Геннадий МАЛЕЕВ. ЕСЛИ БЫ В НАЧАЛЕ ДЕВЯНОСТЫХ... Стихи

 

Геннадий МАЛЕЕВ

ЕСЛИ БЫ В НАЧАЛЕ ДЕВЯНОСТЫХ...

 

РОССИЯ

Твои безлюдно-нелюдимые
проселки – сумрачны и кривы, –
Россия, мачеха, любимая
моих дедов, бежавших в Хивы.
Где током света оросили
те феодальные потемки.
И пели песни о России
их просветленные потомки...

Теперь бегут они, несметные,
сквозь дали дедовские дальние
всё с фотографиями светлыми –
в твои потемки феодальные,
где – беспрерывные успения
и бесприливные отливы
и эта мерзость запустения
твоей поэзии и нивы...
 

Где ж весь клубничная и клубная?
Где ж песнь, что радовала шаг?..
Вернись и ты, Россия блудная,
с верблюжьих троп

                         на тот большак!

* * *

Я полвека учился по-ленински,
а полвека боролся с ворьём
и, Малеев, не видел Малеевки,
отдыхая всегда дикарем.

И живу дикарем, в отдалении,
за футбол поотвыкнув болеть,
попадаю порой в отделение,
во 2-е, но не на балет.

Кто-то давит и давит на психику,
как давлю я на глину при том,
и, бумажных, из камня их высеку,
хотя надо бы высечь кнутом.

Нету дела мне больше до Ленина,
до Малеевых правильных Вить...
Пью таблетки – снижаю давление,
чтоб кого-нибудь не раздавить.

* * *

И шикуя, я как-то не бредил по шику,
потому что не в этом суть.
Я был молод и молот держал, как пушинку,
и пушинку боялся сдуть.

Но какая-то странная вышла эпоха,
если ходит Левша под блохой,
если быть плохим – очень даже неплохо,
если плохо, когда неплохой.

Мне ведь тоже, как пить дать, свернули бы шею
тьмы подкованных мною блох.
Слава Богу, что я уже не хорошею,
слава Богу, что я уже плох...
 

НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ РОССИИ

Пусть торжествует физкультура,

мы – за здоровье наших масс!

А книга – умная, но дура,

не надо чтеньем портить глаз.

 

* * *

Какие глыбы делали историю!

Сдвигая глыбы, равные себе,

стояли насмерть и бессмертья стоили –

в строке поэта, а не в серебре.

 

* * *

От отчего порога,
незамутненных вод,
от Пушкина, от Бога –
мы пятимся вперед.

Куда ведет нас случай
и катит колесо?
Что раньше, то и лучше.
В начале было – всё.

В начале было слово,
рассветы и цветы...
Нет ничего святого.
А было все святым –

доверчивым, доподлинным,
как та благая весть,

до-низменным, до-подлым,
до – вот таким, как есть:

от отчего порога,
незамутненных вод,
от Пушкина, от Бога
мы пятимся вперед.

ЛИСТ

Когда, по-утреннему чист,
шагну в проулок лета,
мой главный собеседник – Лист
с рапсодией рассвета.

Когда, живучий, как артист,
задумаюсь о смерти,
мой главный собеседник – лист
осенней круговерти.

Когда, устав от лиц столиц,
я растворяюсь в прочих,
мой главный собеседник – лист
для задушевных строчек.

Читаю речку, птичий свист,
иду шажками к целям.
Мой главный собеседник – лист,
а не вся книга, в целом.

 

ПОЭТ

Ты – бутыль непочатая.
Что об этом печалиться!
Про тебя напечатают:
"Никогда не печатался".

О тебе напечатают:
"Ему незачем ныть.
Он – бутыль непочатая,
значит, есть что открыть".

.
САХАРА

Любите ли вы интеллект – так, как презираю его я?
Любите ли вы театр, музеи, вешалки, виселицы и гробы?
Ненавидите ли вы все это, созрев до понимания кошмарности
интеллектуального сотворения мира?

Завидуете ли вы не испохабленным культурой и знаниями дикарям?
Главное счастье дикого мозга которых –
не соображать, а думать...

Вся наша жизнь – Сахара золотого песка,
в который мы, как страусы, прячем интеллектуальные головы
от безмозглых аборигенов, –
подставляя им же для оплодотворения
набухшие дурной кровью

свои обритые приманки.
Тем самым их отсталая кровь тоже

закольцовывается в единую систему
интеллектуального Вавилона.

Презираете ли вы себя так, как презираю себя я?
Хотя бы за то, что не просто продолжаем рожать,
а вытягиваем рожденного человечка – в струну,
послушно брынчащую в такт с нашими просвещенными заблуждениями –

на земле, превращенной в сплошную сахарную Сахару
без глотка простой воды,
которая была нужна мокрому от жизни червячку,
но вовсе ни к чему струне,
аккомпанирующей гиблым ветрам Сахары...

 

ТАВРО

Бог или дьявол внушил эту радость с печалью –
быть не таким, как другие, которые рядом,
и не считаться с традицией или обрядом –
все начинать и заканчивать пошлой печатью,

даже венчая само это чудо рожденья
вросшей печатью кладбищенского огражденья.

Вот я пред вами – с печалью на бледном челе,
но не с печатью борца на лоснящейся роже.
Мне в это стадо помеченных жвачных не гоже, –
не демократ я, ни даже компартии член.

Просто живу и гуляю по свету, стараясь
быть не штамповкою, а нарисованным быть, не стираясь.

Да не поверит никто, что искал не печати я
в образе денег, которые – та же штамповка.
Боже мой, что я искал! И сказать-то неловко:
вечной любви – рядом с вечной боязнью зачатия.

Я не нашел... Не бывает любовь наша вечной
после того, как печать её делает вещной.

 

К ЛОМАТЕЛЯМ
                                    Памяти Саввы Ямщикова
Когда себя ломал со всей страною,
от Саввы Ямщикова и огрёб:
"Честь велика, старик, быть стариною.
Ломать бы нам не старое – старье б...".

Ломай – во имя воздуха и света!
Душа чиста, хоть руки и грязны.
Ломать не строить,
                здесь нужней, чем смета –
решительность и чувство новизны.

Ломай не так, как ломятся с ломами,
чтоб не сказали: тут прошел Мамай.
И не как шапку некогда ломали, –
как над задачкой голову, ломай.

Сорви стропила, и пробьется лучик
в чердак, что вурдалаками обжит...
Ломатели, вы – лучшие из лучших,
вам будущее и принадлежит!

Ломайте без зазрения и зла вы,
хоть неуместен, кажется, и смех...
Вы только Савву вспомните
и славу
              тех, кто сломал,
построить не сумев.

 

ЦЕНА УСПЕХА
Человек несчастлив оттого,
что родился в мире, слишком чуждом
всем его пригрезившимся чудам –
честностям и чистостям его.

Был всегда он грязен – царь и тать –
и нечестен был он,
                             потому что,
во грязи вселенской потонувши,
быть нечестно – чистым и не лгать.

И когда бы он, умерив прыть,
на коне отмытом в город въехав,
не явил нам грязь своих успехов, –
праздника могло бы и не быть.

 

МЕТРО

             ...ходить среди людей
              и притворяться непогибшим.
                                                     А.Блок
Небрито-мятые и надушенные,
с приметами и без примет –
привет вам, рожи равнодушные!
Нам друг до друга дела нет.
Бежим, спешим, топ-топ-модели,
значений разных примерив роли,
то вверх, то вниз.
                            На самом деле –
стоим на месте и землю роем.
Нам, неофитам, то узковато,
то мелковато – все рыла в мыле...
А эскалатор, как экскаватор,
зароет нами – всё, что нарыли.
Гудят пустоты таких провалов!
Такие штреки первопроходцев! –
что кровных братьев своих кровавых
не различаем на дне колодцев.
Что ж не взорветесь?
                               Что ж не орёте
пустопорожне и одичало,
что в бесконечном круговороте
конец, и только, всему начало?!..
1993г.

ЦЫГАНОЧКА

На Московском вокзале
две, друг друга черней,
в нас цыганки вонзали
пики дамы червей.

И, сраженный одною,
как сомнамбула, слеп,
устремился на дно я
за цыганкою вслед.

И курю я цигарку
и пляшу, как они.
Полюбил я цыганку,
а тебя – извини.

Ты цигарку не куришь
и не пьешь из горла
и приезжих не дуришь
из Данков и Орла.

И с тобою валетом
не умели мы спать,
и с тобою поэтом
никогда мне не стать.

Кто ж со мною годами
станет дни убивать!
Кто ж мне то нагадает,
чему век не бывать!?..

На Московском вокзале
две, друг друга черней,
в нас цыганки вонзали
пики дамы червей.
 

ДЕЖАВЮ
25 лет!
Если бы в начале девяностых я совершил убийство
и получил за это 25 лет, –
я бы уже вышел на волю.
Но я никого не убил
и провел весь этот срок на воле,
которая ничем не лучше тюрьмы,
потому что здесь – всё то же самое:
сверху – воры в законе,
внизу – мужики, обслуживающие воров.
Закон – тайга, прокурор – медведь…

Так за что же мне этот «четвертак»
без права на УДО?
Видимо, именно за то,
что 25 лет назад я не убил
ни Ельцина, ни Гайдара, ни Чубайса, ни…
что, возможно, помешало бы им
превратить лучшую в мире страну
в криминальную зону,
и я вышел бы уже в объятия спасенной матери-Родины
со счастливым чувством освобождения,
а не с гнетущим чувством дежавю,
которое сопровождает ныне откинувшегося зека.
 

* * *

Я не пишу стихов застольных –
за стол садясь,
бумагу мучая,
ни за полтинник, ни за стольник,
без озарения и случая.

Но я пишу стихи застольные –
вина и дружества достойные.
Они не пишутся, но льются,
легко даются и отдаются.

И в час, когда тоска сомнет,

уст не коснется молчь и усталь,
и стол (не письменный, но устный)
как пачка курева – со мной.