятными.

Книга была переведена на три десятка языков! И в первые двадцать лет пополнялась всё новыми и новыми приключениями от неизвестных авторов. Но канонический текст, так сказать, золотой корпус мюнхгаузеновских историй, принадлежит талантливому перу Рудольфа Эриха Распе.

Бедняга Распе! Все его основные литературные труды преданы забвению, а эта книжка хранит его имя для потомков и почитателей. Удивительно! К этой книге он ни минуты не относился всерьёз. Написал и отдал её в печать, что называется, забавы для. Продав издателю все права на неё, он и думать о ней забыл. Книга же, написанная ради развлечения, спустя некоторое время стала в один ряд с такими шедеврами мировой классики, как «Приключения Гулливера», «Дон Кихот» и «Робинзон Крузо».

И при этом о Рудольфе Эрихе Распе, кроме основных дат и нескольких малосущественных событий, мы почти ничего не знаем. Не владеем даже элементарной информацией – о дате его рождения и точном месте захоронения. Господи! Самые известные люди помимо нескольких биографических монографий имеют то, на что в принципе может рассчитывать после того, как покинет сей бренный мир, любой простой смертный, – надгробную плиту, на которой указаны две основные даты его нелёгкого пути – день, месяц, год рождения и день, месяц, год смерти. А между этими датами маленькая чёрточка, вот такая « – », как минус. Дата рождения, дата смерти, минус жизнь! Казалось бы, маленькое тире между рождением и смертью! Тире, которое порой умудряется перечеркнуть всю жизнь или за которым прячется вся жизнь, не знаю...

 

5.

Жив барон Мюнхгаузен! Его своей книгой обессмертил Распе, предварительно сведя в могилу раньше времени сперва его супругу, а затем и самого барона! И я, отнюдь, не преувеличиваю! Лишь только книга о приключениях барона была переведена на немецкий язык, слава её распространилась по всей Германии подобно чумной заразе. Читатели умирали от смеха! А чета Мюнхгаузенов умирала от стыда и позора. Точнее, стыдилась одна лишь баронесса, а барон был вне себя от ярости! Его попытки выяснить имя автора остались безуспешны. Ему, кажется, даже имени переводчика выяснить не удалось, хотя то был человек известный. (Это мы теперь знаем, что «Приключения» были тщательно переработаны и изданы Готфридом Августом Бюргером в 1786 году.) Старый барон даже собирался судиться с издательством, но тем самым только подтвердил, что в книге высмеивается именно он, лично он и его патологическая склонность привирать!

В город начали приезжать люди специально для того, чтобы поглазеть на знаменитого вруна и фантазёра! Барон обратился к городским властям с просьбой оградить его от непрошеных посетителей, но те были бессильны перед растущим потоком туристов, считающих живого человека главной достопримечательностью города. Власти города и так не очень-то жаловали барона, который около двух десятков лет служил в другой стране, а во время Семилетней войны, войны с французами и непосредственно во время французской оккупации спокойно жил у себя в имении так, словно всё происходящее с его родиной не особенно-то его и волновало. Хуже того! Главнокомандующий французским корпусом ввиду того, что русская армия была союзной французской, выдал ему тогда, как русскому подполковнику в отставке (на самом деле, всего лишь ротмистру), охранное свидетельство, благодаря которому его имение было полностью избавлено от поборов. Городские власти теперь, напротив, принялись всячески (неофициально, конечно) распускать информацию о том, что это именно у них в городе живёт и здравствует «тот самый Мюнхгаузен», к чьему имени все немцы теперь прибавляли обидный эпитет «lugenbаron», то есть враль-барон, лгущий барон, барон-брехло…

Старый благородный барон оказался в безвыходном положении! Он готов был с оружием в руках защищать своё доброе имя! Готов был драться с обидчиками и насмешниками! Но кому бросать вызов? Каждому, кто приезжает поглазеть на тебя хоть издали? Всех приезжих не вызовешь ведь на дуэль… И всех жителей своего родного города не призовёшь к барьеру…

Да и реши он в припадке безумия пристрелить любого, кто посмеет только усмехнуться при одном его виде, и это не сняло бы проблему… Он уже стар и бессилен изменить что-либо… Теперь за ним, стоит ему появиться на улицах города, бежит свора мальчишек. Смеясь, они дразнят его обидными прозвищами, улюлюкают и швыряют в сгорбленную спину комья грязи…

Стыд и позор!

Как же ему быть, потомку древнего рода, основатель которого, некий рыцарь Гейно, сопровождал самого Фридриха Барбароссу во время третьего крестового похода в Святую землю? (Тот далёкий предок, кстати, был столь же храбр и отважен, но фамилию Мюнхгаузен он ещё не носил. Гораздо позже, когда его род почти полностью вымер – одни погибли в войнах, другие умерли, не оставив потомства, – из всех представителей рода остался только один монах, так вот этот самый монах, дабы такой славный род не пресёкся, «специальным указом был расстрижен». Он покинул монастырь и получил возможность найти себе жену и продолжить род. И вот как раз сей «бывший монах» первым и получил фамилию Мюнхгаузен, что означает «дом монаха». С тех пор на гербе Мюнхгаузенов изображён одиноко идущий по золотому полю монах с посохом.) Как ему быть? Что делать? Не сдаваться! Продолжать идти по жизни с гордо поднятой головой!

Барон нанимает дюжину крепких слуг. Они охраняют территорию поместья, никого без специального приглашения не пускают и выставляют вон всех непрошеных гостей, а если гости незнатного рода (а таких было большинство), то и хорошенько отдубасив, чтобы впредь неповадно было нарушать частную собственность его владений. Избитые граждане жаловались городским властям, порой и лично бургомистру, но вот тут уже закон был на стороне барона. Правда, они с супругой теперь стали отшельниками. К ним теперь редко кто приходил, и они тоже редко когда покидали территорию имения. Они превратились в узников своего поместья. В чужаков в родном городе. Их всё реже и реже посещают старые друзья, они словно прокажённые. Их дом стал чем-то средним между неприступной крепостью и тюрьмой... Вдоль выстроенной высокой стены, ограждающей от внешнего мира, с одной стороны дежурили угрюмые наёмники, готовые как натренированные сторожевые псы наброситься на любого, кто проникнет на территорию без приглашения, а по другую сторону вдоль стен прохаживались любопытные зеваки, мечтающие увидеть окончательно обезумевшего барона и подразнить его какой-то, как им казалось, невинной шуткой. А на имя барона изо всех уголков мира летели письма, иногда безобидные, иногда дурацкие, но нередко весьма и весьма оскорбительные… С грязными и похабными рисунками, как будто бы иллюстрирующие его былые героические похождения и мимолетные интрижки.

Баронесса не выдержала всего этого. Якобина заболела и умерла. (Они прожили вместе сорок лет! Они уже настолько сроднились, что когда обижали его, то оскорблялась и плакала за него она.) Она не смогла так стойко переносить насмешки, всеобщее порицание... Всё это подкосило её здоровье. Она почти не сопротивлялась болезни, смерть приняла как избавление от мучения. Барон Мюнхгаузен горько оплакивал её уход. Он теперь лишился единственного союзника. Остался один против всего мира. Детей Господь не дал. Оставалось доживать свой век в одиночестве. Но, видимо, это его страшно пугало и тревожило. Овдовев, барон совершил страшную глупость и окончательно превратил свою жизнь в ад.

И вот тут уж кроме себя самого, винить ему было некого! (Здесь народ попал в самую точку: «седина в бороду, бес в ребро»! Хотя лучше бы сказал: «бес из ребра»!) Над ним и так потешался весь мир. Казалось бы, «зачем дразнить гусей»? Твой далёкий одинокий предок ушёл из монастыря, а ты поступи наоборот – уйди в монастырь. Фигурально выражаясь, стань отшельником. Глухим затворником! Так нет же! Старик неожиданно даёт очередной повод для насмешек.

В 1790 году он хоронит супругу. Ему семьдесят лет. Даже по сегодняшним меркам довольно-таки преклонный возраст, а уж на то время – он глубокий старик. Он вдовствует три года. Помимо охоты и чтения никаких особых развлечений. Но с другой стороны, какие в таком возрасте развлечения? Как говорится, старость не радость, «наши дело – сторона, сиди на солнышке, грейся».

Какой там! В семьдесят три года барон женится на семнадцатилетней девице, причём весьма и весьма легкомысленной особе! Далее скандал следует за скандалом.

Звали её Бернардина! Она оказалась такой... как бы помягче выразиться? Ну, такой, горячей и темпераментной штучкой. Не обременённой стыдом и совестью! Имеющей вместо любви расчёт, но не имеющей терпения выждать хотя бы пару лет, продолжая играть роль эдакой бедной простушки, тепло относящейся к барону.

Пусть юная Бернардина и не любила старика-барона, позарилась на деньги и титул, но ведь она при этом не могла удержаться от измен. Положим, барону в семьдесят три года удовлетворять молодую жёнушку было не под силу – легче прокатиться на летящем ядре на Луну и обратно, но тут уж он сам прямо просился на комическую роль! Извольте, сударь! Рога у барона росли быстрее, чем вишнёвое дерево на голове оленя!

Бернардина не ждала мужа на супружеском ложе, когда того, так сказать, «задерживал разговорами Ньютон», она охотно делила ложе с теми, кто был порасторопнее.

Скоро выяснилось, что молодая жена беременна! Оскорблённый барон, на потеху публики, себя выставляя на всеобщее осмеяние, затеял дорогостоящий бракоразводный процесс, наотрез отказываясь признать ребёнка своим! Он не только не собирался признавать ребёнка, но и был убеждён в том, что истинным отцом является писарь Хюден, с которым Бернардина встречалась не только до замужества, но, как показывали многочисленные свидетели, и после.

Не время шутить, но в каждой шутке есть доля правды, поэтому напомню об одной народной мудрости: «О том, кто папа, знает только мама». Истину за деньги не купишь! Тем более, если от этой истины зависит, кому в результате достанутся все деньги! Это не игра слов, дорогой читатель, это игра судеб! А в данном конкретном случае игра судеб зависела от судебного решения!

Процесс длился не один месяц. Судебная машина не торопилась. Разбирательство затягивалось. Оно длилось до тех пор, пока у барона были деньги. Развод для богатых – удовольствие во все времена дорогостоящее. Это бедным нечем платить. Поэтому их и разводят всегда очень быстро. И «разводят быстро» во всех смыслах.

Родилась девочка. А судебный процесс, разорив барона, обязал Мюнхгаузена выплачивать нешуточные алименты. Но денег уже не было. Их приходилось занимать у тех немногих друзей, которые ещё оставались у несчастного барона.

Вся эта история отняла у него последние силы. Он слёг. Жена уехала за границу, и что с ней было дальше, никто не знает, известно только, что её дочь вскоре умерла, а вслед за ней умер и король лжи, как его теперь называют. А король-то был разорившимся бароном и, может, всю жизнь говорил только правду…

Хотя нет! В конце жизни, имея отменное чувство юмора, он подыграл всем тем, кто больше верил не ему, а лживой книге о нём.

Когда он умирал, за ним ухаживала одна-единственная служанка, жена его егеря. Она заметила, что у него на левой ноге отсутствуют два пальца: он отморозил их ещё в молодости, во времена своей молодости, когда находился в России. Служанка не удержалась и спросила, где и когда он их потерял. Умирающий барон не упустил возможности пошутить и серьёзным тоном сказал: «Два пальца на ноге? Мне отгрыз их медведь…».

 

6.

С тех пор его литературная слава только росла и ширилась. Весёлые рассказы о нём пополнялись в количестве. Кто только ни приложил свою руку к созданию образа? Вот он поистине коллективный труд над созданием уникального портрета литературного героя. Рудольф Эрих Распе! Готфрид Август Бюргер! За ними вслед Генрих Шнорр выпускает новую книгу «Дополнение к приключениям Мюнхгаузена». Затем за барона взялся Карл Лебрехт Иммерман! И прочие, и прочие, и прочие… К интерпретации образа знаменитого барона обращалось великое множество литераторов. Имя им – легион!

Но мне кажется, настало время перейти к самому обаятельному, самому близкому и современному барону Мюнхгаузену, чей создатель, писатель-сатирик и драматург Григорий Горин, едва только задумываясь над образом, едва лишь подступая к идее написания пьесы по мотивам книги Распе, вроде как даже и не подозревал о том, что его будущий любимый герой – лицо историческое, а не выдуманное! Ознакомившись же с фактами биографии героя, Горин делает на первый взгляд неожиданный, но оригинальный и поистине гениальный «ход конём», основанный на элементарной логике, вывернутой наизнанку: из самого известного лжеца он создаёт честного и принципиального правдолюбца, бескомпромиссного борца за истину, искренность и справедливость.

На открытии памятника Мюнхгаузену Олег Янковский, сыгравший этого героя в фильме Захарова, сказал, что, мол, у каждой страны должен быть свой Мюнхгаузен. Развивая, додумывая эту мысль, понимаешь, что далеко не случайно в Советском Союзе самые правдивые, самые точные и острые истины высказывал тот, кого все кругом поголовно считали либо лжецом, либо сумасшедшим. Всё правильно!

В Советском Союзе очень многое было шиворот-навыворот. И тот, кто позволял себе говорить правду, объявлялся клеветником, как Солженицын или Сахаров, а тех, кто упорствовал в борьбе за правду, объявляли шизиками и могли упрятать в дурдом.

Григорий Горин – верный ученик знаменитого Евгения Шварца. Это давно подметили! И не только потому что, как и Евгений Шварц, да и Бертольд Брехт, творил часто в рамках известных традиций переосмысления хрестоматийных сюжетов. Не только потому что, как и Шварц, или снова тот же Брехт, ну и, наконец (не пора ли замахнуться на нашего дорого, так сказать?) даже, не побоюсь этого слова, Уильям, так сказать, Шекспир, не выдумывал оригинальные пьесы, а перерабатывал, точнее, отталкивался от готовых, часто используемых схем ранее известных пьес. Не только потому, что уходил порой глубоко в иносказательность, но и потому, что элегантно выстраивал новое здание по старым чертежам, выворачивал наизнанку знакомый сюжет, говорил что-то очень новое и важное для себя и людей. Тут в предшественниках не только Евгений Шварц. У него были и другие косвенные учителя и живые примеры – такие мастера, как Эрдман и Булгаков. Разве нет? Да и тема, согласитесь, – «взаимоотношения художника и власти» – одна из первых в списке волнующих его художественное начало. Но Булгаков-то всегда слишком откровенно выпячивал волновавшие его вопросы! Ставил в самый центр! Шварц был осторожнее. И Горин поначалу не шибко лезет на рожон. Но – увы! – проклятый подтекст выпирает из всех щелей, хотя, казалось бы, автор действует точно как Шварц! Филолог Головчинер первым довольно метко заметил когда-то: «Отказываясь от отвлекающей внимание, актуальной, внешней – современной – конкретики в изображении событий и лиц, оба драматурга в лучших своих пьесах обращаются к возбуждающему сознание и воображение зрителя известному культурно-историческому материалу, чтобы лучше понять, что происходит в глубинных слоях массового сознания их современников». Но боюсь, Горин (а он в прошлом по образованию медик) диагноз современникам своим уже поставил. И он не задавал вопросов, а уже давал ответы. И есть ещё одно существенное различие между Шварцем и Гориным! Первый почти не изменял сюжетной коллизии. Почти ничего не трогал в последовательности событий. Его внимание было сконцентрировано на нюансах. Он, переосмыслив, осовременивал действующие лица и речь! Так же затем действовал и Леонид Филатов! По сути все они пересказывали какую-то старую версию новым улучшенным языком, в своей манере.

А вот для Горина чужой сюжет – только отправная точка. Он словно бы говорит: «Помните такое-то время и такого-то героя? Отлично! Сейчас я расскажу вам совсем другую историю! Только – внимание! За знакомыми масками совсем другие лица. И это уже наши с вами лица!».

Он достаточно вольно обходился с тем, что писали до него, и с тем, как было на самом деле. К этому мы ещё вернёмся! А пока всё же о некоторой преемственности метода. Да, Шварца вполне можно считать предшественником Горина. Но ведь и Радзинский часто брал готовые сюжеты и развивал их по-своему! Но Радзинский лавировал и между заданными характерами, и между реальными фактами лавировал… Так многие тогда делали! Тот же Пикуль! Они так строго за этим следили, что со временем за ними стали столь же ревностно следить и со стороны, и всякий раз кричать, что они (эти писаки и сочинители) ошиблись где-то, что-то важное упустили, нечто мелкое чересчур укрупнили, как-то не так осветили, или где-то там переврали историю, или далеко не всё из необходимого обдумали или, наоборот, напридумывали много всякого лишнего! Но талантливых творцов и настоящих художников эти мелочи, может быть, иногда огорчали, но не останавливали! Они словно помнили, а скорее всего, действительно знали и помнили слова великого основателя научно-художественного метода в создании исторического шедевра Юрия Тынянова. Он, автор романов "Кюхля", "Гибель Марата-Мурзы", "Пушкин", однажды поделился творческим кредо: «Там, где кончается факт, там начинаю я!».

Григорий Горин шёл ещё дальше, действовал решительнее и свободнее. С теми же с фактами обращался легко! Вероятно, понимая их истинную цену. Он, как и многие его сверстники, знал, что историю пишут победители. Они приходят на чужие земли и кладут свой асфальт лжи, сквозь который даст Бог пробьются ростки истины, но ноги уже следующего поколения затопчут и эти чудеса природы! Нет, факты его интересовали лишь постольку, поскольку их следовало знать, чтобы затем подтвердить, опровергнуть, проигнорировать, использовать, перекрутить или вывернуть…

Его Свифт читает точные сведенья о собственной смерти и тут же сам отметает их как неуместные, ненужные, лишние, мешающие ему… В конце концов, Горин только делал вид, что пишет о другой стране, о другом времени, о других людях… Шварц, допустим, тоже был весь тут, с нами… И всё прекрасно видел… Но в том-то и дело! Они пользовались практически одним методом, но были разными людьми и жили в разных условиях! И это грустнее всего. Казалось бы… Семидесятые… Ладно, после оттепели подморозило, но не так чтобы прямо умирать, коченеть, впадать в спячку! Горин наблюдал более мерзопакостные вещи, но их уже нельзя было оправдать «незнанием» или «смертельным страхом за жизнь». Времена уже вроде бы были вегетарианские – крови не требуется, дракона нет, он давно повержен Ланцелотом, а народ всё так же мелок, а то и мельче стал, и трусливому, мелкопакостному, бесхребетному бургомистру уже освобождённые граждане подчиняются столь же беспрекословно. Как некогда безжалостному Ящероподобному диктатору. Что с ними? Времена же другие теперь… Но вот тут им вешают лапшу, а они аморфно слушают… И смотрят. Наблюдают! Как бездушные твари Божьи. Божьи, но бездушные! Да видят ли они? Видят! Смотрят! Ты им крикни: «Но это же кровь!», а они ещё и аплодировать начнут. Как зрители вокруг дома, который построил Свифт! (То, что гориновский Свифт – это всего лишь навеки замолчавший Мюнхгаузен, – понятно любому здравомыслящему человеку! Недаром обоих играл у Захарова именно Олег Янковский!) Впрочем, нет, там зрители были наняты за деньги. Но однако же, странно! Во времена, когда творил Шварц, дракон сжигал, разрывал, уничтожал и калечил, и не то что за слово! За мысль! За тень мысли! А в 70-е уже и не расстреливают, и не сажают в таком количестве, и можно даже жить более-менее свободно, только «не надо дразнить гусей», а лучше всего – «стать таким, как все»! Стань как все! Сам! Добровольно! Ну, в крайнем случае, добровольно-принудительно. И всё! Большего от тебя уже не потребуют!

А большего и не требуется… Дорожка-то скользкая… На неё только ступи…

Горинский Мюнхгаузен не бунтует, не идёт против власти, ничего не требует. Но он отстаивает право быть самим собой. Всего лишь! Ничего больше! Однако для того времени просто быть самим собой – уже чересчур много! Нет, в принципе, в том ничего противозаконного нет... И антиконституционного нет... Да вообще, если честно, в этом ничего и плохого нет...

Но! Нельзя!

Как? Нельзя быть самим собой? Что за бред? Отчего, собственно?

Нельзя!

Да почему же нельзя?

Нельзя и всё!

Ну, допустим! А если он иначе не может! Если ради этого он готов отказаться от всех благ, для него это важно – быть самим собой! Даже если он – такой какой есть – кого-то не устраивает...

«Ну не меняться же мне из-за каждого идиота!» – раздражается наш герой.

«Не навсегда, – умоляет Марта. – На время! Притворись! Стань таким, как все».

Именно! Притвориться! Да, стать таким, как все, то есть как все – притворяться! Это же очевидно!

«Что ты такое говоришь? – изумляется барон. – Как все?! (Впервые на ставшую давно привычной идею всеобщего равенства положительный герой в фильме советского производства реагирует так резко отрицательно!) Как все?! Как все … Не летать на ядрах, не охотиться на мамонтов, с Шекспиром не переписываться… Как все…».

Что это значит? Не быть собой! Не быть великим!
      Кстати, то же самое английский король предлагает – предлагает! – великану Глюму в пьесе «Дом, который построил Свифт». Он говорит ему: «Опустись! Стань таким, как все!».

Можно-то быть каким угодно, но по-тихому, тайно, чтобы никто не видел, не слышал… Такое время…

Рамкопф: «Имеешь любовницу – на здоровье! Сейчас все имеют любовниц, но нельзя же позволять на них жениться! Это аморально!».

Или шиворот-навыворот, или задом наперёд, но чтобы как все! Один как все! А… все как один!

О, как же остра была пьеса! Интеллигенция валом валила на неё, пока она шла в театре, и не только из-за бесподобной игры Зельдина. В пьесе «Самый правдивый» что ни фраза – то подтекст, что ни реплика – то намёк! Аллюзии опасные да экивоки всякие…

Пусть времена и не драконовские! Но объявили же Мюнхгаузена сумасшедшим! А ведь был уважаемым гражданином, «гордость нации», ему говорили когда-то: «вы могли бы стать примером для нашей молодёжи!»… А потом, раз – и псих! Так ведь и Свифт давно и явно не в себе, и его домом, и всей его жизнью, на законном основании, руководит опекунский совет!

Только это было позже! А пока… «Вы попали в хороший дом! Здесь весело!».

Ну, комедия… По мотивам детской книжки…

Тут не так уж всё просто! А сложно обвинять, когда непросто заподозрить! Ведь чтобы разглядеть, надо было всматриваться, а в 74-м году Горин опасений не вызывал… Юморист, писал для эстрады, лёгкий жанр… Ну, шутник, конечно… Но в политику никогда не лез… Так, зубоскал… Приколист, как именуют нынче подобных людей (хотя подобный Горину, боюсь, появится не скоро)… Ну, безобидные же монологи выдавал с эстрады! «А почему повязка на ноге?» – «Сползла!». Хаханьки… «Хочу харчо!» – Оборжаться! Неуместно, конечно, но уж пускай… Ну, написал пьеску, так ведь про этого… из мультика… для детей… фантазёр там, выдумщик, хиханьки… Мюнх...хазена… Это даже не Тиль! Вот там точно что-то было не то!

Да и то верно, острый взор иметь надо, чтобы в комедии про чудака-фантазёра, в сказочке заметить такие пласты…

Эзопов язык на то и придуман, чтобы не сразу и не до всех доходило, а чтобы понять тайный смысл, на шее должна быть голова с мозгами, а не… нечто с ушками.

Пьеса ведь гениальна на всех трёх уровнях. Кого-то и верхний пласт юмора веселит, ему и без сатиры смешно. Тоже хорошо!

Но, кстати, после падения режима – пьеса, сценарий, фильм, киноповесть в отличие от множества других сатирических произведений популярности-то не утратили. И не утратят. Их философия, потеряв на время политическую актуальность, затрагивает многие вечные вопросы. И ситуативно, и смыслово, и даже на уровне цитат, которые, как известно, ушли в народ не в меньшем количестве, чем из «Горе от ума».

«Правда – это то, что в данный момент считается правдой»…

«Война – это не покер! Её нельзя объявлять, когда вздумается! Война — это… война!».

«Развод отвратителен не только потому, что разлучает супругов, но и потому, что мужчину при этом называют свободным, а женщину – брошенной».

«Чтобы влюбиться, достаточно и минуты. Чтобы развестись, иногда приходится прожить 20 лет вместе».

«Сейчас я улечу, и мы вряд ли увидимся. Но когда я вернусь в следующий раз, вас уже не будет. Дело в том, что время на небе и на Земле летит неодинаково: там – мгновения, тут – века».

И вот хорошая фраза, чтобы поставить точку в этой главе:

«Я понял, в чём ваша беда: вы слишком серьёзны. Умное лицо – это ещё не признак ума, господа!».

Хороший был бы у главы финал! Но напоследок я приготовил ещё одну цитату.

Именно эту цитату лично я вспоминаю всякий раз, когда общаюсь с некоторыми редакторами:

«Дорогая Якобина, ты же меня знаешь: когда меня режут, я терплю, но когда дополняют, становится нестерпимо».

Видали? Красотой ради неё пожертвовал.

 

7.

Настоятельно рекомендую прочесть саму пьесу. В ней есть много того, что по каким-то причинам в знаменитый фильм Захарова не вошло. А в фильме и в киноповести, что была написана уже после фильма, присутствуют места, которые в пьесе вы не найдёте.

По пьесе главному герою чуть больше пятидесяти, но он бодр, весел, любит прелестную девушку Марту, которая в конце концов, как и единственный друг, предаёт его. Предаёт в искреннем желании спасти ему жизнь. Но барон ни одному человеку не прощает предательства, какими бы благими целями или намерениями ни руководствовался этот человек. Мюнхгаузен идеалист. Любящий человек предать не может. Никогда. Ни за что. Иначе он уподобляется всем остальным, которые, если их спросить, не считают себя его врагами, желают ему добра и тоже всегда вредят ему тем, что желают барону только хорошего. Да, они хотят ему добра.

Если вдуматься – Марта предала его трижды. Как минимум. Первый раз, когда вынудила ради развода, ради женитьбы на ней отречься от всего, что ему было дорого. Собственно, отречься от себя. Он это сделал. Он стал как все. Буквально. Даже имя сменил на Миллер, всё равно что Иванов для России. «Иметь в Германии фамилию Миллер – всё равно что не иметь никакой!». Он стал торговцем. У них был дом, достаток, уважение, родился ребёнок… И вдруг она уходит. И это закономерно. Марта любила весельчака, фантазёра, чудака, человека не от мира сего… Жить с обыкновенным, скучным, приземлённым, практичным и правильным, занудным бюргером ей стало невыносимо… Он ради неё изменился, остепенился, превратился в рядового гражданина, а она уходит, поскольку такая жизнь ей «осточертела»… И тогда, «чтобы вернуть её, надо вернуть себя»! Он снова готов стать самим собой, и на этот раз готов идти до конца, он – натура цельная, компромиссов не признаёт, и когда надо отречься от своей жизни, то он это делает сразу и полностью, буквально похоронив себя заживо, а уж если решает быть самим собой, так без всяких оговорок, без хитростей, без условий, бесповоротно; он готов вернуть свою жизнь, даже если ради этого придётся умереть. Она решает, что это слишком высокая цена, и предаёт его снова. Лишь бы он остался в живых… Она так его и не поняла! Жизнь сама по себе, как некое присутствие в этом мире, эдакое существование, его не особенно-то интересует: ему не так важно быть, как быть самим собой.

Тут попробую продемонстрировать, насколько обоснованно моё, скорее всего, завышенное мнение о себе как о тонком знатоке женской психологии. Я подозреваю, женщины или вовсе могут не согласиться с тем, что Марту следует обвинять в предательстве, или возразят, что он, мол, тоже хорош, такой-сякой, эгоист самовлюблённый, думает только о себе, а не о том, каково было ей посылать его на верную гибель. А что всё это время чувствовала она? А сколько ей пришлось перенести? А подумал ли я о том, что она, наоборот, превосходно его изучила и была прекрасно осведомлена, что он её не простит, но даже ценой потери его доверия и любви она готова спасти его! Об этом не думал?!

Думал, милые женщины, думал! Так ведь тем и хороша пьеса Горина, что в ней, как и в нашей жизни, конфликты случаются не только между людьми! Не менее страшные конфликты бушуют и в глубине каждого человека! Сколько раз наш эгоизм испытывал на прочность нашу любовь к ближнему? Сколько раз наша нерешительность, а то и откровенная трусость пережимала глотку желанию честно, вслух высказаться против какой-нибудь несправедливости? Сколько раз мы готовы были покривить душой ради всеобщего благополучия? Сколько раз мы становились перед выбором – карьера или дружба, дело или семья, выгода или чистая совесть, правда или душевное равновесие?

Мюнхгаузен Горина и сам не лишён недостатков. Если начать разбирать его моральный облик и поведение, то в них мы, безусловно, обнаружим немало недостатков и ошибок. И всё это исключительно благодаря тому, что он у Горина вышел необыкновенно живым, настоящим.

Он очень сложный герой. С ним далеко не всё так ясно, как кажется.

А каким сложным человеком покажется он вам, если вы честно представите себя его другом, сыном, женой… Или представьте его самого, со всеми его прибабахами, своим соседом, каждое утро в шесть часов отправляющимся на подвиг, до десяти разгоняющим облака, а ближе к обеду стреляющим из ружья по уткам через дымоход. Одно дело следить да наблюдать за ним, читая о нём или смотря фильм, и совсем иное дело, когда вы сами являетесь постоянным живым свидетелем его чудачеств и розыгрышей.

Со стороны он великолепен! Честен, храбр, справедлив и принципиален. Благороден. Романтичен. Неутомим. Ловок. Начитан и умён. И не только умён, но и остроумен… А также мудр… Вы скажете, что я начал повторяться! Мол, говорил, что умён, теперь, что мудр… Что вас смущает, не понимаю?! Ум – это ум, а мудрость – это ум, помноженный на жизненный опыт и разделённый на боль, обиды и утраты. Но при всём при этом он почти никогда не унывает.

Стоп, стоп, стоп… Стоп! Как так – никогда не унывает? Периодические приступы уныния его одолевают! Он, конечно, чудаковат. Возможно, даже с придурью. Но он не полный шизоидный идиот, приходящий в телячий восторг от собственного мычания… Да, он может веселиться напропалую, чтобы только не застрелиться как-нибудь… ровно в шесть… В шесть утра или вечера? – Ровно в шесть дня!

А что? Может, он не выносит одиночества и безделья и как только ощущает приближение очередного приступа депрессии, тут же начинает вытворять чёрт знает что, лишь бы занять себя и других, стреляет из пистолета, подгоняя стрелки на три часа вперёд?.. Ведь вот же одна из показательных деталей – каждый выстрел барона прибавляет к реальному времени один час. Счастливые люди, насколько я могу судить, склонны время замедлять, а то согласны его и вовсе остановить, дабы растянуть наслаждение, а барон время упорно подгоняет. И пастору жалуется на часы: «Удивительно медленный механизм».

Я мог бы доказать, что он далеко не счастливый человек, каким предстаёт перед нами. Скорее, наоборот. Горинский Мюнхгаузен – самый несчастный из всех собратьев по литературному миру. Совсем другой разговор, что он почти никогда не показывает своего уныния. Поскольку горд! Насмешки его не беспокоят, а вот жалости он бы не перенёс…

Внимательный читатель, а вероятно, только такой и дочитал до этого места, так вот, внимательный читатель, по-видимому, как раз сейчас и вспомнил: ещё на старте нашего марафона я уверенно заявил, что Мюнхгаузен мне близок и понятен. Вспомнив сие, внимательный читатель беспардонно поинтересуется: уж не ассоциирую ли я себя с ним, и не возомнил ли я, будто у меня столько же достоинств, сколько у барона? Отвечаю со всей серьёзностью, на какую способен. Нет, у меня с Мюнхгаузеном не так уж много общих черт, а из его достоинств у меня лишь часть. Да притом меньшая часть! И я солгал, когда заявил, будто Мюнхгаузен мне понятен и близок. Он мне безмерно интересен – это да! Но он не так уж прост для понимания!

Любит ли он Марту?

Допустим, вы настаиваете на том, что любит безусловно! Тогда я переформулирую вопрос. Любит ли он её настолько, чтобы жертвовать собой так же смело и не раздумывая, как он жертвует собой ради себя самого? Ради своей чести?

Боюсь, он из тех фанатиков, для которых дело жизни выше личных отношений!

Далее! Не ошибся ли он, выбрав себе в подруги ту, что не равна ему по объёму личности? Ведь если вдуматься, то Марта мещанка. И предел её мечтаний – тихий мещанский уют… Якобина, хоть она и отрицательный персонаж, но глаголет истину, бросив мимоходом презрительно:

– Дочь аптекаря – она и есть дочь аптекаря!

Барон Мюнхгаузен безусловно ненормален, как и все гении. Он болен. Дочь аптекаря не вылечит барона, а лишь снимет на время симптомы и облегчит боль, но затем, когда действие аптекарского снадобья закончится, болезнь проявится с тройной силой!

Я говорю это в смысле переносном. Но ведь и саму пьесу можно и нужно понимать как сборник притч.

Даже фантазии барона – готовые притчи!

… – … И тогда я схватил себя за волосы и рванул… А рука у меня – ух-у-ху – крепкая, а голова – слава Богу – мыслящая! И вытянул себя из болота!

(Тут всё предельно ясно! Это проще нагорной проповеди! Наше счастье в наших собственных руках! Но надо думать головой, прежде чем действовать. И во время действия голову включать обязательно!)

А что там дальше?

– Вы утверждаете, что человек может поднять себя за волосы?

–  Обязательно! Мыслящий человек просто обязан время от времени это делать.

(Господи! Да на основе заповедей барона Мюнхгаузена можно проводить мастер-классы и писать книжки для занятий по внутреннему росту!)

И это я так, наугад, практически вслепую, беру первое, что вспоминается!..

История с косточкой от вишни. По сути, что посеял, то пожнёшь! Ты отправляешь в мир вишнёвую косточку – мир встречает тебя вишнёвым деревом! А выстрели он пулей? Что бы он имел спустя год? От мёртвого оленя уши?

Горин понимал, люди хотят правды! Ему, и таким как он, так не хватало правды, что даже Мюнхгаузен у него отстаивает право говорить так, как есть!

Горин, через Мюнхгаузена, обижался:

– Но я же сказал правду!

А время (в образе бургомистра) объясняло:

– Да Бог с ней с правдой! Иногда нужно и соврать! Да, да, соврать!.. Господи, такие элементарные вещи приходится объяснять барону Мюнхгаузену!

Это уже не шутки! Барон будет говорить только правду, всегда и везде, как бы неправдоподобно она не звучала!

И он говорил только правду!

Да, он утверждал, что общался с Софоклом! И тот подписал ему папирус! Он же объяснил, что он жил в Древней Греции! И сказал дураку-священнику, что, возможно, и тот тоже жил в ней, просто он этого не помнит.

Горин и сам верил, что каждый человек жил уже когда-то. И жил неоднократно. Его Мюнхгаузен это точно знал. И сохранил об этом память.

Шутовство? – Да! И мудрость! То, что отличает людей от животных и сближает нас с богами! Смех и разум!

Тут уже из юмориста и сатирика на мир смотрел настоящий философ…

А настоящая философия живёт вне времени… И герои философские, к примеру, ницшеанский Заратустра, или платоновский Сократ, они не одномерны… Их не так уж легко понять… Не то что играть…

Ясен только подход Захарова к роли Мюнхгаузена. Захаров, отвечая на вопрос Янковского, как играть барона, рассказал притчу.

Распяли, дескать, одного беднягу, прославляющего жизнь за то, что болтал лишнее и был весел не в меру, раздражал чрезмерным оптимизмом! И вот висит он, распятый на кресте… К нему подходят и спрашивают: «Ну как?». А он отвечает: «Спасибо! Очень хорошо! Только вот улыбаться больно!».

Янковский словил образ. Он играл того, которого распинают, а он, хоть ему и больно, только улыбается… А порой и смеётся!

То, что можно высмеять, то уже не так страшно.

 

8.

Детальный анализ и разбор пьес великого драматурга и сатирика, писателя и мудреца Григория Горина ещё ждёт своего часа и своего учёного.

И мы будем ждать! Мы никуда не спешим. Потому что впереди у нас, как и позади нас, целая вечность!

Потому что смерти нет! Вспомните «Дом, который построил Свифт». Великий ирландский декан, как и Горин, тоже был мудрецом и сатириком! И фильм о нём следовал сразу за фильмом о Мюнхгаузене! Как там было сказано? «В этом доме умирают все, и не умирает никто!».

И Григорий Горин не умер. Более того, ему ещё только предстоит родиться в будущем!

И это так и есть, несмотря на то, что 15 июня 2000 года его оплакивали родные, близкие и друзья. Искренне оплакивали, словно он и вправду умер. А он просто ушёл. Ушёл от нас совсем не старым человеком шестидесяти лет.

Он, наверное, устал. И взял отпуск. За свой счёт. Жизнь-то штука тяжёлая. И смерть не легче. И он вполне мог бы повторить за своим любимым бароном:

– Господи! Как же умирать надоело!

А может, кто знает, и тут дело принципа! И дело чести!

Так было надо!

Век тёмного прошлого он осветил своей светлой личностью, фейерверком искромётных шуток, негасимым огнём своего творчества… Тьма рассеялась… Пришла пора ему уходить…

Ничего страшного! Так он, наверное, мысленно успокаивал себя. Ничего страшного! Может быть теперь «пойдёт новый отсчёт»?

А если вновь всё пошло по кругу, то мы уже знаем, придёт новый Свифт, новый Булгаков, новый Горин…

Если со злом нет сил бороться, зло необходимо высмеять, тогда оно перестанет внушать уважение и страх…

 

Послесловие

 

Валерий Хаит, знавший лично Горина, прочитав эссе, сказал мне, что жена моего героя Любочка Горина только недавно ушла… И добавил: «Представляю, как бы она была счастлива, прочитав ваш текст»… А ещё он попросил убрать одно некорректное слово, которое я использовал, написав: «Эзопов язык на то и придуман, чтобы не сразу и не до всех доходило, а чтобы понять тайный смысл, на шее должна быть голова, а не ж…». Я заменил плохое слово на «нечто с ушками»… Просто Хаит сказал, что Горин никогда не злоупотреблял бранными словами… «Грише бы это не понравилось»…

А когда эти восемь маленьких главок эссе прочёл один редактор – весьма уважаемый и солидный человек, – он, после продолжительного молчания, насупившись, спросил:

– Ну, и к чему этот игривый тон и неуместные шуточки? Ведь вы, Алексей, затрагиваете в данном эссе весьма острые вопросы. Вы же сами своим ироническим отношением обесцениваете глубокую и дорогую для вас вещь. Неужели вы этого не понимаете? Или, может, я чего-то не понимаю?

Я не знал, что мне ему ответить…

Я и сейчас не знаю, что сказать…

Да, тут есть и острые вопросы, и вечные темы, и умные мысли… Во всяком случае, я искренне на это надеюсь... Да, работая над эссе, я провёл не одну бессонную ночь… И да, мне важно поделиться с умными людьми тем, что мне дорого… Всё это так! Но я не понимаю, почему о серьёзных вещах нельзя говорить в шутливом тоне?! Тем более, что главный герой этого «произведения» – Мюнхгаузен! И стало быть, это не только уместно, но и оправданно, а то и – рискну позволить себе это утверждать и на этом настаивать – исключительно необходимо!

Однако, и ныне как встарь, если ты злоупотребляешь юмором, то всерьёз к тебе мало кто отнесётся!

Зато как важны мне эти немногие! А всем остальным уже давно всё сказал горинский барон Мюнхгаузен: «Я понял, в чём ваша беда. Вы слишком серьёзны! Серьёзное лицо – ещё не признак ума! Все глупости на свете делались именно с этим выражением лица! Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!».