Александр БОБРОВ. ДЕРЖИ ПОВЫШЕ ЗНАМЯ! К 75-летию Юрия Кузнецова

 

Александр БОБРОВ

ДЕРЖИ ПОВЫШЕ ЗНАМЯ!

К 75-летию Юрия Кузнецова

 

Снова выступает из февральской тьмы образ вольного сына раздольной Кубани, который родился 11 февраля 1941 года, накануне мрака войны, а после службы на солнечной Кубе ворвался в литературную жизнь Москвы, в русскую поэзию со стихотворением о погибшем отце, и потом отразил самую тёмную пору ХХ века – распад великой державы, но написал: «И вместо точки я поставлю солнце!». В армии Юрий Кузнецов служил связистом, и это сейчас воспринимается как символ. Кузнецов узрел разломы, провалы и прорехи духа, из которых надвигалась тьма, и стал, как всадник-гонец из стихотворения "Знамя с Куликова", уходящий от погони и связывающий разрозненные войска, выносить русское знамя из невиданной битвы. Всадник спасал на теле изодранный стяг, «чтоб поздние дети могли латать им великие дали и дыры российской земли». Нашу землю продолжают безжалостно дырявить, а потому объективно роль поэта-провидца должна возрастать, но вся политика СМИ и культурных институтов сегодня такова, что пророки остаются не востребованы. А зря! Вот идёт в программе «Право голоса» обсуждение ближайшей судьбы ЕС и Шенгена, и профессор Елена Пономарёва вдруг приводит в качестве ёмкого аргумента строфу Кузнецова:

И что же век тебе принёс?

Безумие и опыт. 

Быть иль не быть? – таков вопрос. 

Он твой всегда, Европа…

 

Как злободневно! – всегда её вопрос, но сегодня и впрямь кажется, что от Европы провидение потребует окончательного ответа на гамлетовский вопрос. Или вот в стихотворении, посвящённом Станиславу Куняеву, он написал пророческие строки до всякого признания, что идёт страшная война – информационная, гибридная, бесовская – и постиг её вековую разрушительную бездну:  «Потому что Третья ми­ровая // Началась до Первой мировой». Кстати, этот поэтический афоризм начисто опровергает суждение президента Путина и крики шоумена Жириновского, сводящиеся уже неоднократно к тому, что если бы не большевики – Россия стала бы победительницей в Первой мировой. Нет! – и сама разваливалась, и союзнички по Антанте, но уже враги по Третьей мировой – не дали бы. Увы, и сегодня на этой войне солдаты Слова, певцы Империи, укрепляющие дух защитников – не нужны, они шельмуются или замалчиваются. Тут гражданская школа поручика Лермонтова или георгиевского кавалера Гумилёва вытесняется филологическими изысками, кружевами Мандельштама и Бродского. Но характерно признание Евгения Рейна, которого Иосиф Бродский называл своим учителем: «Кузнецов, как всякое очень крупное явление, в общем-то, вышел из тьмы, в которой видны некие огненные знаки, которые мы до конца не понимаем. Нам явлен поэт огромной трагической силы, с поразительной способностью к формулировке, к концепции. Я не знаю в истории русской поэзии чего-то в этом смысле равного Кузнецову. Быть может, только Тютчев?! И я нисколько не преувеличиваю. Может быть, и современная критика ещё не понимает поэта. Он – поэт конца, он – поэт трагического занавеса, который опустился над нашей историей… Он силой своего громадного таланта может сформулировать то, о чём мы только догадываемся».

То есть и в чуждом ему лагере признали гениальность Кузнецова, но СМИ позорно промолчали даже о преждевременной смерти надорвавшегося поэта в мрачном ноябре 2003 года. Он работал с неистовой силой, отринул все вредные привычки и пустое времяпровождение, писал труд о поэзии, свою главную поэму «Путь Христа», где хотел «представить Христа живым человеком». О плодах сих духовных исканий были разные суждения, но поэма была опубликована в «Нашем современнике» с благословения о. Дмитрия (Дудко). Вообще, многолетняя работа в главном русском журнале – особая и последняя глава в жизни Кузнецова. Она родила сильную книгу поэта и главного редактора «Нашего современника» Станислава Куняева «…И бездны мрачной на краю. Размышления о судьбе и творчестве Юрия Кузнецова», которая вышла в Году литературы и стала, конечно, главным исследованием этой удивительной и неразгаданной судьбы. Откликаясь на неё восторженной рецензией, критик Андрей Канавщиков вдруг решил противопоставить мудрой любви Куняева мои воспоминания: «…Можно привести пример из Александра Боброва. Который тоже очень любит Юрия Кузнецова, но который предпочитает любить не Кузнецова как конкретного автора, с оригинальным лицом, неповторимым почерком, с собственной биографией, но любить, как придуманную им икону. Бобров предпочитает просто не замечать то в Кузнецове, что не близко его мировосприятию. «Мы сидели с Юрием Кузнецовым в памятном «пестром зале» ЦДЛ в перестройку, когда уже начала трещать держава, и на мой вздох «Не удержать…» Юрий играл желваками и почти кричал: «Нет. Только держава – от Тикси до Кушки. До Кушки!», – так эмоционально выстраивает собственную вселенную Бобров. Хотя реально нужно ещё поискать другого автора, который бы так много в позднее советское время писал о распаде, разрыве семейных, родовых связей, который бы был столь апокалиптичен, столь бездноцентричен, как Юрий Кузнецов…». А я разве этого не вижу – не описываю силу его апокалиптического лиризма? Но он не желал верить в крушение империи! И вообще, почему-то сегодня у русских литераторов в крови: сталкивать друг с другом поэтов, даже глядящих в одну сторону и поющих об одном. Зачем какие-то иконы?! Неужели затем, чтобы мы проиграли Третью мировую? Именно об этом и предупреждал поэт в стихотворении «Сухое зло», возвращаясь к образу выносимого из боя знамени:

Копошится звёздный муравейник.

Все дороги отягчают дух.

Зло и сухо думает репейник

Обо всём, что движется вокруг.

Цепким зраком он следит за нами,

Хоть о нас не знает ничего.

Всё-таки держи повыше знамя,

А не то он вцепится в него.

 

С точки зрения чисто филологической, Кузнецов сказал о себе сам: «Всё, что касалось меня, я превращал в поэзию и миф. Где проходит меж ними граница, мне как поэту безразлично. Сначала я впитываю мир и вещи мира, как воду губка, а потом выжимаю их обратно, но они уже становятся другого качества. Я осваивал поэтическое пространство в основном в двух направлениях: народного эпоса (частично греческого), русской истории и христианской мифологии». С точки зрения поэтической и философской – Кузнецов неисчерпаем и ещё ждёт своего прочтения. Сегодня не его время, но точку ставить рано, недаром он предвещал:

В этом мире погибнет чужое,

Но родное сожмётся в кулак…

 

Не знаю, кто как, а я больше всего жду этого спасительного пророчества Юрия Кузнецова.