Михаил АНИЩЕНКО (1950 - 2012). МНЕ ЭТА БОЛЬ ДАНА НА ВЫРОСТ... Стихи

 

Михаил АНИЩЕНКО (1950 - 2012)

МНЕ ЭТА БОЛЬ ДАНА НА ВЫРОСТ...

 

* * *

Время сбилось с извечного круга.

Все пророчества воспалены.

На лице у любимого друга

Я увидел оскал сатаны.

 

Я ушёл, я сбежал из вертепа.

Я уехал за тысячу вёрст.

И нашёл на околице неба

Небольшой деревенский погост.

 

Ночь тревожно могилы багрила,

По оградам скользила, рябя…

Друг мой плюнул на эти могилы,

Не заметив, как плюнул в себя.

 

Пахло чем-то растаявшим, древним,

Что не может шуметь и блистать…

Захотелось родную деревню

От вчерашних друзей опахать.

 

Но тревожно шумели сирени,

И почувствовал я, что кругом

Возникают и кружатся тени,

Говорят на наречье чужом.

 

Я не знал и не ведал, откуда

Эти чёрные люди пришли.

Но уже улыбнулся Иуда

Из высокой, как небо, петли.

 

Тени шли, словно тени, неслышно,

Расползались вокруг, как мазня.

И подумал я: – Боже Всевышний,

Почему Ты оставил меня?

 

И крестил я орду пучеглазью,

То в бессилье, то в ярость впадал,

Позабыв, что Господь перед казнью

Даже сыну руки не подал.

 

* * *

Русь наполнилась звоном.

Средь убранств золотых

По церковным канонам

Выбирали святых.

 

Причисляли их к сану,

К принадлежности крыл,

Напускали туману

Из огромных кадил.

 

Ликовали берёзы

И орлы над Москвой.

И невольные слёзы

Истекали рекой.

 

Но морозом по коже

Я почувствовал дых:

– Значит, Господу тоже

Назначают святых?

 

Значит, Сам он не может

Выбрать лучших людей?..

И морозом по коже,

Словно финкой злодей.

 

Кто сказал? И откуда

Этот глас прозвучал?

Может, в Храм наш Иуда

Незамеченным встал?

 

Но и ныне, как ножик

Я ношу меж бровей…

Что же, Сам он не может

Выбрать лучших людей?

 

* * *

В тот день, когда прощальный август

Замрёт на гибельной меже,

В последний раз метнётся Фауст

За тем, что продано уже.

 

Бледнея встанут святотатцы

И под позёмкою ворон

В последний раз вопьются пальцы

В оклады стареньких икон.

 

И в тот же час охватит сушу

Высоким гибельным огнём.

И мы, не продавшие душу,

Среди небес захолонём.

 

Во тьму тартар идут убийцы,

И тот, кто грабил без стыда,

И тот, кто мог за них молиться,

Но не молился никогда.

 

* * *

Прощевай, моя опушка,

Прощевай, тропа в бору!

Ухожу… Но, словно Пушкин,

Весь я тоже не умру.

Положил себя, как требу,

Я на камешек лесной…

Журавли летят по небу,

Словно ангелы – за мной.

В час распада и распыла

Грешный мир нам не указ.

Не страшусь… Всё это было

И со мною много раз.

Поклонюсь Борису, Глебу…

И над Родиной святой

Буду гром возить по небу

На телеге золотой!

 

* * *

Поздно руки вздымать и ночами вздыхать.

Этот мир повторяет былые уроки.

Всюду лица, которым на всё наплевать,

Всюду речь, у которой чужие истоки.

 

Я закрою глаза, я закроюсь рукой,

Закричу в темноте Гефсиманского сада:

– Если стала Россия навеки такой,

То не надо России… Не надо… Не надо.

 

Перепуганный насмерть, забытый в ночи

Посреди иудейского вечного царства

Я пойму перед смертью: кричи не кричи,

А придётся пройти через эти мытарства.

 

Что ж, идите, идите к подножью Креста,

По такому знакомому следу мессии…

Было грустно, евреи, вам после Христа,

Погрустите немного и после России.

 

* * *

Выйду к берегу устало,

Заслоню лицо рукой…

Мать честная! Волга стала

Пограничною рекой!

 

Вековой разлад итожа,

Под ногой моею, тля,

Как шагреневая кожа

Тает русская земля.

 

И опять в ночном тумане,

Погляди-тка, Симеон,

Точат стрелы басурмане,

Коим имя – легион.

 

Запах пота, кокаина,

Безнадёга и тоска…

Волга. Матушка. Чужбина.

Пограничная река…

 

ИОСИФ

Был звёздный час. Был час прощальный.

Горела вещая звезда.

Иосиф, старый и печальный,

Был ростом меньше, чем всегда.

 

Он и робел, и запинался,

Не зная толком, что сказать.

Он так устал, и так боялся

Марию к Богу ревновать.

 

Она, любимая, светилась,

Как дети светятся во сне,

И ниже уха жилка билась,

Живая жилка, как у всех.

 

То головой она качала,

То тихо плакала во мгле…

Иосиф видел в ней начало

Всего, что будет на земле.

 

И звёздный час был час прощальный.

Младенцу было меньше дня.

Но кто же выдохнул печально:

– Пошто оставил ты меня?

 

Никто тот голос не услышал.

Вздохнул Иосиф: – Ничего… –

И встал с колен, и тихо вышел,

Как будто не было его.

 

* * *

Боже правый! Пропадаю!

Жизнь пускаю на распыл.

И не помню, и не знаю –

Как я жил и кем я был.

То ли был бродягой, вором,

Жалкой похотью хлюста,

То ли я, как чёрный ворон,

Не оплакал смерть Христа.

У прощального причала

Полыхает вечный свет!

Нет конца и нет начала,

Середины тоже нет…

И как жертвенная треба,

Я на призрачном торгу

Всё расплачиваюсь с небом,

Расплатиться не могу.

 

* * *

Помню тихий рассвет Святогорья,

Дух пшеничный и рыбий жар…

На прощанье иконку Егорья

Подарил мне отец Макар.

 

Много лет с той поры пролетело.

И безжалостно, как на войне:

Чья-то совесть, как порох, сгорела,

Чья-то честь – догнивает на дне.

 

Время бедствия, время оргий.

Чёрный змей завладел Москвой.

На иконке моей Георгий

Закрывает лицо рукой.

 

* * *

                                    Александру Громову

Не кричите, мои пароходы,

Не зовите меня в никуда.

Полюбил я в последние годы

Всё, что адом казалось всегда.

Словно хан отпустил из неволи

На хромом и бесхвостом коне…

Но ни злости, ни злобы, ни боли –

Ничего! – не осталось во мне.

И смотрю я на Родину слепо,

Превращаясь в немыслимый взгляд…

Так на землю, наверное, с неба

Нерождённые дети глядят.

 

* * *

Я устал от тоски. Я не сплю.

Я стою у окна. Замерзаю.

Боже мой! Как я мир не люблю,

Как устройство его презираю!

За окошком взбесившийся век

Пожирает родную планету.

И поверить, что я – человек,

Всё труднее бывает к рассвету.

 

* * *

Слова забываю. И путаю числа.

Но я понимаю – в них не было смысла.

 

Сгорай же в печи заповедная книга!

Ты хуже татаро-монгольского ига!

 

Я понял вчера на родимом причале,

Зачем эти дали так долго молчали.

 

Я всё понимаю легко и сурово.

Но больше ни крика. Ни стона. Ни слова.

 

Прощай же навеки тетрадь со стихами.

Мой голос заблудший стихает, стихает.

 

И даже молитва всё глуше и глуше

За милую душу. За милую душу.

 

ПРЕДТЕЧА

В небе облако качалось.

Пёс обиженный скулил.

Снег кружился. Власть кончалась.

Ирод голову клонил.

 

Он шептал: – Ещё не вечер… –

И понять не мог никак.

Что вся жизнь теперь – предтеча.

Деньги – мусор. Власть – пустяк.

 

Ирод мёрз, не мог согреться,

Меч хватал. Шептал: – Пора! –

В Вифлееме все младенцы

Поседели до утра.

 

Кровь детей. Резня и сеча.

Тихий ропот, пересуд…

Так закончилась предтеча,

Начинался Страшный Суд.

 

* * *

Хотя б напоследок – у гроба,

Над вечным посевом костей,

Подняться на цыпочки, чтобы

Стать выше проклятых страстей.

Подняться туда, где и должно

Всю жизнь находиться душе.

Но это уже невозможно,

Почти невозможно уже.

 

* * *

Милый брате Аввакуме,

Повторилось всё у нас.

Птица-ворон веет в думе,

Рвёт на части Божий глас.

 

Вновь везде никониане,

Торжество мирского зла…

Возрождается в тумане

Тень двуглавого орла.

 

Всё, как есть, исчадье ада

В древний Кремль забралось…

Русь в конвульсиях распада

Доживает на «авось».

 

В богохульствии да глуме,

В колдовстве да ворожбе…

Милый брате Аввакуме,

Забери меня к себе.

 

* * *

Стучит по дороге слепой посошок,

Зима, как дыхание ада.

Как больно и грустно, что я пастушок

Большого заблудшего стада.

 

Грехи и сомнения бродят во мгле,

Витает не дух, а потреба.

И нас прижимает к холодной земле

Высокая ненависть неба.

 

Заблудшие овцы… Так будет всегда.

Ведь нет и надежды на чудо.

Ещё мы не знаем, что вспыхнет звезда,

И горько заплачет Иуда.

 

Он в детской кроватке проплачет всю ночь.

Он будет зверёнышем биться.

А тот, кто сумеет простить и помочь,

Ещё только завтра родится.

 

И я поднимаю заблудших овец.

Мне большего в жизни не надо.

Куда мне вести это стадо, Отец,

Куда мне вести это стадо?

 

* * *

                         Сергею Сутулову-Катериничу

Платон, Орфей, наяда, нимфа –

Темнее самых тайных троп…

Не знаю я, что значит рифма,

Чем пахнет дактиль или троп.

 

Звучит «любовь», потом «разлука»,

И «дым, встающий без огня».

Я повторяю слово «мука»,

И мука мучает меня.

 

Брожу по лесу до рассвета,

Тону в тумане золотом.

Но всё, что есть, уже не это,

И всё, что помнится, не то.

 

Летят над просекой деревья,

Дрожит над ивами луна,

Я прихожу тайком к деревне,

И долго плачу у окна.

 

А там, за тоненькою шторкой,

Сидит красавица швея…

И снова кажется прогорклой

Вся жизнь бродячая моя.

 

Я вою. Холодно и звёздно.

Почти неслышно тает мрак.

И почему-то слово «поздно»

Сжимает сердце, как кулак.

 

Овраг и сад, и хата с краю,

Ночные окна в серебре…

И я когтями раздираю

Чужие раны на себе.

 

Я бомж, скиталец и калека,

Я вою в небо и во мхи;

Я волк, убивший человека,

Всю жизнь писавшего стихи.

 

Мне эта боль дана на вырост,

Как будто страшное родство;

И небо полностью открылось

Уже для воя моего.

 

* * *

До луны, до ночных петухов,

В разнотравье родного заречья,

Мне б отречься от всех стихов,

От погибельной тьмы отречься.

 

Сколько можно вот так, навзрыд,

Принимать освящённое благо?

Я ведь знаю, как ты на разрыв

Поддаешься легко, бумага.

 

Сколько можно судьбу свою

Загонять, как коня, до предела?

Ведь в цветущих садах соловью

Никакого до этого дела!

 

* * *

Я жить хочу. Я умирать не стану.

Я всех чертей из дома разгоню.

И на рассвете, как травинка, встану,

И никого ни в чём не обвиню.

 

Я жить хочу, хотя и не умею…

Но, став травинкой, видимо, смогу.

И осенью спокойно пожелтею,

Как все другие травы на лугу.

 

А что душа? Душа душою будет.

И тихо воспаряя надо мной,

Она грехи навеки позабудет,

Как боль и страх – излеченный больной.

 

ПОХМЕЛЬЕ

Лучше ад, чем такое похмелье.

Нет дверей, чтоб уйти из него…

Мать честная! Грядёт новоселье.

Жизнь подводит черту «итого».

 

Вот окно нараспашку. Верёвка.

Можно бритву и яда достать.

Что за чёрт! Недопитая водка

Мне надежду пытается дать.

 

Ну попробуй ещё полстакана,

Ну накапай с зелёного дна!

Но на чёрные створки капкана

Так похожа фрамуга окна.

 

Я допью, докурю сигарету…

Ну и что там, в итоге, окно?

Да прыжок к ледяному рассвету,

Где давно уже всё решено.

 

* * *

Мне нравится лунная сырость,

Что дождик строчит и поёт,

Как будто одежду на вырост

Мне мама на кухоньке шьёт.

 

Высокая топится печка,

Беспечен и молод отец,

И тихо стоит на крылечке

Неведомый день-реченец.

 

А дождик всё тише и тише,

У бабушки слёзы текут…

И я уже знаю, что Мишей

Сегодня меня назовут.

 

Я плачу: мне некуда деться.

Куда ни посмотришь – родня.

И смерть из отцовского сердца

С восторгом глядит на меня.