Лев РЯБЧИКОВ 
Лев РЯБЧИКОВ
ЯБЛОНЯ-РОССИЯ
Россия! Свет твой золотистый
От древнерусских куполов
Звучит, как чистый зов горниста
И как бряцанье кандалов.
А над полями безысходно
Дымится утренний туман –
Твоей Судьбы высокородной
Непостоянный талисман.
И оттого мне так тревожно
За то, что будет впереди.
О, будь Ты трижды осторожна,
Не оступись, не повреди
Свой нимб Избранницы Небесной,
Несущей Лад и Доброту.
Останься навсегда Невестой,
Подобной яблоне в цвету.
Я верю: что бы ни сулили,
Чем ни пытались б угрожать –
В Тебе всегда достанет силы
Высоко голову держать.
И, испытав Тебя на прочность,
Завидуя Твоей Судьбе,
Отступники поодиночке
Вновь на поклон придут к Тебе.
* * *
Возвратился я в Россию,
Путь преодолев с трудом,
И прибрал по-русски дом.
Разместил, как мог, красиво
Фото бабушки и деда,
Штурмом бравших Крым в двадцатом,
В шлемах, с сидором солдата,
Лица – в отблесках победы.
А потом был Крым подарен,
Скинут с барского плеча.
Чайки ссорились крича:
«Вновь у Крыма новый барин!»
Было время Крым вернуть,
Но пугали бар холопы:
Разорён, мол, Крым и пропит,
Нечего принять на грудь.
Но опять в цвету сады.
Март, как май, – в сплошных знамёнах.
Развернули их колонны,
В давние ступив следы.
Странно: путь вёл всех нас к дому,
В общий, всех нас, отчий дом,
За Кубань, за Тихий Дон,
К своим близким и знакомым.
Нам теперь в семье родимой
Плюнуть раз – собрать застолье:
Лук и ломти хлеба с солью,
Ящик «Путинки» любимой.
Скажет мне товарищ мой:
«Мы с георгиевской лентой.
Первый тост – за Президента,
Нас позвавшего домой».
«А ещё, – я встрепенусь, –
Сколько сможем, мы осилим –
За красавицу Россию,
Мать её – Святую Русь».
РОДИМЫЙ НАШ
Уже, поди, с избытком плах,
Чтоб языки у нас отсечь,
Чтоб ненавистная им речь,
Как кровь, засохла на губах.
Да, к урезанью языков
Мир за столетия привык,
Но нет мечей и резаков,
Чтобы отсечь родной язык,
Которым названы вокруг
Леса, деревни, города,
Который мордой щучьей вдруг
Проткнёт гладь тёплого пруда.
Который всё перевернёт,
Коснувшись сердца и души,
И вдаль за счастьем позовёт,
И эхом упадёт в тиши,
И на котором шепчем мы
В ушко девчоночье признанье.
От Судака до Костромы
На нём горюют с придыханьем
О быстро прожитых годах
И о живой воде колодцев,
О тех, кто жизнь свою отдал
За ту, что Родиной зовётся.
Конечно, разум не вместит
Его словарь и говор новый,
Но красным словом угостить
Мы гостя всякого готовы.
И гость завистливо вздохнёт,
Признав, что наш язык изыскан
И украшает женский рот
И в спор мужчин привносит искру.
Он в нашу плоть и кровь проник,
И в плач, и в смех, и в каждый вскрик.
И тем поистине велик
Родимый наш родной язык.
* * *
Люблю внимать трансляциям из храмов:
Там столько чистых русских лиц
Прекрасных женщин и девиц,
Их единенья панорама.
И слёзы выжимает грусть
О том, что это мимолётно,
Что скрытно пребывает Русь
В миру, где разнороссов потных
Настолько стиснулись ряды,
Что ни вздохнуть, ни переждать,
Как в марте, в чёрный день беды –
В день погребения вождя.
А вскоре и великороссов
В «семью народов братских» влив,
«Высовываться» запретив,
По сути, сбросили с откоса.
И жизнь устроили иначе.
Везде засилье полукровок,
И поймы, где пасли коровок,
Отведены чинам под дачи
На их к природе склонный вкус.
Ты столько выстрадала, Русь, –
Нашествия и гнёт, и казни.
Но всякий раз был красный праздник –
Победы русской торжество,
С сиренью, с юною листвой…
На русских, смогших победить,
Венки возложат, чтоб забыть.
* * *
Не надо в русскость обряжаться,
Как в USA сбежавшие евреи.
Ведь подобает русскими рождаться
От русских баб, зачавших без затеи
На сеновале, в свадебной постели,
Обняв кто – барина, кто – мужика…
Всегда судьба нам жёстко стелет
И редко нянчит на руках.
Но мы от этого лишь крепче,
На столько, что дивимся сами,
Когда засветится вдруг венчик,
Обычно скрытый волосами.
В утробе матери извне
Мы впитываем веру в Бога.
Её не выжечь на огне,
Как снег, не сбить с плеч на пороге.
Она в душе у нас и в плоти,
Как раньше, прежде, так и ныне –
В любви, в застолье, на работе.
А без неё совсем иными
Рождались мы б в своей глуши.
Суть – в сердце, обращённом к Спасу,
А русскость – не особость расы,
А излучение души.
* * *
Дитя войны… Звучит, пожалуй, странно,
Как будто я рождён был той войной…
А ведь она, не вняв, что возраст ранний,
В свою игру сыграла и со мной,
Оставив рядом бабушку мою,
А всех иных, как буря, разметала.
Одних под Курском распылив в бою,
Судьбу других, как леску, размотала…
Когда я мёрз от воя самолётов
И взрывов, сотрясающих наш дом,
Склонялась бабушка: «Ну, что ты?
Войну мы как-нибудь переживём».
Мы ждали, когда в мире распогодится,
Терпели голод, и разор, и страх,
И бабушка была, как Богородица,
С младенцем на натруженных руках,
Пока во двор на выцветшей трёхтонке
Ни прибыла к нам с фронта тишина…
Я – не дитя войны, я был ребёнком,
В которого и целилась война.
* * *
Посвящается Ай-Тодорскому маяку
Светломорен маяк, озирающий даль
Беспричинно зелёным глазом, –
То скользнёт в его взгляде печаль,
То в нём пыхнет вселенский разум.
И уж точно тогда до души он проймёт
Капитана, когда настороже
Он к биноклю всем зреньем прильнёт
И увидит всё то же, всё то же:
Чёрствый берег в обломках волн,
Крыш обкусанных черепицу,
Чернослива незрелую вонь,
Над птенцами наклонную птицу.
А маяк… Он, должно, геометр.
Отсчитав до опасности мили,
Луч наводит на всякий предмет,
Пока сумерки их не смыли.
Тогда ночи велит он: «Чиз!»
И сверкнёт на неё фотовспышкой.
Капитан ему крикнул: «Лучись!
Без тебя будет многим крышка».
Он приметил: жмёт сердце шторм,
И вот-вот он вскобенит волны.
Тот пойдёт жирным рыбам на корм,
Кто подставит свой борт невольно.
И уже – только волны и мрак.
Как в потоп, они смыли сушу…
Но лучом их проткнул маяк –
Шлёт надежду зелёную душам.
Всё же кто-то уйдёт на дно.
Их маяк лучом перекрестит.
Остальным долго жить суждено,
Потому что маяк – на месте.
Потому что льёт свет во мглу,
Где мы путь свой торим над бездной…
Вот и я так тебе моргну,
Когда жизнь вдруг толкнёт нелюбезно.
* * *
Уж – время. Мы вперёд подводим
Старинной выправки часы.
Они всё медленнее ходят
И служат больше для красы.
Но мы-то знаем, что их время
Идёт как в древние века,
Когда о кремень била кремень
Ещё не ловкая рука.
И всё же вылетали искры,
Из них и выдували пламя,
Чтоб избежать в потёмках риска
Растерзанными быть зверями.
И время явно не спешило.
Согревшись около костра,
Мозг извлекая, кость крушило,
Под чресла шкуру распластав.
Вещунья, злясь, наворожила
С охоты принести калек…
Тогда недолго люди жили,
Но длился год, как ныне век.
А что теперь? Куда несёмся?
Почто всегда спешат часы?
Влиянье пятнышек на солнце
Иль чёрной в жизни полосы?
Да нет. Скорее, так исправней
Промчать без остановки век,
Чтоб выбить на надгробном камне:
«Родившись, умер человек».
* * *
Художник тот, кто видит мир
Как ад и рай, ужасным и прекрасным,
Кто выдаёт за правду миф
И вводит нас в искус опасный
Судьбу поставить на колени
И палец кой-куда засунуть,
Кто отделяет тень от тени
И на смерть палача засудит,
Кто лапает за грудь Природу,
В лес за грибами заманив,
Поскольку тёплая погода…
Но, как и всё, и это – миф.
Художник – вечный мифотворец,
И что причудится ему,
И Пастернак, и Блок, и Мориц
Несли на свет, швыряли в тьму.
И там, и тут, как оказалось,
Достаточно всего ломалось,
А если что и оставалось –
Такая малость.
Такая малость.
И всё-таки её хватало
Порой на многие века…
Все соглашались с тем, что мало,
Но малость эта – высока,
Восходит до иных галактик
И в рой слепляет сонмы их.
Вот так всесилен стих галантный,
Когда он настоящий стих.
Всесильны и собранье звуков
И пастораль на полотне.
До мифа далеко науке,
Хоть жмётся к мифу всё плотней.
Но миф настолько ирреален –
Не расщепить, не разогнать.
К душе он разумом припаян.
Ну а с душой не им играть,
Ловцам частиц и мнимых кварков,
Готовым мир весь распылить,
Но записи Матфея с Марком
И в звёздных топках не спалить.
КРАСОТА, КОТОРАЯ НЕ СПАСЁТ
Нам выдают за красоту
Ту, что не только не красива,
Но от которой за версту
Несёт продажностью спесивой.
Для случки ей подходит храм,
Для выражений чувства – «вау».
Всех древних генофондов хлам
В неё, как в сточную канаву,
Швыряли, лили из горшка,
Из вёдер ночью вытрясали,
И эта смесь исподтишка
На сцене объявилась в зале.
Потом шагнула на экран,
Размножилась, распространилась…
Она везде – передний план,
Она учить нас научилась.
Теперь она – наш эталон,
Краса с фальшивыми грудями.
Нет голоса? Не нужен он,
Когда всё тело перед нами.
Нас закрутила кутерьма,
Её секс-звёзды и поп-арты…
Должно быть, мы сошли с ума,
А вместе с нами – психиатры.
ГРЯДЁТ
Народ всё ищёт приключений…
Да полно, вряд ли он – народ.
Толпа, возжаждав развлечений,
Которая весь мир сотрёт.
А то, бывало, на корриду
Несётся впереди быков,
И зазевавшийся вдруг лидер
Окажется промеж рогов.
Кровь брызнет. И от вида крови
Толпа барьеры разнесёт.
Навыкате – глаза коровьи.
От возбужденья всю трясёт.
Тореадор, блюдя обычай,
В животное воткнёт клинок,
Чтобы окрасить кровью бычьей
Арены золотой песок.
Ещё! Ещё! Чтоб эти брызги
Летели в самый верхний ряд,
Где дамы, со смешком и визгом,
Им подставляют всё подряд.
Как запах крови нос щекочет,
Въедаясь в лёгкие и в печень!
Ещё чуть-чуть – толпа захочет
Горячей крови человечьей.
И жажда изнутри наружу
Попрёт, безудержностью муча.
Калигула ей будет нужен,
А может, фюрер или дуче.
И если встречь ей попадётся
Поэт или бистро хозяин, –
Сойтись с толпою им придётся,
Или она их растерзает.
И так вот, всех в себя вбирая,
Она идёт, она гудёт,
Сжигая лавки и трамваи…
И – революция грядёт.
* * *
Европа млеет от фашизма,
И этому – приметный признак:
Любовь к нацистам Украины.
Легонько их толкает в спину:
«Марш на Россию – на восток.
Gott с вами. Ну, а с нами – Бог».
А как ведь в груди себя били:
Увы! Мол, нелюдями были.
Увы! Людьми топили печи.
Но память их недолговечна.
И вот молодчики со свастикой,
Как перед камерой на кастинге,
Вновь по-нацистски руки тянут
И замыслы не держат в тайне:
Поляков, русских и евреев
Топтать ногами, не жалея,
Давить во славу Украины,
Гнать прочих в лагерь, как скотину.
Чтоб под командою чинуш
Шло распыление их душ.
Но может всё пойти иначе –
Европу в лагеря запрячут
И, проводя эксперименты,
Заставят кушать экскременты –
Узнать, годятся ль на прокорм,
Чтобы включить в реестры норм.
Европа жить под сапогом
Всегда любила и врагом
Считала всех, кто жить не любит,
На Русь всегда кривила губы:
Самостоятельна, вольна,
Европе – первый враг она.
Как к туфле папы, к мокасинам
Припав, Европа голосила:
«Пинайте нас, о, повелитель,
Хоть в хвост, хоть в гриву, как хотите.
А нам под вашею подошвой,
Лизнув её, приятно тошно».
Лижи, Европушка, лижи –
Усерднее, как надлежит.
Авось позволит он, как знать,
Повыше что-то облизать.
Европа пыль со щёк стряхнула
И дряблой старостью дохнула,
И потянула руку: «Хайль!»
Ну, что ж, коль хочешь, подыхай,
Бандеровцами расчленённая,
Коктейлем «Молотов» спалённая..
Они, твой труп швыряя в яму,
Отметят: «Баба – как Обама».
* * *
Фашисты вновь терзали Краснодон,
Чтоб с «Молодою гвардией» покончить.
Взорвать музей, поскольку прочно
С тем временем нас связывает он.
Он в памяти удерживает лица
Красивых девочек и мальчиков серьёзных,
Не убоявшихся запретов грозных,
Решившихся с врагом сразиться.
Простые, звонкие, родные имена:
Олег и Уля, Люба и Серёжа.
Ломали кости им, с живых сдирали кожу…
А ныне злее времена,
Лютей потомки тех нацистов.
Заваливают трупами следы –
Их прадедов преступный знак беды
В посёлках, городах и в поле чистом.
И этих тоже тянет на восток,
К богатствам в кладовых России.
«Нах остен!» – те нацисты голосили,
За что и преподали им урок.
Урок забыт. Пора его напомнить.
И этих приведут в наручниках на суд.
И от него не спрячешься в лесу
И в зарослях латвийской поймы.
Ну а кого найдёт народ,
Тех за ноги повесят полюбовно,
Измеряют, чтоб было ровно,
Отрежут и засунут в рот.
Неймётся им, а им – судьба:
За всё единственная плата –
Смерть в форме русского солдата,
И гнить костям их не в гробах.
И КАНУТ В ЛЕТУ
Своё лицо Антихрист нам явил
В парламенте на родине Бандеры,
Оно черней чумы, страшней холеры.
А с ним, пока ещё без крыл,
Два выкреста, два змея,
Которым – свастику на грудь,
И вся фашистская их суть
Попрёт, оскалясь и зверея.
Они пока что не пытают,
Не рвут зубами трупы жертв,
Но вся война – на их сюжет,
По их приказам убивают
Детей и женщин, жгут дома,
Взрывают церкви и больницы.
Надеются: война продлится,
Пока мир не сведёт с ума.
Свихнется, думают, Европа,
Вновь превратится в третий рейх,
Америка, взрастив их всех,
По их команде будет топать,
Ракеты направлять туда,
Куда ей выкресты укажут.
Антихрист разозлился б даже,
Что в этом нет его труда.
И всё-таки ему противно
Скрываться в теле подлеца,
Который собирает гривны
На операцию лица.
Воюют, грабят… И боятся:
Вдруг выйдет из себя Россия.
Укрыться где, куда податься –
Нет силы против этой силы.
Антихрист не найдёт оболов,
И выкресты потонут в Лете.
Он запустил гулять по свету
Взамен им вирусы Эбола.
* * *
Париж чернокожий, Москва – полукровка…
Смешенье языков и рас?
Заметно: повсюду идёт заготовка
Назначенных к гибели масс.
Ведь афро-французы, еврее-славяне
И смесь азиатов с мордвой
Масонам однажды дадут основанье
Отправить нас всех на убой,
Поскольку любое смешение крови
Срывает всемирный процесс
Создания самых элитных условий
Для чистопородистых, без
Каких-либо примесей чуждой породы,
Без хромосомного всякого хлама,
Для тех, кто ведёт исчисление рода
От пращура, от Авраама.
Опять в крематориях станут сжигать
Нечистых евреев с Востока,
Не мучая, каждую юную мать
Лишат родового истока.
Не станут рожать
чешки, немки и польки,
Не станет плодиться Китай…
Как будто косой проводили прополку,
И значит, всей жизни той – край.
Останется жить чистокровный народ
С геномами чистого Ротшильда…
И что с ними дальше произойдёт?
Да вряд ли чего хорошего!
Природа не терпит ни в чём пустоты:
Потомки убитых евреев
С Германией ныне, как с девкой, на «ты»,
С Давида звездой флаг их реет.
Составят они «золотой» миллиард?
А, может, совсем они сгинут,
Ведь нам неизвестно, какой авангард
Возьмётся смешать нас всех с глиной?
Травой зарастут погребения наши,
Когда астероид на них упадёт.
Сметёт города он и горы распашет,
А новый Адам породит новый род.
Крым