Григорий БЛЕХМАН. УМЕЛЕЦ. Рассказ

 

Григорий БЛЕХМАН

УМЕЛЕЦ

Рассказ

 

В последний путь его провожали из здания Президиума Академии наук СССР, где проходило прощание.

Провожали так, как провожают крупных учёных.

И человеку несведущему были непонятны такие почести простому мастеру, который работал в мастерских одного из биологических Институтов АН СССР.

Правда, поражала красная подушечка с обилием прикреплённых к ней медалей и орденов, о которых даже среди его многолетних знакомых почти никто не знал и не подозревал.

Институт, где он работал несколько последних десятилетий и до конца своей жизни, входил в состав пяти биологических подразделений, здания которых соединялись специальными переходами так, что сотрудникам можно было легко общаться друг с другом.

Необходимость в таком общении объяснялась тем, что исследования всех пяти Институтов сводились, в конечном итоге, к общей идее: изучению физиологии организма в разных условиях среды.

Различия были лишь в объектах и уровнях исследований.

Поскольку результаты исследований всех этих подразделений были объединены общей идеей, научная библиотека и книгохранилище, или архив, тоже были общими.

Общими были и дорогостоящие, современные приборы, которые не смог бы купить ни один из Институтов в одиночку, и работать на которых можно было каждому из сотрудников по предварительной записи.

Так как некоторые из импортных приборов были очень сложны, с представителями тех стран, где приборы покупали, Институты заключали договоры, предусматривающие возможный их ремонт и профилактический осмотр.

Организация, которая курировала такие связи, называлась, «СОВИНСЕРВИС». Однако, система «СОВИНСЕРВИСа», по ряду причин, не всегда была расторопной, и соответствующего специалиста приходилось, иной раз, ждать несколько дней.

Институту биохимии в этом отношении повезло, поскольку в одном из отделов его мастерской работал уникальный сотрудник, имени которого почти никто не знал или не помнил – все и всегда его звали Ефимыч.

Для непосвящённых в первый момент казалось странным, что на всех банкетах по случаю защит диссертаций сотрудниками или аспирантами он был почётным гостем и стоял среди докторов наук, профессоров и академиков. Но это удивление быстро рассеивалось, поскольку не было случая, чтобы кто-то из защитивших не произнёс в его честь тост с благодарностью и пожеланием здоровья. А также… вечной молодости.

Последнее воспринималось всеми знавшими Ефимыча с понимающей улыбкой, о чём речь пойдет позже…

Он был ровесником века, теперь уже нужно уточнять – двадцатого. Но те, кто знали его давно, говорили, что внешне Ефимыч если и менялся, то незаметно, и всегда выглядел лет на шестьдесят-семьдесят. Он напоминал «старичка-полевичка» работы знаменитого скульптора Конёнкова.

Родился «полевичёк» в Калужской губернии, и, сколько себя помнил, всё время что-нибудь ремонтировал. Это были велосипеды, машины, трактора, комбайны, ружья, пушки, танки, радиопередатчики, радиоприемники… Перечень можно продолжать долго.

За такие способности имел разные поощрения и награды. Даже боевые в Гражданскую и Великую Отечественную войны.

Ни о той, ни о другой войне говорить не любил. Лишь немногие из давних сотрудников знали, что в Великую Отечественную он потерял двух сыновей. Обоих подо Ржевом. Наверное поэтому в углу ящичка его маленького столика рядом с инструментами лежал затёртый листок, где от руки было переписано знаменитое стихотворение Твардовского «Я убит подо Ржевом», и карандашом обведены строчки:

…Где травинка к травинке

Речка травы прядёт, –

И куда на поминки

Даже мать не придёт…

 

Этот листок обнаружат уже после того, как Ефимыч уйдёт в мир иной.

А однажды, когда в его присутствии обсуждали только что вышедшую в журнале «Дружба народов» повесть тогда никому не известного Вячеслава Кондратьева «Сашка», он сказал, что автор не соврал о войне ни в одном эпизоде…

Никакого специального образования он не получал. Это был самородок. И когда кто-то из специалистов мастерской любого из пяти Институтов с ремонтом прибора не справлялся, звали Ефимыча.

 

И тут начиналось самое интересное. Выглядело это примерно так. Если прибор он уже знал, делал вид, что немножко нездоров, и неплохо бы слегка отогнать источник хвори.

Лекарство для него существовало одно – чистейший спирт, который многие из сотрудников лабораторий получали для экспериментальных работ в качестве растворителя. Этот «препарат» он разбавлял чистейшей, дважды дистиллированной водой, которой сотрудники и аспиранты тоже постоянно пользовались для особо тонких анализов.

Разбавлял он его в три раза, используя стаканчик со шкалой деления. Следовательно, «лекарство» имело тридцать три с небольшим градуса.

Его традиционная доза составляла один глоток. Не больше.

Процесс подготовки «к лечению» и само принятие «средства от всех болезней» сопровождалось небольшой лекцией Ефимыча, суть которой сводилось к тому, что всё и всегда хорошо в меру. Потому что даже лекарство, если его принимать сверх положенного, а оно – это положенное – для каждого своё, не лечит, а калечит.

По окончании своего небольшого курса из «просветительской медицины», он уже непосредственно начинал осмотр прибора.

Это тоже нужно было видеть, поскольку нередко в такие моменты Мастер напоминал ветеринара, осматривающего, к примеру, занемогшую лошадь: мог погладить прибор, приложить к нему ухо, что-нибудь неслышно, но ласково прошептать.

Вероятно, в этот момент Ефимыч уже играл на публику, подготавливая эффект внезапности. Потому что в какой-то момент забирался именно туда, где был источник поломки, и устранял неисправность.

Если такого прибора Ефимыч ещё не видел или не знал, процедура была примерно такой же, только более длительной.

Когда ему предлагали описание прибора или его схему, он ласково, но решительно советовал предлагавшему (но только мужчине), куда всё это засунуть. Адрес был конкретным и всегда одним и тем же.

При этом Ефимыч не отрывался от процедуры ознакомительного устройства прибора в своей обычной, слегка напоминающей шаманство, манере.

И даже старожилы не помнили случая, чтобы он не справился с поломкой.

 

Как-то, в один из Институтов поступила высокоскоростная шведская центрифуга, которая работала при создаваемом в ней глубоком вакууме, чтобы не было перегрева на огромных скоростях вращения. В то время для биологических Институтов она являлась чудом техники и конструкторской мысли.

И вдруг прибор не пошёл. Наши специалисты по импортным центрифугам ничего не смогли сделать.

Поломка же произошла в пятницу вечером, поэтому в «СОВИНСЕРВИСе» вызов представителя Швеции записали только на утро понедельника, и многодневный биологический эксперимент одной из сотрудниц срывался, поскольку до понедельника исследуемое биологическое вещество теряло бы требуемые свойства.

Кто-то вспомнил про Ефимыча.

Хотя и были сомнения, поскольку очень уж сложного устройства оказалась центрифуга, но даваться некуда, поэтому побежали к нему.

Он уже надевал пальто, чтобы идти домой. Однако отказать, тем более даме, было не в его правилах.

Ефимыч снова надел рабочую одежду, пришёл, развел один к трем своё «лекарство», очередной раз рассказал о чувстве меры и попросил показать ему, как он это называл, «центрАфуГу». Именно, через букву «А» и с мягким «Г».

Подошёл, попросил включить, поскольку сам не знал, как. Что-то покрутил. Потом снял панель и какую-то насадку. Повертел уже изнутри вал. Снял какую-то деталь и пошёл в мастерскую.

Минут через двадцать вернулся с выточенной им «кубышкой», поставил её в то место, откуда снял деталь. Прикрутил, надел всё, что до этого снял, и попросил включить «центрАфуГу».

И она пошла.

Когда в понедельник утром приехал специалист из «СОВИНСЕРВИСа», и ему рассказали, как вёл себя прибор, место исправленной поломки он не нашёл.

Пошли за Ефимычем. И тот показал специалисту, что он заменил своей «кубышкой». Оказалось, что вышел из строя держатель блока управления, и Ефимыч поставил нечто, подобное ему по форме, приведя тем самым в порядок необходимый для запуска контакт.

Предельно удивленный швед долго не мог поверить, что Ефимыч не только нигде не обучался этому делу, но даже и не понимал, что он заменил. Он только понимал, что должен быть контакт, а без этой «кубышки» контакта нет.

Швед вынул из своего чемоданчика держатель, а «кубышку» попросил у Ефимыча на память и чтобы показать коллегам.

И ещё подарил Мастеру роскошную по тем временам бутылку виски, а также сфотографировался с ним – тоже на память…  

 

Но знаменит был Ефимыч во всех пяти Институтах не только врождённым даром чувствовать технику.

Его ответ на самый распространенный наш вопрос: «Как дела?» заставал врасплох не одно поколение сотрудников.

Сначала следовал очень неторопливый, грустный вздох. И потом – ответ: «Да, всё бы ничего, только, вот, руки слабнутЬ».

А дальше те, кто уже это слышал, улыбались и советовали крепиться, или жениться на молодой, или ещё что-нибудь, на что хватало фантазии.

Ну, а тот, кто был на новенького, узнавал следующее: «Раньше, бывало, когда встанетЬ, одной рукой управлялся. А теперь двумя не моГу» – жаловался Ефимыч.

Но это продолжение следовало только в присутствии мужчин.

Женщины почему-то и так догадывались, судя по их понимающим улыбкам.

Может, потому, что они генетически более сообразительны.

Самое интересное, что ответ этот десятилетиями никому не приедался. Наверное, в такой нестандартности была большая доля оптимизма и подтверждение правоты знаменитой фразы о том, что «любви все возрасты покорны»…

Оптимизм Ефимыч вселял и тогда, когда требовалось смастерить уникальный прибор для выполнения ещё небывалого эксперимента или существенно усовершенствовать уже имеющийся. И не только вселял, но и делал то, что другие мастера считали невозможным.

 

Он ушёл из жизни в восемьдесят девять лет.

На работе. В обеденный перерыв за своим столиком в мастерской пил чай и… не допил.

 А утром того дня успел починить очередную «центрАфуГу» и рассказать новенькому аспиранту, как у него дела, и почему они его немножко «удручаютЬ».

На его похоронах многие, давно с ним знакомые люди, лишь из траурного объявления, вывешенного в пяти Институтах и Президиуме АН СССР, впервые узнали имя и фамилию Мастера – Василий Ефимович Строев. И там же – на похоронах,  кроме естественного сожаления о том, что ушёл из жизни хороший, безотказный человек, у большинства сотрудников была ещё и растерянность – как теперь без Ефимыча: палочки-выручалочки…

С того дня прошло больше 20 лет.

Академии наук СССР давно нет, как и самого СССР. А Академия наук России – правопреемница АН СССР влачит настолько жалкое существование, что и смотреть больно.

Ну, а те сотрудники, кто хоть однажды сталкивался с Мастером, когда   встречаются, каждый раз вспоминают о нём – о его готовности помочь, светлой голове и золотых руках, которых по-прежнему не хватает там, где он работал.

Ну и, конечно, о том, что эти руки «почему-то слабнутЬ».

А ещё в их памяти осталось, – когда подходили к нему проститься, на лице Мастера была лёгкая, привычная при его жизни улыбка.

И всеми это воспринималось как должное.