Александр КЕРДАН. ИСПОВЕДЬ ДАНТЕСА. Фривольная поэма

 

Александр КЕРДАН

ИСПОВЕДЬ ДАНТЕСА

Фривольная поэма

                                      

                               До чего ж он, однако, живуч,

                              Из Бордо пресловутый французик.

                                                                   Александр Драт

Блистательные замыслы лелея,

С бессонницею ладить не умея,

Затеял я поэму о любви…

И что мне откровения кого-то?

Охота, лишь когда двоим охота

И хмель весенний буйствует в крови.

А что любовь? Ужели только в книжках

Она – удел мечтательных мальчишек

И девочек, спешивших повзрослеть?

А в жизни – только выдумка за этим,

Чтоб в результате появлялись дети,

И «полюбить» – синоним «захотеть»?

А «полюбить навек» – синоним «очень»…

 

Но жизнь людская той любви короче,

Что настоящей принято считать!

Ведь полюбить – не то, что печь оладьи,

Тут речь идёт о самом главном ладе,

Когда ты пред самим собой – не тать

И пред людьми и Господом безгрешен…

И чудятся мне косточки черешен

У той дуэльной памятной черты…

И что душе чужие откровенья,

Когда и смерть не будет избавленьем

От покорившей сердце красоты!

И что душе?..

                      Да, видно, всё же надо

Для постиженья смысла или лада

Чужой мундир напялить на себя,

Принять совсем немодную личину

(Сейчас, коль офицер, то – не мужчина…),

В герое антипода возлюбя,

Завоевать презрение потомков…

Пуститься смело в путь по грани тонкой,

Когда и честь, и совесть на кону…

Ну что же, с тем, перекрестясь, начну.

 

ЗАВЯЗКА

Ещё я сам не ведаю начала.

Ещё при родах мама не кричала.

Ещё мой пращур не посеял нас…

Ещё земля планетою не стала,

Но, я уверен, даже в этот час

Была Любовь

                     рассеянна во мраке,

Она сводила звёзды в зодиаке

И Божьею улыбкою зажглась.

Была Любовь.

                     Иначе бы откуда

Протуберанцев плазменное чудо –

Явилось Солнце, оживляя тьму,

Всё подчинив свеченью своему?

Откуда бы луга зазеленели,

И ящеры бронёю зазвенели,

И влагой заплескался океан?

И, в свой черёд, средь прочих

                                    тварей Божьих

Возникла та, что на Него похожа,

И был иной виток развитью дан.

 

Была Любовь

                     опредь Адама с Евой

И памятного яблочка, что с древа

Их якобы попутал змей сорвать…

Была Любовь. Она уже витала…

Я сам ещё не ведаю начала.

Но, может, так и надо начинать.

 

* * *

Завязка у поэмы очевидна:

Два мужика, и одному завидно,

Что у другого – милая жена.

Красавица бесценная, она –

Ему совсем не пара…

Это мненье

Не подлежит, наверное, сомненью.

(Хоть в мире все сомненью подлежит!)

Но здесь – иное. Геккерн тут вмешался

И на крючок истории попался:

В России в бедах всех виновен… МИД!

По крайней мере «Память»[1] так решила б.

И все грехи лукавому пришила,

Ведь шила-то в мешке не утаишь.

Мы разобраться в истине сумеем,

Нам наплевать, что Геккерн был евреем

И «голубым» вдобавок, но…

                                             Шалишь!

Сейчас приличней «голубым» назваться,

Только б под красным стягом не остаться.

И под фашизма знамя не попасть…

Из Сциллы пасти да в Харибды пасть!

 

Всё это – мифы, равнозначно – сказки,

Но есть иная версия завязки.

Один  из них – мессия и поэт,

Второй – бездарность со смазливой рожей.

И пусть при эполетах он, но всё же,

Хоть звёздами осыпь, таланта нет

Иль неизвестен нам, по крайней мере…

И вот уже вам – Моцарт и Сальери.

И можно прогнозировать итог,

Который не предвидит даже Бог.

 

Но я завязку завяжу иначе.

А вдруг – любовь повинна тут?

                                                    Что значит                                                       

В любви людской и зависть, и талант?

А вдруг – совсем не светский флирт всё это?

Что значит, что она – жена Поэта,

А воздыхатель – просто дилетант?

Кто право дал его судить за что-то,

Коль он влюбился вовсе без расчёта,

Хотя и офицер, а не пиит?..

Я сам в любви своей – космополит

(На простынях мы все – космополиты:

Поэты, диссиденты, замполиты,

И даже в рясе – добрый херувим –

И тот в любви не может быть иным)…

Ах, я безумца в страсти понимаю,

Когда я стан девичий обнимаю,

И убеждаюсь в те мгновенья я:

Там, где любовь, там родина моя!

…И кажется, душа не из железа,

А из железа всё, что за душой…

И мнится мне, что в шкуре я чужой

Был в прежней жизни не собой – Дантесом.

 

КУЛЬМИНАЦИЯ

Я в прежней жизни, верно, был Дантесом,

Чтобы платил по счёту в этой я…

В России, пусть ты не поэт – повеса,

Уже считай, что мальчик для битья.

А если, грешным делом, иностранец

(Но Пушкин-то, меня простите, кто?),

То первую красавицу на танец

Ты пригласить не смеешь ни за что!

В сужденье этом повод есть для спора,

Ведь лад французский вечно здесь в чести.

Но русофильство, грозное как порох,

Держава держит про запас, в горсти.

От лавочника до премьер-министра

Следы его найдутся без труда…

Нужна лишь искра, маленькая искра!

И что тогда? – Увидишь, что тогда…

Здесь страшен бунт бессмысленный,

                                                     кровавый,

В котором никому не будет славы

И не достичь победы никогда,

Пока в сердцах безумствует вражда,

И баррикадой делятся держава,

Знакомый город, двор отсель досель

И часто даже брачная постель…

 

Ужели снова загорится пламя,

Чтоб всё опять до основанья снесть?

 

Но мы своим умом богаты сами,

У нас на всё своё сужденье есть!

Нас «Искрами» теперь не запугаешь,

Цена у искр уже совсем другая.

В валюте, с добрым дядей посреди…

Он скажет нам, что ждёт нас впереди.

Поскольку, в оправдание прогресса,

Мы – сфера закордонных интересов,

С любой из наших домородных бед,

Где президент со спикером в раздоре,

И не понятно, кто мудрее в споре,

Где и Совет Верховный, как комбед!

А дядя Сэм, от умиленья тая,

Страной нас недоразвитой считая,

Пришлёт кусочек мыла к Рождеству

И пожеланья искренние, чтобы

Мы магазины называли «шопы»…

Что и осталось нам, по существу.

 

К чему об этом речь веду в поэме?

Устав, как все, от распрей и полемик, 

Я всё ж не в силах одолеть в себе

Любовь к гробам отеческим и к дыму,

Что связывает нас, как пуповина,

С Отчизною неласковой.

                                          В судьбе

Моей полынный дым приятен…

И пусть на солнце нашем столько пятен,

Что и не сосчитать без ЭВМ.

Оно – моё!

                 И как бы ни назвали

России дым – отеческие дали

Я не продам вовек и не проем,

И променять на жвачку не намерен,

Хоть добрый дядя в этом и уверен.

Он поддержать, как пионер, готов

Правление любое и блокаду

И шелестом дензнаков, и прикладом,

И нотами сиятельных послов,

На радио-известия – цензурой,

И на прилавках – поп-макулатурой,

И суррогат-продукцией – кино…

Кампания продумана давно,

Как хорошо написанная пьеса,

Ещё тогда, когда я был Дантесом,

А не пиитом, как теперь пришлось…

 

И потому, должно быть, обошлось,

Была мне ссылка за дуэль расплатой,

Но ведь не на Кавказ и не в солдаты.

Туда, где горы, где всегда пальба,

И месть за месть, и вечная борьба

Во время наше и во время оно…

Там под ислама ветхие знамёна

Иль под хоругви древние Христа

Встают мужчины, позабыв о жёнах,

И, будто в допотопные лета,

Уже им проще брать булатом злато

И жён чужих, в чужих домах распятых

Перед глазами связанных мужей.

Уже им легче убивать невинных,

Чем к Господу на суд идти с повинной,

Которой всем не миновать уже…

Меня война покуда миновала.

Не пал я на афганских перевалах

И в дни резни, продолженной у нас,

Когда Афганистаном стал Кавказ.

Я не убит ещё на радость всем:

Политикам, издателям, блудницам…

Но – не спешите.

                          Рано веселиться…

Уже мне скоро стукнет тридцать семь.

И пусть не на Кавказе, не в Кабуле,

Моя давно уже отлита пуля.

А повод будет найден без труда:

Послать туда, неведомо куда,

Чтоб врезал правду-матку я о жизни

И чтоб нашёлся вовремя указ

О том, что мной написанный рассказ –

Есть клевета на милую Отчизну

Иль на того, кто выше всяких правд

(И потому не может быть не прав)…

Зачтутся в деле также три доноса

По, так сказать, любовному вопросу

(Шерше ля фам, точнее, се ля ви…)

О том, что я – космополит в любви,

В постели не за этих, не за тех,

А лишь за демократию утех…

Там слыть вполне пристойно демократом,

Пока всё поднимаешь без домкрата.

И не страшат тебя ни съезд, ни путч,

Покуда ты желанием могуч…

А что за этим? Ясно – я виновен.

К штыку перо не приравнять иное.

И остаётся: завязать глаза…

Но, может, не вести о мрачном речи?

Иных уж нет, а мы – ещё далече

От той команды: «Пли!»

                                 Я лично – «за»!

И верю: повод есть для оптимизма…

Ещё не отошли от коммунизма,

Ну, а капитализм – когда дойдём?

Мы тему интереснее найдём.

 

…Чуть не забыл, ведь я же был Дантесом.

И слыл влюблённым по уши в неё…

Творенье Божье иль уловка беса –

Нечаянное счастие моё?

 

* * *

О, как мы с нею радовали тьму

Слепыми поцелуями и дрожью,

Что выше клятв наивных, полных ложью,

Что выше слов…

                               Зачем и почему

Тьма так спешит скорее стать рассветом,

Раскаяньем – сплетенье наших рук?

Сюжет провинциальный, но на это

Мне сетовать, ей-богу, недосуг:

Провинция – любви моей столица.

В столицах извели любовь давно

На браки по расчёту…

                                       Там жениться –

«Прописке на жилплощади» равно.

А если уж с безродным породниться,

То это – мексиканское кино!

И я, признаться, грешен: 

                                   в ностальгии

По женщине, которой рядом нет,

«Марии» преснопамятный сюжет

Урывками смотрел, пока другие

Меня не поманили имена.

Но в этом «Санта-Барбары» вина.

А в целом виновата мелодрама:

– Онегин, я другому отдана, –

Не часто так сейчас вещают дамы…

Ну что ж, пришли иные времена.

Я их судить не вправе и не волен,

Вакансией Онегина доволен.

 

* * *

Чудесней чуда женщины в России,

А около неё – ещё чудней!

В Варшаве и в Париже иже с ней

Давно уже не водятся такие.

Я, к слову, сам в Париже не бывал,

Для встреч предпочитая сеновал…

 

Какие ласки на духмяном сене,

Когда от комарья вам нет спасенья

И от стеблей, что колют невпопад,

То в спину ей, то вам, простите, в зад…

Но искупленьем этих всех уколов

Во всё, что, я страшусь заметить, голо,

Но не смущает ни её, ни вас,

Здесь любят, будто бы в последний раз.

 

А в первый?.. Мы в любви так неумелы,

Но ведь не в технике же секса дело,

А в том, какие комплексы в тебе…

Мужчинами становятся в борьбе

С самой природой, с похотью начальной

Пред красотою женской, гениальной…

 

Томясь одним желанием постичь

Всю глубину различий, данных Богом,

Мальчишками мы в щёлочку убого

Её выслеживали, словно дичь.

Спросить не смея маму и отца,

На улице внимали анекдотам…

Про «это» слышал что-то от кого-то –

Был путь познанья пройден до конца.

Когда же приводили под венец

Девчонок тех, которых в жёны брали,

То о любви ничуть не больше знали,

Чем в щёлку наблюдающий юнец…

 

А дальше всё зависит от удачи…

Смешно и стыдно.

                            Так или иначе,

Уже ступенька преодолена.

Не девочка она, но не жена,

Уже с тобою связана порукой…

И учатся быть трепетными руки,

И губы произносят имена,

Порой не те, что мы хотели слышать.

Но в первый раз жена даётся свыше,

Какая б ни была за то цена.

 

* * *

Мне повезло – я был воспитан мамой

(В какой из жизней – не понять теперь…),

И рвущийся из подсознанья зверь

В подкорку загоняем был упрямо

Моральными сужденьями о том,

Что неприлично всё ж крутить хвостом.

Что до сих пор на белом свете есть

Понятия такие: долг и честь.

И что пристало так же жить сейчас,

Как жили предки сто веков до нас,

Из первобытного изыдя леса,

Ещё тогда, когда я был Дантесом…

Когда мне пофартило, повезло

Влюбился я всему и вся назло

В ту женщину, которой дорожу я,

Забыв, что полюбил жену чужую.

Космополит в любви, наивно рад,

Забыл о том, что сам давно «рогат»

И письмами подмётными испытан,

Пред подлостью мне близких беззащитен,

Как перед Конституцией судья,

Вакансией Онегина доволен,

Я не судим пребуду, не судя

Других за то, что выше нашей воли.

 

В конце уже мерещится развод…

В котором кто из нас теперь не дока?

У Дома Белого милиции обвод:

И снять – тревожно, и оставить – плохо.

Как бесполезно к мужу лезть в карман,

Чтоб отыскать любовную записку,

Когда уже разлука близко-близко,

И жизнь не завершится, как роман,

Прекрасной сценой, где простив друг друга,

В объятия бросаются супруги.

 

Ах, я и сам с разводами знаком

Не понаслышке и не на примере

Друзей моих, забывших о карьере,

И телепередачи, где закон

Один для всех и вовсе не как дышло…

На шкуре испытал своей, так вышло,

Любви отрыжку, счастия финал,

Как ветер тот, что бурей пожинал.

 

Одно отрадно: без пилы двуручной,

Которой пилят, ведь вдвоём не скучно,

И телевизор, и тряпичный хлам,

И даже книги – строго пополам.

Ещё приятней, что не нацпричины,

В которых наш серпастый паспортина

И чуждое гражданство – лишь предлог –

Нас развели, как Русь и Украину,

Чтоб Черноморский флот – любви итог,

Как общее дитя, на части рвали…

Мы, слава Богу, распрей избежали,

Когда, вообще, их можно обойти!..

Вчерашний день, за всё меня прости!

 

О завтрашнем задуматься полезней…

Мучительные приступы болезни

Одолевать с годами научусь.

О, память наша, ты подобна бездне,

Куда сорвавшись, до смерти лечу!

Но видно, мне помучиться охота:

Цепляюсь за попавшийся мосток…

Когда бы на дуэль хоть вызвал кто-то –

Я сам себя, чудак, убить не смог.

Но стало не хватать у нас Дантесов,

Как, впрочем, и прекрасных Натали…

Встречаются, конечно, поэтессы,

Но, Боже правый, с ними сам шали:

Я столько водки выпить не сумею

И потому вдругорядь уцелею.

В любви традиционно – сирота,

Своё сиротство трудно изживаю.

Легко влюбляюсь, долго остываю.

А позабуду – снова пустота…

 

И в этой пустоте звучат, как месса,

Слова о том, что сам я был Дантесом

И сам любовь свою я расстрелял

(И в этом кульминация поэмы)…

Виновных нет, коль виноваты все мы,

Сражая нашу память наповал,

В Россию целя, вольно иль невольно.

Нам больно, коль любимым нашим больно,

Пусть даже безответен тот порыв…

История сорвёт любые маски,

Но это не конец ещё – развязка.

Покуда жив Дантес – и Пушкин жив! 

 

РАЗВЯЗКА

Я не убит, я жив, на радость всем

Дворовым жучкам, поднебесным птицам

И маски сбросившим

                                     знакомым лицам…

Но – тридцать семь,

                    мне скоро – тридцать семь…

И Лермонтовым, в свой черёд, не став,

И Пушкиным быть тоже не успею.

Но ждёт Пророка все века Расея

И верит в гений, как солдат в устав.

 

А гении, пророки не родятся

Из чрева лжи, на простыни из роз.

Они как язвы старые гноятся

На теле Правды, вставшей во весь рост,

И этим гноем исцеляют раны

И, умирая, дарят Правде жизнь…

Пророком быть во все века – не рано,

Но в свой короткий век поторопись,

Пока ещё тебе отпущен срок

И не нажат судьбы тугой курок,

И друг, что секундантом быть обязан,

Остановить тебя ещё не смог.

 

Я дружбою, как пуповиной, связан

Со светом белым, с родиной моей…

Космополитство чувств, души пристрастья,

Постелью ограниченное счастье

Здесь ни при чём, я – не о том, ей-ей!  

 

Мужская дружба – разговор особый,

Здесь друг пред другом равноправны оба.

И тут взаимность, право, не во вред.

Сильнее кровного по сердцу братство,

Плечо, к которому могу прижаться,

Покинув тесный круг житейских бед…

 

И я, в плече таком ещё уверен,

Перед самим собой не лицемеря,

Страшусь пред другом вдруг предстать как тать.

И кажется сильней любви всё это,

И даже самой лучшей, мной воспетой,

Что настоящей принято считать…

 

Но вот вселенская завыла вьюга,

И с другом мы не поняли друг друга,

И стала ощутимее черта,

Та, за которой, мелочи итожа,

Мы целим в то, что нам всего дороже,

Доверье распинаем, как Христа.

Испытывая дефицит доверья,

Мы выпускаем из подкорки зверя,

Способные уже на беспредел,

Из первобытного изыдя леса,

Когда впервые в друге я Дантеса,

Словно в себе, отчаясь, разглядел…

И кто виновен, если всё одно?

Иль женщина как кошка промелькнула,

Иль истина в бокале утонула,

Разбавленная импортным вином,

Иль закружил мозги нам принцип ложный,

Но примиренье стало невозможно,

И выбора – не встать под выстрел – нет:

Зрачком ознобным смотрит пистолет.

Кровь горяча и чуть заметна ранка…

Меня на шубе друг относит в санки

И мчит куда-то, чая довезти…

Я выстрелил «на воздух», не жалея,

Что так и не назвал любовь моею.

Вчерашний день, за всё меня прости!

 

За то, что был порой в чужой личине,

Что не к лицу поэту и мужчине,

За то, что быть пророком захотел

В отечестве своем неименитом,

Предпочитая слыть космополитом,

Всё ж не пропил его и не проел.

В угоду моде, что у нас настала,

На лоскутки не резал одеяло

И не тянул за угол на себя,

Внимая иноземному совету…

В Россию верил, в нынешнюю, в эту,

В ней ту святую женщину любя,

Которая, даря мне жизнь, кричала

И будет для меня всегда причалом

И здесь, и за границей бытия.

Где есть надежда всё начать сначала,

Пока храню любовь души кристаллом,

Покуда сам храним любовью я.

 

ПОСТСКРИПТУМ

Я обещал поэму о любви

Да не одной – двум женщинам, мне милым…

Обет исполнить недостало силы

И буйства, что безумствует в крови.

Хотел о главном,

Да вмешались тут

Политика, иные катаклизмы…

А что любовь?

Она идёт от жизни,

А жизнь туда идёт, куда ведут.

 

Я доброю цензурою ведом

Прекрасных глазок, внемлющих мне ушек,

Готов не слышать залпы правых пушек,

Стреляющих в совсем не правый дом,

Поверив, что Гоморра и Содом

Есть порожденье нашего былого…

 

Я милым ушкам дал недавно слово

Всё ж до любви поэму довести.

Любовь одна достойна интереса,

Но в ней постскриптум – миссия Дантеса,

А он в России до сих пор в чести.

 

1993

 

 

 

---

[1] Национал-патриотическая организация в России в конце ХХ века.