Любовь БАЕВА. КАКИЕ ПЕТЛИ ПТИЦА РИСОВАЛА! Из сборника стихов «Перекати-поле»

 

Любовь БАЕВА

КАКИЕ ПЕТЛИ ПТИЦА РИСОВАЛА!

Из сборника стихов «Перекати-поле»

 

* * *

Во сне бутон парил, огромный, росный,

Тугим жгутом завернуты края.

По Божьей воле утром светоносным

Привиделось мне собственное «я».

 

Душа моя его узнала прежде,

Чем разум смог понять и оценить.

Я сыпала зерно в слепой надежде

Бутон мой истомившийся открыть.

 

Но дерзости моей веселый пыл

Бутона сердце взору не раскрыл.

Исчез, растаял гость необычайный.

Осталась мгла, сиреневая мгла,

Простор незабываемый, бескрайний

И радости бесплотных два крыла.

 

ОСЕННЕЕ

Мудрости нет и в помине,

Как там себя ни тревожь.

Только ледышкою стынет

Гордости ломаный грош.

 

Да непокорная радость

Дыбится. Форменный срам.

В дни воровского парада

Радоваться ли нам.

 

Но неподвластно рассудку

В сумрачном мире обид

Нежность цветет незабудкой,

Радость жарками горит.

 

СОСЕДИ

Он не согласен был со мной,

Как управлять родной страной.

И лидер был ему милей

Не мой и не родни моей.

Я поднял грозный автомат

И без прицела, наугад

Дал очередь. Он выходил,

И с ним его сынишка был.

 

Теперь в траве они лежат.

Соседа неподвижный взгляд

Застыл на мне. Его руке

Не прикоснуться к араке!

Его змеёнышу-сынку

Не ухватиться за луку.

Фу, наконец, они мертвы,

А мы правы! Сто раз правы!

 

Но почему ручей умолк?

Теперь завыл! Да это волк!

Он воет! Воет! Злая пасть!

Сосед, ко мне! Не дай пропасть!

Хохочет с ветки соловей:

 

– А я – ничей, ничей, ничей!

Взмах автомата – по ручью!

По хулигану-соловью!

И вот они уже молчат,

И не поют, и не журчат.

Беззвучно открывая рот,

Моя жена меня трясет.

Отдай мне звуки, мой аллах!

Узнал я, что такое страх.

Весь мир живой вокруг молчит,

Лишь телевизор говорит

И вторит радио ему.

Сосед, ты где? Я не пойму…

Присесть, послушать или нет?..

Ты почему молчишь, сосед?

 

ЧЁРНЫЙ ЗНОЙ

Зноя злого ладони.

Купол неба во мгле.

Истомленные кони

На отвесной скале.

Чёрным зноем прошита,

Кровь – толчками в виски.

Бабье частое сито

Из вины и тоски.

 

Что на частом осталось?

Уж себе не соврать…

Малость… Горькая малость

Камни наши собрать.

 

Разбросали, как в детстве,

Будто камни – цветы.

Самым близким – по сердцу!

Но ушёл раньше ты.

 

Не сбежать от расплаты.

Не уйти за слова.

За двоих виновата

Потому, что жива.

 

* * *

Ходит-бродит серый морок.

Губы девочек в ухмылке.

Скалит зубы серый морок

Над початою бутылкой.

 

Душит-душит серый морок,

Плещется в глазах незрячих.

Слышишь? – шорох, шорох, шорох…

Видишь? – нож в руках ребячьих…

 

Окольцован, исцелован

Серым мороком до боли,

Невесомые оковы носишь

Как бы поневоле.

 

Всемогущ людской вражина!

Может застить даже солнце.

Только в детство паутиной

Не затянуто оконце.

 

* * *

Небогатая эта аллея:

Клен и тополь, да мой карагач.

Но какие восходы алеют!

Бейся, сердце, как в детстве, и плачь!

 

Плачь по старой бродячей собаке,

По изломанной жизни вязка…

Детства раннего царские знаки

Сыплет утра живая рука.

 

От зари, полыхающей алым,

В каждой жилке веселая медь.

Бейся, сердце, пока не устало

Всех голубить, любить и жалеть.

 

НА ЭТЮДАХ

                                         Михаилу

Поворот Урала на твоем этюде.

Бьёт о берег правый пенная волна.

Не смотрите косо, не судите, люди.

Днём лишь из колодца звёздочка видна.

 

Подниму этюдник, принасуплю брови

И скачусь за милым в знойный перепляс.

Подмигну бредущей по тропе корове.

Мурава, ах, сводня, смотрит сотней глаз.

 

* * *

                                        П.Н. Краснову

Стихи мои, вы с норовом шатох.

Почти полвека мы бродили розно.

Теперь застали вы меня врасплох

И смотрите тоскливо и серьёзно.

 

Не верите, что я на старость лет

Смогу уйти из частой сети быта

За беспородной вольной стаей вслед,

Приняв, как должное, что буду бита.

 

ДАР

                              У райских ворот на росном лугу

                              Китайская дева срывает цветы.

                              Бросает их людям.

Был ужин на совесть. Хозяин сражённый

В приятной истоме забылся, уснул.

В наш садик замученный, пыльно-зелёный

Проник еле слышный торжественный гул.

 

Наполнилась кухня лесным ароматом.

Я тихо, как в детстве, скользнула в окно.

Акации куст петушком вороватым

Клевал у пенька золотое зерно.

 

Вверху что творилось! Под сполохи гула

Над садиком нашим кружились цветы!

И, снова, как в детстве, я руки тянула:

– Пошли мне, Всевышний, чуть-чуть красоты!

 

И дар не замедлил. Светло и мятежно

Зажглось моё сердце – чадящий комок.

К ладони моей вдруг приник белоснежный

Из райского луга один лепесток.

 

СУДЬБА

Скрипело-катилось моё колесо

Вдали от извечных мирских полюсов.

Зло не замечала, к добру не рвалась.

Любовь? Да и та не совсем удалась.

 

Всё-всё, как у всех. Небольших чертовщин

Не буду касаться без веских причин.

Работала много, отлично спала.

Как все – полуженщина, полупчела.

 

Не знала, что кара настигнет меня

На самом исходе январского дня.

Не в страшном аду на стальном вертеле

Возмездье своё получу на земле.

 

Душевная благость растает, как дым.

Людей насмешу сердцем грешным нагим.

И буду стучаться, как ветка в окно,

В ту душу, в которой то свет, то черно.

 

Не знала, что буду, как нежная мать,

Одежду стихам по ночам поправлять.

Призыва не ведала: «Душу готовь!».

Не знала, как мучит, как светит любовь.

 

СОН

Развалины какого-то дворца…

Безжалостное время пощадило

Участок плоской крыши с парапетом.

На плитах крыши сонмище бродяг.

Оборваны, грязны. Их лунный свет

Поверг в оцепененье и дремоту.

Детишки ползают от одного к другому…

 

Меж ними я, прекрасна и легка.

(Из сказок бабки образ в сон пришёл.)

Мельканием струящейся одежды

Всех привожу в глухое раздраженье.

Приподнялись, цепляются, грозят.

Два-три прыжка, спасительный уступ.

Ух, высота! Деревья – как былинки!

 

Внизу река. И вместо страха – радость!

Толчок босой ногой – и я лечу!

Над вётлами, как перышко, кружусь.

Вдруг зов над сонной гладью закачался,

И мой полет повел к неясной цели.

Лечу среди мерцающих осин

И шепчущих мне что-то тополей.

 

Вдруг три лица, три образа

Над гладью появились.

Три старца поощряюще глядят.

Меня здесь любят и меня здесь ждут.

Душа взыграла! Тело – птицей ввысь!

Какие петли птица рисовала!

И ласково мне улыбались старцы.

 

ЖИЗЕЛЬ

Хохотала злая фея.

Нежная грустила.

Черный замысел лелея,

Злая победила.

 

Распустился светлый локон

На безумья саван.

Для любви закрытых окон

Полдень ночи равен.

 

Злая фея все хохочет.

От восторга плачет:

– Полюбуйся, черный кочет,

На мою удачу.

Я любовь, что всех наглее,

Выжила со свету!

Тлен могильный пусть владеет

Недотрогой этой!

 

Но, вдохнув весенней силы,

Тихой ночью лунной

Фея нежности могилы

Открывает юным.

 

И любовь, восстав из тлена,

Простирает руки,

Мир прощая за измену,

За позор и муки.

 

* * *

Среди забот нежданно и щемяще,

Как чей-то голос из ушедших снов,

Идет необъяснимый и манящий

Твоей души полузабытый зов.

 

И оживают краски, рифмы, звуки.

Быт отпускает временно – дыши!

И кисти тянутся к тебе, как руки,

Молящие о милости: «Пиши!».

 

Не угаси мелодию печали,

Не отвернись от глаз твоей души,

И, сколько бы тебя ни побеждали,

Художник ты, а потому – пиши!

 

* * *

Всевышний зажигает свечи

И ставит на твоём пути.

Возьми свечу – и ты отмечен.

Осталось малое – нести.

 

Неси и защищай от ветра

Всю жизнь колеблющийся круг.

Храни свой свет, и в страхе смерти

Не выпускай свечу из рук.

 

ХУДОЖНИКАМ

                                           Степанову С.Г.

Необъяснима и чиста

Природа солнечного блика,

И необъятна простота,

Свободная от лжи и крика.

Взрывной и грешный мир омыт

По-детски чистыми слезами

И неожиданно открыт

Нам сказкой, вечностью и снами.

Из давних лет пресветлый день

Кувшинкой белою всплывает.

Стоит непуганый олень.

Сурок по стойке замирает.

Летит на запад птичий клин.

Деревья в праздничном убранстве,

И кажется, что звук былин

Ещё живет в степном пространстве.

 

ИЗ ДЕТСТВА

Родимый Орский мой форштадт,

Ленивый полуазиат,

Садов не знал когда-то.

Зато два стада и табун,

И сотни солнц, и сотни лун

Держали мы, ребята.

 

За избами дышала степь,

И нас, хоть посади на цепь,

Всё удерём на волю.

А там цветы, а там нора,

И суслик молится с утра!

Сбежать совсем уж, что ли.

 

Давно форштадт уже не тот.

Благоухает и цветёт.

Засажен весь до пяди.

Дома просторны и прочны,

Запаса доброго полны,

Как крепости в осаде.

 

А у меня карагачи!

Зимой гудрон в печи скворчит!

И мама – молодая!

Бредут коровы через Орь.

Лепечет в ухо осокорь,

А сердце понимает!

 

Казахский двор, и у ворот

Верблюд презрительно жует.

Вдали ишак икает.

Орёт в Урале пацанва,

Всё – нипочём, всё трын-трава.

Мне десять лет – большая.

 

Страстями жил тогда форштадт,

Полусвятой, полупират,

Из-за любви все бедства.

Из ревности брался за нож.

В тюрьму, как в вуз, шла молодежь.

В зенит катилось детство.

 

Друзья мои во мне живут.

Сестренки мой запас крадут

(Бежать я собиралась).

Пятнадцать старшей, младшей шесть.

Нам хочется шалить и есть,

И не берет усталость.

 

С развесистым карагачом

Стоит, обласкана лучом,

Родная наша хата.

На крыше теплится полынь,

А свет такой!.. Стоп. Кадр, застынь!

Идет пятидесятый.

 

* * *

«О себе подумай», – все как сговорились.

Милого голубит чёрная волна.

Руки, наши руки, намертво сцепились.

Врозь они не могут – в этом их вина.

 

Не моя заслуга, не моя удача.

Выпускает душу ненасытный вал.

Руки, наши руки больше сердца зрячи.

Как же я устала… Как же ты устал!

 

* * *

Целый год я веду дневник.

Нет меня в нём – есть только ты.

Не заметила, как проник

Абсолютно на все листы.

 

«Нет тебя», – приговор, что нож!

«Как в песок, ты в него ушла!».

Что отдашь – во сто крат возьмёшь.

За любовь – благовест крыла.

 

Дождь уходит в кленовый лист,

В сон-траву на песках, камнях.

Уходящий в другого чист.

Вы ошиблись, что нет меня.

 

* * *

Вершин далеких плавный бег,

На что ты мне, зачем так манишь?

Спешу к тебе, но ты обманешь –

Уйдёшь за синь лесов и рек.

 

И вновь тревогою неясной

Меня, как выдернутый куст,

Как слово с воспаленных уст,

Несет, несет поток напрасный.

 

Вблизи трещиноват и сух,

И пыльно-скучен камень серый,

И, кажется, излишней мерой

Насыпано клещей и мух.

 

Вокруг извечный поединок:

Громадный камень точит зной,

Под тополиною листвой

Угас до срока куст рябины.

 

Плотвы серебряный флажок

Красиво бьётся в клюве птицы.

Весь мир жесток и не стыдится,

Не зная вовсе, что жесток.

 

Всё в мире слито и разъято,

И служит гимном красоте.

Смотри, как там, на высоте,

Играют краски в час заката.

 

Как объяснить несовершенство

Всех частностей? Как примирить?

И приведет ли Бог испить

Покой и вечное блаженство?

 

И мне пока что не дано

Принять гармонию вселенной.

Вверху – заря красы нетленной,

Внизу – и страшно, и темно.

 

Но путь есть путь. Ему связать

Не выйдет мыслью – значит чувством,

Пусть не анализом – искусством,

И тлен, и страх, и благодать.

 

Не отпусти лишь незаметно

Дороги светлая печаль,

И на танцующую даль,

Моя душа, дрожи ответно.

 

Стараюсь голову поднять,

Раздвинув будней паутину,

И сохранить моей вершины

В душе нетронутую пядь.

 

* * *

Радугу городу Бог подарил

Зимнюю – в будни, не под Рождество.

Город был взрослым, усталым, и жил,

В небо не глядя. К чему баловство?

 

Бог не поверил и вскоре опять

Радугу вынес прекраснее той,

И принялась она чудно сиять

Странной, ненужной своей красотой.

 

Словно забытое всеми дитя,

Небо держало свой милый сюрприз.

Грустью небесной мой город крестя,

Слезы кристаллами падали вниз.

 

ТОСКА

Ядовитыми дымами,

Словно грязными бинтами,

Неразрывно и навечно

Свод небесный с твердью свит.

 

Неизбывной суетою,

Как могильною плитою,

От надежды и прозренья

Город мой родной укрыт.

Позабыв о Всемогущем,

Весь в заботах о насущном,

Он без умысла лихого

Конфликтует, лжёт и судит.

 

Опустив устало плечи,

Даже в этот строгий вечер,

На призыв не отвечая,

Лунный взгляд не ловят люди.

 

Желтых нитей паутина

На затылки, плечи, спины

Новогодней канителью,

Невесомая, ложится.

 

По опущенным ресницам,

По захлопнутым страницам,

Как отвергнутая нежность,

Грустно лунный свет струится.

 

ПЕРВЫЙ КРЕСТ

Первый крест на церкви поднимают.

Люди… Бисеринки глаз незрячих…

Руки, дрогнув, тут же опадают.

Детский голос рядом, будто плачет:

 

– Боже, Боже святый, Боже крепкий,

Помоги! Твой дом красивым будет…

Страх во мне, насмешливый и цепкий,

Сник.

– Мой первый крест примите, люди.

 

ЗОВ

Воскресенка – оазис степной!

Что так сердце тревожно кольнуло?

От какого намека-посула

Так неладно с моей головой?

 

Как мешают друзья и дела!

Кот удрал и сбежала похлебка.

А в груди расцветающе-знобко:

Будто что-то родное нашла.

 

Материнский послышался зов –

Окончанье пути и награда.

Над прохладной струей водопада

Я воочию вижу мой кров.

 

На восход в нём окошко одно,

На закат в нём окошко другое.

Только жаль: в этом ясном покое,

Знаю, жить мне судьбой не дано.

 

СМЕРТЬ БОМЖА

Апрельской ночью маялась синица –

Хрипел и бился человек в кустах.

И закричала маленькая птица,

Перед двуногими свой пересилив страх:

 

– Спасите, люди, он же вашей стаи!

Он умирает! Кто-нибудь, сюда!

И тормознула «скорая». Такая

Случается промашка иногда.

Куда беднягу только ни возили!

Посмотрят… И – готово: места нет.

Оборванный, весь посерев от пыли,

Лежал в салоне маленький скелет.

 

В беспамятстве он всё сучил ногами,

Не в силах почесаться… Боже мой,

В который раз ты предан, предан нами…

Слепые – не узнали образ Твой.

 

ЖЕНЩИНА ВЫШИВАЕТ

                          Марии Давыдовне Краснобородкиной

В городе, всеми ветрами продутом,

В центре хоккея и водочной смуты,

В городе стали, карьер и ошибок,

Тайных убийств и открытых улыбок

 

Дивно цветы вышивает Мария.

Слёзки кукушкины – будто живые.

В горнице старого темного бора

Ландышей танец под ритмы узора.

 

А на лугу в хороводе – ромашки.

Пьет колокольчик росу из корчажки.

Осыпью неба – глаза незабудок.

Нежится в них наш холодный рассудок.

 

Брызгами солнышка мёд-медуница.

Это цветы или детские лица?

Сердцу так чисто, так весело-звонко,

Как от доверчивой ласки ребёнка.

 

Ночь над листвой неопавшего клена.

Ночь над заводами, храмами, зоной…

Марья Давыдовна, Маша, Мария –

Малая свечка в киоте России.

 

* * *

Невысоки наши горы,

Беден их убор.

Может быть, не станет скоро

Вовсе этих гор.

 

Человек берёт их тело

Для минутных трат.

Ангел края, ангел белый,

Бей крылом в набат.

 

Станем вместе перед Богом:

– Господи, спаси!

Над Барсучьим чистым логом

Желтый меч висит!

Над Уральскими горами

В язвах небосвод…

Тихо. Смотрит серый камень…

Смотрит в душу… Ждёт.

 

МАМЕ

Не плачь, моя мамонько,

Не плачь, не журысь…

 

Полгода не даётся стих,

Полгода мучит.

Сто вариантов, но из них

Плох даже лучший.

 

Да, не по силам тема мне,

Но что же делать,

Когда так плачет в тишине

Мой ангел белый.

 

Когда обида над тобой

Заносит камень,

Когда в обиде край родной,

И плохо маме.

 

Не виден свет, не страшен кнут

Ослепшей птице.

Передо мною страшный суд

Над ней вершится.

 

Страдает тяжко мать моя,

А мне бы – мимо!

Но я свидетель… и судья…

И подсудимый.

 

И я пишу и день и ночь,

Как ангел белый

Сумел душе больной помочь,

И та прозрела.

 

На службе, дома и в пути

Пишу упрямо.

Мне нужно две души спасти –

Свою и мамы.

 

* * *

                                                     Г.Ф. Хомутову

Я поздно начала – мне страшно петь,

Вот так же, как без памяти влюбиться.

Грешна, смешна… Всё туже сеть…

В ухмылках лица.

 

Не вырастут два радостных крыла,

Но счастье – даже ощущенье крыльев!

А что хула… и похвала?

Осядут пылью.

 

Мне кто-то улыбнулся в небесах,

Так неожиданно, с такой любовью.

Отводит гнев, отводит страх

От изголовья.

 

Запел тальник, и в сердце пролились

Осинника серебряные звоны.

Как манит даль! Как тянет ввысь…

Как режут стоны…

Как будто сбрызнута живой водой,

Я заново на мир глаза открыла

С его тоской, сиротством и бедой.

Мир беззаботный, беззащитный, милый.

 

КРАЙ РОДНОЙ

Мама с бабкой средствами простыми

Обеспечили будущность мне:

Дали славное, нежное имя

И пришили к родной стороне.

 

Нитки тонкие – раз посильнее!

И с кафтана сиротского – прочь!

Но рвануться-то я не умею,

Эх, любимая внучка и дочь.

 

Прилепилась, как будто играя,

К этим горкам, степям, ивнякам,

К моему оскуделому краю

И к веселым моим землякам.

 

Пришиваю себя, начищаю…

Мне бы – в пуговиц правильный ряд.

Пусть хоть с самого нижнего края…

Ан не вышло, да кто ж виноват.

 

Буду просто глазастой заплатой

На кафтане родимом цвести.

Не сорвать ни врагу и ни брату!

Ах, как ветер за дверью свистит!

 

Как полощет, как плачет-тоскует

По просторам неведомых стран.

Отшумев, как любовник, целует

Каждый листик, от нежности пьян.

 

Не видать как ушей мне Парижа,

Не узнать океанское дно.

В ненаглядной степи нашей рыжей

Мне любить эту жизнь суждено.

 

МОЙ ГОСТЬ

Мой гость готов со мной проститься,

Но этого он сам ещё не знает.

Лишь смотрит на дорогу, словно птица,

И ничего вокруг не замечает.

 

Уйдёт мой гость. Остынут пол и стены

И перестанут красками светиться.

Не назову я этого изменой.

Не попрошу его остановиться.

 

Не утолив печаль пути и воли,

Вернется птица к своему гнездовью …

Но куст колючий перекати-поля

Не расцветет уже у изголовья.

 

* * *

                                                      Свиридову Г.И.

Так просто без лунного света прожить…

Так просто…

О вздохах погоста не знать, не грустить

О вздохах погоста…

Скажите: зачем мне, зачем этот свет?

Скажите…

А к вам от ушедших, от тех, кого нет,

Не тянутся нити?

Дрожащие, странные, робкие нити.

Чуть-чуть отвернешься, всего лишь на миг –

Они исчезают,

Как чей-то по ветру донесшийся крик.

Бывает? Бывает.

Мой стих, хулиган, к вам в железную дверь

Стучится.

Открой и засмейся, заплачь и поверь

В синюю птицу.

 

РЕВНОСТЬ

                      Памяти Галины Камагаевой

Удода голос сипловатый,

Как звук далекого рожка …

Который час? Четвертый? Пятый?..

Тьма осязаема, близка …

 

В ней птичий крик сигналом ночи

Кому-то в сладкий, легкий сон,

А мне разлуку крик пророчит,

И тьму души вздымает он.

 

Гнев захлестнул! Под черным валом

Хохочет в судорогах мозг.

Миг тишины – и вновь устало

Ищу я свет пропавших звезд.

 

Но не успеет возвратиться

Ко мне дрожащий свет звезды,

Как закричит ночная птица…

Измены знак и знак беды.

 

И вновь, разъятую на части,

Меня швыряет черный вал…

Блажен, кто эдакой напасти

Не испытал… Не испытал…

 

ЧЕЛОВЕК БОЖИЙ

Народу, народу у храма!

Поднимут вот-вот купола!

Теть Варя измаялась прямо…

И встала, тиха и светла,

Коленями прямо на щебень.

Свечу притулила у ног.

И так простояла молебен.

 

– Поставили! Дай-то им, Бог!

 

* * *

Качает клен на ветках узловатых,

Не отдает заре багряный плат.

Нахохлившись, на проводе сидят

И смотрят птицы в сторону заката.

 

Не знаю я – зачем закат пернатым…

А мне зачем? Отбросив все дела,

Ловлю по-птичьи, где бы ни была

Последние мгновения заката.

 

И что-то очарованно и странно

Дрожит во мне, причастное всему:

Былинке, камню, облаку тому

И этой заводи, светящейся багряным.

 

И жизнь до слез понятна и близка,

Как день с одним-единственным закатом.

Мы живы, мы оправданы, крылаты

Пока в нас свет…

 

* * *

Утро воскресное, раннее…

В окнах улыбка рассвета.

Легкие вздохи-касанья…

Где ты? Где ты? Где ты?

 

Жутко душе неявленное…

Вещная вздыбилась стража.

Теплое, слабое, тленное

Вяжет. Вяжет. Вяжет.

 

Кто-то ко мне пробивается.

Не узнаёт, не находит.

Или теряет-прощается.

Уходит… Уходит…

 

* * *

За окнами мечется темное пламя –

То ветер играет живыми ветвями.

Им светит безжизненно желтый фонарь,

А я – как простой отрывной календарь.

Листков, что оторваны, рядышком нет,

Остался на корне лишь рубчатый след.

 

Так мало помеченных мною листков,

Что ночью под мой возвращаются кров.

То вовсе не ветер играет ветвями –

То бьются в окно дни мои голубями.

 

Листы, что свободны от всяких помарок,

Они для нечистого – лучший подарок.

Он их перекрасит в цветные купюры

И, глаз невеселый прицельно прищурив,

Заноет мотивчик на вечной дуде:

 

– Берите и счастливы будьте в труде.

Я дал вам возможность питаться и множиться,

Смеяться, гулять, ни о чем не тревожиться.

Зачем вам луна? Замените фонариком!

Нужны вы мне чистым простым календариком.

 

* * *

Нет, обличенье – не моя стихия!

Живут во мне, как раковые клетки,

Пороки все. Свои или чужие –

Не разберу, не знаю. Нету метки.

 

Вот женщина, пьяна и сквернословит.

Какая гадкая, ох, Господи, помилуй.

Но дай мне толику её условий –

Навряд ли ты меня назвал бы милой.

 

Политик в церковь помолиться вышел,

И телевиденье его снимает.

Но если приподнять меня повыше?

Что сохраню? Я этого не знаю.

 

Такая боль под жилкою височной…

Не дай, Господь, вины непоправимой.

В моей душе и светлой, и порочной

То свищет чёрт, то плачут херувимы.

 

Но с каждым годом зорче и смелее

Гляжусь в людские зеркала печали.

Лишь одного душа понять не смеет:

Как засыпают те, что убивали.

 

* * *

Ушла любовь из дома

Неведомо куда.

В родне нет, у знакомых…

Исчезла без следа.

 

Как будто всё как было,

Да холодно в дому.

Карай лежит уныло,

Знать, хуже всех – ему.

 

Он дерзким стал и скрытным,

Хозяину подстать.

Стал пёс нелюбопытным

И перестал играть.

 

Оставил он хозяев,

Еду, привычный кров,

И в декабре, не в мае,

Ушёл – и был таков.

 

По городской пустыне

Бредёт огромный пес.

То к небу морду вскинет,

То нюхает мороз.

 

Не ввязываясь в драки,

Всё ищет по дворам …

Печальная собака

Не заходила к вам?

 

* * *

Кочевое, беспечное –

От рожденья моё!

Сколько правлено-лечено,

Нет, осталось… Поёт!

 

Не зажмешь – тут же выскользнет.

Скорчит рожу – и в путь!

Ни ударом, ни выстрелом

Не вернуть… Не вернуть.

 

Разлинованность вечера

Смята в жалкий комок.

Ах, как кружится весело

Пыль бегущих дорог!

 

Над степными шиханами

Скрипы звездных осей.

И приходит к нам заново

Правота одиссей.

 

Кочевое, беспечное,

Эх, наддай, выноси

Из удушья запечного,

Из житейских трясин.

 

НОЧИ

Бывает ночь: затеплится душа

В такой неизъяснимой благодати!

Коснусь тебя, стараясь не дышать,

И нежности на мир и Бога хватит.

 

Завистницей придет другая ночь.

Всё рассчитает, взвесит, перемерит.

Покажется, что в Бога я не верю

И не смогу ничем тебе помочь.

 

А иногда один и тот же сон

Идет ко мне – учу летать прохожих.

«Подскок! И руки врозь – ты вознесен!».

Но выслушать меня никто не может.

 

Ну, что ж – подскок, и руки резко врозь!

Лечу до побережья океана.

Скала крута, и страх вбивает гвоздь…

Пути мне дальше нет, незваной.

 

КРИК

Над землей моей бабий крик.

Бабий стон, как тяжелый смог.

На родной земле он возник,

Долететь до небес не смог.

 

Я просила-звала луну:

– Наш бескрылый зов подними!

Из слепых из нас хоть одну

Вразуми, сестра, вразуми!

Лунной ночью на крыльях сна

Я оставила свой порог,

И швырнула меня луна

Прямо в душный, кричащий смог.

 

Я – живая! Мне страшно тут!

Может быть, я попала в ад?

Крики женщин мне душу рвут

И друг друга собой разят.

 

– Хлеба! Хлеба! – слабеет стон.

– Красоты! – громовой раскат.

– Мира! Мести! – со всех сторон.

Боже, как же они кричат.

– Удовольствий! – неистов рев,

Но уж гасит его другой:

– Дай любви! – перекатный зов.

Еле слышно:

– Пошли покой…

Не просил никто доброты…

Не просил никто и ума…

Неприкаянны я и ты…

И сгущается тьма…

 

* * *

                             На воздвижение главного

                             купола Храма Петра и Павла

                                            города Новотроицка

Век двенадцатый, век двадцатый –

Строят храмы по всей Руси.

И теперь так же, как когда-то,

Шепчем: «Господи, пронеси!».

 

Оттого, может быть, и строим,

Что из мглы к нам незнамо как

Пра-пра-прадед, монах и воин,

Посылает свой верный знак.

 

Принимаем как блажь, как моду.

– На рабочие деньги храм!

Строим – будто кому в угоду,

А подспудно-то верим – нам!

За соломинку бы схватиться,

Не растлить бы детей навек…

Отнеси нас вещая птица

В наш двенадцатый горький век.

 

По свече дай каждому в руки

И на душеньку – по кресту.

Веру дай, пусть не нам – так внукам.

Мы для них творим красоту.

Купол – птенчик в ладонях неба.

Хор ликует, и так легка,

Будто век атеистом не был,

Крестит лоб и твоя рука.

 

* * *

Мне время кажется живым,

Играющим с людьми потоком.

Свободно, как бы ненароком,

Оно легко снимает грим.

 

Уносит, словно бы шутя,

Твои привычные одежды.

Ещё вчера была надежда –

Сегодня наг ты, как дитя.

 

Поток… Он вовсе не безлик –

Щадит души сопротивленье,

И в бездну черную забвенья

Нечасто мчит он напрямик.

 

Травинку спрятав в кулаке,

Барахтаюсь в упругих струях.

Вся в синяках, как в поцелуях,

И, словно нищий, налегке.

 

Но, если не смогу сберечь

Травинку нежную в потоке, –

Услышу приговор жестокий:

«Игра с тобой не стоит свеч».

 

ИНОПЛАНЕТЯНЕ

Живу пришельцем виноватым,

Не чуя здешней жизни смак.

Спешу зачем-то и куда-то,

Где всё не так… Совсем не так.

Мне все деревья безымянны,

В лугах не травы, а трава.

Ты смотришь хмурой несмеяной.

Утерян код – мертвы слова.

 

Такая скука на работе!

Такая дома маета!

Как душно мне в скафандре плоти!

Как тяжко давит пустота!

 

О чём кричит ночная птица?

Зачем стрельба средь бела дня?

Я здесь живу? А может, снится?

О, Боже, вразуми меня!

 

РУСАЛКА

Русалкой лунной мой милый бредит.

Как плачут струны… Сегодня едем!

Байдарка мчится огромной птицей,

И два весла – как два крыла.

 

Скользим неслышно в ночи звенящей.

Вдруг кто-то вышел из синей чащи.

Удар короткий – споткнулась лодка.

И взмах весла – как дрожь крыла.

 

На лунной тропке кружатся тени.

Не буду робкой в ночь привидений.

Ах, кто там вьётся в одежде белой?

Ах, кто смеётся в лицо мне, смелой?

 

Крестом бы нечисть – рукой не двину.

Пропал мой нехристь. Невесту кинул.

И два весла река снесла.

 

НАТАЛЬЕ

Какие чудные глаза у этой женщины.

Они добры, они светлы, непеременчивы.

 

Вот на тебе спокойный взгляд – и без усилия

Из глубины твоей души восходит лилия.

 

И тронет светлая печаль крыла касанием…

Ты говорил – и вдруг затих. Молчание.

 

Какие странные глаза – без кары памяти,

Без вековечного следа душевной замяти.

 

Когда забот-печалей груз придавит каменно,

Смотрю в Натальины глаза – как будто в мамины.

 

Сиротства горькое клеймо от них не спрячется.

Под взглядом этих милых глаз так сладко плачется.

 

ЗИМНЯЯ РАДУГА

В детстве чуда мы ждали, как хлеба.

К нам в голодные зимние сны

Прилетала певучая небыль,

Будто голода нет и войны.

 

Бабка сказкой залетную птицу

Угнездила в душе у меня.

Научила нас петь, и молиться,

И сидеть у живого огня.

 

«Даст Бог день», – шепчут бабкины губы.

«Даст Бог пищу», – и гладит рукой,

От работы шершавой и грубой,

Чуть дрожащей, до слез дорогой.

 

Я от горя и счастья немею,

Эти пальцы целую, лижу.

Быль и небыль… Не знаю, не смею

Провести между ними межу.

 

Наша бабушка шила и пела,

А с последним закатным лучом

Небо чем-то своим шелестело.

И казалось: всё это – мой дом.

 

Вот опять беспокойная птаха

Растревожила душу мою.

Отшвырнув все обличия страха,

Я шепчу, я пишу, я пою!

 

Вы видали? Вчера за дымами

Что-то дивно светилось, росло.

Это радуги зимнее пламя

Расправляло живое крыло.

 

А другое взметнулось с Урала…

И сомкнулись два нежных крыла,

А душа, словно парусник алый,

По цветущему небу плыла.

 

Ожидание светлого чуда…

Я впервые осмелилась… вслух…

Я другой не была и не буду!

Вот мой крест! Вот мой знак!

Вот мой дух!

 

СЕСТРАМ

Ни угла, ни дворца нам с собой не забрать.

Может быть, лишь дыхание дома

Будет странницу-душу в пути согревать,

Если было ей с детства знакомо.

 

Как в землянке у нас промерзали углы,

За кроватью топорщился иней,

Но как цвел возле печки под шепот иглы

Сказки-нежности отсвет павлиний.

 

Не хватило любви, не достало ума,

Поняла, полюбила, да поздно!

С детства знавшая Дом, виновата сама:

Жизнь проходит, а Дом мной не создан.

 

Женской доли венец, оправданье и суть –

Окрылить домом души ребячьи.

Мне бы сына, мне сына бы в детство вернуть!

Кто-то бьется в окошко и плачет.

 

Ни кола, ни двора нам с собой не забрать –

До предела грустна аксиома.

Но как хочется каждому жить-помирать

На руках им рожденного дома.

 

ПУТЬ

Старость. Опущены губ уголки.

Шаркают ноги, неровен мой шаг.

Нет больше рядом любимой руки.

Лестница – враг, и бессонница – враг.

 

Память оставили все миражи.

Даже молиться не знаю кому.

Листья опавшие ветер кружит.

Пусто и грустно в моём терему.

 

Что же, душа, мы остались одни…

Ты – незнакомая, часто болишь.

Ночи – тебе и тебе мои дни.

Ты мой последний и горький малыш.

 

Матери суть – отозваться на крик.

Плачет совенок, ждет влаги росток.

Путь продолжается. Слабости миг –

Вечная тень у развилки дорог.

 

Всё потеряешь, что сам не отдашь.

Я беспечально ступаю на край.

Только мой разум, последний мираж,

Господи, Господи, не отнимай.

 

ЛЮБОВЬ

Когтит бессонной ночи лапа.

Не вывернуться, не столкнуть,

И жизнь встает, как тяжкий путь.

Судьбой дано идти этапом.

 

Среди любовниц и невест,

Сожительниц и жён усталых

Нести до самого финала

Моей любви приросший крест.

 

Как он тяжел в иные ночи,

Когда ты долго не идёшь

Или когда безумья нож

В твоих глазах мне ревность точит.

 

О, сколько же ночей таких,

Ночей бесплодных и унылых,

Как яд, осело в наших жилах?

Зачем судьба дала нам их?

 

Как в жизни душу не растратить?

Не распылить по мелочам?

Как не метаться по ночам?

Как вымолвить стальное – «хватит»

 

И выкинуть любовь-дитя,

К нам, глупым, тянущее руки?

Как одолеть печаль разлуки?

Другие знают, но не я.

 

Пока страданью мы откpыты,

Ещё горит огонь свечи.

Садись. Обнимемся. Молчи.

Нам хорошо… И всё забыто.

 

* * *

Страшно взглянуть в лицо

Беспредельности.

Страшно подумать даже об этом.

И нет слов, которыми думать.

Но с каждым годом всё острее

Чувствуем взгляд её неотступный.

Всё больше пробоин в панцире страха.

Господи, дай мне силы

Успеть поднять веки навстречу Тебе

В этой жизни.

 

НОЧНОЙ РАЗГОВОР

Соловей в кустах разливается.

Ночь цветет.

Старикам от дум зябко-муторно.

Сон нейдет.

 

– Без Христа живем… Что ж без Сергия?

Не прожить?

Не ухватишься, тоньше волоса

Эта нить…

– Говоришь, живем? Вырождаемся!

Плоти дрожь.

Посмотри вокруг: неущербного

Не найдешь.

Кто не вор, не тать – от вина ослаб.

Жизнь – пятак.

Кто от власти пьян, кто от жадности,

Кто – от врак.

 

– Ну, уж ты хватил! Не по Сергию –

Бить под дых.

Кто-то рядом был, неулыбчивый…

Слушал их.

 

ЧЕРВОНЫЕ КОНИ

                               Искусство есть та же природа…

                                                                    М.Цветаева

Змеится огонь и стремится к вершине,

Охвачены пламенем гривы камней.

Багровый закат на тревожной картине,

Как буйная скачка червонных коней.

 

Я знаю вас, кони, червонные кони,

Искала полжизни я ваши следы.

Не знала, что сам на закате нагонит

Меня ваш табун на зигзаге беды.

 

Крылатые кони, червонные кони

Меня подхватили с собой на лету.

Не жаль, что уронят, на камни уронят,

Когда я миную мою высоту.

 

Не нами дана траектория взлёта,

Не мы выбираем паденья провал.

Крадется обочиной горечь банкрота

Попасть обязательно в грустный финал.

 

Твой бисер рассыпан, да вряд ли он нужен.

Заносит твой бисер забвенья труха.

Уход не замечен, и с шутками ужин.

Крылатые кони не знают греха.

 

Крылатые кони не знают пощады!

Покрепче в червонные гривы вцепись!

А что же наградой, последней наградой?

Червонным конем пролетевшая жизнь!

 

* * *

Сытый голодного не разумеет –

Древняя формула непониманья

И одиночества. Разум не смеет.

Сердце не может. Касанья… Касанья…

 

Легкие, слабые, чуточку больно.

Что-то внутри всколыхнулось… и сникло.

 

– Лайнер разбился!

– Довольно! Довольно!

– Драка за стенкой!

– Да ладно, привыкла…

Есть, есть предел этой формуле сытых!

Любишь – поймешь даже непрожитое.

Плачет парнишка над птицей убитой.

Молится Сергий без сна и покоя.

 

Тихо. Лампадка горит еле-еле.

Что ему, светлому, воры, убийцы?

Слабость в иссохшем, дряхлеющем теле.

Чу! Цок-цок-цок, за окошком синица.

 

К жаркой молитве на свет прилетела

Душенька Марьи, жены душегуба.

Молит страдалица, молит несмело:

«Фрол уж отходит, родимый мой, любый.

 

Отче, святая молитва поможет!

Как он извелся! Он крестится, Отче!».

Кто о нас, грешных, помолится, Боже?

Ночь все длиннее, а день все короче…

 

ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ

Я – перекати-поле, я – перекати-поле!

Сама себе я кров, хозяин я и гость.

Алмазами на мне колючки горькой воли.

Для ветра и огня я – лакомая кость.

 

Мой круглый хрупкий мир живет самим собою.

Ты камень опусти, в меня его не брось.

На краткий светлый миг мой мир живет тобою,

Но ты, мой милый, в нём лишь гость, всего лишь гость.

 

Я – перекати-поле, я – перекати-поле!

Вращается мой мир – цветной калейдоскоп.

В нём радости огни сродни сердечной боли.

И каждый жалкий куст сказать мне может: «Стоп!».