ПОЛЕМИКА / ​ Юлия БУТАКОВА. КАК НАПИСАТЬ «РУССКИЙ БУКЕР» И НЕ СТАТЬ ПОДЛЕЦОМ
Юлия БУТАКОВА

​ Юлия БУТАКОВА. КАК НАПИСАТЬ «РУССКИЙ БУКЕР» И НЕ СТАТЬ ПОДЛЕЦОМ

17.03.2016
1776
7

 

Юлия БУТАКОВА

КАК НАПИСАТЬ «РУССКИЙ БУКЕР» И НЕ СТАТЬ ПОДЛЕЦОМ

 

Сразу оговорюсь: никогда не обратила бы на них внимание, если бы они навязчиво не напомнили о себе. В последний раз в библиотеке в горячке взяла аж две книги подобного сорта, хотя к сортовым они однозначно не относятся. На кого «на них»? На лауреатов «Русского Букера» и «Большой Книги». Одну прочитала довольно легко («Планета грибов» Елены Чижовой), а другую – заставила себя прочитать, хотя отвращение появилось с первой (!) страницы, т.к. привыкла выискивать смысл хотя бы на последних страницах, если автор не удосужился постепенно его (смысл) раскрыть по ходу повествования («Хирург» Марины Степновой). Почему взялась всё-таки за эту статью, хотя времени и так не хватает на собственное творчество, а тут – писать о книгах, прочитать которые я не рекомендую никому? Даже в качестве дорожного необременительного чтива, потому что заявлены она как книги серьёзные, с намерением со временем стать классикой.

Я не обратила бы внимания на пометку на томике Чижовой «Лауреат премии «Русский Букер»», если бы в названии не было слова «грибы», а я – страстный грибник, интрига для меня лично – налицо, и на обложке не было фрагментов картины уважаемого мною с юности Иеронима Босха… В аннотации к «Грибам» сказано прямо: «Но что делать, если связь с родительским домом принимает болезненные формы? Не лучше ли её разорвать, тем самым изменив свою жизнь?». Болезненные во всех смыслах – этого автор не скрывает, и действует как грамотный хирург, – отсекает мёртвую ткань. Или как большевики, – разрушает до основания, а затем… Но позвольте, упоминание большевиков здесь более чем неуместно, ведь главные герои романа всеми силами борются со своим проклятым коммунистическим прошлым, в том числе и такими смехотворными методами, как разбивают родительский фарфор, жгут кулями титульные листы из отцовской книги, на которых есть посвящение друзьям почившего автора, т.е. отца героини (хотя главный герой считает его отличным писателем, а его книгу – лучшей из лучших)… В этом, видимо, и заключён главный конфликт книги – отсутствие консенсуса между современными Адамом и Евой, пытающимися за шесть дней творения обрести себя и освоиться в стремительно меняющейся действительности. Болезненность делает человека непредсказуемым, он теряет критическое отношение, в первую очередь, к самому себе, а это, в свою очередь, открывает широкую дорогу всяческим проявлениям этой самой болезненности, которые людьми, даже относительно здоровыми, воспринимаются как болезнь и сочувствия не вызывают. Оттого Чижовой необходим некоторый хаос, непреодолённый ещё Творцом, пока действие не приблизится к финалу. Что ж, можно назвать это авторской находкой. На книге есть пометки «Редакция Елены Шубиной» и «16+». К стыду своему, не знаю, кто такая Елена Шубина; будь она известным и грамотнейшим редактором на самом деле, она не пропустила бы такую сомнительную рукопись к публикации, и её имя стало широко известно и почитаемо в литературных кругах и без упоминания на обложках… Хорошей книге – хороший редактор, как говорится. Если же это – тонкий намёк на то, что рукопись нуждалась в дополнительной редакции, – возникают опасения, а что не так с автором? Не довела ли его болезненность в процессе отрывания от родительской грибницы в места, недоступные для людей не болезненных?

Хорошо, опустим это и не станем обращать внимание. Для меня главное было – понять: причём здесь грибы? Автор заявляет, что её повествование укладывается в те самые шесть дней, за которые бог создал мир и всё сущее в нём. Это серьёзная заявка на качество книги во всех отношениях и дополнительная интрига. Ожидания грандиозные! Но де-факто производство оказывается убыточным и на выходе… на выходе выходит только пустой выхлоп. Он оказывается не более значимым, чем выхлоп иномарки главной героини, которой так не везёт за эти шесть дней, что её становится действительно жаль, по-человечески, от души. Это – главный бонус в апологии автора, когда речь зайдёт о моральных и этических качествах его самого. Судите сами: сначала героиня страдает несварением желудка после поглощения внушительной порции (весь пень облепили) молоденьких опят, собранных в девственных лесах дачного посёлка, где её родители оставили ей участок, который она намерена срочно продать. Видите, аппетит у неё изначально завиден; это позднее сваренные опята кажутся её опарышами, блевотной массой, и ещё чем-то отвратительным – по мере обнаружения ненависти к родительской грибнице… Изначально всё было здОрово и здорОво. Затем переживает ураган, бесшумный, но от этого не менее разрушительный; хамство соседа по даче, который когда-то был в неё влюблён; угрызения совести от акта вандализма, учинённого скорее по недомыслию, чем по злобе (разбила фарфоровые родительские статуэтки); и, в конце концов, гибнет на трассе по пути в столицу, а в дальней перспективе, – по пути в Италию, подальше от невыносимой грибницы. Причём тут грибы, спросите вы? Не причём. С тем же успехом героиня могла отравиться несвежими пирожками в придорожном кафе и всё оставшееся книжное романное время с ненавистью убегать от родительской опары или блевануть в результате незапланированной беременности в сорок семь лет и последние часы жизни ненавидеть всех мужчин, как причину беременности, и всех детей – как её следствие…

Браться писать в духе «а-ля Букер» – большой риск: писатель должен быть точно уверен, что это дело – ему по плечу, т.е. быть несомненным мастером своего дела, потому что, недобрав мастерства, нельзя браться за соцзаказ, а «Букер» – неприкрытый соцзаказ, или быть настолько легкомысленным (синонимы на усмотрение: «молодым», «неопытным», «дерзким», «глупым», «нахальным», «беспринципным», «всеядным»), чтобы угодить в шорт-лист этой премии (намеренно или ненамеренно) и не отбиться от этого благодеяния, вовремя не распознав его сути. А суть такова: всячески очернить своё прошлое (в частности – советское детство, советскую юность, не брезгуя никакими приёмами, в том числе запретными – употреблением мата, отсутствием минимальных потуг на художественность и содержательность своей писанины). Мата у Чижовой нет, и одно это обстоятельство даёт ей неплохой шанс остаться человеком порядочным и через то – удержаться в отечественной литературе. Народ наш плохо переносит нецензурщину в художественном произведении, точнее – совсем не переносит. У Степновой мат – в наличии и в количестве, неприемлемом даже для автора-мужчины. Печатно материться, на мой взгляд, – это расписаться в собственной писательской несостоятельности; есть много выразительных средств, господа, в русском языке способных и убить, и унизить, и девственности лишить… Видимо, её заранее обнадёжили, что в заветный шорт-лист она попадает. Но о ней речь впереди. Что импонирует мне в романе «Планета грибов» – это почти убедительная развязка; при всём том, что героиня натворила за свою жизнь, в частности, за те шесть дней творения, протекших на даче, а она ничего особенного не натворила, но искренне пыталась, автор в конце текста устраивает ей незаслуженную автокатастрофу, подразумевая свой невольный провал как художника. Персонаж, рождённый демиургом, оказался полнокровнее и жизнеспособнее самого автора, поэтому его нужно убить. Это Чижова сама себя убивает в финале, потому что есть у неё совесть, уважает она читателя, а читателю очевидно, что роман изначально тянул на неплохую мелодраму с философским, экзистенциальным уклоном, а выродился – в Букер он выродился, в него, болезного.

А могло быть так: герой сидит на даче, занятый переводом некоей ахинеи, навязанной редактором, но, раз нужны деньги, он закрывает глаза на моральный аспект своего безобидного занятия, и переводит себе. Тем более, получив гонорар, можно спокойно попереводить великую и стОящую вещь! Он так бы и просидел на своём участке все шесть эпохальных суток и более, снуя в пределах отрезка «дом – летняя кухня». Тем более, явного конфликта с родительской грибницей у него нет. Так, разговоры с духами явно умозрительного толка… Но ломается вдруг на летней кухне ригельный замок. Может, среди отечественных доморощенных либералов остались такие, что не могут собственноручно починить несложный дверной замок или, на худой конец, – приделать на его место элементарный крючок из гвоздя, или, на ещё худший случай, – попросить за бутылку местного умельца сварганить что-нибудь соответствующее… Ну вот нашёлся такой экземпляр безрукий – поплёлся на рынок, в дачно-эксплуатационную контору и далее везде, как герой средневекового романа-путешествия, не знамо: зачем? Скрепя сердце, делаю вид, что верю автору – бывает в жизни такое. Далее г-жа Чижова, за неимение в местных лесах леших и иных мифических персон или в силу своей несуеверности, разворачивает перед читательским оком кадры из самопального триллера, потому что жанр обязывает: ужасай и деморализуй читателя (разделяй и властвуй) как можешь, иначе Букер тебе, милок, не светит. Тот же сетевой маркетинг и те же методы стимуляции продаж… Так вот, о кадрах; тут вместо вожделенного слесаря встречает герой овощных бабок: старуху-огурец, старуху-картофелину, старуху-кабачок. Детские страшилки, ей богу, но мы уже привыкли к перетеканию жанров одного в другой. Эти персонажи вкупе с бесшумным ураганом, удачно разбросавшим вековые ели (никого не прибило), воображаемым разговором героя с почившими отцом и матерью и убийство фамильного фарфора в местной чаще составляют ядро произведения, призванного отбить удачно привитое читателю в советские годы чувство прекрасного и целостного при чтении литературного произведения. Так вот снова осечка – и не страшно (кроме старушки-кабачка, это какое-то монструозное чудище, мною никогда не то что не виденное, но и не слыханное). Чижова пытается спасти детище и поставить его на новые рельсы, разрабатывая любовную тему: герой в детстве был влюблён в героиню, подсматривал за нею сквозь дощатые щели и т.п. И вот снова встречает её: ещё молодую бизнес-леди, имеющую иностранную машину в собственности, постоянную визу и какой-то то ли магазинчик, торгующий чёрт знает чем, но вроде успешно, то ли дизайнерскую контору. И сам он человек холостой – с женой разошёлся так давно, что не верится ему, что когда-то был женат. А много ли одинокому мужчине надо? Есть вода, кое-какая посуда, чердак с пишущей машинкой, дрова на зиму, даже ванная – родители позаботились. И мыслишки мелькают: не осесть ли здесь навсегда, сдав или продав городскую квартиру? Замок вот только… И он снова подглядывает за соседкой, а она как раз голая раздумывает выскочить в темноту (не помню, по какой нужде)… Немножко ню, совсем не по-букеровски. Снова – бонус автору. Тут бы их свести да выжать из сюжета по максимуму. Но автор снова чуть не попадает впросак: нельзя женщине, жёстко и бескомпромиссно отринувшей родительскую грибницу (вот даже жареные опята организм отверг), вкусившей все прелести и достижения западной демократии, связать свою судьбу с пролетарием, хотя и интеллигентной профессии. Забегая вперёд, упомяну, что под занавес героиня незаметно ускользает из-под раздумчивого пера автора и успевает переспать с поганцем и даже забеременеть от него. Однако Чижова спохватывается и, как Лермонтов Печорина, отправляет нахалку на верную гибель. Так тебе! Потребность соблюсти художественную правду толкает Чижову на правильную тропу, но требования кураторов «Букера» настойчиво отвращают от привычного (допускаю этот вариант) её пути и толкают на противоположный, непривычный, дикий и (тоже допускаю) – неприемлемый. Чижова держит неубедительный нейтралитет и, в конце концов, пасуя перед собственной совестью, убивает героиню, а такой финал, я подозреваю, вполне устраивает и членов жюри, и читателей. Читатели любят мелодраму, а жюри даёт Чижовой последний шанс реабилитировать себя в их глазах. Кара, настигшая сорвавшуюся с авторского крючка, жертву – лишний повод устрашить и читателя, пусть знает, что бывает с теми, кто тоскует по старой России! Но я думаю, что Букер со временем отомрёт, но не уверена, по какой причине быстрее: от того ли, что закончатся деньги у его спонсора, от того ли, что его когда-то восторженные без меры адепты накушаются-таки западных благ и перестанут писать кипятком перед заграничными лейблами, тем паче что лейблы зачастую – китайские… Финалисты Букера и все те, кто играет в эту игру, – до сих пор болезненно переживают заграничное изобилие, насильно привитое на земле предков, в виде кожаных сумочек от Гуччи. Как-то так.

Конечно, сваливать надо из этой страны, где одни калеки умственные и дистрофики. Они всюду: на дорогах, в дачном посёлке, на автозаправках, в магазинах. Они довольствуются красными майками, отнюдь не от кутюр, убогими торшерами, воняющими их так и не победившим социализмом, непотребным общепитовским фарфором, вскормившим не одно поколение дистрофиков, стихийными рынками, на котором продаётся всё, что нужно вчерашнему «совку: от агрила до мифических сегментов и пальцев… Кунсткамера какая-то; и все пытаются жить, как в каменном веке, – изобретая необходимое из подручных материалов, а ведь чего проще – купить всё в магазине, как цивилизованные люди делают… Героине невдомёк, что народ, окормляющий весь остальной мир, не может жить достойно по причине своей нищеты (кроме его руководства с кожаными кейсами от Гуччи под мышками).

Да, забыла я о той фантастической ахинее, которую переводит главный герой, и которая призвана, по замыслу автора, сыграть какую-то роль в повествовании. Аморфные инопланетные существа со множеством щупалец, путешествующие по Галактике в поисках разумных обитателей на других планетах, добираются до Земли… Не совсем понимаю, зачем на сцене обнаруживается этот задник, но рискну предположить, зачем он, воспользовавшись цитатой капитана корабля. После приземления летающей тарелки, капитан, скоропалительно пробежав по непролазной нашей грязи и испачкав щупальца, брезгливо вытирает их и рассуждает: «…увиденное на земле – не более чем эффектная современная инсталляция, ничего сенсационного и в терминах истории Вселенной – не более чем очередной эксперимент, из тех, кто имели все шансы стать великими, однако становятся архивной папкой в ряду прочих неудач, каждая из которых не опровергает первоначальный божий замысел, но вносит в него некоторые коррективы». Возможно, в уста капитана были вложены размышления автора о судьбах тех, кто не сумел или не захотел оторваться от родительской грибницы, в результате чего Землю заполонили гигантские безмозглые грибы. Но мне хочется обратить речь капитана к тем, кто его послал: «Уважаемые финалисты, лауреаты «Русского Букера», не опровергайте, пожалуйста первоначальный замысел, ведь грибы (т.е. родительская грибница) – неискоренимы, вечны и гораздо ближе к замыслу божьему, чем некоторые люди… со множеством щупалец. Спасибо за внимание».

 

С г-жой Степновой всё сложнее, но не в плане мастерства, а в плане необоснованности тех авансов, которые раздают ей безымянные критики или коллеги по перу (на обложке не указана ни одна фамилия). Допускаю, что Степнова сэкономила на аннотациях, хотя в среде западных литературных подёнщиков принято рассыпать взаимные похвалы: ты – «Нью-Йорк Таймсу», «Нью-Йорк Таймс» – тебе, смотрится солидно… Короче, понты ещё те! Эта дама – тоже финалистка «Русского Букера», «Большой книги», «Национального бестселлера» и др. Оказывается, её охотно печатают толстые журналы, она является главредом популярного мужского журнала (а это тут причём? такие факты надо скрывать от читателя; а, может, потому её охотно печатают толстые журналы, что она – из мужского издания?), она – блестящий стилист (лучше ей было промолчать, наличие в её писанине «блестящего стиля» способен опровергнуть школьник), а её книга «Хирург» неизвестные, опять-таки, персоны сравнивают с «Парфюмером» Зюскинда. Ну, «Парфюмера»-то я не только смотрела, но и читала, на этой мякине меня не проведёшь. Изо всех этих понтов меня более всего задело словосочетание «блестящий стилист». Материться – это не есть быть стильным! Стилист она – никакой, и я докажу это путём прямого цитирования из текста, но буду объективной: я укажу читателю на явные удачные находки автора и обязательно – на те вещи, которые вытворять нельзя, несмотря на указанные в шорт-листах суммы… Но по порядку и не спеша.

Вкратце сюжет: описывается жизнь «гениального» (в тексте это ничем не обосновано) пластического хирурга Аркадия Хрипунова – потомка Хасана ибн Саббаха – пророка и основателя государства исламитов-низаритов ХI века. Оба они, и хирург и пророк, изменяют человеческое тело, а, значит, и судьбы, поэтому «оба чувствуют себя существами высшего порядка», да что там – богами! Первый изменяет человеческое тело посредством скальпеля и в лучшую сторону, другой – посредством ножа и пинка под зад на краю пропасти – отправляя неугодный человеческий материал на тот свет… Видимо, автор подразумевает под действиями героев тот исторический дуализм, который свойствен всем существам высшего порядка. Да, ещё момент: автор уточняет, что и Аркадия, и Хасана не трогают человеческие страсти, уязвимы они только перед земной красотой (снова дуализм или авторское лукавство?).

 Степнова более изощрённа, мастеровита и нахальна в изготовлении очередного «букера», видимо, опыт у неё богаче, чем у её совестливой коллеги по перу Чижовой. Это чувствуется с первых строк романа: хлёсткие бордельные обороты и эпитеты подкрепляются незаурядными определениями так свободно и беззастенчиво, что чувствуется, что это – родная стихия автора. У читателей нервных книга выпадает из рук. У меня не выпала. Я решила намеренно дочитать до конца, чтобы понять, есть ли предел бесстыдству таких литераторов, хотя приступы зевоты одолели меня ещё при чтении эпиграфа: «Хрипунову плевать было на людей. Хрипунов хотел стать Богом. Что нужно человеку, решившему стать Богом? Имя. Промысел. Деяние. Жертва. Всё это было у Хрипунова. И он стал Богом. Он. Им. Стал». Сильно! Не для слабонервных, явно. А мне привиделось другое: автор с хлыстом в руке и в чёрной элегантной пилотке на голове, взирающая на дрожащего читателя и выдающая ему в лицо, отбивая каждое слово ударом хлыста: «Степновой плевать было на читателей. Степнова хотела стать лауреатом «Русского Букера»». Вы что думаете, у Степновой нет имени? Есть. Может быть, нет промысла? Есть! И не смейте перечить! А Деяние? Да сколько угодно. Где-то же она набралась специфического писательского и иного опыта. Вы надеетесь, что у неё не было жертвы? После прочтения жертвы появятся и умножатся в геометрической прогрессии, ведь говорят же, что каждый наркоман за свою короткую жизнь приобщает к игле пятнадцать здоровых граждан… Ой, о чём это я?!

Итого: «Всё это было у Степновой, и она стала лауреатом. Она. Им. Стала». И всем – молчать! Не то сброшу всех вас с аламутского обрыва! Да, ещё о понтах, на этот раз о самом смехотворном из них: к каждой главке романа автор предпосылает подробный перечень хирургического инструментария, которым, видимо, пользовался Хрипунов в течение своей блестящей карьеры (в геморроидальном крючке не уверена, но кто знает: девственную плеву сейчас восстанавливают, почему бы не отреставрировать аналогичную перепонку в соседнем органе...). К чему бы это? Очевидно, что автора консультировал профессионал (не исключаю, что – учебник по хирургии), но читателю-то зачем это заунывное узкопрофессиональное перечисление? Полная бессмыслица, если только не читать этот перечень в качестве снотворных мантр при бессоннице. Может, это призвано убедить читателей-маловеров в том, что Аркадий был гениальнейшим хирургом, который не мог не стать богом, потому что владел всем этим арсеналом виртуозно. Я солидарна, в таком случае, со Станиславским: «Не верю!».

Не выдерживает никакой критики «блестящий стиль» рассматриваемого нами автора. Приготовьтесь, буду цитировать беспощадно, но аккуратно, чтобы не сбить золотую изысканную пыльцу с кончика степновского стила:

«Аркадий Хрипунов – это звучало, как будто кто-то раздавил в кулаке грецкие орехи». Отлично. Парни с такими звучными именами обычно работают в забое.

Умиляет эпизод вселения Хрипуновых в квартиру, где когда-то жила еврейская семья. Евреям местная «урла» регулярно била окна, исключая зимние месяцы – жалели… Евреи-то были – так себе, почти и не евреи, «вполне советские, мирные, ручные, местная достопримечательность». Проклятое советское прошлое: евреи даже ненастоящие, сплошной суррогат и подделка! При чём тут евреи, спросите вы? Да не при чём. Букеровские традиции обязывают: во что бы то ни стало поднять еврейский вопрос, этот приём считается эксклюзивным изыском, доступным немногим. Но сколько же можно? Хватит диссидентствовать на пустом месте; диссидент только тогда диссидент, когда он не прикормлен, и власть к нему не лояльна. Среди предков Степновой, как я поняла, евреев не было, ибо не может так гадко описывать их быт человек одной с ними крови: «Рассохшиеся доисторические резинки, стискивавшие чьи-то выпуклые пахучие ляжки, очёски седых скрипучих волос…». А может, не автор такой неприкрытый юдофоб, а – нация такая гадкая, «потому что сроду не убиралась по-человечески. Ни разу за все свои шесть тысяч лет». Однако, очередь из жаждущих сатисфакции у г-жи Степновой стремительно растёт за моими плечами. Да и русских она не любит, люто, до хромосомного несварения: родители Хрипунова, естественно, «совки», потомки заводских алкоголиков (а что, кураторы «Букера» так нас, русских, и представляют), Хрипунов-старший непременно гибнет от цирроза печени (действительно, а от чего ещё умирают простые русские люди обоего пола?).

«И в доме пахнет пирогом с капустой и картошкой-пюре (на молоке и на сливочном масле), а от детских волос… доносится отчётливый аромат солнца и тёплых птичьих гнёзд». Как хорошо написано… Тут, видимо, автор забылась на мгновенье, и в ней заговорила-таки женщина, мать, которая тоже носит чулки с резинками (или мама её их носила), и пахнет по-женски, и волосы её тоже остаются порой на любимой расчёске. Но своё говно – не пахнет.

«…он пока весь-весь – от завитка на макушке до аппетитной складочки (ах, какая прелестная пыльца золотится на кончике пера автора! – Ю.Б.) под жирными ягодичками (фу! – Ю.Б.) – мамин». От «жирных ягодичек» рвотные позывы возникли теперь у меня. Дальше поводов для них будет больше. Почему служителям Букера всюду мерещатся опарыши, несвежий жир, гнойные кусочки в уголках глаз и прочая пакость, любовь к которой свойственна людям «болезненным»? Срочно нужна консультация психоаналитика! Хотите поговорить об этом? Нет, не хочу.

Беременная хрипуновская мама, мало того, что она – «футляр от контрабаса, гигантская креветка или гусеница, к которой поднесли… спичечный огонёк», так ещё и рожать ей приходится некрасиво, в мебельном фургоне с водителем, у которого «простое картофельное лицо» (о боже! снова люди-овощи, хорошо, что не кабачки), притом «ловко обложенным с двух сторон х..ми», в брезентовой тьме, внимая «яростному ё.у» родного супруга и мебельного грузчика (то ли матерятся, сердечные, то ли что покруче). Не знаю, как читатели, но я пережила настоящий катарсис. И зачем Аристотель потел над своей «Поэтикой» столько времени, достаточно было подождать пару тысячелетий и узнать от г-жи Степновой точное его определение…

Ужасы продолжаются: медсестра в роддоме, «весёлая разбитная жлобовка, девка холостая, нерожавшая», сочувственно и ласково, щепетильно придерживаясь основ медицинской этики, уговаривает роженицу: «Давай, растопыривайся, мамаша. Покажь, бля, свои родовые пути». Ей отзывается «шерстяным голосом» акушерка: «Офуела…». Мне хочется от души двинуть пяткой в наглую морду, нет, не медсестры, – автора – от имени всех рожавших матерей. Такого дешёвого зэковского жаргона я никогда не встречала ни у одного медработника, тем более – работающего в роддоме, хотя именно работающие в роддоме медики – одна из самым циничных разновидностей эскулапового племени.

«Мальчик, – повторил жирный, круглый голос». Снова – жир и опарыши. Кончится это когда-нибудь? Где господин Фрейд, позовите его сюда! Кстати, будущего гениального хирурга назвали в честь Аркадия Гайдара (его книга была найдена хрипуновской мамой на квартире съехавших евреев). Снова непонятный задник под ногами… В пылу постродовой горячки новорождённый мерещится матери то «голым, полупрозрачным мышонком», одним из тех, что топила в детстве мать, то «куском жёлто-красной говядины, старого жира и натруженных воловьих жил, подтухшим бракованным свёртком», кошкой, «вежливо просящей хозяев сделать чёртов DVD хоть немного потише». Причудливы фантазии только что родившей дамы… Господин Фрейд ещё тут? Тогда наберите просто – «03». Очередь растёт, лопатками чувствую. С моей точки зрения, такое может написать только человек, потерявший всякий стыд и далеко не трезвый. «Нет, – уверяют меня безымянные голоса, – это писал блестящий стилист о судьбе гениального хирурга».

Как бы низко ни стояла на эволюционной лестнице хрипуновская мама, она была всё же выше тех своих соотечественниц, «подверженных биологической программе, той самой, которая превращает каждую вторую женщину от восемнадцати до двадцати пяти лет в ходячую яйцеклетку, безмозгло и жадно ждущую оплодотворения». Никто не оскорбился? А за свою маму? Да, это вам не Кавказ… Для меня же это – очередной повод для сатисфакции.

«Хрипунову-старшему было насрасть в три вилюшки (какая прелесть эта «вилюшка»! Ю.Б.) на народ, партию и правительство вместе взятые» На нас с вами, друзья, он клал эти самые «вилюшки», по замыслу автора. Или на наших родителей. Вдумайтесь: Степнова открыто говорит: все вы, русские, – потомки заводских забулдыг, и, если женщины ваши – «ходячие яйцеклетки», то мужики – «миллионы с лицами, наспех вылепленными из хлебного мякиша, и крошечным зародышем души, едва пульсирующим в области желудочно-кишечного тракта». Как вам натюрморт? Русским писателям текст обычно надиктовывала муза, нынешним проплаченным БУКашкам – явно нетрезвый янки-недоучка, знающий о великом русском народе не больше, чем о собственном желудочно-кишечном тракте. Остаётся один вопрос: на кой хрен автор адресует свою книгу этим простейшим, которых на каждой странице топит в «трёх вилюшках» любимой ею субстанции? Одно утешает: тираж всего-навсего 3000 экземпляров, до глубинки, где ещё не разучились бить смертным боем за любое непотребство, в частности – литературное, не дойдёт… Далее автор напоминает инфузориям, что в 1959 году (год рождения гениального хирурга) кубинский народ сбросил диктатуру Батисты, Аляска стала 49-м штатом США («и на радости упилась до упаду»), XXI съезд КПСС объявил об окончательной победе социализма, наша сборная «сделала» чехов и венгров на первом кубке Европы, вновь отличились Воинов и Яшин… Чувствуется, что автор гордится достижениями родной (?) страны и не прочь писать в том же духе до конца рукописи, но «банкет оплачен» и нужно поносить и сквернословить до финальных конвульсий… И, получив заветный Букер, «на радости упиться до упаду». Иначе хозяин грозится отдать вожделенную кожаную балетку от Гуччи другому! Далее я пропускаю добрую сотню страниц, потому что цитаты стала выписывать только со сто двадцать четвёртой страницы, а перечитывать это непотребство не достаёт моральных сил, даже ради дела.

«Поэтому цена за человеческую жизнь должна превышать цену самой жизни», – резюмирует суть нелёгкой профессии своего героя автор. И невдомёк ей, что цена за хорошую книгу должна превышать цену самой книги. «За лиру платят чистой кровью, – сказал Варлам Шаламов. А не опарышами, гноем и «вилюшками». Дело в том, что такие безответственные индивидуумы не привыкли платить по счетам, и собственную состоятельность ощущают только в стае таких же безответственных особей. «Хотя, в сущности, какое зло может быть в опухоли? Просто содружество изголодавшихся клеток, нуждающихся в жизненном пространстве», – возражает мне Степнова. Действительно, клетки просто хотят кушать и иметь своё место под солнцем. О цене – договоримся. Психология приверженцев III Рейха, не иначе.

Так вот, будущий бог проживает в небольшом городке Феремове, «нашей жопе», как ласково называет его автор – землячка Хрипунова, по всей видимости. Отправным пунктом Аркаши Хрипунова к блестящим вершинам медицинской карьеры явилась его болезнь – менингит, ярко проявившаяся на больничной помойке, среди отработанного человеческого и перевязочного материала. Символично. Из болезни он выходит преображённым для новой жизни, а мог бы остаться овощем, кабачком, например. Или картофелиной. «Через несколько дней его – равнодушного, молчаливого и вялого, как перезимовавшая на балконе картошка, – перевели в общую палату. С ним, кстати, и обращались так же, как с перезимовавшей картошкой: иначе говоря, вертели, осматривали и перетаскивали, как вещь, очевидно, ненужную и бессмысленную. Которую есть невозможно, а выбросить совсем как-то совестно. Всё-таки ребёнок. В смысле – еда». Не писательница, а фагоцит какой-то ненасытный: всё бы ей сожрать что-нибудь или кого-нибудь. То куском говядины бедного Аркадия Владимыча представит, то картошкой; что поделать – «изголодавшаяся клетка». А эти медики-засранцы: обращаются с ребёнком, как с вещью, забыли, наверное, что это святая прерогатива автора – обращаться аналогичным образом с читателем.

Далее следуют один за другим, несколько перлов, эксклюзивно от мадам Степновой, и в каждом я добросовестно пытаюсь отыскать признаки «блестящего стиля». Вот Хрипунов-старший таращит на меня «красные, как волдыри, мокнущие, вспухшие глаза» – что тут поделаешь, у человека цирроз печени в последней стадии. А вот снуёт ненавистная медсестра: «жирненькая, перетянутая лифчиком-трусами-платьем-халатом, как лакомая личинка, оснащённая парой кругленьких коротких ног и невероятным именем Анжелика…». Действительно, редкое для личинки имя…

А вот описание, пробуждающее тёплые детские воспоминания. Наконец-то сытый организм автора вещает, меланхолически ковыряя в зубах зубочисткой от Гуччи: «…тапки липнут к полу и отклеиваются с чуть слышным лейкопластырным звуком…». Ах, наш человек – чтобы это подметить, надо долгие годы прожить под аккомпанемент лейкопластырных тапок. Душа тянется к доброй тёте, надеясь на дальнейшие тёплые воспоминания, а та ласково ворчит: «Поди-поди, разомни булки-то». И вам не хворать, уважаемая… Может, чайку с «хрупкими пожилыми баранками? «Нет-нет, – кричит Степнова, – знаю и ваши чаИ – «кисели ягодные – мутные, тепловатые, розовые, как сопли из разбитого носа». Ну вот, опять-двадцать пять!

Мизантропия Степновой – вот тот вечный двигатель, что не позволяет ей выпасть ни на минуту из очередного шорт-листа излюбленной премии. Полюбуйтесь, как она издевается над коллегами Хрипунова, создаёт подходящий антураж для будущего бога: «Хрипунов физически ощущает, как поджимаются мошонки и леденеют спины окружающих его коллег – хирургической бригады, тысячеочитого существа». Не дай бог, чтобы так поджимались мошонки у хирургов, оперирующих саму г-жу Степнову, буде возникнет необходимость в операции. А анестезиолог, наряду с хирургом – царь и бог операционного поля, на поверку оказывается «крупной изнеженной особью, латентным педерастом и рериханутым бытовым сатанистом». И вновь – самопальный триллер, когда не достаёт художественных средств. Рерих-то тут каким боком? Неужели моя интуиция меня не подводит: автор посредством писательства изживает свои детские страхи и комплексы. А черновики на что? Господа, занимайте очередь и покличьте, пожалуйста, господина Фрейда. Хотя, думаю, разговор получится «дурацкий, будто списанный из бабского детектива в дешёвой мягкой обложке». И бабам-детективщицам досталось! Действует проверенный метод: возвыситься за счёт отрубленных голов.

Печальным выходит визит Хрипунова на свою малую родину – в Феремов, «нашу жопу». Но обстоятельства вынуждают: скончался «футляр от контрабаса», экскьюз ми, – мама Хрипунова. Гнилая картофелина некогда, а ныне – состоятельный и состоявшийся человек, приехавший на дорогом «Ягуаре», ради памяти матери может задержаться в гадюшнике, пахнущем то ли «умирающей черёмухой, то ли засыхающей уриной» (ведь родителей и родину не выбирают); вместо этого Аркадий Владимирович цинично нанимает адвоката, даёт ему распоряжения насчёт похорон, суёт конверт, разбивает зачем-то в родительском доме окна (аналог фарфоровых статуэток из «Планеты грибов»), чтобы ненавистная грибница отвязалась от него, наконец, и с лёгким сердцем уезжает. Надо же поддержать имидж будущего бога, решая проблемы легко! После окончательного разрыва с прошлым признаки божественности не отпускают Хрипунова ни на минуту, обещая скорое и безоговорочное просветление: регулярно является мёртвая голова (как окажется позднее – любовницы и модели самого Аркадия), мигрень становится перманентной и неотступной, «мелькают мелкие, понятные только Богу да Хрипунову циферки: угол наклона, расстояние до точки, масштаб, лекальные кривые, штрихпунктиры…». Догадываюсь, что все эти термины знакомы всем пластическим хирургам, а масштаб и штрихпунктиры – и мне тоже. Секрет Полишинеля! Дядя Саша – санитар местного морга и многолетний наставник Аркадия, вряд ли страдал подобными галлюцинациями (когда вещи известные мнятся тайнами ордена тамплиеров), даже с глубокого похмелья, ведь он был «совком», а не богом. Талант Степновой преград не ведает; достаётся даже посуде: «уродливая пепельница уродливого чешского хрусталя». Совки говорили: «чешского стекла». Но, видимо, у неё с чешским хрусталём – старые счёты. Господа чехи, прошу в очередь! Господин Фрейд, не рискуйте – второго Фрейда для вашего спасения мы не найдём. Человеческая, не искажённая глупостью и злобой, речь мелькает на исходе романа лишь однажды и окончательно тонет в сплошных вилюшках – это комплимент, адресованный на этот раз машине: «старенькая областная скорая».

По ходу чтения я сделала для себя маленькое открытие: оказывается, любимая певица всех нелиберальных по духу, но яро стремящихся в либеральный Эдем соотечественников – это Цезария Эвора; диск с её песнями обнаруживается в бардачке хрипуновской машины, хотя он лично на дух не переносит какую-либо музыку! И ещё: божественная рефлексия мало чем отличается от рефлексии человеческой. Ярко-йодистые глаза Хрипунова с тоской взирают на «подползающий среднерусский рассвет, кисленький, невзрачный», Подмосковье ему чудится сплошным Феремовым, глаза ненавистной любовницы (по совместительству – музы и в будущем – убийцы самого Аркадия) – выраженного «ярко-бледного» цвета… Божественность не даётся даром, а в случае с Аркадием – не задаётся с самого начала. Даже простые вещи обретают иной, зловещий смысл: «В хрипуновском детстве эти цветы (анютины глазки) с неизменными, почти гитлеровскими мордочками неизбежно втыкали во все городские клумбы». И совершенно ничтожным видится ему прошлое своей родины: «…страна голосила на обломках, жалостно завывая и утирая сопли драным подолом». Эх, молочные реки, кисельные берега, нет вам износа! И Хрипунов, наконец, прозревает, в унисон со степновской концепцией доброкачественности злокачественной опухоли, точнее – стадного инстинкта: «Чем реже общаешься с людьми, тем проще совершать человеческие поступки…». Верно: в колонии злокачественных клеток одиночество невозможно по определению.

Родословная Хрипунова заслуживает особого внимания: будучи сыном потомственного пьянчуги и недалёкой русской бабы, он всё-таки носит в себе гены замечательного и уникального в своём роде человека – Хасана ибн Саббаха. По ходу действия выясняется, что пророк и предводитель исламитов, живший в XI веке, – его далёкий предок. Хрипунову не суждено было бы родиться, но тогда, девять веков назад, одна мудрая женщина – младшая жена пророка, не побоялась ослушаться мужа и не сбросила со скалы родившуюся у старшей жены девочку, как требовал обычай, а спрятала её в укромном месте. Это-то и была пра-прабабка Аркадия… Неслучайно акушеры и сама роженица были удивлены необычно тёмными и длинными волосами новорождённого, непривычным цветом его глаз. Персона Хасана поражает своим масштабным скотством: он убивает людей направо и налево; все жертвы его оправданы попыткой вывести расу человекоподобных суперживотных и обрести абсолютную власть. Он набирает в свою армию людей исключительных, крайне преданных хозяину и беспощадных к врагам. Хотя сам отзывается о них так: «…они плавают в своей жизни, как тупое дерьмо в мутной воде». Умиляет классификация у Степновой дерьма… И прослеживается аналогия отношения Хасана – к человеческому мясу и самой Степновой – к тем, кого она описывает. Весьма впечатляет сравнение хасановской орды головорезов с солдатами американской армии, бегающими с полной боевой выкладкой по горам, как в голливудских фильмах. Где XI век и где Голливуд. И улыбаются они, как американские актёры. Очевидно, что для автора американская нация – безупречный образец суперчеловека. Эти вояки регулярно устраивают облавы на иноверцев, и долго после их набегов на улицах валяются «ошмётки христианских кишок» и «…кишащие опарышем кишки на пустырях благоухают сладко и концептуально, словно парфюм Paloma Picasso…». Да товарищ Сталин в сравнении с Хасаном – безобидный мальчик в коротких штанишках. Но автор думает иначе: массовые изуверства, полускрытые романтичным флёром веков, обретают некоторый шарм настоящих мужских поступков настоящего мужика. Кто-нибудь при желании сможет отыскать в писанине Степновой фрагменты разжигания межнациональной розни и призывы к терроризму, ибо сладострастно описывая «подвиги» Хасана ибн Саббаха, она не умеет правильно поставить знак препинания во фразе «Казнить нельзя помиловать». В случае со Сталиным всё оправдывалось великой целью – строительством коммунистического общества. Чем же оправдывает свою жестокость великий пророк? Не поверите, весьма прозаичным поводом: чтобы «…всегда было сколько угодно обжигающей, перчёной, как устье молоденькой девушки, баранины». Вариация на тему «великой американской мечты». Очевидно, что пророк мается от безделья на своей неприступной вершине.

Хрипунов однажды мерещится Хасану на исходе ночи в его крепости Аламут, просвечивая через живот неизвестной белой женщины. Всемогущества, что ли, хотел подзанять Аркаша у предка накануне своего рождения, ведь вскоре ему предстояло стать богом? Неизвестная белая женщина, как в классических индийских фильмах, наконец опознана – это выжившая дочь пророка, которую когда-то спасла его младшая жена. Вот такая «Санта-Барбара» по-мусульмански. Кстати, потомки загубленных Хасаном мучеников могут получить частичное моральное удовлетворение, заняв известную очередь…

Короче, – всё это неубедительно и совсем не страшно. Но пусть будет хоть так – интрига какая-никакая роману нужна. Складывая пазлы в единое полотно, можно вполне уверенно утверждать, что, к чести гениального хирурга, он сумел преодолеть в себе наследственный дедовский демонизм и направить свою божественную энергию в русло созидания и всемерной помощи людям; за всю карьеру он лишь раз теряет пациентку, а это, согласитесь, несомненная профессиональная непогрешимость. Но всё-таки ему суждено погибнуть – то ли по причине очередной авторской неувязки, то ли в результате банальной криминальной или любовной разборки… Конец его тёмен и ужасен, потому что неясно: то ли он убил любовницу, то ли она – его. Но мы, читатели, уже привыкли к перетеканию одного жанра в другой, и простим автору эту несостыковку. Казалось бы «…жизнь встала наконец на пуанты, дрожа напряжёнными икрами и растерянно улыбаясь». Холодильник на кухне «оргазмически взрывается» от обилия продуктов, хранящихся в нём, а в ресторанах «официанты подбегают, чутко, как за пульсом умирающего, следя за уровнем водки в тяжёлых стопках». Хрипунов, строго говоря, по причине своей божественной природы, умереть не мог. Но автору виднее...

Если в книге Чижовой букеровские микробы обнаруживаются в количестве 1-2 в поле зрения, то в книге Степновой их уже – целые колонии, образующие злокачественную опухоль. Рецепт, отвечающий на вопрос, заданный в заглавии статьи, прост, как всё бож…, м-м-м, истинное: «Не писать книг «а-ля Русский Букер» вообще, а, коли это случится, по независящим от автора причинам, – срочно отмолить свой грех в ближайшей церкви». Лучший способ исправить грех – не совершать его. Для особо упорных не лишне дополнить свод заповедей одиннадцатой: «Не пиши «Русский Букер» – во славу народа своего».

 

Комментарии

Комментарий #2600 23.05.2016 в 10:04

Молодец, Юля!

Комментарий #2162 20.03.2016 в 22:58

Степнова в девичестве была Ровнер.

Комментарий #2160 19.03.2016 в 19:28

Наконец-то дождался справедливой оценки Степновой, великолепная статья!

Комментарий #2155 18.03.2016 в 18:52

Статья - чудесная. Отхлестали вы, Юлия, это уродливое явление, которое и литературой назвать нельзя! Это - патология. Даже Фрейду было бы безмерно стыдно при общении с такого рода явлениями. Красной нитью он у вас прошёл - великолепная композиционная находка!

Комментарий #2152 18.03.2016 в 18:15

...но дивчина, как говорится, гарная, манящая! Ни один гриб не устоит.

Комментарий #2151 18.03.2016 в 18:12

"Почему взялась всё-таки за эту статью, хотя времени и так не хватает на собственное творчество, а тут – писать о книгах, прочитать которые я не рекомендую никому?... Я не обратила бы внимания на пометку на томике Чижовой «Лауреат премии «Русский Букер»», если бы в названии не было слова «грибы», а я – страстный грибник, интрига для меня лично – налицо.." - ужос)))

"Собственное творчество" - уже немножко комично. Времени на него нет, а сочинить безразмерно/бесформенный текст про то, что не нр, - времени у грибника навалом.

Комментарий #2144 17.03.2016 в 22:15

Юлия, браво! Так эту мерзость!!! Полная деградация. Лишь отторжение вызывает такая, с позволения сказать, литература. Ну а Букер? - Подобное ставит метку на подобном. Ножку подняли - и отметили. Теперь пахнет... Есть глагол покрепче, но не будем уподобляться.